Квинтэссенция истины

               



       Жара стояла такая, что воздух точно вода в мелкой пойме
высох весь, вдруг испарился, остались лишь наполненные колючей
пылью горячие упругие невидимые  шары, которые ветер, пролетая,
подхватывал и вгонял с разгону - в глаза, в щёки, в горло, лишая
возможности дышать, смотреть, слушать и даже думать - думать о
чём-то другом, кроме как о глотке прохладной воды и нескольких
часах ночного отдыха.
       Но и ночь не могла принести отдохновения. Ночью ветер исчезал,
точно, наплевав на всё, отправлялся отдыхать, и густой пласт пыли,
нагретый за день почти до температуры кипения, застыв над головой,
издавая странное протяжное шипение,- жалил, кусал, по-прежнему
ввинчивался в нос и глаза, будто решил доделать до конца ту рабо-
ту, корую  не успел сделать днём ветер - добить, домучить людей,
собравшихся, казалось, исключительно по собственной глупости в так-
ом огромном количестве на крошечном участке земли в грязных, по-
черневших от пота гимнастёрках, в истёртых ботинках и сапогах, в
похожих на полосатую чешую обмотках, с коричневыми изжаренными на
солнце худыми  кистями рук и лицами, на которых немым укором всему
миру и самим себе, своим преступным непредусмотрительности и
глупости, толкнувшим их довериться чужой, злой воле,горели громад-
ные, словно блюдца, глаза. Сидели, мучались от страшных жары и
толчеи, и никак не могли отсюда убраться, потому что кругом них
теперь была война, такая полоса, когда всё вокруг, вся жизнь, вд-
руг переворачивается и начинает течь по особым, странным и ужасным
законам, веля людям делать то, что в мирное время они бы никогда
не сделали. Они все, русские, советские солдаты, брошенные в этой
дикой грянувшей войны мясорубку своей онемевшей, парализованной
страхом и поражениями родиной , были теперь лишены её любви, пусть
суровой, но всё-таки материнской и отеческой, больше того - выклю-
чены ею из списков живых, хотя все они ещё были живы, желали пить,
есть, любить и быть любимыми,- выключены из числа тех счастливцев,
кто мог и дальше дышать, мыслить, думать, созерцать, более-менее
свободно перемещаться в пространстве и времени, надеяться на снис-
хождение. Брошены безжалостно в кровавую бойню, забыты, отданы на
растерзание людям и стихиям и остались живы до сих пор лишь по той
причине, что в какой-то момент занесшая уже над ними свою жадно
сверкающую косу смерть задержала по одним ею ведомым причинам
расправу, и они, изгои, воспользовавшись сей счастливой заминкой,
приняли решение - самостоятельное на этот раз и поэтому единственно
правильное, дающее им тень надежды на дальнейшее - пусть день,
пусть час - существование - сдаться в плен, встать, высоко вверх
воздев сухие, натруженные руки, а голову от невыносимого стыда
опустив вниз. Но и теперь, сдавшихся на милость победителей, судьба
не переставала мучить и испытывать их, и именно в силу того, что
они, пока ещё живые, оставались при этом по-прежнему как бы уже
стёртыми, несуществующими, именно в силу того, что попали в руки
тех, для кого сама ценность их жизни представляла собой нулевое
значение, именно потому, что смерть, вероятно, действительно дала
им отсрочку весьма незначительную. И даже доселе казавшиеся слепы-
ми силы природы вдруг ожили, одухотворились - но не добрым, а зл-
ым духом - и тоже обрушились на этих несчастных, почерневших от
горя людей, с роковой неизбежностью продолжая осуществлять об-
щий, жестоко намеченный кем-то или чем-то план по их, людей, окон-
чательному уничтожению.
           Таскать обрывающие руки громадные камни, из последних сил
рубить тупым кайлом схватившуюся намертво породу, разваливать её на
куски лопатой с чёрным и мокрым от его крови и пота древком, пере-
мещать колченогие носилки, доверху наполненные огненно-красным гли-
няным ливнем, выжигающим горло и глаза - было для лейтенанта Сухору-
кова невыносимо тяжело, и не столько в физическом, сколько в моральном
смысле. Правда, лейтенантом, блестящим офицером некогда могуществен-
нейшей армии он остался в прошлой, исчезнувшей, как мираж, жизни, а
теперь он был рабом - ничем, пустотой. Вот сейчас, думал он, глядя
из-под залитых потом рыжих бровей на беспечно пожёвывающего травинку
охранника с перекинутой наперевес винтовкой,- вот сейчас он подойдёт
к тому и выразит своё несогласие, протест, заступится за себя и за
других, таких же, как и он, изгоев и неудачников, бросит проклятые
носилки, уйдёт... Но страх за свою жизнь и прежде, безусловно, в мирн-
ой жизни существовавший в нём, но в виде небольшой, чуть ядовитой го-
рошины где-то под горячо бьющимся сердцем, на самом дне его души, под-
нимающийся оттуда в моменты, как казалось ему сейчас, игрушечных исп-
ытаний и тревог, теперь - до краёв наполнил его; рвал, пилил, разъе-
дал его задыхающееся от безысходности, кипящее сердце. Он боялся так
сильно, так, что ли, всепоглощающе, что даже синее небо, прекрасное,
как ясноокая девушка, покойно глядящее сверху на него, казалось ему
исполненным какого-то злого, немилосердного умысла в его адрес, гото-
вым вот-вот обвалиться на него, чтобы погрести его под собой, забрать
у него всё, весь мир, безвозвратно погубить его. Он боялся, страдал и
ничего поэтому не предпринимал. Он боялся деревьев, кустов, травы,
птиц - несчастных комочков живой материи, самих ещё более беззащитных,
чем он, боялся бродячих псов, с грустью смотрящих на изгибающихся под
тяжестью носилок людей и на него в их числе, даже бойких кузнечиков
боялся, льющих в него столь неуместными здесь, в аду, слишком громкие
и бравурные гимны, и особенно сильно - людей: своих бывших сослуживцев
прежде всего, многих их которых он знал в лицо, легко из-за схожести
их положения могущих понять, что творится в его душе, за той слишком
теперь тонкой, почти прозрачной, истрепленной перегородкой, в которую
превратилась броня его гимнастёрки с переплётом кожаных ремней и нагр-
адных значков; понять его душу, а, значит, увидеть все его неправиль-
ные и, наверное, преступные с точки зрения военного человека мысли,
рассказать всему свету о них, выдать и - погубить его. И пусть он был
офицером, солдатом потерпевшей или терпящей поражение армии - всё
равно, он считал нынешнее своё положение -  человека, высшего сущест-
ва - несправедливым, чересчур приниженным, как можно быстрее должным
быть исправленным. Ему было полных двадцать три, за год до войны
он закончил Н-ское артиллерийское училище и был назначен командиром
противотанковой батареи в Гродно, где проводил время в шумных и слишком,
как ему казалось, показных учениях на изрытых стальными гусеницами и
воронками полигонах и стрельбищах и в ещё более частых пьянках и за-
стольях, почти узаконенных его дивизионным и полковым начальством,
которое и само принимало в них  активное участие. Он так и не понял,
что же случилось в то роковое утро, когда вдруг задрожали и земля и небо,
подпрыгнули, вздыбились берег реки и лес, и безразмерная красно-алая
волна дёрна, рыча и кувыркаясь, взбрасывая наверх целые столбы и брёвна,
заскользила в строну его, Сухорукова, подразделения. Вскочив, сев в
постели, ещё не прийдя в себя после какого-то сладко звучавшего в нём
сновидения, слыша звонкое утреннее пение птиц, он через перебитое бре-
зентовой полосой, дрожащее на ветру голубое окно палатки, от ужаса и
удивления открыв рот, видел, как со стрёкотом на него несутся на бре-
ющем полёте немецкие бомбардировщики со жгуче-чёрными крестами во
лбах, и за ними, сдирая жёлто-зелёную кожу с земли встают и обвали-
ваются рыхлые разрывы, чувствовал каждой клеткой тела - кишками чув-
ствовал - как с каждым мгновением всё меньше шансов у него остаётся
спастись. "Смерть, вот она!"- как молния, пронеслась мысль, растворив
на мгновение, как в кислоте, его плоть, превратив всего его в лёгкую
бабочку. Он так и выбежал из палатки - в трусах и в майке, и, надувая
её на спине пузырём, понёсся с такой бешеной скоростью, перебирая по
земле розовыми босыми ногами, что и лес, и река - весь мир - вытяну-
лись в линию, слились в одно большое, крутящееся под ним колесо...
Самолёты, отбомбив, улетели, и, перемахнув через мелкую, ещё кипящую
от недавних разрывов речушку, на них полезли пехота и танки. Вот здесь
бы,- с болью подумал он, глядя, как вверх по склону медленно карабка-
ются чёрные жирные точки,- и ударить ему по ним из его родных 45-мил-
лиметровок, но он, командир батареи, в мокрых трусах и майке лежал в
кустах и трясся от страха в трёх сотнях метров от расположения своего
подразделения. Он видел сквозь закрывшие его с головой ветви, как ря-
дове бойцы и сержанты, его подчинённые, полуодетые и растерянные, вы-
крики-вая зверские ругательства, пытаются самостоятельно развернуть
оборону. Они вытянули на позиции зачехлённые орудия, но тотчас были
смяты шквалом танкового огня. Лейтенант, замерев от священного ужаса,
поразившего его в печень и в мозг, видел, как из клуба огня
и пыли разлетаются в разные стороны руки и ноги, головы тех, кто
мгновение ещё назад мог мыслить, творить, двигаться, как  в хищн-
ых, оранжевых языках пламени крошится, точно бумага, плавится
сталь, всегда казавшаяся ему самой прочной, самой несокрушимой
в мире. И именно в эту секунду к нему пришла неожиданая и удиви-
вшая его своими спокойствием и ясностью мысль: а зачем? Зачем
оказывать сопротивление, грызть зубами землю, мучиться, подвер-
гать жизнь смертельной опасности, если есть самый простой и впо-
лне безопасный выход из создавшегося положения - сдаться. Сдать-
ся на милость победителя, в силе и неуязвимости которого он, Сухо-
руков, никогда, в общем, и не сомневался; собрав волю в кулак, по-
терпеть немного в плену, помаяться, а потом, когда его великая, но
неблагодарная страна будет - что ж делать? - повержена мощным ста-
льным германским кулаком, выйти на свободу совершенно другим чел-
овеком - свободным человеком, снова зажить нормальной жизнью, в ко-
торой уже не будет места ни мёртворождённой, нежизнеспособной пар-
тии с её сонмом прихлебатаев-политработников, ни их мелочной опеки
над всем и вся, ни её вездесущих карательных органов, сразу, без
разговоров, словно футбольный мяч с газона, снимающих голову любому,
ей и им неугодному. Будет полная, гораздо большая свобода действия;
им -  в сущности отсталой, полудикой стране, большая часть которой
это неосвоенные сопки и степи и дикие народы, их населяющие, которые
за века так и не удалось цивилизовать, - помогут, наконец, обустро-
иться, научат трудолюбию, корректности, этике, предоставят в кред-
ит, а, возможно, и безвозмездное пользование немалые средства, на
которые можно будет быстро модернизировать промышленность и се-
льское хозяйство, и потекут молочные реки в кисельных берегах! Ве-
дь всё это - не просто война, не просто бойня, но цивилизация, желе-
зная поступь её; ведь всё это - мировое, более продвинутое вперёд,
чем они, сообщество, его благотворные в итоге для общих земных це-
лей действия; ведь всё это - святая необходимость развитого и пере-
дового, продвинутого помогать неразвитому и отсталому, а если не
даётся по-хорошему оно помощи - ломать и подчинять его. Но если это
так,- разворачивалась перед ним, сидящим в кустах с мокрым, холод-
ным задом, некая, казалось ему, неопровержимая истина,- если в конце
любого тоннеля, сколь долог он не был, неизбежно является свет,
зачем же сходить, так сказать, на промежуточной станции, в полной
темноте, в тягости вечного ожидания? Зачем класть свою голову на
рельсы, по которым неудержимо несётся поезд и вот-вот раздавит её?
И сейчас же весь этот наступивший кошмар представился ему всего
лишь трудной, но необходимой ступенькой к его - и других умных,
предпреемчивых людей - благополучию и процветанию. На локтях и коленях,
приминая по-утреннему холодную траву, он заизвивался в направлении
лежавшего навзничь в солнечном пятне мёртвого бойца с широко раски-
данными в стороны руками, стал, пугливо дёргая головой под хлопанье
пуль и осколков, стаскиать с того форму и сапоги. Лицо погибшего,
какое-то удивительно чистое и ус-тремлённое внутрь себя, в бескрайние
там пространства, повернулось к нему, и Сухорукову показалось, что
оно сейчас оживёт, руки крепко схватят его за шиворот. "Что же это
я делаю, ведь он даже ещё не остыл!"- билась ядовитая мысль у лейте-
нанта под черепом, и он, изо всех сил сдирая не желавшие спадать
сапоги, сдерживая подступающую тошнону, отворачивался в сторону.
"Морду мне начистят за такое деяние, потом - трибунал, и правильно
сделают..." ...


. . . . . . . . . . . .


Заставка из И-нета