Молчунария

– В жизни не должно быть ничего лишнего, – повторял он. Не каждый день, но если повторял, то по нескольку раз. И не понятно кого больше убеждал: себя или ее. Тиска смотрела на него согласно. Но именно это его и смущало. Она была первой женщиной так долго соглашавшейся с ним. Да не совсем женщиной – девчонкой. Пока еще сказывалась разница в возрасте. Пока в его пользу. Но уже знал – скоро все изменится. Знание не всегда помогает.

Последнее время Море просыпался поздно, подолгу не смея выдернуть себя из реальности снов. И снилось ему нехорошее, неправильное. Потом сидел на кровати, понимая, что все случившееся с ним – только сон. Но тамошние поступки продолжали угнетать – он способен был совершить их и здесь. И соверши годом-другим раньше – почувствовал бы себя героем! Или мерзавчиком! Но обязательно оправданным. Теперь подобная смелость пугала. Иногда там предавали его. Самые близкие! А он, хотя и сволочился, принимал их поступки как должные. Просыпаясь и приходя в себя, не имел уже сил  озлиться на впечатлительность.

А все же пересиливался, вставал, умывался, заставлял себя завтракать. Ехал на работу – больше для порядка, который требовал ото всех вокруг. Просматривал бумаги. Исподлобья оценивал и выслушивал помощников. Те, снова не видя в нем «настроения», быстро удалялись. Бизнес был небольшим и давно отлаженным. Каждый знал свое дело. От него требовалось утреннее присутствие, и, как выяснялось, хмурый вид: дела даже стали идти лучше. Вот виделось ему теперь так! После чего отъезжал на стройку. Он, наконец, решил построить себе дом. Собственными руками! Там, на тихой улочке старинных каменных домиков, Море начинал чувствовать себя лучше. Собственно, его дом пристраивался сзади к одному из таких домиков. Строительство было уже под крышей – оставалась внутренняя отделка. Планы часто менялись, и многое переделывалось. Но здесь ко всему у него возникало чувство любви. В любви часто спешат. Он же здесь становился мудр и нетороплив, будто боялся – с окончанием строительства и ему станет нечего делать в этой жизни. И там, в крохотном дворике Молчунарии, как прозвал его прежний хозяин, ожидал шоколада странный мальчик, сын соседей. В школу он не ходил. Со всеми молчал. И с ним тоже. Равнодушно надкусывая лакомство, усаживался где-нибудь сзади и следил за его работой. Не то чтобы зло, но Морю казалось, что он его не любит. Возможно, мальчик и не знал любви. Первое время Строителя мало это беспокоило, поглощенного воплощением долгожданных планов. А потом стал смущаться. Стараясь реже оглядываться, произносил долгие монологи, неспешно начиная работу. Не раз ловил себя на мысли, что убеждает не столько маленького Молчуна, сколько собственную виновность, обязательно возникавшую перед ним:

– Тебе жаль своих родителей. Ты слышишь от них много нехорошего в мой адрес. Для них я бандит, эксплуататор и притеснитель. Они правы, но не во всем. Мы жили в одно время. И у каждого оно было свое! Мое, оседлав меня, мешало пробиться к лучшей доле, стегая и мордуя. У твоего отца оно так и осталось туманным, замедленным и трясущимся. Не скажу, что кому-то из нас было лучше, потому как у него оно тоже находилось сверху. Но он ничего и не делал для того, чтобы скинуть захребетника – у него всегда было самооправдание и саможаление! А я и тогда презирал тех, кто заводил с этими самостийными тварями дружбу. Понятно – своих родителей тебе хочется полюбить! Я тоже не знаю, как это сделать. Неужели нужен враг?! Хотя враги многое в жизни упрощают. Ладно, валяй! Только бы весь мир не превратился во вражескую территорию. Тогда дух отца точно вытеснит твой собственный из твоего тела. И это будет уже не твоя жизнь! Вот когда у многих появляется нехорошее, несправедливое желание взять такую дрянь за ноги и треснуть башкой об угол – чтобы не мучилась. В первую очередь надо бороться не с врагами, а с обстоятельствами! И не спешить избавляться от врага – его место займет другой! Можно остаться без друзей, но без врагов… не знаю… Не будет ли новый враг непредсказуемее? Только я тебя зря путаю…

Море оборачивался и не видел изменений в лице мальчика. Возможно, что-то похожее на волнение возникало в сжавшихся кулачках. И правая ножка, то ли предполагала, то ли прихлопывала какое-то насекомое. Хотя это могло быть и предубеждением. Но все равно какое-то время ощущалась растерянность, пока однажды не попросил помочь. Тогда Молчун просто ушел. Что означало – мальчишка не безнадежен! Так продолжалось несколько дней. А потом согласился помогать, заглядывая в глаза, будто считывая информацию только из них, и бесстрастность в его темной серости заменялась пронзительным вопросом. И Море уже не знал – радоваться ли ему? Как и многие из его касты, он не доверял ни людям, ни вещам, ни погоде. Даже Тиске – последней своей женщине, появившейся возле него очередной необходимостью. Море иногда навещала мысль, что с ней у него происходит то самое взрослое умопомрачение, о котором говорили старшие товарищи. Но всякий раз это предположение старался в себе принизить, никак не унижая молодое доверчивое создание. С ней он отдыхал перед вечерними головными болями. Этот ежевечерний, или уже ночной кошмар становился ожидаемым. Попытка ослабить мучения с помощью алкоголя, только усугубляли треск в черепной коробке. Врачи ничего не находили, делали предположения и выписывали таблетки, которые помогали вечер-другой. Затем выписывался следующий рецепт – с тем же результатом. И Море «плюнул на местных лекарей». Хотя те предлагали обследоваться по-серьезному, даже направляли в институт. Он ссылался на недостаток времени, обещал подумать. Но думал только о том, что все однажды проходит. Просто нужно пережить этот больной период. Кроме врачей и Тиски никому не жаловался. Да разве он не знал, что не один глотает таблетки! Вот и Тиска, молодая, сильная, замечал, иногда выщелкивала из его отвергнутого бластера капсулу с гадостью. Но ей эта гадость, кажется, помогала. Внутренне благодарил, что она о своей боли умалчивала. Двое немощных в одной комнате – это слишком! Тем более что молодая женщина обещала родить ему сына. Закончит учебу – и родит! Такое решение сомнению подвергать не хотелось. И было единственным во что желалось верить. Дом был почти готов. Им уже вдруг приглашались мастера-обойщики. А новую мечту и подбросила сама Тиска, недавно, будто случайно. Как-то вечером услышал ее обычное: «Да не тискай меня так – больно же, моряк!» И еще: «Смешно ему! Не рожу сына, узнаешь тогда!» И он действительно испугался, вроде, как и навсегда этой угрозы! Таким образом ему никто никогда не грозил. С этого момента стал к ней бережен и нежен насколько был способен. Дольше задерживался в ее зеленых глазах. И почему-то забеспокоил вопрос: «А по любви ли она с ним? Может, ей просто удобнее и увереннее со взрослым небедным человеком?..»  Но как бы то ни было – сын обещан! После такого со многим возникала готовность смириться. Потом Тиска сидела напротив и крошечной ложечкой смаковала подтаявшее мороженое. Тогда она не захотела ужинать в кафе, и позвала сразу домой, когда он заехал за ней. Быстро приготовила ему ужин, а сама ограничилась десертом:

– Я была в женской консультации.

– Надо же?.. И чего ты ждешь – договаривай!

– Я обманулась. У нас так бывает. Будем стараться дальше.

– Погоди, ты хотела ребенка после учебы!.. Когда закончишь!..
 
– Хотела – не хотела. Давай, как получится! Как Бог разрешит!

– А он-то тут причем?

– Напрасно, Море, только он и при всем. А мы так, угодники и неслухи.

– Надо же? Тебя этому в институте учат? Может, еще в секту какую запишемся? Слышал я, ходят там у вас с литературкой разной посторонние.

– Не ерничай! Секты не наш путь. А традиции народа надо уважать. И верить надо не в силу, не в судьбу, а во что-то более мощное и понятное!..

– Ба!.. Тиса, деточка, ты зачем взялась меня расстраивать и учить? Я, что, совсем лох старый? В судьбу верить не надо… Судьба – суд божий! Как же в нее не верить? Доучись сначала, лектор березовый. Придется, как-нибудь и мне твоими экзаменами заняться. Что сникла, чудо окраинное?

Тиска нервно заскребла по блюдцу металлом, вытягивая вперед губы, и не скрывая своего сожаления:

– Море, а давай сходим в нашу церковь – я никогда в ней не была. Подруги засмеют, а одной первый раз как-то…

– Подруги?.. А какие они тогда подруги?.. Но сходить – обязательно… Завтра же и сходим. Давно родным и друзьям-товарищам свечки не ставил.

А ночью он снова пребывал в ночном кошмаре из которого долго не мог выйти.

«На площади чужого западного городка, в страшной древности, с них сдернули одежду. Для большего унижения – всю! И он действительно почувствовал себя в этих сотнях радостных глаз растоптанным окончательно. Но не она! Тиска обнажению даже радовалась, красуясь на прощание очертаниями своего великолепного тела. И Море видел, что смеются только над ним, а ею восхищаются! При этом все кого-то ждали. Да он и сам знал кого – Молчуна! Его принесли на римских носилках, чтобы с невысказанным вопросом снова обратиться ему в глаза. Под этим взглядом он, Море, окончательно сник. Потому что знал, что надо сказать, – а теперь забыл!.. И зачем-то, как рассерженный немой, стал грозно ыкать и укать. Но их с подругой притянули к столбам. Священник поочередно подступал к ним с крестом, и, заслоняя их, усмехаясь, даже не предлагал целование! Добавили еще хвороста. Но не прикрыли им, чтобы мучения были видны собравшимся. Затем подожгли, где-то далеко внизу. Так показалось. И пламя подбиралось к ним не быстро, хотя дыма было мало. И, наконец, первая боль лизнула сразу и пальцы и колени. Гул восхищения прокатился по площади – все ожидали крики мучимых. Он взглянул на Тиску – она продолжала издевательски радоваться вместе с народом. Поэтому он, Море, начиная корчиться и гримасничать, крик придерживал. И вдруг произошло невероятное: цепи на ней опали, а она, обратившись в кошку, выпрыгнула из пламени. Толпа в едином возгласе расступилась, пропустив опаленное животное, которое ловко прыгнуло уже в окно кареты Молчуна, и та, увлекаемая четверкой серых лошадей, быстро покинула площадь. И он, Море, не выдержав, закричал: «Нет! Нет! Нет!..»

С этими криками и проснулся. Постель рядом была еще теплой. Но Тиски уже не было – она всегда просыпалась и уходила рано. Глаза его какое-то время блуждали по комнате. Затем уставились на клочок шерсти на ковре. Странным было, как он различил его. Или на самом деле искал? Почудился же в момент пробуждения запах паленного!  Вот и эта находка понравиться не могла. Для чего-то нагнулся и взял его в руку – клочок кошачьей шерсти! А кошки никогда в этой квартире не было. Он растеряно оглядывался, пока клочок не пропал. И сразу в комнате будто прояснилось и легче стало дышать. Но ощущение еще одного грядущего предательства так и осталось внутри жалким беспокойством. Беспокойство с каждым пробуждением накапливалось.


Море забрал студентку из института в середине дня, не заезжая на стройку. Как и обещал, повез в церковь. Возле иконы Казанской Богоматери, поставив свечи за здравие, Тиска стала креститься и беззвучно шептать. Почему-то удивился этому не сильно – сам иногда выдумывал свои молитвы. Решил не мешать и отошел к лику Спасителя поставить свечи за упокой. Там, перекрестившись несколько раз и повторив имена родных и близких, покосился на свою женщину. Снова повторил свою просьбу. Обычно после такого обряда он и уходил. Теперь приходилось ждать. Оглядев церковь, чем занять себя уже не знал. Начинало тяготить. И не впервые уже оглядываясь, увидел выходившего Молчуна. Так ему показалось! Едва не рванулся за ним! Но сдержался – вышел без спешки. Поглядев в одну сторону – пошел в другую. Увидел женщину похожую на Ришку, мать Молчуна. Догнал ее, положил руку на плечо – к нему обернулась испуганная незнакомка. Он только махнул рукой и вернулся к церкви. Тиска уже вышла и растерянно смотрела на него:

– Ты, почему меня бросил?

– В церкви не бросают. Оставил, чтобы не мешать.

– А я что должна была подумать? Я о чем тебя просила?

– Прости. Молиться нужно сосредоточенно, уйдя от всего постороннего. Ты не должна была думать обо мне. Иначе это уже не молитва!

– Пока ты был рядом, и не думала о тебе. То есть… как это не думать о тебе?..

– Я же сказал – прости! Придется повторить другой раз.

Он отвез Тиску обратно в институт, и поехал на стройку – от обеда та отказалась. У него самого аппетита не было. Молчун сидел во дворе на лавочке напротив его двери и будто ждал хозяина. Море, как это было ни глупо, спросил:

– Ба! Да ты у нас в церковь ходишь? И молиться умеешь? Хотя  молиться все умеют. Когда приспичит! все начинаем искать помощника или защитника. Еще бы верили в эту помощь и защиту! А я что, на чужом языке говорю, тарабарщину?..

На этот раз не только серость в глазах мальчика осталась безучастной, но и ладошки не сжались: будто услышав знакомый гул, просто обернулся к темному пятну. Впрочем, какая-то грусть проявлялась постепенно… Или отражалось в них его собственное сожаление?.. И взрослому человеку стало не по себе. Сдержался, едва не обняв его. После чего, сунув шоколад, буркнул:

– Помогать будешь? Тогда идем.

Но проработали недолго. Часто останавливались и смотрели друг на друга. При этом Море не мог понять, кто оборачивается первым?.. Это мешало. Ему уже казалось – его  откровенно жалеют. Потом неожиданно пришла другая нехорошая догадка. Поехал в «женскую консультацию» к однокашнице работавшей там. А вечером заявил Тиске:

– Я хочу усыновить Молчуна. Пока суд да дело, дом до ума доведу. Со строительством возни – ерунда осталась! Родители его, как и договаривались, отъедут. Квартирку им приобрел. И даже прописал их туда. А здесь они пока, как за сторожей.

 Тиска, несмотря на многословие, сразу поняла главное – тайна  ее раскрыта, и ответила не сразу. Ей вдруг разом стало легче, и… неприятнее:

– Но почему именно Молчуна? В детских домах можно выбрать нормального мальчика. Ты же все равно спешить не желаешь. Если привык к нему, пусть живет так. Зачем усыновлять его? Ему же все равно!

– Деточка, ты еще многого не понимаешь. В уродцах и дурачках есть одно достоинство – они никогда не бросят нас, не предадут и не разочаруют. Все, что с ними могло случиться – уже случилось!

– Если бы… Даже ты не можешь всего знать! Насчет Молчуна лучше еще подумать.

И она обозначила дальнейшее несогласие покачиванием головы, помня, что оспаривать его решения сразу бесполезно. И тут же отстранилась от сумасшедшей идеи, уйдя в свою раскрывшуюся тайну, не реагируя на его слова о том, что она еще будет лечиться, и современная медицина способна на многое. Возможно, обними он ее, она бы ему и поверила. Только к нему уже подступала головная боль.

Спал плохо. Не раз просыпался, садился и озирался. Ему казалось, что снится один и тот же сон, от которого никак не мог избавиться:

«Он вытаскивает из проруби Молчуна. И впервые видит в его глазах благодарность. Хотя недолгую. Но и от этого уже счастлив, и даже благодарен мальчику. Маленький голыш вырывается и бежит к деревенской баньке. За ним приходится спешить. Худое тельце ужасает. Почему-то тут же признает и свою вину. Остренькие лопаточки на спине в движениях почти соприкасаются. Он даже слышит их стук. Разумеется, надуманный им самим. В баньке на лавке заботливо обхлопывает мальчика веником. И временами тот снова начинает улыбаться.

– Молчун, когда ты перестанешь придуряться, и скажешь мне что-нибудь? Я не верю, что ты немой!

– Не твой – это точно.

Море выпрямляется и едва не бьет веником по улыбающейся рожице. Но сдерживается. И даже расплывается в улыбке сам:

– Ба! Я все-таки прав! А хочешь стать моим? С родителями договорюсь.

– Зачем? Потому что я единственный, кто вас так ненавидит?

– Ну вот…что за глупый вопрос? Попробуй на него ответить сам… Со мной же тебе жить будет лучше!

– Чем? Заставишь ходить в школу. Ты любил ходить в школу?

– Можешь мне не верить, – но любил! Там интересно! Там настоящая жизнь! Другое дело, многие правила…Только правилами лучшая жизнь и строится! Хотя, согласен, не все тогда понимал.

– Ладно, прекрати! Твоя кошка меня никогда не полюбит!

– Причем тут кошка? И какая еще кошка? Нет у меня никакой кошки! Да, ты, не отворачивайся! Я все равно от тебя теперь не отстану – раз говорить умеешь! Молчун! Вернись!
 
А мальчишка опять бежал голышом по белому полю за большой серой кошкой».


Тиска стала ежедневно настаивать на посещении церкви. Ему это не нравилось. Он хмурился, но подчинялся. В голову начинали лезть разные нехорошие мысли – уж не заигрывается ли она? Или: а не приведет эта дорожка ее в монастырь? А что? Для кого же их начали открывать? И: откуда в девчоночьих глазах столько сожаления? Но как может она не надеяться на него, на хорошее? Разговаривать с ней с каждым днем становилось труднее. Все чаще Море не сдерживался:

 – Чудно: поиск Бога превращается в поиск виновного! Дорога к Храму – в дорогу к новым страданиям и к еще большему непониманию! А любовь – в зависть! Преклонение – в укор!

Она отвечала редко, стараясь избежать обязательнейших длинных монологов. При их возникновении, старалась в глаза ему не смотреть, прикрывая свои. Но создавалось впечатление, что все равно слушает.

– Быть близко, и не быть рядом… Попробуй только представить себя в таком положении!.. Мы становимся чужими!.. Разве я не пытаюсь помочь тебе? Разумеется, всего понять никто не в состоянии. Но что от меня зависит – сделаю! Уже делаю! И можешь не сомневаться – у нас все получится!  Хочешь сказать, жизнь у каждого своя?.. Кто бы спорил… Даже у человека близкого тебе, она другая. И все известное о тебе, видится ему иначе или не совсем так, как тебе. Что тут поделаешь? При одной и той же опасности и радости звездочки в глазах у нас зажигаются разной величины. И уши у каждого вспоминают только ему известное наречие страха. И возникает только ему известный холод на кончиках собственных пальцев. Поэтому его сердце учащенно бьется совсем не в такт твоему – только похоже. Страх не един. И радость не едина! Едины экстаз и паника. Тебе нравятся люди в панике? Тогда что происходит? Врачи не вынесли тебе приговора – только высказали озабоченность. Твоя реакция должна быть совершенно иной! Тебе предоставлена возможность стать сильнее и поверить в себя в первую очередь. Сила не даруется! Силу рождают! Да-да, сначала надо подумать о себе! А зачем детям слабые родители? За примером далеко ходить не нужно! В чем и перед кем провинился Молчун?

Она кивала ему, и они ехали в церковь. Там он стоял позади нее и тоже подолгу крестился с молитвами уже настоящими, вычитанными недавно. Иногда возникало ощущение торжественного пения. И внутри отзывалась подзабытая мальчишеская робость. Однажды, вернув студентку в институт, поехал к ее матери. С ней они общались единственный раз. И сразу она поинтересовалась о свадьбе. Ничего особенного – ему это было понятно. Но в его планы тогда такое мероприятие не входило. А когда потом сам заикнулся Тиске об оформлении отношений, уже та отмахнулась – как-нибудь после. И уже свою маму дочь навещала одна, избавляя его от занудства старшей женщины. Теперь она встретила потенциального зятя без радости. То есть не предложила даже чая. Он коротко объяснил ситуацию – дочка отказывается ехать в столичную клинику:

– Хотя ее отказ не проблема – увезу все равно. Но, боюсь, глупостей может наделать! Вам бы с ней побыть хотя бы первое время…

– А тебе известно, откуда у нее проблемы такие? Это следствие противозачаточных препаратов!

– Не знаю. Может быть. Я в эти дела не вмешивался – не мужское дело. И делать из меня виновного не нужно. Я же даже  обрадовался, когда она пообещала мне сына!..

– Теперь хочешь усыновить дурачка…

– Давайте, разрешим одну ситуацию, а потом займемся другой. Что-то я вас, женщины, не понимаю?..

– А мы тебя как должны понимать? При первой же царапине в панику ударился! Дурдом с крылечком построил, дурочку приласкал, другого усыновишь…

– Ба! О крылечке я как-то и не подумал… 

В темно-серых глазах женщины вспыхнула знакомая прелесть и непостижимость дочери, от которой все же поспешил удалиться. Он обратился к ней, и ответственность будто спала с него: мама не была безразличной к дочери. А вечером Тиска объявила, что взяла академический отпуск и на поездку в столицу согласна. 


Они с Молчуном вставили последнюю дверь на втором этаже, и спустились в сад. Во сне его дом окружала августовская зелень с тяжелыми плодами и предосенним солнцем. Они пошли по густой темной травке, с удовольствием разглядывая окружавшее великолепие. Иногда останавливались, выискивая лучший плод, и не сорвав его, продолжали прогулку. И, наконец, мальчик заговорил:

– Строитель, а зачем тебе такой большой сад?

– Ба! Большой сад? У меня? Да если честно, то я и сам не знаю. Была в детстве мечта такая. Только о ней давно забыл, и купил ваш дом, где нет места даже для пары деревьев.

– Значит, это чужой сад? И поэтому ты боишься угостить меня яблоками…

– Нет, сад мой. И ничего я не боюсь. Просто не помню, где самая нужная нам яблоня. В детстве вот находил ее сразу. Правда, сад тогда был на самом деле чужим. Может быть, сам мне подскажешь? Разве ты никогда не воровал чужих яблок?

И в это время впереди появилась Тиска, опять голая, с распущенными пепельными волосами. Он, Море, испугался, посмотрел на мальчика, но и тот оказался уже без одежды. А когда провел руками по себе, ощутил и свое голое тело, отчего разволновался еще больше. Уже хотел накричать на глупую женщину, но мальчишка уже бежал к ней и кричал:

– Она знает! Она знает!..

Пока он соображал, о чем она может знать, они уже взявшись за руки, зашли за деревья и пропали. Он бегал по саду, искал игрунов, пока не упал в постель, и не открыл глаза. В окно пробивалась утренняя серость нового дня. Нехотя присел, потрогал голову. Ощутил тяжесть, но боль отсутствовала. Раздалась трель телефона. Звонили из конторки – просили подъехать и разрешить неожиданный спор. А когда уже после полудня открывал дверь в новом доме, сзади подбежала мать Молчуна, Ришка, тоже давнишняя школьная знакомая:

– Где Молчун? Молчуна куда дел?

– Погоди, Риша, что случилось? Пропал? Давно? Я не знаю ничего: вчера был в столице. Тиску отвозил. Ну, вот как так получается: пьете вы, а знать о вашем сыне должен кто-то другой? Как еще спохватились?.. Однажды вроде бы видел его в церкви… Да, вот так вот показалось! А вы где искали? Думали у меня? Почему у меня? Никогда никуда не брал с собой. Теперь жалею. Так, когда его видели последний раз? На ум ничего не приходит?.. Понятно, это не бутылку найти. Каких же еще бесов вы раззадорили?
 
– Точно-точно, раззадорили грузчиков! Мебель привозили тебе! Я открывала им, как ты велел. Два дня назад. Они цыкали все на нас, будто мешали мы им. Но как бы без меня они тут?.. А Молчун на скамейке сидел! Ты же знаешь, он лишнего себе не позволит. Чего на мальчишку накричали! Потом покормила его – и все! Спать легли рано.

Море выругался, но и без этого нехорошо заныло под ложечкой, с беспокойством забегали глаза. Худенькая женщина, прижавшись к красной стене дома, противно плакала. Крохотный дворик был пуст. И как в детстве, ему захотелось арбуза и овсяного печенья. Но с этим потом – сейчас нужно было вести Ришу в милицию. Хотя нет, сначала переговорят с грузчиками. И они поехали в мебельный магазин. Ничего не выяснив там, написали участковому заявление о пропаже мальчика. Затем до глубокой ночи курсировали по улицам города, всматриваясь на тротуары.

– Как же так, Ришка: тебя Бог самым спокойным ребенком наградил, а ты и его не уберегла?

И она очень правдоподобно поклялась, что если Молчун отыщется, пить больше не будет! И на самом деле от предложенного коньяка отказалась. Море долго разглядывал ее возле дома, будто действительно хотел ей поверить.


Сражение происходило сначала на узких улицах города с какими-то рыцарями. Потом в поле с отчаянными верезжащими африканцами. А дальше шла откровенная поножовщина между собой. Понять кто в ней тебе друг, а где враг, было невозможно. Поэтому отмахивался ото всех, и все боялся потерять из вида Молчуна, пробираясь к нему. Но в самый последний момент мальчишку схватила Тиска, подтянула к себе на коня и помчалась прочь. Тогда и под ним оказался конь, черный, огромный. И надежда нагнать предавшую бестию – была. Хотя сама она его уже не интересовала – только Молчун. Даже мыслей не было с ней зло поступать. Но он зачем-то помнил, что на коне впервые, и все боялся упасть, держась то за уздечку, то припадая к шее и обхватывая ее. Возможно, поэтому погоня была долгой, выматывающей, по бесконечному вечернему полю с частыми страшными оврагами, возникавшими перед конем. И разумеется, в момент настижения, черная махина под ним подсекается, падает, а на него самого набрасывается сеть. Слышится хохот и свист. Он пытается освободиться. Соскальзывает в овраг… и ударяется об пол.

С обычным утренним непониманием осматривается по сторонам. Понемногу успокаивается, приходит в себя. Очередной героический кошмар позади. Нужно вставать, умываться, ехать на работу, и на всамделишные поиски Молчуна. Почему-то стал вспоминать, а не было ли с ним сейчас Ришки?.. И показалось, что голос ее слышал: «Море? Молчун? Море? Море?» Будто искала она не только сына, но и его… Это добавило еще беспокойства. А когда вышел на улицу, действительно услышал: «Море!» Ришка уже ждала его. Он попытался удивиться, но не получилось. Открыл дверцу машины и пригласил ее. Чувствовалось, что женщина не спала. Вот только давно не видел ее такой аккуратной, тщательно проследившей утром за собой. Даже духи показались не такими отвратительными, хотя и знакомыми. Ее все еще трясло, напряжения не скрывала – и при этом откуда-то возникло достоинство. Он даже немного смутился. Заговорил, будто разговор их не прерывался со вчерашнего дня:

– С детства считал борьбу между Злом и Добром красивыми сказками. И вот, с некоторых пор, уже так не считаю: у Зла и Добра есть действительно свои подданные.

– Ты о чем это, Море? К тому, что каждый должен быть на чьей-то стороне?..

– И правильно, не верь. Я говорил не о каждом – только о подданных. Остальные мечутся между ними, пресмыкаются, выгадывают, ненавидят, и даже пытаются сражаться. Но Зло, Добро, как и их подданных, победить нельзя. Более того, никто с ними никогда еще и не сразился. Люди предпочитают убивать и калечить себе подобных. Часто оказываются проповедниками чужих идей. Но они в этом не всегда повинны. Нам никогда не дорасти до понимания изменчивости Высших Сутей: у них свое безостановочное развитие. Даже когда мы следуем Вечным Истинам, нас заставляют ошибаться.

– Ты о чем, Море? Ты, может, и правильно говоришь, но мне сегодня не до этого. Еще и Семенов умер. Утром, смотрю, а он холодный. Теперь тебе и с похоронами еще придется помогать.

– Ба! Еще и Сема умер?.. А, что, ты и про Молчуна думаешь также? Не дури! Я этого не слышал! Сему кто смотрел?

– Зачем его смотреть? Кто не поймет что с ним?

– А ты не сильно расстроилась насчет мужа. Даже приободрилась…

– О плохих шутках известно заранее. Он никогда не был мне опорой. Всю жизнь пасовал перед трудностями. Последнее время и гонора своего лишился. Невовремя – только и могу сказать.

– Ладно. Вчерашние заверения остаются в силе? Коньячку не предлагать? Тогда справимся. И Молчуна обязательно отыщем. Но придется теперь еще и в банк заезжать – кредит брать. Что-то я последнее время просчитываться стал.

– Кредит?

– А ты что думала? Я тоже всю жизнь в долг живу! Вот только запросы и расходы у нас разные.

Он посмотрел в зеркальце: Ришка немного сжалась, и волнение в глазах усилилось.

А когда они после полудня вошли во дворик Молчунарии, Сема, как ни в чем не бывало, сидел на лавочке опохмеленый. Ришка опешила. Море пришел в себя быстрее:

– Вот что, Сема, быстренько собирай вещи, и сейчас же отвожу тебя на новую квартирку. И чтобы ноги твоей больше не было в Молчунарии! И не заикайся мне сейчас ни о чем!

– Что еще случилось? А Ришка?

– Она еще поживет здесь и пошутит, пока Молчун не отыщется. Сема, не заводи меня – твои похороны уже оплачены! Можешь у нее спросить.

– Ух, ты!.. С поминками?

– Много чести. Быстрее! Или на себе все потащишь.

– А мебель?

– Сема, там все имеется. Не зли! И не нужно облагораживать гадливостью свои глазки. Я не могу быть правым. Но и ты им быть не можешь! Как не были правыми с тобой ни в прошлом, и не будем в будущем. Просто усвой понятие «правды сегодняшнего дня». Скользкое и не очень хорошее понятие? Но все зависит от человеческой совести, и от отношений человека с ней. Я, думаю, сделал для тебя все-таки больше, чем ты для меня. И ты ни от чего не отказывался. Так брюзжал для собственной выгоды, и соглашался на новый аванс. Брать незаработанное – соблазнительно.

– Да хватит уже! А разве у нас полный расчет?

– Никак нет! Теперь должен мне ты за собственные похороны…

Но Ришка вышла из дома с чемоданом, вытолкала мешок. Закричала на мужа:

– Поезжай по-хорошему, пока не передумали. Все, хватит, Семенов. Уезжай! 

А Море позвонил в агентство, отменил заказ на похороны. И это на Сему подействовало убедительнее всего: зашмыгал носом, засуетился со слезами на глазах. Но жалости ни в ком не увидел. И поэтому выход и поездка происходила в молчании.    Потом Море вернулся за Ришкой. Опять ездили по городу. Иногда останавливались возле мальчишек, спрашивали их. Время от времени звонил знакомым, отвечал на их звонки. И уже поздно вечером один из грузчиков вспомнил, что мальчишки на лавочке не было, когда женщина запирала дверь – он сам присел на ту лавочку. И мальчик вполне мог оказаться в доме! Дикая мысль, но никто же ее не проверял! И Море уставился на Ришку:

– Ты точно помнишь, что кормила Молчуна после отъезда грузчиков?

Сейчас она уже не была так уверена, – смотрела испугано, но и с глупой неожиданной надеждой! Выслушивать ее странное теперешнее бормотание не хотелось: мужа она уже похоронила заживо.   
 
Дверь открывал сам. В холле никого не увидели. Молчуна нашли на втором этаже спящим на подоконнике. Он давно облюбовал окно выходившее в чужой сад. Странным это Морю не показалось. Бросился сам в магазин за продуктами: мать в шоке была ни на что не способна. Даже когда вернулся, не сразу вывел ее из этого состояния. Потом, смущаясь наблюдал, как они ели: Молчун наголодавшись, а Ришка, глядя на сына, неосознанно, на радостях. И ему почему-то не хотелось ни выгонять этих людей, ни оставлять одних: беспомощных и счастливых. Но совсем неожиданно для себя, он выдал ей вот такое признание:

– Ришка, а ты, оказывается, можешь быть красивой! Да я серьезно!

– Может, и замуж возьмешь?

– Ба! А может, – ты же теперь вдовая!
 
И Ришка, будто защищаясь от новой беды, обняла сына, прижала к себе, и из их глаз устремился один и тот же страх, только подтолкнувший его к еще большему напору:

– Что ты на меня так смотришь, будто ни с чем подобным в жизни не сталкивалась? Мне, думаешь, такая жизнь представлялась? Как бы не так! Многое и быстро по ходу ее становилось неинтересным. Например, камни, мелькнувшие звездами. А ты вдруг понимаешь, что не астроном и не геолог – зачем тебе непонятные камни, холодные и серые. Ты же ждал звезду яркую и горячую, пусть и недоступную, как мечта! В руках же у тебя оказался только шероховатый камень с едва различимыми блестками при постороннем свете. То есть – ты обманут! Тебе же мерещилось что-то другое! Но о том, что тоже причастен к собственному обману думать не хочется. О том, что обещал кому-то преданность и счастье – тоже.

– И как же я тогда могу тебе верить?

– А о твоей вере речи сейчас не идет. Потому что сначала мне надо научиться верить тебе. Да и предложение у меня к тебе пока только одно – не потерять бы нам Молчуна по-настоящему. Извини, если ты что-то услышала другое.

– Но Тиска не любит его.

– А она в этом доме может и не жить. Вас же мне не хочется теперь отсюда выселять. Будешь присматривать за домом. Наконец-то займешься обучением сына. Любовь и внимание – сама знаешь… Заодно и сами будем учиться быть добрыми. Быть равнодушными и гордыми проще.

– Я тоже себя часто не понимаю. А у тебя сегодня это от усталости, Море. Да-да, вечерний бред добродушия. Утром люди обычно злее. И хорошие мысли мстят им невозвращением.

               
               
Из книги "Солнце в чужом окне" 2011год
ISBN 9878-5-904418-52-6