Ромашка

                Бабушке посвящаю



Ксюша уже собиралась выбежать на улицу, но застыла у дверей, когда в дом с двумя корзинами через плечо, кряхтя, вошла бабушка.
– Здравствуй, внученька! Выросла-то как! – заулыбалась она, и Ксюша поморщилась: зубов у бабушки почти не было.
– Матрёна Филипповна, что же вы нас не предупредили? Мы бы вас встретили! Совсем себя не бережёте! – бросилась навстречу Ксюшина мама.
– Что себя беречь? Моя жизнь к закату. Вот кого беречь надо, – сняв с плеча тяжесть, обласкала взглядом старушка внучку.
– Подойди, поздоровайся с бабушкой Матрёной, – сказала мама.
Однако Ксюша осталась стоять на месте, недовольно глядя на гостью. «Какая она старая, седая, от неё пахнет огородом и печкой, и одежда на ней, какую давно не носят», – думала Ксюша, разглядывая бабушкин наряд: темноцветную с оборкой кофточку и такую же тёмную широкую юбку.
– Что заугрюмилась? Дай-ка я тебя поцелую! – потянулась бабушка к внучке, но Ксюша отвернула личико.
– Как тебе не совестно? – нахмурилась мама. – Теперь Матрёна Филипповна будет думать, что ты плохая девочка!
Ксюша с обидой посмотрела на мать. 
– Ничего, ещё успеем подружиться, – поспешила умирить всех старушка: – Помоги-ка, внученька, корзинку развязать. Я тут ягоду-опадыш привезла, справим удовольствие.
– Я пойду. Меня Оля ждёт, – глянув на тёмные, шершавые от работы бабушкины руки, отступила Ксюша.
– Вот как ты бабушку любишь... – расстроилась мама и решительно добавила: – Ни на какую улицу ты сегодня не пойдёшь!
Только Матрёна Филипповна снова заступилась за внучку:
– Пусть дитё побрыкается, взрослым ещё набудется, а дитём только раз бывает.
Мама отходчиво улыбнулась, и Ксюша, обрадовавшись, нырнула в открытую дверь.
Мягкие солнечные лучи ласкали двор. На тёплом дощатом заборе грелись бабочки. В гуще яблоневых ветвей скворец вызванивал неутомимую песню.
Ксюшина подружка сидела на скамейке под окном дома и слушала скворца.
– Ты чего такая грустная? – сразу заметила она, глянув на Ксюшу.
– Да бабушка из деревни приехала, – отмахнулась та.
– Правда? А какая она? Расскажи!
– Некрасивая…
– Разве ты не рада? – удивилась Оля.
– Рада?? – с нескрываемой горечью переспросила Ксюша и только хотела выпалить, что стыдится своей бабушки, что ей не нравится её одежда и то, как она говорит, и эти её корзины, с которыми только в лес по грибы ходить, но тут она увидела, что старушка вышла из дома.
– Вот они, мои красавицы, – обрадовалась она. – А я думаю: дай-ка посмотрю, где это ручеёк журчит, а это и не ручеёк вовсе, а говоруньи мои стрекочут.
– Это твоя бабушка? – тихо спросила Оля.
Ксюша вспыхнула и, спорхнув со скамейки, схватила подружку за руку:
– Пойдём!
Но вдруг услышала:
– Посиди со мной, внученька. Скажи хоть одно ласковое словечко. У меня так мало радости осталось: ты да вот ещё эти ромашки, – показала старушка на траву у ног, из которой выглядывали жёлтые глазки цветков.
– Кому нужны твои ромашки? Вон сколько у нас цветов на клумбе! – не выдержала Ксюша.
Услышав это, Ксюшина мама выглянула из окна:
– И не стыдно тебе перед Олей! Чем обижать бабушку, лучше букет собери!
– Ах, так! – сверкнула глазами Ксюша; сорвала ромашку и, бросив под ноги, топнула по ней. Схватив измятый цветок, протянула бабушке.
– Вот спасибо, внученька, за подарок, буду хранить его, – прижала старушка цветок к сердцу.
Ксюша покраснела и опустила глаза...
Оля тоже покраснела и, вспомнив о чём-то срочном, убежала домой. Следом ушла и бабушка. А Ксюша осталась сидеть на скамейке одна. 
Она наблюдала за воробьями, спорившими за хлебный мякиш, когда вдруг увидела входящую в калитку Ларису Марковну, Олину бабушку. На ней, как всегда, был надет строгий элегантный костюм. В одной руке она держала модную лаковую сумочку, а в другой  пышный букет роз.
– Здравствуй, Ксюша, – приветливо улыбнулась соседка. – Оля сказала, что к тебе бабушка приехала.
– Да... Завтра, кажется, уезжает, – неуверенно отозвалась Ксюша.
– Просто замечательно, что я застала её! Пойдём, познакомишь меня с ней!
Ксюша недоверчиво взглянула на Ларису Марковну, но спрыгнула со скамейки и послушно «повела» её в дом.
Мама уже разливала густо сваренную землянику по банкам, а бабушка, наблюдая, сидела на стульчике рядом.
– Извините, что без приглашения, – замялась у порога Лариса Марковна. – Я всего на несколько минут. Мне очень нужно поговорить с уважаемой гостьей.  Давно хочу написать о ней в нашей газете.
Ксюша замерла: «Не ослышалась ли она? В газете печатают только о знаменитых людях, а бабушка Матрёна живёт в деревне, и её никто не знает!»
– Пожалуйста, проходите, – опешила мама. – Вот, присаживайтесь, – указала она на свободный стул.
Соседка застучала каблучками, поднося цветы:
– Это вам, дорогая Матрёна Филипповна, от нашей редакции.
– Большой букет. Благодарствуйте, – растерялась бабушка и улыбнулась:  – Мне уже сегодня подарили цветы. Мои любимые.
Ксюша так и вспыхнула. Она сразу увидела на столе в стаканчике с водой ту самую ромашку, которую смяла в сердцах. Захотелось скрыться в своей комнате,  но Лариса Марковна сказала: 
  – Матрёна Филипповна, я знаю, что вы потеряли на войне мужа и сына. Вы не могли бы о них рассказать? – и Ксюша удивлённо посмотрела на Олину бабушку, а потом – на свою.
– Не знаю, что рассказывать, – пожала она плечами.  – Мужа потеряла, да... Даже ни разу стрельнуть по врагу не успел, погиб в первый день. А следом и Петя, сынок. На войну его не призвали, молод сильно был, чтоб воевать. Так он в леса подался. Отчаянным слыл: железные дороги рвал у немцев прямо под носом...
– А как погиб?.. Простите... – смутилась Лариса Марковна, заметив, что собеседница вздрогнула, словно от боли; но, взглянув на внучку, покачала головой, ради неё одной соглашаясь снова пережить страшные часы и минуты.
– Под зиму это было. Пришёл он из партизан уже под ночь за тёплой одёжиной, а я испугалась: «Господи! Чего ты вернулся? Уходи, немцы кругом. Попадёшься – уничтожат... А он, гляжу, дрожит весь, и так ему не хочется снова на холод... Дитё ведь совсем: пятнадцать не стукнуло... Замёрз, а виду не кажет. Засмеялся, полез за пазуху и вынимает... ромашку. Где только нашёл? «Это – тебе мамка, чтоб не ругалась. Дай хоть картошки поесть, да на печке горячей полежать, а потом пойду». Стиснулось моё сердце, позволила остаться. Сама рядом с печкой на лавке села, чтобы через час поднять. Да не успела. Глянула в окно: немцы! Я давай Петю толкать: «Беги, сынок, звери на человека охотятся!» Он в чём был через крышу за дом, а там – к лесу... Поймали... Били... Фанеру на грудь нацепили, а на ней углём написали «партизан». Потом повыгоняли из хат и детей, и старых. Страх всех охватил: фашисты ведь ни за что могли убить целую деревню. Расстреливали каждого, кто хотя бы косо глянул... Выстроили людей по кругу, всех оцепили. Смотрю: Петеньку моего гонят, прикладом подталкивая. Дальше вспоминать страшно...
Бабушка тяжело вздохнула, глядя на свои дрожащие руки с синими верёвочками и узелками жилок и, сжав кулачок, прикрыла губы, задрожавшие, как у ребёнка, готового расплакаться от боли и обиды. 
Ксюша почувствовала, как и у неё что-то задрожало и сжалось внутри и,  выскользнув из дома, она задумчиво побрела в сад, где вдоль забора плескались на ветерке любимые бабушкины ромашки...