Дело прошлое, пропащее

За полгода мы с сестрой привыкли к городской жизни, чего не произошло с мамой.
Когда призвали брата в армию, она уехала в село, в родную хату. Сестра устроилась реечницей в стройотдел завода, а через 3 месяца изучила инструменты, геодезию, была переведена специалистом по 4-му разряду, чем и бахвалилась. Привела как-то подругу по работе, Надю, с которой собиралась поступать на подкурсы в институт, пожить у нас 2 недели, а то стесняется ночевать с мужем сестры, которая в отпуске. После Нади пригласила на жильё двух студенток химтехникума. Ну да бог с ними, пусть живут, квартира просторная, и нам не будет скучно, девчата веселые. Величали они себя на заграничный манер: «Нинон, Людхен».
И я втянулся в эту шутейскую игру. Подумал, уж не хочет ли сестричка женить меня на какой-нибудь подруге, а то я заходился в холостяках. А того не понимает «смышленница», что эти институтки видят себя женами красавца офицера или талантливого инженера, а то и знаменитого артиста. А кто я? У меня только нос, как у Сергея Филиппова. Уже 27, приличная лысина. Ну, поступил в вечерний техникум, но ведь его еще надо осилить.
Заводилой была Люда, запоет, бывало, какую-нибудь старинку, голос у нее стройный, задушевный.
Звезды, мои звездочки, пламенно горят,
Что-то сердцу бедному тихо говорят...
Или вдвоем в дальней комнате заведут:
Ты привык с посторонними знаться,
Ты привык посторонних любить,
Надо мной ты пришел насмеяться,
Молодую мне жизнь погубить... .
- И что это, Людхен, у вас такие песни допотопные?
- Ах, Артем уже с работы? А мы и не слыхали, когда ты вошел.
Это всё про распроклятую любовь. В ней недосказанность. Думаю, обманул наивную
влюбленную Наташу в песне, воспользовался девичьей слабостью Ваня, чтоб ему добра не было, если это так. Эх, Артём, как нас ни превозносят, ни умиляют: Леди, Миледи, Сударыня. А мы как были бесправные бабы, так ими и остались. Стукнет 20 и уже паника, как бы не остаться «вековухой». Поманит первопопавшийся, и «дева-перестарок» бежит без оглядки.
Энное время поживет и разочаровывается. Оказывается, он - «режиссер документальных фильмов» и тогда развод, печаль, ночами слезы, поиски.
- Мне уж скоро 19, -это она сказала так, будто прошла вечность, а впереди погибель,- и ещё ни один не стал на колени просить руки. А я с 15 лет, а может, и раньше представляла эту сцену, как покуражусь. Что вы, что вы! Это так неожиданно, мне надо подумать. Подумаю и откажу, так как и другие заглядываются. Каждый день смотрю на себя в зеркало: большие оттопыренные уши, глаза как у жеребенка, нос горбинкой. Не вышла в красавицу и к тому же еще еврейка. Многие евреи-торгаши. Благоговея, трясутся над деньгами, а я, глупая, подалась в химики. Покончу с техникумом, возьмусь за институт, чтобы отесаться, научиться витийствовать, а там уже 25-26… Какой-нибудь вдовец или блудный многоженец подберет, и прощай молодость - краса и цвет жизни.
- Утрируешь и кокетничаешь ты, Людхен. Всё в тебе прекрасно как в чеховском человеке: и нос твой, и глаза твои, ушей не видать под кудрями. А евреек всегда любили, даже многие наши правители брали в жены. Голословны твои печали. Дождешься своего фраера, это уж мне, старому, такая участь, подловить мать-одиночку, брошенку, чтоб сколотить семью.
- Ну скажешь, Артём, пойди вон на танцы, пригласи, какая приглянется, и  этак заливай: красивая у Вас рука, если она мозолистая, добавь, рабочая, хорошо бы иметь такую руку и сердце в придачу. А через неделю заявись туда опять, она позовет тебя на дамский вальс, и, проблема твоя семейная решена. Выше голову, кавалер!
- Это мне надо изрядно выпить, чтоб, не стыдясь, заявиться на танцульки. Шарахаться будут порядочные дамы.
          А вскоре Людхен, эта рассудительная шутница, практикуясь на химзаводе, спроворила места в общежитии и певуньи покинули нас.
Не прошло и недели, как сестрица представила новую подругу по подкурсам, небольшого роста толстушку Веру. Волнуясь, заикаясь, та начала объясняться:
 - Я, вот, вы, как старший , приехала из овцесовхоза, тут 20 километров от Темиртау, не знаю...
Видя растерянность, я пришел ей на выручку:
- Что ты, Вера, какой я старший? Вот она глава, руководитель и диктатор, как скажет, так и будет. Я - маленький человек, бесправный подкаблучник.
Вот так. Истая Матушка Марфа Игнатьевна Кабаниха. А сестра стоит, зубоскалит, определяет, приняла ли подруга мою речь всерьёз. При Вере мы зажили, как сыр в масле.
Через два дня ее отец привез мешок картошки, сала, разделанного гуся и в дальнейшем подбрасывал продовольствие. Бедняга Вера морила себя голодом, почти не употребляла жирного, стремилась обрести талию, а мы «молотили» всё подряд, не беспокоясь о фигуре.
Попросил я как-то Веру проверить черновик домашнего сочинения и исправить ошибки.
Вечером она втолковывала мне, как не допускать оных, ставить слова под ударение.
- Ах, Вера, я ведь ударение ставил больше плугом на тракторе в загоне, сеялкой, комбайном. Последние 3 класса дерзал через пень-колоду вечерами с заскорузлой памятью, что ж ты хочешь? Спасибо тебе, голубушка, стараюсь исправиться.
А через два дня, вернувшись с занятий, громогласно объявил:
- Веруня, Клара Каримовна за сочинение поставила 5. Обнял её на радостях и поцеловал. Сестра, глядя на это торжество, съязвила:
- В лоб целуют покойников.
Но не играть же мне труса перед детворой, - и я прислонился слегка к Вериным губам. Едва ли заметила подстрекательница, как на мгновенье Вера прикоснулась грудью ко мне и глазки ее забегали то в сторону, то на нас.
А случилось, в отсутствие сестры обнял я ее, да так и живем до сих пор в обнимку.
Устроилась она на работу няней в детсад. Как-то попросили ее исполнять временно обязанности завхоза и, видимо, она справлялась неплохо, назначили постоянно. И еще, не окончив институт, уже заведовала этим детсадом. Эта тихоня родила троих детей, стала заботливой женой и матерью. А когда уехали из Казахстана, работала экономистом в строительной организации, а я мастером. Вышел на пенсию раньше жены как раз, когда прекратилось колхозное и государственное строительство. Пошел шабашничать с соседом выпивохой к частникам. Сараи, гаражи, дачи - наши объекты. Надо же детей и внуков кормить. Хоть и «гавкнули» наши сбережения, а был при деньгах. Пригласил брат Володя на юбилей в Москву, они там живут потолще селян. Как известно, праздники пролетают быстрей трудовых будней. Уже взят билет на поезд. Поплёлся попрощаться с Москвой, купить столичных гостинцев. Магазинов там, как и у нас, один на одном. Слышу, кто-то громко называет моё имя и вроде голос знакомый. А, думаю, ерунда. Опять: «Артём». Оглядываюсь - солидная дама вышла из-за руля иномарки. Боже, да ведь это Людхен. Растерялся.
- Ты, вы, Людмила? Отчества-то не знал, а она:
- Артемушка, - бросилась на шею, что ты на «вы», будто королеву встретил. Я всё та же, только постарела, подурнела. Какими судьбами? Что ж мы тут при народе будем обниматься? Пойдём, тут внутри этого шопа буфет для сотрудников, чайку попьем, поговорим, вспомним прошлое, будущего то, считай, уж нет. Всё та же чудачка, показала мне столик в углу. Шепнула что-то буфетчице. Понял, что она здесь частый гость. Уселась рядом, широко раскрыв глаза, улыбаясь, заговорила:
- Ах, Артём, тридцать с лишним прошло, а ты еще ничего!
- Люда, почти ничего, а у тебя, судя по «козырному» лимузину, муж - «режиссер художественных фильмов»?
- Скорее - современных спектаклей.
Когда на большом подносе подали деликатесов и еще бутылку шампанского, я оробел - не хватит денег расплатиться за такой «чай», плакали мои гостинцы. А Людмила будто угадала мои мысли, сказала:
- Тут с меня денег не берут. Угощаю, считай, отдаю тебе давнишний долг. Мы тогда 3 месяца жили у вас и питались бесплатно. Половинка моя - владелец этого заведения.
- Буфета?
- Бери выше, всего этого торгового центра и кое-чего ещё. Так что принимай за честь, что сидишь за столом с «новой русской-еврейкой», - грустно улыбаясь «обрадовала» Людмил.
           Мне как-то стало не по себе. Хотел подняться и уйти, но подумал, что она все-таки шутница, сдержался.
           - Мне завидуют и вот эта буфетчица, и окружающие, так называемые подруги, думают, что я ужасно счастлива, что жизнь моя - сплошное удовольствие и развлечение. Открывай, Артём, бутылку, давай выпьем за нашу встречу. Я уже побывала на Канарах, на Лазурном берегу, в Париже, - выпив и закурив, изливала свою жизнь Людмила, - «восторгалась», как там паши новоиспеченные светские дамы, складывая крашеные губы трубочкой, блаженно вещали «бонжюр», что означало, достигли наивысшего благополучия. Часто бывала в кругу знакомых благоверного, друзьями   не могу их назвать, наблюдала, как они жрут, жрут и, казалось, что у них за душой больше ничего нет, как хватать и напихаться, одна тема хитрить, мудрить, будто их ничему больше не учили. После института работала в НИИ. Не знаю, много ли было от меня пользы. Усердствовала, с заданием справлялась, не надрываясь, как все. Жила надеждами, вот-вот «подвалит» рыцарь, с которым пойду счастливой по жизни, и как обрекла, подвалил после двух жен. Одна сбежала от него добровольно, вторая, как я догадалась, вынужденно, была с ребенком. Детей у него своих нет и не будет, бесплоден. А я все надеялась на чудо. Ну да Бог с ним, болезнь, за это грех держать обиду. Говорю, давай возьмем малыша-сиротку из приюта. А он «надо подумать, дело серьезное». Я уже начала мотаться по соответствующим местам, засияла мыслью - мальчика или девочку, а то и двоих. Думала, вопрос решен. А он подумал и заявил отказ: «Как ты, мол, мыслишь, оставить наследство  чужому ребенку?» Вот так, как ушат грязи вылил Гобсек. Охладела я к нему совсем. - Людмила пила, почти не ела, только курила. На щеках выступил румянец, какой бывает у выпивох и курильщиков. - Говорю, пойду работать, а он: «Тебе что, у нас дел мало?» Я у него вроде ревизора или народного контролера, слежу за его бухгалтерией. Прибыль, убыль, приход, расход, доклад. Ты, Артемушка, ответь мне на 2 вопроса, а то расстанемся, буду терзаться, что не спросила. Скажи мне, ты счастлив?
            - Вон что? Ты меня, Люда застала врасплох. Я как-то об этом и не думал. Счастье, наверно, не идет сплошной полосой, оно наскакивает урывками, моментами, потом светятся они издалека, как лампочки, зажженные тобой. Помню, доверили мне, подростку, управлять трактором, вот радости то было. Окончил   какой-то курс, освоил дело, доволен, что получилось, вот оно и есть, наверное, счастье. Родился   ребенок, второй, с ними хлопотно, но они радуют, эти горшочники такие милые и ты доволен, что не пустоцвет, не зря живешь. Вот, если это можно назвать счастьем, то оно, наверное, было у меня и есть.
- Ага, наверное. Теперь второй. Он неприличный, да и черт с ним. Дело прошлое, пропащее. Мы уже стары, думаю, смеяться не будешь, а будешь, так и смейся. Если тогда говорил, что во мне, как в чеховском человеке все прекрасно, то почему не подал руки? А я ведь смотрела на тебя, как на кандидата в спутники жизни. Думала, можно любить, и была влюблена. Понимала, тебя обкатала жизнь в труде, ты карабкаешься, учишься, стремишься к какой-то цели. Надежен, правдив. Такие не обманывают. Мы тогда ушли в общагу, а я все ждала, что ты придешь и уведешь домой. Обманулась. Так почему ж ты не пришел?
- Потому что тюха по женской части.
- Лукавишь, Артемушка. Теперь то зачем? С Верой ты оказался хватким. Она моложе тебя на 8 лет. Твоя сестра рассказывала при встрече. Лукавишь, и знаю почему. Потому что я еврейка, а талмудистов не любят и в России, и на Украине, и во всем мире. Устраивали погромы, Варфоломеевские ночи. И этот ненавистный изверг, Гитлер, уничтожил 6 миллионов неповинных мирных евреев. А ведь сколько нация выдала миру знаменитостей? Эйнштейн, Сахаров, Аркадий Райкин - светила искусства. И сейчас их на экране большинство. Хоть теперь из современных смехоплетов так и прёт порой пошлятинка с намеком на распущенность и разврат. Измусолили архаическую тему о теще, то бишь о матери. Я иногда смотрю на зрителей, одни раздираются от смеха, а у иных кривая улыбка, будто раскусили кислое яблоко. Гляжу на Андрея Макаревича: он же стряпуха и кондитер, бард с гитарой, актер и композитор. Хвалился, что написал 500 песен, только не слыхала, чтоб их исполняли усердно, как «Одинокую гармонь», «Катюшу», «Огонек», «Летят перелетные птицы» и им подобные. Так, однодневные пустышки. Зазубрит иная певичка текст иностранной песни, проблекочет в три ноты под барабан и литавры и уже мнит себя звездой мирового значения. Брюзгливой я стала, Артем, как Валерия Новодворская. Всем она недовольна, вокруг недруги: и Жирик, и Коммуняки, Единороссы тоже не в ее вкусе. А это все от личной неустроенности, как у меня. Пора, Артемушка, пойдем, обеденный перерыв, сейчас «повалят» продавцы. Мы вышли. Людмила старалась быть веселой. Может раскаивалась, что разоткровенничалась. Мне жаль ее, такая умница, добродушная, а вот в жизни не повезло. Она села за руль «Мерса». Я забеспокоился, не опасно ли?
-Нет, нет, я в норме, поеду в другое место заниматься отчетами. Рада была встрече, буду теперь вспоминать. Прощай, Артемушка, счастья тебе. Помахала печально на прощанье, плавно тронулась, умело «вписалась» в правый ряд. Мне бы идти за покупками, но начался перерыв. Смотрел, как почти беспрерывно трехрядная армада машин двигалась в одну сторону, вторая - в противоположную. И куда они торопятся. Сколько бедные москвичи пропускают через свои легкие дыма от технопрогресса? А ну как в каждой железной «коробочке» несется несчастная сытость, как Людмила?
Нет, такого не может быть. Известно, человек без любви и родства - болен, неполноценен. Дом ему чужд, труд не мил, праздник не в радость, страдает душевно. На жизнь свою сирую и бесцветную смотрит, как со стороны. Прощай, Москва. Пора домой. Там воздух чист, простор полей, там меньше бед и жизнь светлей.