Планета Первой Любви. Часть 2. Глава 2

ЖИЗНЬ ДРУГ БЕЗ ДРУГА

Светлым сентябрьским утром встретил меня университет уже не просто храмом мечты, а домом  вторым, где предстояло жить долгие годы. Это пугало и это манило. В коридорах шумно,  многолюдно. Вдруг я почувствовала прикосновение руки - это Галя. Глаза счастливые,  смеются.
- Люся, я давно ищу тебя среди абитуры, нигде не вижу. Мы с тобой прошли и зачислены в одну группу, я уже видела списки, и расписание у меня уже есть, и все аудитории я уже  обошла. Люсь, а что с тобой? Она вдруг остановилась, как будто запнулась о мои глаза.  Молча взяла за руку и повела в университетский сквер.
- Рассказывай, - не то попросила, не то приказала она. 
Я молчала, тупо смотрела в одну точку на  земле. Что рассказывать, как об этом обо всем  рассказать незнакомому человеку и как она поймет меня? Ведь я же её едва знаю...
- Галя, я его хоронила недавно, понимаешь, хоронила, а он живой...и сама едва...вслед за ним...а он плакал, он не позволил, - понимала: этот мой бред Галя вряд ли осознает...
Вдруг я заплакала. Как будто эта боль в сердце нашла выход в слезах. Галка привлекла меня к своему плечу и, достав платочек, вытирала слезы. Слушала, знала - надо выплакаться  мне. Она ничего не могла знать о Сергее, но поняла сейчас мой ужас его утраты.
- Ты веришь в то, что он жив - верь. Этим живи и не слушай ты никого, доброжелателей  много, советчиков тоже, а ты слушай сердце свое, как скажет оно. Галка гладила меня по голове, как маленькую, как сестренку свою, мне казалось - сердце мое с ней оттаивает, и лед этот выходит вместе со слезами. Только ей одной дано было это растопить в душе моей своим участием. Она ничего не расспрашивала, просто была рядом. А мне и надо было, чтобы  кто-то родной был со мной. После Сергея стала она мне родной. Как будто так уготовано было мне судьбой, или ангелы мои не спали, знали: мне нужна рядом родная душа.
Тишина университетских аудиторий успокаивала. Первые лекции, первые впечатления.
- Сережка, я стала студенткой, как ты мечтал, как я мечтала. Пять лет...- мои сроки  образования пять лет. Если я не знаю, где ты, то ты знай - я тут, в этом Храме науки...И ничего мне не надо больше, кроме книг и этой тишины ...

Юноша лежал неподвижно. Теперь его лицо источало покой и умиротворение.
-Обошлось, наверное, - подумал Тимофеевич, - ну и Слава Богу! Теперь он не удивлялся ничему, что было связано с этим парнем. Стараясь не потревожить, осторожно поправил тощий мешок, лежавший под головой у больного.
-Отец... - старик хмыкнул ещё раз. А что? Сам Господь послал его мне с небес! Чем не сын?! Неторопливо перекрестился. Тщательно насухо вытер морщинистое лицо. Задумался.
-Восемнадцать лет, почти восемнадцать!Господи-и-и-и! Да разве может такое выдержать человек? Сколько раз он сам смотрел в лицо смерти - не счесть! Предательство друзей... жены... Из-за чего? Нелепого оговора. Враг народа... Долгие - долгие годы заточения, издевательств и каторжного труда вытравили всю его душу напрочь! Жизнь, как тягучая вечная зубная боль... А ведь цеплялся за неё! И зачем?! Неужели всё для того, чтобы спасти этого паренька? Кто он? Что случилось там, высоко в небе? Для чего ему была дарована столь чудесным образом жизнь?
Эти и многие другие вопросы Геннадий задавал себе уже в сотый раз. Он чувствовал, что сегодня, каких-нибудь полчаса назад, наступил кардинальный перелом. Он и раньше в этом не шибко сомневался,но сегодня!Старик вновь всмотрелся в бледное лицо парня.
-Да-а-а.. досталось! На лице множество рваных, только начавших заживать ран. Самая глубокая, сильно пробороздившая лоб, чудом миновав глаз, разлохматив правую щеку, терялась где-то внизу, у густо зарастающего мягкой щетиной, подбородка.
-Наверное, толком и не брился. Красив был парень!Вот беда будет-увидит себя в зеркале...
Старик тяжело и протяжно вздохнул, затем улыбнулся.
-Я,чай, лет двадцать в зеркало не смотрелся? Да и нет его у меня. Сынок?! А ведь у меня во всём свете - никого... Один, как перст. Это хорошо! Будет теперь, кому мне глаза закрыть и придать земле по-людски, по-христиански. Юноша продолжал спать, дыша ровно и спокойно, как человек, совершивший только что доброе и весьма полезное дело. Откуда было знать старику, что этот юноша сейчас спас две жизни... и свою в том числе...

Недолгой была наша радость - познавать для нас науки. Реалии жизни были таковыми, что в начале сентября увидели мы приказ на доске объявлений: ехать группой на сельхоз работы в  пригород. Ждало нас поле. И наши молодые руки нужны были там. А лекции...подождут. Да студенты не особенно огорчились такому "реализму". Утром автобус привез нас на берег  реки, где был пионерский лагерь, теперь опустевший. Поле, разбитое на клетки, трактор в  подмогу и огурцы, которые под осенними листьями, перезревая, ждали своей участи: быть  найденными, собранными и отправленными. Эта кутерьма со сборами, устройством на новом месте, работой отвлекали меня от своих мыслей. Жизнь. Надо быть полезной и выполнять  задачи. Да и какие это были задачи? Так, мелочи. В группе уже все знали друг друга. Называли детским моим именем - Люся. Галка - единственная, кто знал о моем горе, а другим и знать это было не за чем. Группа, куда я попала, была рабфаковской. Взрослые люди, отслужившие армию, пришедшие в универ от станка на заводе и фабрике. А я - девчушка  после выпускного. Но они мне казались детьми. Весело бегали вдоль речки. Жара стояла  невыносимая, и река была благом. Они кидались огурцами и валялись в тенечке под кустами  в минуты отдыха. Они радовались, как будто студенчество снова вернуло их в мир детства и школы, откуда я сама недавно явилась. Я смотрела на своих сокурсников, понимая их, только  смеяться не могла. Да и кто-то должен был заботиться, чтобы вовремя пришел трактор,  чтобы все это убрать до вечера, ничего не забыть на поле. Ну пусть эти "дети " радуются солнцу, жизни. Они молоды, у них все впереди. У меня уже радость позади. А без Сережки нет мне никакой радости.
- Люська, быть тебе старостой, вот в универ вернемся, - говорили мне мои товарищи.
Я не вдумывалась в смысл этих слов. Откуда знать мне, кто такие старосты групп. А сейчас делаю, что считаю нужным для них всех. Я любила сидеть на берегу реки одна, глядя на  течение. Осенние лучи солнца скользили, уже не обжигая летним зноем, но и не давая  мерзнуть. Золотая осень. А мысли...они мне принадлежали. Я как будто остановилась на той точке прошлого и никого не впускала в свой мир. Опять в памяти стояло лицо Сергея. Живое, глаза улыбались или вопросительно смотрели на меня из памяти. Я могла разговаривать с  ними наедине. Никто не был нужен, я была им всем благодарна, что никто не нарушал мое  созерцательное отрешение в такие минуты. Только Галя подходила тихо и говорила:
- Люсь, идем в лагерь, все уже там, скоро ужин.
Вечерами, когда работа была позади, а вечер впереди, музыка разрывала это пространство  коридоров, вырывалась на улицу,а ночью, до отбоя, орала в открытые окна комнаты.Да мне это не мешала.Я писала свой дневник. Там могла разговаривать с Сергеем, как прошел день.

С трудом разлепил веки. Перед глазами тёмно - зелёное пятно. Усиленно поморгав, разглядел свисающие над головой ветки невиданной мной хвои.
- Где я? С усилием скосил глаза в сторону.
Возле еле чадящего костра копошился "живописный" дед с объёмистой бородой и непонятного вида одежонке...
- Кто это? Где я его видел? Почему я здесь? Медленно вновь возник весь кошмар в падающем самолёте... Эти огромные глаза тщедушного, с тонкой шеей, солдатика, что-то шепчущего... Вой пассажиров в панике.Стюардесса, пытающаяся преградить проход к кабине пилотов... Слабо тряхнул головой. Старик уже чистил рыбу.
- Значит, мы спаслись и не упали! Как хорошо, что весь кошмар остался позади! Слава Богу!Но где все остальные? Чтобы лучше осмотреться, сделал попытку повернуться на бок. Никого.  Старик резко повернул голову, и наши  глаза встретились...
- Так где  же я видал этого деда? Мучительно заныло в затылке, и невольный стон вырвался из пересохших губ. Дед уже спешил ко мне.
- Слава тебе, Господи! Очнулся. Теперь всё будет хорошо. Дед опустился на колени и вновь уложил меня на место.
- Успокойся, всё позади. Тебе нельзя волноваться. Тебя как зовут?
- Сергей...
- Так вот, Серёжа, ты уже больше двух недель ничего не ел. И первым делом мы с тобой...Нет, кушать не будем, а вот сок, разбавленный водичкой, попьём. Нельзя тебе сейчас ничего есть. Понимаешь?
Я согласно кивнул головой. В руках предусмотрительного деда была видавшая виды большая, закопченая медная кружка. Несколько жадных глотков тёплого, но приятного на вкус напитка утолило жажду. Вновь откинулся на спину.
- Где я?
- В лесу, милый... в самом центре тайги... - поправился дед. А вот что с тобой приключилось, сынок? Это соскочило с языка совсем непроизвольно. Да ты, не волнуйся! Всё уже позади. И будет хорошо.
С большими перерывами, прокручивая в голове события последних дней, рассказал этому удивительному деду, как провожал на поезд свою Людмилу... Похороны любимого деда... Военкомат... Аварию на самолёте... Немного помявшись, рассказал о глазах своей любимой, которые преследовали до последнего мига...
- А где все остальные? Где?! Вновь осмотрелся по сторонам.
- Ну...об этом потом, - старик вновь смахнул набежавшую слезу. Тебе надо отдохнуть. Я тебя и так уморил. Ещё будешь? Старик поднял кружку. Я согласно кивнул головой.
- Вот и хорошо, тебе это сейчас ой как полезно, сынок... И вновь, от сказанного у Геннадия Тимофеевича приятно зашлось сердце...

Я знала: надо учиться жить заново, жить без Сергея. Никто не скажет, где он. Ни с кем  говорить о нем нет возможности. В городе родном никто мне ничего не скажет. Чужие люди  тем более. Мы живем сейчас в моем мире, где он жив, и где я счастлива с ним.               
- Люся, ты чего тут сидишь сама, мы трактор отправили, последний. Холодно уже, ты на  канальчике сидишь и сидишь, солнце садится... - передо мной стоял Славик - однокурсник  мой. Я даже не поняла, что он хочет от меня, он нарушил мой покой, мой внутренний  монолог. Не знаю, как я на него посмотрела, он сжался под моим взглядом, сник и дальше  не знал, что сказать. Я догадалась: это рабочий день закончился, и надо что-то ответить ему. Вокруг меня люди. Они не желают мне плохого. Нельзя жить самой в себе. Надо что-то  сказать, ответить, что? Я стряхнула землю с курточки, встала с пригорка молча.         
- А норма, мы выполнили её? - ну хоть что-то придумала сказать, похвалила себя.
Мне вдруг вспомнился берег Ишима и наш летний школьный лагерь. Там мы бывали на летних  каникулах. Капусту выращивали, пропалывали рядки. И у нас была норма. А после работы все бежали и плюхались в реку, поднимая брызги и вереща на все голоса. Сережка так красиво  плавал, взмахивая руками над водой. А потом его бронзовое тело быстро высыхало.
  Славка что-то говорил дорогой до лагеря, я слышала его голос, даже не вдумываясь в  слова. Знала: если у него рот не закрывается, мне ничего не надо говорить в ответ. Потом и голос перестала слышать. Все пыталась вспомнить, в какой палатке жил тогда с  мальчишками Сергей...Давно это было, еще после девятого класса. Прежде, чем зайти в корпус, оглянулась. Славка стоял у ступеней, как будто мы о чем-то не договорили.      
- Он что-то ждет в ответ, а о чем сейчас говорил, я и не слышала, -  мелькнуло у меня в  сознании. В глазах его было недоумение или даже страх. Сейчас подумает, что я ненормальная, молчу все время.   
- Славка, я нормальная, у меня чокнуться времени не хватило, не переживай. Хочешь, даты  всех войн назову? Ответа не стала дожидаться. Зашла в корпус. Куда бы мне исчезнуть  совсем, куда бы подеваться от всего...этого. Казалось, я ничего не чувствую. Не было даже  ощущения голода после работы. Лечь бы, глаза закрыть, чтобы никто не дергал...не задавал  вопросов. Из глаз выкатились слезы, повисли на ресницах...   
- Люська, - крик привел меня в чувство и вернул в реальность. Иди, там  бригадир  совхозный пришел, дожидается тебя - ты же староста или как там... Короче, иди. Он в  ленинской комнате торчит. Люська, выволочка сейчас будет тебе. Наверное, в кузове земли  много с огурцами.
Вздохнула: жизнь продолжается.
 
С этого момента я уже больше не терял сознания, хотя слабость присутствовала постоянно, и частенько тянуло в сон. Да и боли во всём теле не давали покоя. Дед оказался добрым стариком. Не смотря на пышную, лопатой бороду, не так стар. Все эти дни он меня усиленно отпаивал какими-то отварами, и только сегодня впервые дал ягоды, которых я никогда не ел. Очень вкусно! Аппетит возвращался. Улыбаясь, отец (пока так называл его про себя) пообещал завтра накормить ухой, но без рыбы. Он оказался очень шустрой и заботливой сиделкой. Перед тем, как рассказать, что случилось со мной, долго и пытливо расспрашивал  о том ,о сём... Хитрец! Явно подготавливал меня к чему–то. Но что он рассказал, было нереально, страшно! Не случись это со мной, в жизни не поверил. Всё было так ужасно и просто невероятно. Так не может быть! Но было!
- Ну, что сынок, сегодня ты вообще выглядишь молодцом! Завтра, после ушицы, надо двигаться к дому. Задрав бороду высоко к небу, почесал затылок.
-Скоро, недельки через полторы, совсем худо будет. Дожди будут. Идти надобно. Путь ведь не малый, как бы не поспеть. Выдюжишь?
Я согласно кивнул головой, а что оставалось делать. С меня сейчас помощник никудышный. С сожалением посмотрел на деда. Поймав старика за руку, заглянув в глаза.
- Ты... прости меня... отец, что так получилось... Сам говоришь, что с неба я свалился... Тяжело тебе... Может, оставишь меня здесь? Старик не  дал  договорить.
- Ты что! Что ты говоришь! Не смей! В радость ты мне! Ведь тебя, Серёжа, сам Бог послал... А ты, что плетёшь? Не по-людски будет это, не по- православному. А ты сам-то веришь в Бога? - дед пытливо глянул на меня.
Я пожал плечами...
-Знаешь, отец, не верил, почти все говорят, что нет никого. Тёмные люди, мол, были... вот и выдумали... Дед мой и мать веруют, особенно дед. Царство ему небесное... Глаза вновь защипало... Ведь что со мной произошло, в голову не укладывается... Да и Люду, видел как наяву: какие-то таблетки, много таблеток! И особенно глаза её - такие несчастные, но любящие и зовущие меня. Есть, наверное, он... Бог - то... Точно есть! Улыбнулся. Ещё не совсем заживший шрам кособоко убежал в сторону и тупо заныл.
- То-то и оно, что есть Серёжа, - старик потрепал своей узловатой рукой, с яркой прядью седины мои волосы. И он не только есть, он и любит тебя,сынок, раз оставил тебя... И чуть слышно добавил: в живых... Значит, ему нужно, что-то от тебя. На, пей... Он вновь поднёс к губам свою кружку, на все случаи жизни. Пей и спи... Завтра много сил нужно, терпения и веры...
-С Богом! Отец... Я впервые осознанно произнёс эти непривычные слова с такой теплотой, вкладывая в них всю свою душу...

Ничего мне не было страшно: выволочка,так выволочка. Перешагнула порог ленинской  комнаты. Бригадир, дородный дядька с обветренным лицом, поднялся мне навстречу.               
-Людмила, я так понял, Вы у студентов за главного? Я приехал поблагодарить вашу бригаду и премию хочу вручить. Кроме того, привез ансамбль...как там у вас это называется? Вокально - инструментальный. Меняются планы. Мне рабочих с фабрики "подкинули", и я вас могу  утром на учебу отпустить. Так что сегодня последний вечер для вас.
Я оторопела, молчала. Поняла лишь - сельхоз работы закончились. Что тут за кутерьма  поднялась в лагере! Готовилась на ходу сцена, все суетились, девчонки бегали с бигудями на голове, прихорашивались, отвыкнув от "изящностей" городской жизни. Галя тормошила  меня, грела утюг в комнате, высыпаны были все прелести косметичек просто на одеяло.               
-Люсь, ты можешь мне пообещать одну вещь? - загадочно посмотрев на меня, задала вопрос. Обещай, что выполнишь, о чем попрошу...ну, ради меня...
Я не могла понять, что она хочет.
- Не согласиться - Галка обидится. Согласиться - не понятно, что она хочет. Но Галя не  может глупости требовать, - размышляла я, пока она сновала по комнате туда - обратно. Ладно, Галь, хорошо. Что мне сделать для тебя? Обещаю, выполню. Галка обрадовано глянула, причесывая непослушную свою челку.
-Люсь, мы идем с тобой...на танцы... Помни - обещала ведь.
Да, ничего мне не оставалось. Надо обещанное выполнять. Музыка гремела уже на всю округу. Ребята сообразили протянуть провода к площадке. И даже разожгли там небольшой костер "для романтиков". Я пристроилась в тени, у костра. "Звездочка моя ясная", - пел  чистый  юношеский голос. Языки пламени метались на ветру.
- Звездочка моя, ты где? Где? Казалось, образ Сергея смотрит на меня из этого пламени. Как много смотрю я на его фото пред сном. Как помню до мельчайших подробностей его лицо.  Прямые брови, серые глаза. Смеется. Ты почему смеешься, Сергей? Ты рад? Тебе хорошо? Где  ты? - я так увлеклась этим видением и вздрогнула, когда чья-то рука коснулась моего  плеча. Кто-то пытался пригласить меня танцевать. Отвлек меня от моих мыслей.
- Нет, нет, - отрицательно помахала рукой. Но образ Сергея уже исчез. Я вдруг заметила  Славку напротив, через костер. Он сидел там и наблюдал за мной. Ничего не предпринимал. Просто сидел.
- Так, Галкину просьбу я выполнила, поприсутствовала тут, иду-ка я в корпус, надо  собираться в дорогу завтра. Поискала глазами подругу - не нашла. Славка следовал за мной,  как тень. Без слов, без цели - просто шел и все.
Со ступеней крыльца оглянулась и услышала знакомое:
-Я нормальный, хочешь,все даты назову? Славка повернулся, уходил. Каким-то несчастным  мне показался.
- Вот мальчишка, неймется ему! Мало тут девчат, с кем похихикать можно.      
 В комнате все было раскидано. Пока Галку носит по волнам  музыкальным, приберу, да и сумки собирать надо. Утром вставать чуть свет. Чайник уже закипал, когда подруга моя, замерзнув у потухшего костра, покусанная комарами, прибежала в теплую  комнату   
- Люся, ты уже вещи собрала...и сумки...И ты меня что ли ждешь? Она присела на краешек  кровати.   
- Галь, да что особенного-то, спать ложимся,давай.
Она смотрела на меня долгим взглядом. Понимала, что мне нужно что-то делать,о ком- то заботиться, двигаться...Не глядеть в потолок, лежа на кровати, медленно умирая от тоски. Все она понимала, подруга моя. Всегда меня понимать будет.

Дед не даром торопился. Задолго до предсказанной им же непогоды изредка и кратковременно срывался дождь. Волей - не волей приходилось останавливаться и искать убежище. Надо было спешить...
Геннадий Тимофеевич шёл исступлённо, впрягшись в волокушу собственной конструкции, состоящей из двух, немного зауженных кверху жердей с несколькими поперечинами, увитыми гибкими ветками. Когда силы покидали, он,задыхаясь, мокрый от пота, валился около меня...
- Нечего-о-о... Нечего сынок! Уже скоро!
Я лишь благодарно смотрел на него.И лишь слёзы закипали в душе, глядя на этого в смерть вымотавшегося старика...
- А чем я мог помочь ему? Ещё был не в состоянии сесть - со спиной было худо.
По вечерам я,лёжа, а он сидя у костра, долго и с наслаждением болтали... В основном, я... О своём городке, затерявшемся в степи, столь же необъятной, как и эта тайга, школе, деда с мамой, секции... Живописно рассказывал о недавней, но теперь казавшейся другой жизни, поездке в Алма - Ату... Приключениях в горах, рыбалке на Или, бешеных скачках на лошадях... Ну и, конечно, о своей Людмиле...
Он, не прерывая, внимательно слушал. Лишь иногда вставлял своё неизменное "кхе", что было признаком неподдельного удивления... Когда рассказал о Гагарине и его полёте в космос, он  долго молчал, цокая языком...
- Надо ж, какую силу набрал человек и страна, пока я здесь жил здесь!
Про атомную бомбу он что-то слышал, но мало представлял её разрушительную силу и последствия. Чувствовалось, что к этому он относится крайне негативно. Восхищённо крутил головой, когда ему рассказывал о Казахстане, об освоении целины. Как много городов и совхозов было построено за очень короткое время... О хлебе и битве за него... О жизни людей... И тогда, словно тень набегала на его лицо, он ещё сильнее  обычного горбился, задумчиво ворошил угли в костре... Потом, словно очнувшись, виновато улыбался...
- Нет, сынок, негоже человеку жить вдали от людей! Совсем негоже! Что бы ни произошло, сильно велика и неразумна эта жертва. Вот поправишься, встанешь на ноги. Окрепнешь  мал - мал, я выведу тебя к людям. Увидишь ты ещё свою Людмилу. Вот радости-то будет! Ведь она, бедняжка, и не чает, что ты жив- то!
О себе он рассказывал крайне мало. Про молодость свою, да и то куце. О лагере и его кошмаре не говорил вообще. Зато с удовольствием рассказывал о тайге! Своей жизни в ней. Зверях и их повадках. Здесь он был удивительным рассказчиком! Лес и его обитателей любил, и, похоже, они платили ему тем же. На мои расспросы, как он угадывает погоду, только улыбался в усы.
- Проживёшь с моё... и твои косточки не хуже барометра будут предсказывать погоду.
И снова, который уже день, взвалив на себя своё хитрое приспособление со мной, кряхтя упирался и медленно, метр за метром, тащил...
Я помогал, как мог. Взяв в свою здоровую, левую руку суковатую палку, упирался, не обращая внимания на боль в спине. Когда изнемогал, бессильно смотрел на медленно  проплывающие величественные ели и сосны, словно нарочно столпившиеся на нашем пути. А дед  петлял, опускаясь то вниз, то круто вверх... Почти весь путь пролегал возле неширокой  и  вертлявой речушки.
- Отец, - когда силы немного возвращались, - что тебе ещё рассказать?
Он через силу, чертыхаясь, выдавливал:
- Что- нибудь приятное, сынок...
Однажды вечером, когда расположились на очередной ночлег, он сказал:
- Ну что, Серёжа, завтра будем дома! Если это будет угодно Богу...

По приезду в город началась настоящая напряженка в университете. Пропущена программа. Бесконечные лекции, читалка, куча писанины. Но все это мне было нужно, мне нравилось "тонуть" в науке и не вылезать оттуда вообще. Понятно, что звание старосты мне приклеили на долгие годы. Да я уже привыкла заботиться об этих мальчишках после армии и девчонках, пришедших с рабфака. Все равно до позднего вечера уходить не хотелось домой к тетке. Хотя  знала - она меня всегда ждет после занятий и скучает, ждет моих рассказов о студенческой жизни, а я так уставала...иногда засыпая над книжками. Однажды преподаватель русской  литературы предложил мне писать работу творческую в студенческой научном обществе, изучать цветовую гамму стихов Лермонтова, раскладывая слова на звуки, которые имеют определенный цвет. Существовала такая гипотеза. А проверить надо только собственным  анализом созвучий. Вот оно - лекарство от тоски.Работать до изнеможения.                Читалка закрывалась, я второпях дописывала конспект. Стопку книг надо было как-то затолкнуть в портфель. Вдруг чья-то рука решительно оторвала портфель от пола.
- Как ты это собираешься дотащить до остановки, интересно? - Славка уже примеривал  тяжесть портфеля на руку. От такой самоуверенности я оторопела. Спросила насмешливо:
 - Уж не ты ли мне тащить его намереваешься?
- Или я не рыцарь, или совсем у меня совесть отключилась - одногруппнице не помочь, или наказан ни за что, ни про что, или как? - в глазах его никакого юмора я не увидела, даже  стушевалась. И что это смеюсь над ним, он по доброте душевной помочь решил. Прикусила  язык, чтобы не обидеть человека. До автобусной остановки он дотащил мне книжки, поставил на тротуар, махнул рукой на прощание.  Жизнь началась - маятник со знакомой амплитудой: дом - универ. Одинокими вечерами лежала, глядя в потолок, как во время экзаменов. Тогда  он еще был со мной ...Я ждала письма...Я ничего не знала...а он проходил медкомиссии,  собираясь в армию...призыв. Как вернуть время, перелистнуть страницу жизни назад, вернуть тот август...вернуть, провернув стрелки часов назад, назад...Ты где, Сережка? Как ты?  Иногда стаскивала со стола школьный атлас, открывала карту Сибири. Зеленым пятном  тайга...Где-то ты там...Среди этого зеленого пятна, где каждый сантиметр - сотни верст,  в какую хочешь сторону.  Падала лицом в подушку. Слезы снова душили, снова...А завтра  опять лекции...


Могучие ели вдруг резко расступились, решив нас наконец выпустить из своего многодневного плена. Открылась довольно обширная поляна, одним края уютно соседничая с речкой, которая в этом месте широко раздалась в стороны, словно споря своей шириной с поляной.
Недалеко, почти на самом краю невысокого берега, приютился задней стеной к разлапистым соснам и впрямь небольшой домик Геннадия Тимофеевича, дверь которого всё также была подпёрта небольшим чурбаном. Утопая в богатом разнотравии, по поляне расположились небольшие, неказистого вида строения, напоминающие собачьи
- Ульи... - догадался я.
Тишина и вечный покой изредка нарушался щебетом и уханьем птиц и какими-то постукиванием по стволам золотистых сосен. Красота была неописуемая в своей первозданности и нетронутости! Невольно усмехнулся, как мы с Людой мечтали пожить в диком лесу на берегу реки или озера. Вдали от людей. Только я и она. И с нами наша, с каждым днём растущая любовь. Мы одни, будто нет во всём мире никого... Да так оно и и есть... Для влюблённых весь окружающий мир будто не существует. Таков парадокс влюблённого эгоизма! И он по- своему прекрасен!
Стараясь не привлекать внимания деда, тихо вздохнул...
- Где же ты, Людмила? Что с тобой? Неужели ты и правда думаешь, что я погиб?
Прочертив и прогибая высокую траву, оставив две глубокие борозды, старик подошёл к дому. Бережно опустил меня на землю, вытирая мокрое лицо кепкой.
- Ну-у-у вот ... мы и дома...
- Слава тебе тебе, Господи... что нам сил стало на сие дело!
Не спеша, величественно перекрестился, повернувшись на восток. Трижды поклонился в пояс.
- Ну, вот, Серёжа, пока осваивайся. Я сейчас в доме кое-что переставлю. У меня ведь один единственный топчан. Не беда, это мы быстро поправим.
И вновь посмотрел на небо:
-Успели... Я ведь грешным делом уже переживал, что непогода застанет нас в пути.
И вновь перекрестился. Распахнул дверь и замельтешил что-то передвигая. Из-под навеса вытащил несколько нешироких досок.
- Интересно, чем он их делал? Тимофеевич, словно угадал мои мысли.
- А как ты думал? У нас все, как у людей! "Дружба" у меня есть, - рассмеявшись, добавил - ну пила такая двуручная.
Из печи, грубо сложенной из камня, скоро закурился голубой дымок, который, низко стелясь, растворялся в близко лежащем лесу.
-Сейчас, мы что-нибудь покушать сварганим. Жаль, что соли нет, но мы её сухой крапивкой приправим, да покруче, будет не хуже.
Он, погружённый в свои заботы, похоже разговаривал сам с собой. Заговорщицки глянул на меня...
- Знаешь, сынок! Мы, пожалуй, обмоем твоё счастливое спасение. Да и новоселье!
- Есть у меня в заначке "медовуха". Немного, правда. Да и не балуюсь ей. Так, с устатку и при болезнях. Чаще нельзя - можно свихнуться!
И вновь убежал, опять что-то таща
Мне предстояло в этом месте прожить некоторое время,пока не стану на ноги.
- А встану ли?
Глядя на хлопочущего, старика вновь задумался о своей судьбе.
-Не будь этого деда, не жить мне. Может, я и правда, ещё не прошёл путь, предназначенный мне судьбой?! Да и каков мой путь в мои восемнадцать? Скорее всего в начале его я.
- А ребята, что в самолёте? Что сталось с тем, тщедушным солдатиком? Судьба-а-а-а...
Не заметил, как стал клевать носом. Старик, увидев это, вынес некое подобие тулупа и заботливо укрыл меня.Заметно посвежело, чувствовалось, что скоро погода изменится.От ощущения тепла и заботы, навалилась приятная истома...

Университет превращался по утрам в гудящий улей. После  сельхоз работ срочно заработал  механизм общественных организаций. Что это такое - мне было известно еще из школы. Мы с  Сергеем допоздна торчали в школе или на репетициях школьного театра, или в редколлегии. Комсомольские собрания…диспуты - это было нашей жизнью. Как это было давно… И вот  факультетское комсомольское собрание. Лекции лекциями, а это… не на последнем месте в нашей студенческой жизни. Выборы в комитет комсомола. Рекомендации…голосование … и я  вдруг оказалась в комсбюро филологического факультета. Как это? Я тут без году неделя…А декан, хоть и вышел из комсомольского возраста, но его точка зрения со счетов не  сбрасывалась. Вот, девятнадцать нас со всех курсов - члены комитета. Таня Городецкая  уходит на дипломную практику - секретарь. А «свято место»…как известно…И тогда чей–то голос сказал:
- Людмилу нужно определить в секретари. Она везде успевает. Мы ее на поле видели. Она сможет.
-Боже, за что мне эта кара, -подумала, - тетка убьет. И так домой ночевать только  прихожу.
–Я же староста в группе, может, мне этого хватит? Я только на первом курсе, сессия не за горами, -  пробовала возражать, еще как–то уберечь свою свободу пытаясь, теперь уже   относительную. Но …предложение есть, быстренько руку поднять «за « и скинуть эту ношу с  головы. И так уже темнеть стало за окнами. Всем хотелось домой. Все произошло быстро. Голосование, ключи от комнаты комитета.
-Чего не знаешь, поможем. Райком комсомола нашего района на соседней улице. Там  тоже товарищи. Научат. Походишь на заседания. Поймешь. План работы там есть. Нормально. Разберешься, Людмила. Таня торопливо собирала какие-то бумаги свои, освобождая стол секретарский. Наклонилась, тихо прошептала на ухо:
-Люсенька, если бы ты знала, как мне осточертела эта комната. Никакой свободы. А ты, первокурсница, еще не понимаешь, что такое свобода, тебе и продолжать. Не переживай. Упорхнула. Я осталась одна в этом своем «комсомольском кабинете«. Телефон на столе. Книжный шкаф, стол длинный для заседаний. Восемнадцать стульев и мой, девятнадцатый –комитет комсомола. Подошла к окну. Торопливо сновали автомобили по улице. На автобусной  остановке полно студентов. Час пик. Под окнами со второго этажа хорошо видна доска объявлений. Помню это крыльцо в августе. Толпы абитуры, волнение экзаменов. Списки зачисленных.
-Прошлая жизнь. Тогда Он был. Почему это был? Он и сейчас есть,- одернула себя.
 Обвела взглядом стены комнаты. Нет карты на стене. Той, стандартной, всего Союза. Надо бы повесить, - заметила про себя. Тихо провернула ключ в дверях. Тишина коридоров. Торопливые шаги за спиной. Галочка.
-Ты как, Люсь? Ты чего такая расстроенная? Люсь, да ты что? Ты же теперь секретарь  организации. Семьсот комсомольцев… Это же честь.
- Галь, какая честь? Когда я работу писать буду научную? А пять экзаменов – сессия Как это все поднять, Галь?
- Знаешь что, перестань ныть. Одна что ли ты? А я рада, что так все. Может, ты улыбаться научишься по новой? Люся, люди, проблемы, погоди – ка, до первого бюро… Может, о себе  меньше будешь думать, о другом больше. Галкин голос был решительным. Да знала я: жалеет она меня и хочет мне блага.
Едва втолкнулась в переполненный автобус. В городе зажигались вечерние огни. Он преображался, становясь романтично – сказочным. Не для меня…

Домик, а вернее хибарка, и впрямь была небольшой, но сработана добротно и на совесть. Входная дверь на петлях и застеклённое окно говорило, что это строение существовало задолго до Геннадия Тимофеевича.Наверное, давным - давно здесь жили старатели, был некий инструмент, подтверждающий эту догадку. О чём говорил и дед чуть попозже...
В домике была всего одна комната, разделённая пополам внушительной выложенной из плоского камня печи. Стол уехал в сторону, почти в самый угол, уступив своё законное место у окна новому обитателю. Больному требовался свежий воздух и свет. Почти по всем стенам были сооружены, пусть и грубые, но надёжные полки, уставленные всевозможными туесками и коробками. На всех выступах и жердочках  висели пучки сушёных трав...
В углу, что был восточным, висело несколько образов, под которыми лежало несколько довольно объёмных книг. Не сложно было догадаться, что они были религиозного содержания. Недалеко от печи стоял ещё один топчан -деда, чтоб теплее было в зимнюю стужу. Две скамьи. Одна стояла возле стола, на другой, стоящей тоже вдоль стены, теснились деревянные бадьи. Справа, возле самой двери, была вешалка, тоже деревянная с висевшей там одеждой. Вот ,пожалуй, и всё. Это я обстрелял глазами сразу, как только дед, кряхтя, внёс меня в хибарку.
- Ну вот, мы и дома... - были его первые слова,и вновь он перекрестился, теперь повернувшись к иконам.
От этой переноски вновь больно заныло в груди – наверное, не мало рёбер поломано!
Старик, как хлебосольный хозяин, суетился, на скорую руку собирая еду. Как он и обещал, угостил "медовухой". Напиток оказался довольно приятным, сладковатым на вкус, но не смотря на это, ещё и крепким. От выпитого во всём теле стало тепло... Немного пожевав жареной рыбы, я вновь уснул. Наверное, всё же сказалась долгая дорога и её трудности. Впервые спалось спокойно. Меня не преследовал кошмар падающего самолёта, от которого я всегда с криком просыпался...
Я вновь на Или... Близко - близко, совсем рядом, смеющиеся рот с блестящими зубами моей Людмилы... Она не реально медленно падает в воду, влекомая сомом... В последний миг, я успеваю её обнять,и мы вытаскиваем рыбину, намного большую пойманного сома...
 А вот она,его возлюбленная, возле ярко горящего костра с улетающими вверх искрами,и там медленно, словно нехотя, гаснущими... Он настолько реален, что я слышу его потрескивание...
Она, как и тогда,обнажена, сильно прогнувшись - сушит длинные волосы... И вновь высоко вздымающаяся грудь вспыхивает двумя алыми рубинами... Ярко освещённая фигура на фоне тёмной ночи, кажется необычайно гибкой, умопомрачительно красивой и, вместе с тем, такой желанной...
Скрипнув зубами, я проснулся. Долго не мог понять, где я нахожусь, протирая здоровой рукой глаза полные слёз. По стенам и на потолке бегали блики от горящего очага, в котором весело потрескивали дрова.
В углу, почти рядом с печкой, похрапывал, задрав клин бороды, Геннадий Тимофеевич... Видно было, что он на радостях, ещё не раз приложился к чудодейственной медовухе, и теперь спал, праведным сном, человека, выполнившего честно свой долг!
Да, так оно и было...
За окном, тихо шелестя и убаюкивая ,лил проливной дождь...

Просыпалась я очень рано, чтобы какую–то часть дороги до своего Храма науки идти пешком. Дорога моя через парк. В городе в свои права вступила осень. Золото листьев лежало под ногами, шуршало, заглушая шаги. В тихую погоду вдруг срывался одинокий лист. Летел по воздуху, падая на землю.
-Вот так и я, как лист осенний, одинокий, падаю, книзу, к земле склоняюсь. Да и зачем мне вверх лететь. Нет моего солнца, померкло оно. Нет тепла, нет радости. Суета и наука – вот мой удел. Хорошо, что суета не покидает, иначе …монашеская келья…там тоже науки можно изучать. От мирской суеты подальше. Солнце мое, ты где? Сережка мой. Шла медленно, Знала : как только ступлю на порог, закружит вихрь повседневных хлопот и понесет меня до сумерек в притихших университетских коридоров. Когда забыть впору имя свое. Вздыхала  прерывисто. Нельзя плакать, нельзя быть слабой. Нельзя себе этого позволить. Вдруг резкий голос декана оборвал мои мысли:
-Людмила, срочно зайди в мой кабинет,до звонка на пару. Неприятности у нас на факультете. Вот оно, начинается. Тревожно заныло сердце.
В утренней тишине декан показался уставшим.
- Вчера драка была в нашем общежитии. И филологи - студенты там не последнюю роль исполнили, сорванцы…Непонятно еще, дрались пьяные или …не дошло до этого. Собирай срочно комсбюро. Разбирать персональные дела надо. Между лекциями выясни обстоятельства. Или выговор по комсомольской линии, или исключение из вуза. Там видно будет. Дело серьезное и безотлагательное.
Разбираться в этом деле пришлось полдня, выяснили только, что причина была в девушке, которую оскорбили, а у неё нашелся рыцарь…вот и покатился снежный ком. Хорошо, хоть пьянки не было. Тем не менее декан настойчиво рекомендовал (попробуй ослушайся) идти в райком ЛКСМ к секретарю за советом, какое решение правильно вынести.
Тишина и благолепие райкомовских коридоров совсем не похожа была на университетский улей и затишье «перед бурей« звонков с лекций. Пошла напрямик к первому секретарю, чтоб не выслушивать лишних умностей от всех подряд. Тихо приоткрыла двери кабинета.
-Добрый день…(вот черт, забыла глянуть как его имя, отчество на табличке), мне нужна  консультация относительно решения комитета комсомола. Я из универа, из университета – спешно поправила себя.
На меня посмотрели внимательно глаза  человека, сидящего за ворохом бумаг. Ему было лет  тридцать, или чуть за тридцать. Он был какой – то «неправильный», без официального  костюма, галстука, как мне представлялось -я увижу обычного чиновника. Рукава свитера небрежно закатаны, как будто работу выполнял, закатав рукава – писал бумаги. Он не ожидал такого посетителя, я отрывала его от своего дела.
-Пожалуйста, присаживайтесь и коротко суть дела изложите.
Что мне оставалось? Стала излагать. Но в ответ ничего не услышала. Он странно смотрел на меня, как будто разглядывал или изучал и, казалось, даже не заметил, что я замолкла. Воцарилась пауза. Она явно затягивалась. Он продолжал разглядывать меня – я не решалась  что – либо произнести.
- Дочь моя, вдруг услышала, наконец, я так понимаю, юношей этих надо спасать от исключения.
-Уважаемый, я тебя впервые вижу, когда ты удочерить меня успел, -так и крутилось на языке, вид у меня, наверное, без слов выдавал недоумение…Забавно, если я дочь его…то как бы мне в ответ ему «отче« не ляпнуть. Вы правильно меня поняли, - почти прошептала я.
- Давно ты там секретарь? Ах так, это у тебя первое бюро…понятно. Поможем. Сегодня я  буду проводить твое бюро, пойдем. Благо идти было не за три девять земель, не больше одной остановки. Дорогой расспросил, откуда я, где училась, есть ли план работы на учебный год, есть ли…многое еще …Ничего этого у меня пока не было. Да когда бы я успела. Я начинала тихо злиться. Не знала, что ему отвечать. В конце концов, я в университет  пришла науки изучать, а не писать перспективные планы организации.  Он зашел к декану на минуту, быстро вышел, И не я его, а он меня повел в комнату с табличкой «Комитет комсомола филологического факультета» . Бегло оглядел комнату. Переписал номер телефона,  стоявшего на столе. Заглянул в шкаф, взял там нужные бумаги для протоколов.
-Тебя как звать? -опомнился. Я – Юрий Алексеевич,забудешь тут с тобой собственное имя.
-Люсей звать, - вдруг сама растерялась и снова разозлилась на себя, – какая я ему Люся. Я ему Людмила. Он мене что, ровесник - однокурсник что ли? И что он там недовольно бурчит себе под нос. Я его за руку сюда не тянула, сам  пришел, район -то его…Но было уже не до нюансов
-Слушай и запоминай,Люся – сделал  паузу, снова долгим взглядом посмотрел. Научу  заседания проводить «из рук в руки«.
Все закончилось наилучшим образом для моих однокурсников. Ограничились на первый раз  предупреждением. Дело больше было моральным, чем криминальным. Когда студенты разошлись, коротко спросил:
- Все поняла? - я кивнула в ответ. Перед тем, как закрыть за собой дверь, пообещал
– Не волнуйся, дочь моя, я тебя не оставлю теперь без помощи.
Как я устала сегодня за день этот…От этого шума, этих эмоций,разборок, волнения за  решение…
- Тоже мне «отче», нашелся, Господи, прости…- фыркнула, но он помог в самом деле. Надо быть справедливой – вздохнула. На стене уже висела карта. Всегда в свободную минуту  разглядывала её:Новосибирск,Кемерово, Чита… - бесконечная тайга. Где же ты, Сережка мой?