Русалка

… Были и есть Миры, которые и бесконечно далеки, и совсем рядом. Они невидимы, неосязаемы, неощутимы, но они есть.
… И был Вечный Хаос, откуда вышло все Сущее и куда оно уйдет, когда придет Срок, дабы возродиться вновь, и так без Конца и Начала.
… Земные Хранители, в отличие от Хранителей небесных хранят реально существующие знания о прошлом человечества, но они не знают, какие знания они хранят
(Милогия. М.И. Беляев, 2012-2013 г.)




Когда она плыла у поверхности, её полутораметровый спинной плавник был похож на небольшой чёрный парус, вселявший в сердца людей такой же панический страх, как пиратский стяг…
Имя её было не произносимо ни на одном из земных языков (а посему назовём её просто Русалкой). С чёрной блестящей спиной и белым подбрюшьем, с белыми пятнами над глазами, она была огромна и бесподобно прекрасна. Она с любовью дарила жизнь подобным себе, но всем остальным несла столь же верную и быструю смерть, как гильотина, так как была КАСАТКОЙ. Всем в океане было известно, что эта красавица – непревзойденная охотница и беспощадный убийца.
Происхождение её было таинственным – её предком считался Титан Океан, Великий Разум, вечно созидающий и вечно познающий сам себя, обитавший в волшебном кристалле на дне бездны. А семья её была пелагической стаей, состоящей из нескольких крупных транзитных особей, держащихся вдали от берегов. И у неё был свой дом – океан – дворец в тысячу ярусов, с невообразимым числом комнат без стен и коридорами, устремлёнными в бесконечность; крышей его была та волшебная грань, за которой в безветрие днём, с глубины, было видно солнце, а ночью – звёзды.
Ей была неизвестна земля и мир людей наверху, так как жизнь её целиком протекала далеко в море. Она даже представить себе не могла этих громадных, густо заселённых мегаполисов, лабиринты закованных в асфальт улиц и тысячи труб, изрыгающих в среду миллионы гекталитров отравляющих веществ, вредных осадков и примесей. Однако всё чаще и ей попадались на дне горы битого стекла, шлака, обломков из нержавеющих металлов и несокрушимой пластмассы. Нефтяная плёнка, покрывавшая осадки, являлась причиной гибели донной инфауны, а используемые людьми реагенты вызывали заболевания и мутации организмов. Словом, их деятельность приводила к самым негативным последствиям в её доме, вызывая опасение по поводу его ближайшего будущего. Проблема заключалась в том, что люди не могли самостоятельно справиться с последствиями собственных деяний, и вряд ли в обозримом будущем можно было надеяться на изменение к лучшему, так как, судя по всему, разумом они не блистали…
В воде было ещё темно, но это ей не мешало, ибо она, время от времени испуская эхо-сигналы и ловя отражённые, «видела» так далеко вокруг и вглубь, как, наверное, никто из обитавших в океане существ. Вокруг не было никого, ни единой сколь бы то ни было крупной особи, лишь кое-где в чёрной глубине мелькали голубоватые искры, медузы размытыми пятнами скользили во тьме да косяки сонной макрели то тут, то там появлялись в её поле зрения. На много миль она была одна!
Ночь между тем подходила к концу – на востоке уже забрезжил рассвет, верхние слои воды просветлели, так что сквозь их толщу можно было различить очертания проплывающих мимо айсбергов. Русалка стала плыть медленнее, время от времени вглядываясь в густой сине-зелёный полумрак и глубже, в чёрный подпол под собой…
Она поднялась на поверхность как раз в ту минуту, когда край солнца показался над горизонтом. Небо было бездонное, пенное, сплошь в облаках, которые – серые, красно-чёрные, лиловые – неслись по нему, как табун разномастных коней, почуявших близость конюшни. Однако, опережая их, плыла она сама, оставляя позади милю за милей.
(Когда избранным особям её вида исполнялось положенное число лет, соответствующее человеческим тридцати годам, незадолго до летнего солнцестояния, в июне, он, Иерарх, Разум Великий, титан Океан, призывал их к себе, а после происходило то, что на языке людей можно было назвать ТАИНСТВОМ. Как бы то ни было, через несколько лет они возвращались или … не возвращались. Но те, которые возвращались, впечатлениями своими ни с кем не делились и держались особняком…
Ей как раз исполнилось тридцать, и она, услышав зов Иерарха и собираясь в вояж, пообещала сёстрам рассказать о том, что узнает…)
Она плыла уже долго, её мощный хвост двигался вверх и вниз, разгоняя её, как торпеду, и конец пути был, наверное, близок, когда внезапно что-то случилось – в сознании её будто зажёгся, погас, зажёгся вновь и далее продолжил пульсировать маячок, чередующий вспышки по три и четыре. Эта регулярность могла быть порождена лишь одним единственным способом – разумом. Там впереди, в тёмной толще воды, находилось нечто огромное, с резкими очертаниями. Сигналы его были вне её понимания. В её мозгу замелькали, строясь и рассыпаясь, куски изображений. Понемногу части их сложились в единое целое, как пазлы. Объект словно вырос в размерах, заняв собой весь обзор, и, прежде чем догадка заставила её … нет, не испугаться, но вздрогнуть, он предстал перед ней в виде чёрной ступенчатой пирамиды. Она на самом деле была огромна. Каков был её возраст? Кем она была построена?.. Ответы на эти вопросы ей дал Разум Великий: – «Существ(овала) земля, – внушал он, – под названием имярек, там жи(ли) древние боги. Это неизвестное далёкое место (до сих пор) является источником счастья всего мира»…
Она продолжала ещё некоторое время плыть, всем своим существом ощущая, как быстро изменятся температура воды, течение и даже её структура. Она встрепенулась всем своим телом, словно прогоняя сонливость, резко ударила хвостом и погрузилась глубже…
 Ей было известно, что там, в глубине, находилось это хорошо сохранившееся за все минувшие века и тысячелетия сооружение, в котором и обитал Иерарх, державший в руках ключи вечности. Этот великий жрец, мастер мастеров, которого никто никогда не видел, своим отрешённым сознанием наполнял воды океана и всегда был готов прийти на помощь тому, кому она требовалась.
Пришёл на помощь и ей, не замедлив наполнить её своей гаммой чувств – пониманием, соучастием и неколебимым спокойствием. И вот тогда она, набрав в лёгкие как можно больше воздуха, нырнула со всей силой, на которую была способна, а уж после уходила на глубину, навстречу робкому фосфоресцирующему сиянию, почти не прилагая усилий, как в трансе, а когда была уже глубоко, так что не могла легко всплыть на поверхность, сияние это превратилось в яркий белый свет, пронизавший её целиком, так что чувство падения в бездну без опоры и надежды на спасение, которое было возникло, исчезло без следа…

Сполохом багряного пламени озарив вогнутую, наподобие гигантской чаши, полированную поверхность, Русалка персонифицировалась в полупрозрачную, как кисея, трепетную фигурку. И лишь это произошло – бурное море пагубных эмоций, среди которых преобладали страх, отчаяние, ненависть, ощущение приниженности и бессмысленности бытия, захлестнуло её целиком, словно ветхое судно без кормила и кормчего. Порождение яростного и грубого мира, который простирался вокруг, оно представилось ей подлинным морем страдания, так что, как ни странно, она внезапно сама ощутила всю его глубину и безысходность. Собственная жизнь показалась ей краткой, хрупкой и, пожалуй, бесполезной…
Спускаясь по выщербленным ступеням, она как бы нисходила от высших сфер, где пульсировал Разум Великий, к низшим, и с каждым шагом влияние этого яростного и грубого мира становилось всё непреодолимей. Всё громче звучал уже даже не реквием Времени Всемогущего, а непостижимо-мучительный, бездумный и протяжный рёв его, олицетворявший полную меру царящего в нём зла и его стихийность.
И когда он стал уж совсем нестерпимым, Иерарх со свойственной ему быстротой и готовностью воздвиг защиту – и тотчас грубый мир этот на какое-то время отступил, отдалился.
– Пытаешься проникнуться их чувствами, чтобы ощутить полную меру страдания? – спросил он, но на сей раз без всякой иронии, что иногда допускал при общении с младшими. – Но ведь они сами не осознают, что страдают.
– Тем хуже для них.
– Ты полагаешь, что некомпетентность, ненависть и ложь, на которых столь густо замешена их правда жизни, запустят цепную реакцию вырождения и их мир погибнет?
– В общем, да…
– А в частности?
– А в частности, мне больно от того, что я ничем не могу им помочь, не взяв на себя бремени страданий всего мира.
– Но они – люди! И «испытывать боль не только от реальных, но и от воображаемых страданий, страдать, зная о страданиях (их)», просто необходимо, поскольку это ведёт к пониманию…
– Я бы хотела понять их…
– Именно это я и намерен тебе поручить!
– Но ведь, насколько я знаю, об их мире в целом заботятся наши верховные иерархи (хранители).
– Это так. Но их забота проявляется, скорее, в виде силы, которая не всеблагая, не всегда милосердная и, понятно, не вполне избирательная, если не сказать, что слепая. Я же не хочу обременять их мир, и без того полный страдания, сверх меры…
– Явившись в их мир в ипостаси карающего бога?
– Ты права, и я тобой доволен. Лишь по той причине, что сила верховных иерархов равнодушна к личностным страданиям, она представляется в мире людей как высшая справедливость, как инстинкт совести, если хочешь. Понятно, что, столь спасительный для мира в целом, этот инстинкт зачастую разрушителен для отдельных особей и понимается как необходимость жертвы…
– Но ведь ими нередко становятся особи, обладающие этим самым инстинктом, как никто, и их мир в таком случае лишается шансов на лучшее будущее!
– Ты опять права, – согласился Иерарх. – Вот почему я ещё раз обращаюсь к тебе и прошу, не беря на себя все их грехи, снизойти до их понимания!
– Но ведь там, вне действия наших охранных структур, они, скорее, сами будут лепить меня по своему образу и подобию. Велика ли будет польза от такой миссии?
– Важно, что в случае неудачи вреда никакого не будет. К тому же, нельзя полагать, что они непоправимо плохи или почти безнадёжны, ведь одолели же они в конце концов невообразимые пространства и открыли многие тайны неба и земли…
– Да, но до сих пор не поняли, что самую главную тайну являют собой сами!
Иерарх кивнул ей.
– Разумеется, нельзя полагать, что они всего достигли, – подытожил он. – Тем не менее цель твоей миссии будет, скорее локальной – помочь индивидууму и тем самым заронить хотя бы одно зёрнышко без надежды увидеть всходы из-за длительности процесса.
– Время моего пребывания будет кратким?
– Достаточным для посева, – ответил Иерарх. – Дело ведь не в том, чтобы избранный отличался от прежнего, как море от суши. Суть в изменении его внутреннего плана, души, для чего достаточно лёгкого толчка, порой незначительной, на первый взгляд, побудительной причины. А ты, по-моему, сможешь стать таковой…
– Сделавшись одной из них?
– Будь терпеливой и, не ожидая ни вдохновенной благодарности, ни тем паче любви, стань ЖЕРТВОЙ именно в их понимании, согласно с их верой. Ведь и ты в конце концов не останешься в накладе, поскольку получишь индивидуальность за их счёт, станешь личностью в их мире, ну а кое-кому, возможно, подаришь новую жизнь…
– Или смерть…
– Уверен, что жизнь, – сказал Иерарх. И заметил: – Это будет равноценный обмен. Особенно если удастся избежать ошибок непонимания и сделать контакт сугубо добровольным…
– Если удастся!
– Побуждения есть испарения, такие же разжиженные, как влага. И так же, как последняя служит на пользу только тогда, когда сконцентрирована, практическая ценность добрых побуждений очевидна только тогда, когда они приводят к конкретной цели. Так что … удачи! – пожелал он…

А после не было совсем ничего, до тех пор, пока величественно-гордый восход не озарил новое пространство и не обрелось зрение, чтобы лицезреть его, то есть не похожие ни на что небеса – опрокинутую густо-лиловую чашу с невиданным обилием незнакомых, почти немигающих звёзд, с прозрачным, низко висящим облаком Млечного Пути, распростёртому дугой по небосводу, – и, конечно же, землю – пока ещё сумеречную равнину, покрытую лиловой дымкой.
Она подняла голову…
Солнце вставало. Первые длинные лучи его, как пилумы, наискось пронизали небеса, от края до края, и окрасили контуры ступенчатой пирамиды, сфинкса и колоннады храмов в радостные терракотовые тона, в то время как небосклон уже полыхал нежным багрянцем – день, окончательно прогнав тьму, наступил и встречал её радужным сиянием утра. Это сияние, отделяясь от земной тверди, всё более уподоблялось гигантской птице, широко, в полнеба, распахнувшей свои радужные крылья и устремившейся ей навстречу. А после словно из груди её расцвёл красный цветок с колышущимися лепестками вокруг огненного диска, и тотчас же, словно знаменуя его появление, раздался пронзительный птичий крик – мир проснулся!
Мир безмолвия и царство неведомых ей стихий, единения вечной земли и вечного неба, проснулся, даря всем живущим свежесть утра и радость пробуждения. И она, встречая его, улыбнулась приближающимся к ней людям, ибо это, похоже, был уже не сон…
– С благополучным прибытием! – приветствовал светловолосый мужчина то ли её, то ли этот внезапно родившийся день.
Подхваченная внезапным порывом, она, как богиня, рождённая из звёздного света и пены морской, ступала на эту грешную землю, безусловно, такой, какой себя ощущала впервые.
– Откуда такое? – осведомился второй, сухопарый, язвительный, державший под руку стройную шатенку с короткой стрижкой, в то время как первый взирал на неё бездыханно.
Она улыбнулась так неподдельно искренне и на самом деле была так хороша, что последний невольно воскликнул:
– О Господи, спаси – погибаем!
– Откуда ты такая взялась, милочка? – спросила Шатенка, когда спутники её более не нашли, что сказать.
Русалка замешкалась, хотя и не потому, что не поняла вопроса. Спасительный голос Мастера опять пришёл ей на помощь:
– «Скажи, что отстала от группы, потеряла документы и теперь не знаешь, как быть».
Она повторила слово в слово, даже не прислушиваясь, как звучит её собственный голос и на каком языке. А голос её прозвучал, наверное, как глас свыше, ибо на лицах мужчин отразилось невыразимое удивление.
– Да ты просто находка! – переведя дух, воскликнул светловолосый. – От какой группы отстала? Где провела ночь?..
– Что ж ты, КапТри (капитан третьего ранга), к бедной девочке привязался, – с укоризной сказала Шатенка, – раз она так говорит – значит, правда! Мы рассуждаем, мы сомневаемся, когда нужно просто помочь!
– Чем же мы можем помочь ей? – осведомился тот.
– Разве вы не помните, – предостерёг сухопарый, которого спутники называли Ботаником, – что говорится в комедии Эвбула о выманивающих деньги женщинах-птицеловах, этаких разряженных жеребятах Афродиты: они возникают внезапно и предстают, как на смотре, в прозрачных платьях из тонкой материи, словно нимфы у вод Эридана?
Платье на ней в самом деле было прозрачным – нечто вроде древнегреческого пеплоса.
– Давайте её в отель отведём, что ли, накормим… – предложила Шатенка. – Мы же русские, а значит своих в беде не бросаем! Ты, наверное, есть хочешь?
– Да, хочу. Мяса … с кровью, – отозвалась Русалка.
– Ну, пошли! Думаю, придумаем что-нибудь…
В ресторане отеля Русалка, как показалось КапТри, стесняясь своего необычного одеяния, забилась в угол и оттуда с любопытством следила за окружающей обстановкой и поведением людей. Между тем подали бифштекс, с кровью, и он, украдкой взглянув на неё, удивился, как осторожно, словно пробуя, ела эта, без сомнения, очень голодная женщина.
– Тебя как зовут, дорогая? – поинтересовался он. – Родители у тебя есть?
– Имя моё тебе ни о чём не скажет, а родители… Мой отец – Титан Океан, есть такой персонаж в вашем эпосе…
– Выходит, ты океанида?
– Отлично! – сказала Шатенка. – Очень красивое имя!
– Если хотите, называйте меня Русалкой. Это имя мне больше подходит…
– Русалка так Русалка, – согласился КапТри. – Хотя русалки, если разобраться, существа светловолосые, бледные, худосочные, а ты – редкая птичка, черноволосая, к тому же – что кровь с молоком. Поэтому в толк не возьму, кто ты. Но ты так сильно напоминаешь богиню, – сказал он, вознамерившись комплиментом вызвать незнакомку на откровение, – что кого угодно введёшь в заблуждение. Думаю, ты Ламия или Лилит, – предположил он.
– В Ионии и Греции Ламиями называют чёрных, ночных, жриц Кибелы, – сказала она. Уголки её выразительных губ дрогнули и слегка приподнялись, обнажив безупречно белые, хищные зубы, в то время как тёмные, как омут, глаза ничуть не изменили своего выражения. – Считается, что они спутницы Гекаты, а снискавший любовь такой жрицы, приобщается к силам богини и в течение всей земной жизни ему сопутствуют здоровье, удача и славное потомство.
– Наверное, – усмехнулся КапТри. – Я не силён в истории религии…
– В Средние века таких, как она, сжигали на кострах инквизиции как прислужниц Сатаны, – напомнил Ботаник.
Однако КапТри его уж не слышал. Он смотрел на неё и чувствовал, что погружается в бездну без опоры и границ, и уже был готов променять всё: звание, родину, саму жизнь, наконец, на эти случайные мгновения близости – острое, безысходное чувство такое испытывал.
– Так всё-таки кто ты? Наверное, немного богиня…
– Богиней нельзя быть «немного», – сказала она. – А я … просто есть.
– Ты либо лукавишь, либо кокетничаешь…
– Нет. Наша мораль исключает это.
– А что предполагает эта самая «ваша» мораль?
– Помогать всем, кто нуждается, – сказала она. И почти тотчас, пленительно улыбнувшись, поправилась: – Но поскольку таковым в вашем мире несть числа – хотя бы немногим.
– Неужели люди настолько беспомощны, что не в силах сами решить собственные проблемы?..
– Трудно спасти себя от себя самого. Главная проблема – знание без осознания, молитва без покаяния, удовольствие без совести, богатство любой ценой…
Это, впрочем, было известно, и, в унисон ей, Ботаник напомнил, что «все разрушения империй, государств и иных организаций происход(или) через утрату нравственности, (что) является единственной действительной причиной катастроф во всей истории, и поэтому мож(но) сказать, что разрушение носит всегда характер саморазрушения»…
– Ну и как ты намерена помогать? – в свою очередь поинтересовался КапТри.
– А хотя бы вот так…
Она выпрямилась, развела руки, а после свела их таким образом, что указательные и большие пальцы образовали как бы треугольник, и положила их на его голову.
Он хотел было воспрепятствовать – вот ещё, он же не ребёнок! – однако, к своему удивлению, ощутил, что его тело одеревенело и даже голос не звучит из уст: губы лишь шевелились без звука…
Вода была холодная, нестерпимо холодная. Когда он погрузился в неё, его обожгло, как огнём. Холод пронизывал до костей, и, казалось, смерть уже заключает его в свои ледяные объятия. Солнце между тем то скрывалось за теперь уже чёрными валами, то вновь на короткое время выныривало из-за них, и, когда спасательный пояс поднимал его на поверхность, он видел кроваво-чёрный океан от края до края. Временами он захлёбывался и задыхался. Тело его давно утратило чувствительность, и онемение подступало уже к самому сердцу. И казалось, что часы его жизни уже сочтены. Однако время шло, а он был всё ещё жив.
Он не испытывал страха, потому что окоченел так, что уже вообще никаких чувств не испытывал, но, когда в ореоле сверкающих брызг и клочьях белой морской пены рядом возникло огромное чёрное тело, удивился, насколько было оно огромным и … бесподобно прекрасным. И уж совсем машинально, когда эта махина подняла его из воды, уцепился за единственную во всём мире опору – могучий спинной плавник, рассекавший океан, как корабельный форштевень…
Когда она сняла руки с его головы, КапТри понял, что это продолжалось не долго. Но что это было? Шутка?.. Да кому же по силам шутить так!
Он принуждённо рассмеялся, и смех его прозвучал искусственно, словно венчая финал плохонькой пьесы.
– Это превосходно! – прокомментировал он. – Вижу, ты владеешь теми же милыми штучками, которыми пугал сильных мира сего приснопамятный Вольф Мессинг! Ещё слышал я, будто подобными техниками владеют деревенские ведьмы. Уж не из них ли ты будешь?
– Считай, как хочешь…

Ночью КапТри разбудил Ботаника. Впервые за всё время отпуска он был вдрызг пьян.
– Слушай, у тебя нет ничего? – без обиняков спросил он, показывая пустую бутылку.
– Тебе, по-моему, довольно… Впрочем, давай спустимся в бар, – предложил тот, – угощаю.
В баре в столь поздний час никого не было. Лишь невозмутимый молодой бармен, как часовой, стоял у стойки и учтиво кивнул, будто старым знакомым.
– Налей-ка, приятель, чего-нибудь! – КапТри указал на виски. Один стакан выпил залпом, второй пододвинул Ботанику.
– Возьми себя в руки! – одёрнул его тот.
КапТри поделился сомнениями.
– Эта пассия просто не выходит из моей головы – наваждение какое-то! Не могу не думать о ней. Она сложена прямо-таки как подводная лодка. Какие формы! Какие обводы! И кажется абсолютно непотопляемой. В ней есть что-то прекрасное и одновременно таящее угрозу. Она – словно демон, спешащий на роковое свидание!
– Думаешь, инопланетянка? – серьёзно так спросил Ботаник. И тотчас выложил доводы учёных, работавших по данной тематике: скорее всего, технически продвинутые инопланетяне используют технологии с очень низкими побочными расходами энергии, не требующие развитой инфраструктуры, что делает их неотличимыми от явлений природы. – Так что возможно, – заключил он, – что братья по разуму используют для изучения нас такие миниатюрные разведывательные аппараты, которых мы просто не в состоянии заметить!
– Думаю, они вовсе их не используют. Думаю, они уже среди нас…
– Так или иначе, нам даже не стоит стараться их обнаружить. Если они не захотят сами открыться, мы никогда о них ничего не узнаем. И в то же время я уверен, что они существуют, ибо это статистически неизбежно. Так что остается лишь ждать, когда они сами о себе сообщат.
– А если они вот так… таким образом о себе сообщают? – КапТри взглядом указал в сторону номера, где, по словам Шатенки, отсыпалась Русалка. Впрочем, сама Шатенка, как тень отца Гамлета, уже спускалась по лестнице. Видно, и ей не спалось.
– Ребятки, мне страшно, – сказала она, присоединяясь к компании и наливая себе из бутылки. У Ботаника от удивления даже очки вспотели – Шатенка была убежденной трезвенницей и никогда на его памяти не позволяла себе ничего крепче кефира. – Сейчас она вроде бы спит, – сообщила, – но не спит, я уверена.
– Ну и что из того?
– А то, что она наблюдает за нами, – шёпотом сказала Шатенка. – Я, кстати, ладонь её посмотрела…
– Ну и что?
– А то, что линия жизни у неё короткая и по всем законам хиромантии она должна была умереть ещё в детстве, то есть сейчас её просто не должно быть, в то время как она говорит, что ей уже тридцатник!
– Хочется верить, – поддакнул КапТри. – Но разве ей можно верить? Может, она действительно ведьма?..
– Что, испугались? – подразнил их Ботаник, но, судя по вымученной улыбке, ему тоже было не по себе. – Но успокойтесь! Могу сообщить, что все женщины обожают быть чуть-чуть ведьмами, для чего используют самые разные средства. К примеру, одна моя знакомая, когда наши отношения дошли до конкретного, спросила, не боюсь ли я. «Чего?» – я сразу так и не понял. – «Да ведь я ночью летаю!» Ночью же, после всего такого (женщиной она все-таки была темпераментной) я не спал…
– Ну, и летала?
– Щщас! – усмехнулся Ботаник. – Дрыхла, как убитая, да храпела ещё!
КапТри и Шатенка принужденно рассмеялись.
– Некоторые женщины зачастую из кожи вон лезут, стремясь обрести власть над мужчинами, – пояснил он. – С этой целью они порой, даже пренебрегая собственным здоровьем, пытаются создать себе чересчур экстравагантный образ, и пьянство – не самое страшное в таких случаях…
– Что, так серьёзно?
– На самом деле возможны даже угрозы суицида. И ничего искреннего… А её нужно сводить в церковь, что ли…
– Может, лучше в полицию? – предложила Шатенка.
– Ты же сама сказала, что русские своих не сдают, – напомнил КапТри.
– Но мне страшно… – отозвалась та.

На следующий день страх испытал уже и КапТри. Прямо-таки животный страх…
Накануне решили так. Русалка по документам Шатенки вылетает в Москву. Её сопровождает КапТри. Шатенка с Ботаником остаётся в Каире и подаёт заявление одновременно в полицию и консульство о краже.
Накануне отлёта Ботаник на арендованном автомобиле отвёз их в Александрию…
Этот город по грандиозности и великолепию не шёл ни в какое сравнение с грязноватым и тесным Каиром. Город, который предстал перед ними, был некогда основан среди болот, на месте крошечной рыболовецкой деревушки Ракотис, и назван в честь своего основателя. Когда-то он был жемчужиной всей Ойкумены – столицей науки, культуры, торговли, а также резиденцией египетских царей; именно здесь располагался знаменитый Мусейон (греч. «место пребывания Муз»), где проводили исследования и писали свои труды выдающиеся учёные и поэты и где хранилось огромное собрание их рукописных трудов. Но … осматривать древние достопримечательности, особенно после Гизы, Саккары, Медума, Луксора, у них не было ни сил, ни желания. Решили поступиться предложенной круизной программой и прибегнуть к пассивному отдыху на одном из его знаменитых пляжей, находящемся не так далеко от центра. Характерной особенностью его, как и прочих, являлось то, что он был при отеле, поэтому и сервис здесь был на уровне. Бесконечное море, сам воздух, который здесь был на удивление чист и прозрачен, зелень пальм и не жаркая погода – всё это обещало остаться самым приятным воспоминанием о современном Египте.
Морское побережье с широкой полосой из мелкой гальки и рядами свободных шезлонгов, действительно, было вполне подходящим местом для отдыха, и они, смыв под душем пыль четырёхчасового пути, поспешили на пляж. На сей раз Русалка показалась в цветастом японском халатике, который, наряду с иными необходимыми вещами, дала ей Шатенка. В небольшом ресторанчике, также принадлежавшем отелю и стоявшем на оконечности выдающегося далеко в море мола, им предложили красивого рифового окуня с переливчатой красной чешуей, только что пойманного и зажаренного особым способом. Официант, догадавшись, что перед ним русские, вполне доходчиво объяснил, что такого блюда под острым соусом им не отведать больше нигде, а КапТри деликатно объяснил спутнице, что мяса с кровью здесь не готовят.
Наваждение спало, и он смотрел на неё уже безо всякого вожделения. Ботаник, приподняв бокал и рассеянно наблюдая, как преломляется и растворяется в красном вине солнечный луч, рассказывал об александрийской философской школе, о господствовавшем стремлении к примирению противоречащих философских систем, вследствие чего александрийских философов называли ещё синкретистами.
КапТри слушал вполуха (вернее, не слушал совсем), с удовольствием подставляя успевшее загореть лицо порывам весьма свежего ветра и наблюдая, как в отгороженной бухте играли и подолгу гонялись друг за другом, устраивая шуточные бои, дельфины. Много раз, находясь на своей субмарине, он слышал в наушниках их голоса, но воочию видел впервые.
Дельфин – это осиянная мифами аллегория. У критян он олицетворял морское могущество, у этрусков и римлян символизировал путешествие души через море смерти в страну обетованную, а в греческой мифологии являлся спутником Афродиты, Посейдона и Диониса. Египетская Изида иной раз тоже изображалась с ним. Ну а для моряка, каковым являлся КапТри, дельфин – это прежде всего спаситель потерпевших кораблекрушение, символ моря – его мощи, свободы и благородства.
Словом, мифы многих народов говорили о нём как о существе божественном, способном одним прыжком вылететь из воды и достичь неба, чтобы занять своё место среди созвездий…
Именно так и случилось, когда Русалка, предоставленная самой себе, вознамерилась искупаться…
Море у мола было прозрачно-зелёное, без каких-либо крупных камней или обломков, однако уже метрах в пяти быстро темнело и далее, в конце концов, становилось густо-синим, почти чёрным. Ветер гнал оттуда волну, так что, несмотря на то, что вода была вполне тёплой, избалованные туристы предпочитали не рисковать, а дожидаться штиля.
Сбросив наземь свой халатик, она не торопясь продефилировала мимо мужчин и, замерев на мгновение, словно давая полюбоваться собой (при этом бухта с дельфинами стихла, как стихают джунгли при появлении тигра), совершенно легко, будто тяготение в одночасье исчезло, прыгнула в воду. Раздался громкий щелчок, будто неосторожный метрдотель резким движением раскупорил бутылку шампанского, и в следующую секунду шесть блестящих веретенообразных тел, как торпеды, вспенили воду и, в синхронном прыжке взлетев вверх, словно на самом деле стремясь занять место среди созвездий, разом перемахнули через натянутые заградительные сети!
– Что случилось? – осведомился в тревоге КапТри.
– Сам не пойму, – пожал плечами Ботаник, прервав монолог и из-под ладони глядя вслед устремившимся в открытое море животным. – Что-то их напугало. Может, акула?
КапТри резко поднялся.
– Эй, красавица, живо на берег! – крикнул он вслед Русалке. Однако та не обратила на его окрик никакого внимания и продолжала плыть, как ни в чём не бывало.
– Что скажешь? – осведомился Ботаник.
КапТри какое-то время молча наблюдал за ней. Он находился на суше и всё-таки испытал то же, что и пловец, оказавшийся в пустынном океане и узревший вдруг уверенно рассекавший волны акулий плавник, то есть страх, безнадёжность, неспособность оказать сопротивление.
– А то и скажу, что это невероятно, – стараясь сохранить самообладание, наконец произнёс он. – Более того, такого, по-моему, быть не должно.
– Почему?
– Потому что она не плывет, а прёт вперёд, как подлодка! Угнаться за ней невозможно, поскольку она на десять нормальных (моих) гребков делает один свой!
– Наверное, прохладная вода для неё – что парное молоко, – предположил Ботаник, – а особый жировой слой гасит вязкость среды, отчего она и плывёт без малейших усилий. Представляешь, какую мощность должен был бы развивать обычный человек, чтобы двигаться с такой скоростью!
– И какую?
– В ж…пе должен быть такой гребной винт, как на твоей субмарине, КапТри!
– На моей субмарине, – уточнил тот, – их два.
– Пусть на твоей два, – в тон ему произнёс Ботаник, – а у неё вовсе нет, но плывёт она всё равно быстрее!
А та, о которой шла речь, стремительно и без малейших усилий проплыв вдоль волнорезов, наконец, повернула назад.
– Никогда не видел ничего подобного, – вновь заметил Ботаник. – Вернёмся домой – покажем её ихтиологам, они любят подобные штучки! – голос его заметно дрожал, да он и не скрывал этого.
Русалка вышла из воды и подошла к ним быстро, не оглядываясь, почти бегом.
КапТри тихо присвистнул. Он сопроводил её взглядом, невольно любуясь походкой, прямой и стремительной, как трот. Она гордо несла свою голову с тяжёлой копной иссиня-чёрных, как угли, волос. Изящные ножки ступали легко и уверенно, и ножные браслеты серебристо звенели, от чего разум его вновь стал как не свой.
– Кстати, КапТри, – заметил Ботаник, – откуда они, если только вчера на ней ничего не было?
– Мы были пьяны и попросту не заметили, – предположил тот. – Ну, как водичка? – спросил он, когда та приблизилась.
Тряхнув головой, Русалка взглянула на него с улыбкой такой ослепительной, что и он ответил невольной улыбкой. А после ему вдруг почудились переливы высоких и чистых звуков, то убыстрявшихся и нараставших, то растворявшихся без следа, подчиняясь подспудному ритму которых она медленно повернулась кругом, переступая босыми ногами и покачивая поднятыми кверху руками. (Вероятней всего, это было некое позирование, целью которого было показать совершенство линий, красоту и пластичность своего тела.) Искусно скрытые мускулы волнами сбегали от плеч до кончиков пальцев на ногах, которые она время от времени делала своей опорой, причём тело её при этом изгибалось, принимая форму до отказа натянутого скифского лука, а когда расслаблялось – струилось, как водопад, колебалось, как пламя лампады…
От созерцания такой отточенной пластики тела, которая воплощалась, может быть, лишь в небольшом числе необычайно красивых людей, он даже пошевелиться и вздохнуть не мог, словно в трансе, и на лбу его проступила испарина.
Под конец она вновь глянула на него в упор, не мигая, и на сей раз в её глубоких, как омуты, глазах полыхнуло багряное пламя.
– Равновесие и реакция, – словно извиняясь, пояснила она и, в миг расслабив мышцы, приняла более спокойную позу. – Ноги для того, чтобы двигаться, а руки и зубы, чтобы бороться и убивать, стараясь самой не быть убитой.
КапТри ничего не сказал. Перед ним был организм хищницы, совершенной по своей сути, и это произвело на него столь сильное впечатление, что даже в самолёте, когда все треволнения, связанные с пограничным контролем и подменой документов, остались позади, оно не покидало его…

Окончилось, наконец, жаркое лето, и осень – грустная, кроткая – в багряно-золотые тона окрасила заречные муромские леса.
Шёл дождь – мелкий, промозглый … осенний. Было сыро и холодно. Тем не менее осень явила красоты, которые летом увидеть нельзя. Так, несмотря на непогоду, прекрасен был в эту пору ни с чем не сравнимый среднерусский пейзаж и белопенный храм Покрова на Нерли, удивительным и таинственным образом гармонировавший и с пейзажем, и с временем года…
Оставив машину у железнодорожной платформы, они перешли через пути, миновали лесополосу и далее шли будто в трансе, ведомые путеводной лучистой звездой-храмом, сияющей в бесконечности мироздания.
Лесополоса была окрашена полутонами жёлтого, коричневого и красного цветов. Клёны напоминали костры, которые даже в такой пасмурный день слепили глаза, а белизна берёз ярко контрастировала на их фоне. Дали и ближний план были мокры от дождя, а вся гамма синевато-серо-зелёных красок говорила о просторах неурожайной земли, где человеку жить трудно, холодно, где в полной мере ощущается его ничтожность перед величием суровой природы. Тем не менее, в косых солнечных лучах, пробивавшихся сквозь стелящуюся фату, которую разостлала над ними Дева-Эос, храм возвышался, как белоснежный лебедь, а от всплесков светотени двенадцать девичьих ликов были особенно выразительны.
– Почему они так печальны? – осведомилась Русалка.
– Храм построен в память княжича, погибшего в лютой сече, которого предание называет вишенкой, срубленной в цвету, – объяснил КапТри. Он подал ей руку и провёл внутрь с подчёркнутым значением, как невесту.
Внутри, между четырьмя образующими внутренний неф столпами, царил таинственный, чуть рассеянный светом горящих лампад, полумрак. Она поклонилась иконам и, принимая благословение, приложилась губами к руке священника – невысокого старичка с румяным, как у младенца, лицом – и перекрестилась. У КапТри отлегло…
Потом не спеша возвращались к машине. Дождь продолжал моросить – мелкий, промозглый … осенний…
Поначалу они почти не говорили – о чём, зачем? Но, в конце концов, ему удалось её разговорить. Он увлечённо рассказывал ей что-то о резьбе, украшавшей фриз, о богатых орнаментах и удивительных рельефах девичьих ликов, о загадочных мотивах в скульптурном декоре церквей, присущих зодчеству Северо-Восточной Руси. Однако она, как ему показалось, слушала рассеянно, словно положившись на волю обуревавших её незнакомых чувств и влекомая ими, подобно судну без кормила и кормчего.
Смысл его слов на самом деле почти не доходил до неё, так как всё громче звучала в ушах поступь всех этих веков и столетий, пронесшихся над белыми стенами храма непрерывной чередой…
– Так нельзя, – резко прервав монолог, наконец сказал КапТри. – Мне кажется, что я знаю тебя целую вечность, а ведь мы почти не знакомы.
– Это меня не интересует, – пожала плечами Русалка.
– А что тебя интересует? – в сердцах осведомился он. – Может быть, ты в самом деле дочь Океана, а может – новая Мата Хари, засланная для выуживания наших государственных тайн. Кто знает!
– Ты-то знаешь, – сказала она, – только боишься…
– Чего? – осведомился КапТри.
– Самого себя и глубинной сути мира, где чувства и Образы занимают гораздо более важное место, чем тебе кажется, – сказала она, читая в душе его, как в открытой книге.
– Какое же место они занимают в твоём? – с внезапным раздражением осведомился он. – И вообще… Что это за мир такой? Объясни, если можешь…
– В моём мире нет слов, как у вас, – сказала она. – В нём ненужной игрушкой в равной степени являются каменный топор и компьютер…
– Ну что ж, покажи мне тогда эти образы! – не очень уверенно попросил он и принуждённо улыбнулся…

Ветер крепчал, шквал налетал за шквалом. Чёрные тучи, гонимые мощным дыханием океана, едва не касались гребней волн…
Русалка стрелой взлетела над ними и на краткий миг замерла вертикально, словно опершись на собственный хвост, а после вновь погрузилась в зияющую пучину. Он почувствовал (именно почувствовал), что она была весела … свирепо весела, предвкушая борьбу за добычу.
По неопытности он выпрыгнул вслед за ней, и в тот же миг ветер, который вздыбливал огромные пенные валы, с силой ворвался в его лёгкие, так что несколько секунд, показавшихся ему часами, он не мог ни вздохнуть, ни выдохнуть и, лишь когда накатившаяся волна вновь погребла его под собой, перевёл дух. Разглядеть что-то на поверхности за столь краткие мгновения он не смог, однако она, уходя на глубину, успела-таки передать ему несколько мыслеобразов. Оказалось, что наверху шёл проливной дождь, шквалистый ветер сглаживал гребни лилово-чёрных волн, а на западе, почти касаясь их, плавился и растекался багряными полосами сплюснутый солнечный диск. Это зрелище – свинцово-лиловый океан, хмурое небо в багряных прожилках и солнце – явилось ему во всей своей неподдельной красе, и он какое-то время любовался им, плывя вслед за ней…
Охота между тем продолжалась…
Она была уже далеко впереди, рассекая темную толщу воды, как нож масло. Четыре её сестры рассредоточились чуть сзади. Разбрасывая веером эхо-сигналы, они рисовали яркие образы, создававшие новое пространство, без центра и границ. И он будто бы погрузился в него, перестав обладать привычной природой и став неким сверхъестественным существом с телом зверя и огромной внутренней силой, от ощущения которой его охватил неописуемый восторг.
Между тем он погружался всё глубже. Далеко впереди замелькали нечёткие тени, ярко блеснуло серебряное брюхо акулы мако, бониты, как привидения, пронеслись мимо. А это что? На чёрном фоне внезапно возникли и запульсировали будто слабые маячки. Один… три… пять… восемь… Это были киты – их добыча…
Тотчас же, как по команде, картины исчезли. В противоположность резидентным сородичам, питавшимся, главным образом, рыбой и намеренно создававшим при её ловле много шума, транзитные особи при загоне действовали всегда в тишине, чтобы раньше времени не обнаружить себя. И вот тогда он услышал, как звучит океан.
Он был переполнен звучанием. Раздавались щелчки кашалотов, пение горбатых китов и писк крупных косяков рыб, слышно было, как кричат над волнами чайки, а сами волны вздымаются и опадают над неведомыми глубинами. А ещё он услышал похожий на реквием голос Великого Мастера. Этот голос был подобен звуку сдвигавшихся тектонических плит или храпу морского чудовища, чьё пробуждение, по легенде, грозило концом света…
Мгновения текли, как расплавленный сапфир, пока киты, наконец, не почувствовали опасность. И тотчас стихийно звучащий хор внезапно наполнили новые, полные страха аккорды, а вновь возникшие эхо-картины окрасились в необычайно яркие алые и багряные тона.
– «Уааааау… Уффф… Блуррр!..» – прозвучали сигналы тревоги, подобные звуку выпускаемого под большим давлением пара.
Киты были способны погружаться очень глубоко, куда касатки донырнуть не могли. Однако на сей раз под ними оказались три самки из родственной стаи, и путь к спасению был отрезан. Вожак между тем подгонял спутниц, которые отвечали прерывистыми щелчками, что означало, наверное: – «Мы спешим!».
Всё это время КапТри ни на минуту не забывал, что должен атаковать его. Это было, наверное, опасно, но, тем не менее, он испытывал лишь азарт в предвкушении схватки. Он погрузился ещё глубже и, обогнав загонщиц во главе с Русалкой, отклонился чуть в сторону, изготавливаясь для последнего броска…

Он весь подобрался и … в этот самый момент взгляды их встретились. Он посмотрел ей в глаза, в которых мерцали багряные сполохи, и вновь почувствовал, что погружается в бездну, без опоры и границ.
Он встал и нервно заходил по комнате. Через приоткрытые шторы в комнату с улицы проникал мертвенный, холодный, как дождь, свет (два уличных фонаря, которые досель никогда не работали, на сей раз светили так, что в комнате можно было читать).
– Я понял, – сказал он, – что пребывал в мире образов, так как достаточно было подумать о чём-то, как образ рождался как бы сам собой. Это, наверное, был бред разума или сон…
– Бред или сон? – удивилась Русалка (или сделала вид, что удивилась). – Они есть всего лишь твоё отражение. А какие именно образы ты увидел?
КапТри замялся, и она, заметив это, поспешила предупредить:
– Ты можешь поделиться со мной любым секретом, – тихо так сказала, – и он мягко опустится со мной на глубину, а Океан сохранит его в целости.
– Да, – согласился он, – я знаю, что он такой же прекрасный, как и во сне, и кровь такая же алая…
– На глубине он ещё прекрасней, а кровь … почти чёрная. Но … мне нравится её цвет…
– Ты любишь убивать?
– Не больше, чем вы. Только вы зачастую делаете это безо всякой необходимости…
Никаких образов он больше не видел, да и щекотливых тем, касающихся её подноготной, они больше не касались…
Он водил её по Москве, по театрам и выставкам, стараясь показать как можно больше, причём самые любимые места, а вечерами, если оставалось время, «крутил» фильмы. И вот однажды, посмотрев фильм-сказку, в котором добро после долгих мытарств, как водится, победило зло, она, закинув руки за голову и мечтательно сощурив глаза, поделилась с ним следующим:
– Я бы тоже хотела быть вот такой героиней, чтобы спасти мир… Потому что хочу хранить и дарить жизнь!
– Это же несерьёзно, – усмехнулся КапТри. – Это обычная нелепость, которую только можно услышать от женщины!
Тогда она рассказала о том, что со дня сотворения мир Яви тоже имеет своих Хранителей, основная обязанность которых – предотвращать события, последствия которых могут нарушить его целостность. Каждый из них прикреплён к определённой реальности или стихии. Именно они, эти непостижимые сущности, обладающие величайшей силой, берегут мир и поныне.
– Что это за сущности такие? – осведомился КапТри, ещё храня надежду услышать что-нибудь вразумительное.
Русалка пожала плечами.
– Их жизнь – загадка, никто не знает где и когда они родились, кто были их родители, когда они умерли… потому что, наверное, они не рождались на земле, а приходили из иного, многомерного, мира. В закреплённых за ними мирах они являются проекцией самих себя, поэтому вольны принимать любой облик…
– Ты тоже – загадка, проекция, – признался он, – только не возьму никак в толк, почему не в облике морской свинки, к примеру?
– Потому, может быть, что я прекрасна в своём, – улыбнулась она. Улыбнулась одними глазами.
Подобные объяснения его, технаря и материалиста до мозга костей, разумеется, не могли удовлетворить, поскольку представлялись всего лишь компиляцией того, что можно было подчерпнуть из тех же фильмов и литературы о паранормальном. Она всё больше казалась ему женщиной вполне заурядной, пусть и весьма красивой, с присущими такой кокетством, капризами и прочими женскими атрибутами. И он подспудно согласился с Ботаником, однажды сказавшим, что в стремлении обрести власть над мужчинами «некоторые (из них) зачастую из кожи вон лезут… пыта(ясь) создать себе чересчур экстравагантный образ». Так не тот ли это был случай? Ведь всем, в особенности женщинам, интересно дотянуться до волшебства, вдобавок подумал он.
– Весьма скверное дело, – словно прочитав его мысли, сказала Русалка. – А если я скажу, что могу предупредить кое о чём важном?..
– О чём же?.. Нашествии инопланетян? Третьей мировой?.. – с невольной усмешкой осведомился КапТри.
– Какой-то ваш физик высказал гипотезу о том, что Тунгусский метеорит был реликтовой ледяной кометой изо льда высокой модификации, из которого, в основном, состоит облако Оорта, – напомнила она. – На самом же деле он представлял собой совершенно неизвестное вам состояние вещества, которое впоследствии было названо тёмной материей…
– Ну, насчёт природы Тунгусского феномена существует много гипотез, – заметил КапТри. – Разбираться во всех этих парадигмах не имеет смысла.
– Смысл в том, что из неё состоит объект (называй, как хочешь), что сейчас на всех парах, как у вас говорят, несётся к вашей планете…
– Да, всё верно, – с нарочито горьким сарказмом поддакнул он, – ибо было предсказано, что по исходу пятисот лет владычества Яров за горами Святыми падёт звезда Марабель, и сотрясутся те горы, и разверзнутся пропасти, и реки потекут вспять, как при конце света! И вот минуло пятьсот лет – и что же?
– А то, что тогда вас защитили Хранители, – сказала она. – Защитят наверняка и на сей раз, потому что зависят от людей в том смысле, что мир без вас перестанет нуждаться в их опеке.
Она заверила его, что имеет самые точные сведения насчёт грядущего катаклизма, и он было подумал, что она в действительности может знать что-то важное, только не в силах толком объяснить, но тут же отверг эту мысль и решил вернуть разговор на круги своя.
– Уж не хочешь ли ты сказать, что мир без меня перестанет нуждаться и в твоей опеке?
– Увы, может быть…
– Почему «увы»?
– Потому что, если принять на веру, что уготованной гибели возможно избежать, трудно будет жить, не отдавая себя, не любя… И вообще, какой тогда смысл в жизни!
– То есть ты хочешь сказать…
– Вот именно. Я хочу давать «подсказки», помогая найти то, что нужно, и … хранить тебя в обоих мирах … от тебя самого. Только и всего.
– Только и всего… – отозвался КапТри. Самолюбие его было задето: с какой такой стати женщина, пусть даже такая, вознамерилась «давать «подсказки» и (тем паче) хранить (его) в обоих мирах»? И как можно спокойнее он попытался ей объяснить, что благодеяние (в чём бы оно не выражалось) из сострадания есть, по сути, дурная любовь благодетеля к самому себе. Истинное сострадание должно быть угадыванием, а хочет ли его твой избранник. Он же, КапТри, мужчина и воин, явно этого не хотел!
– Ты хочешь сказать, что не примешь из моих рук ни глотка чистой воды, ни еды, ни лекарства, ни одиночества, ни, тем паче, любви, даже если этот дар будет от чистого сердца?
– Я не люблю добродетельных, ибо добродетель есть воля к гибели. И не люблю того, кто готов принести себя в жертву, ибо, как известно, не мир он приносит, но меч! Что касается любви… – Он мог бы сказать ещё много такого, но … не сказал, умолкнув на полуслове, и только глаза опустил под укоризненным, но совсем не божественным взглядом её…
Они поссорились.
Он надел куртку, ботинки, закрыл дверь, спустился по лестнице и вышел на улицу. Дождь шёл со снегом. Было сыро и холодно.
– Ты вернёшься? – крикнула она ему вслед.
– Конечно, вернусь…
– Погоди. Постой!
Он заставил себя не оглядываться, а после долго бездумно бродил под дождём, пока не промок до нитки и, чтобы согреться, не зашёл в кафе, которое было почти пусто.
Он заказал сигареты, хотя курить давно бросил, и бутылку виски. Выпил пару рюмок, и … его отпустило, словно ослабла какая-то внутренняя пружина.
В кафе пробыл долго и домой пришёл лишь под утро. Дверь была заперта, и когда он открыл её, Русалки в квартире не было…
Уйдя в туман, в темень, в дождь, она оставила кусочек глубоководного янтаря на цепочке из чудесного орихалка. Ушла так же внезапно и просто, как и вошла в его жизнь. Ушла, как «уходят в теплую ночь после вечернего собрания друзей, (как) уходят в свежее утро после ночи с любимым, тихо закрыв дверь цветущего сада жизни»…

Без какой-либо надежды, потому что встретить человека в таком городе без прописки, без паспорта, даже без имени настоящего было совсем нереально, КапТри несколько вечеров подряд бродил по Москве. Но, как ни странно, она нашлась очень скоро.
В одну из бессонных ночей позвонил Доктор и хриплым от волнения голосом сообщил, что где-то в районе Гальяново нашли женщину, которая по приметам вроде бы похожа на неё.
– Она жива?
– Жива, но…
– Умирает? Раны? Увечья?
– Нет. Ничего нет. Она в коме. Дыхание чрезвычайно замедлено, но сердце работает без перебоев…
В Пироговке, куда КапТри примчался, как ветер, Доктор предпринял попытку его успокоить:
– Понимаешь, подобные случаи – не редкость, – заявил он. – Привозят к нам человека – он как зомби: о себе ничего знать не знает, прямо-таки как ребёнок, разве что не мочится под себя. Ну, побудет у нас несколько дней, отогреется, отоспится, мы его подкормим, конечно, – и всё, ажур! То есть физиологические функции восстанавливаются, а рассказать о себе он почти ничего не может, пока родственники, если таковые отыщутся, не расскажут.
– А если не отыщутся?
– Встречаются и такие. Но и они продолжают жить как-то. В целом, они совершенно нормальные люди, их тоже порой отпускают…
– Порой?
Доктор взял КапТри за руку и шёпотом, словно боясь, что некто всемогущий, всесильный услышит его, сказал тихо:
– Видишь ли, никто не поручится, что такой человек безопасен. Может, сидит в нём какая-нибудь зловредная программа, которая, будучи запущенной по условному сигналу, приведёт к последствиям самым непредвиденным и ужасным…
КапТри всмотрелся в распростёртое на широкой больничной кровати неподвижное женское тело. Рассеянный свет осеннего дня было похож на лунный, отчего оно казалось изваянным из мрамора. Дыхание не было заметно, ресницы бросали на щёки густые лиловые тени, плотно сжатые губы были плотно сжаты, а на предплечье, у локтя, был виден знакомый дугообразный шрам – след от укуса акулы. Трепет пробежал по его жилам: он узнал – это было её тело! Но что-то в нём было не так. В знакомых до боли чертах сквозило чужое…
– Ничего, – сказал Доктор, – деятельность мозга ещё недостаточно изучена наукой. По сути, мы вообще мало что знаем. Так что, возможно, сознание вернётся к ней…
– Нет, – возразил КапТри. – Сознание, возможно, к ней и вернется, но это будет уже не она. Не ОНА!
Доктор вытаращил глаза, у него даже челюсть отвисла.
– Ты, что, умом тронулся? – осведомился он.
– Ничего, всё в порядке. Наверное, надо просто понять. Я встретился с ней и понял такое, о чём раньше даже помыслить не мог. Только не смейся, прошу, – мягко сказал он. – Ты даже представить себе не можешь.
– Обследование показало… – начал было объяснять Доктор.
– Всё равно, – отрезал КапТри и сделал отстраняющий жест. – Ну, прощай…
– Прощай! – Доктор вышел, и шаги его ещё долго разносились «во мраке подземелий времён, равно скрывающих грядущее и ушедшее»…
КапТри закрыл дверь бокса, что, впрочем, было уже ни к чему. Это было как прощание в морге. С внезапно накатившимся чувством невосполнимой утраты он опустился на колени и прижал к щеке безвольно лежащую на простыне руку. Он словно хотел передать ей свои мысли, свою волю к жизни, но она … была неподвижной и не откликнулась на горячий призыв его сердца. А через минуту он спустился по лестнице, сел в машину и включил зажигание.
– Человек, – сказал он себе, глядя поверх крыш домов, на которых уже лежал снег, – не может за одну ночь изменить жизнь. Но за одну ночь он может изменить мысли, которые навсегда изменят его жизнь. – Потребовались секунды, чтобы произнести это и почти целая жизнь, чтобы понять.
Но как прожить ночь, если нет сна, а забыться не удаётся, потому что не берёт ни алкоголь, ни снотворное? Наверное, не всякий знает, почему такое случается. Благо ещё, что, пока человек жив, он надеется. Но у него не было надежды, ибо единственное, на что можно было надеяться, что не прошло ещё время ужасных чудес!

Месяца через три после её исчезновения Профессор, который был настоящим профессором и заведовал лабораторией в Подмосковье, разыскал КапТри и рассказал ему о проблеме, которую они обсуждали с Русалкой.
– Удивительно, – сказал он, показывая зарисовки, начертанные её рукой, – но многое подтвердилось.
В оперативном зале он усадил КапТри напротив огромных ЖК-мониторов. На двух нижних в направлении галактического центра горело несколько ярких звёздных скоплений. На верхних спутанные нити светящегося газа тянулись вдоль наружного рукава Млечного Пути.
– Не то, – сказал Профессор, и его руки, освещённые лишь отблеском индикаторов, замелькали по клавиатуре с быстротой пианиста. Медленно ушли дико взлохмаченная туманность, край облака свободного водорода, подсвеченного плотным огнём шаровых скоплений, и пара крупных звёзд в Орионе. В поле зрения появились чёрные прогалы в звёздных роях, протяженностью в сотни парсек, а в верхнем мониторе, чуть выше какого-то тускло мерцающего созвездия – небольшое пятнышко размером чуть больше пуговицы.
– Вот оно! – со скрытым восторгом выдохнул он и повысил разрешение.
КапТри в самом деле разглядел нечто, отличающееся от обычной, матовой, черноты космоса. Это было не пространство и не материя. Это было как дефект пленки, если бы он рассматривал фото. Это было нечто непостижимое, не поддающееся даже абстрактному описанию и вызывающее в человеке глубочайший ужас.
– Это то самое, на что она указала? – осведомился КапТри.
Профессор кивнул.
– Ну, не будем сгущать краски и не спеша во всём разберёмся, – произнёс он свою любимую формулу.
– Разобрался?
– Гипотез много, объяснения нет, – развёл он руками. – Там, то есть в этой самой области, возможно, и есть что-то, но, может быть, это пока неизвестное науке искажение пространства. Визуально там нет и намёка на присутствие небесного объекта размером больше одного километра.
– А меньше?
– Решающее значение имеют не размеры, а масса. Так вот, его гравитационное воздействие уже сказывается на движении наших околоземных космических аппаратов. Прежде всего тех, что находятся на геостационарной орбите.
– Выходит, объект реален?
– Более чем. И масса его велика…
– Каковы же его размеры?
– Трудно сказать, ни с чем подобным мы доселе не сталкивались. Но скорее всего, метров 30 - 500 в миделе. «Камушков» таких размеров в нашей системе пруд пруди…
– И каковы последствия столкновения такого «камушка» с Землёй? – не без иронии поинтересовался КапТри.
– Последствия будут ужасны, – ответствовал задетый за живое Профессор. – Вероятно, всё закончится уничтожением нескольких государств. Так, к примеру, известное событие на Тунгуске ознаменовалось вывалом тайги на площади более 2000 квадратных километров, а вызваны были падением объекта всего лишь 60-80 метров в диаметре. Падение «камушка» порядка на два больше, что, кстати, имеет обыкновение повторяться в среднем каждые 10 миллионов лет, приведёт к глобальному уничтожению всего живого.
– Чудненько! Что же делать?
Профессор снисходительно взглянул на приятеля.
– Спроси у Русалки, когда она объявится, – посоветовал он, а после намеренно сгустил краски: – Своевременное обнаружение опасного космического объекта (ОКО) даже на расстоянии 15 миллионов километров проблему не решит. С ним предстоит ещё разобраться, а единственная на сегодняшний день возможность избежать прямого столкновения – осуществить перехват и разрушить объект на множество мелких фрагментов. Но таким способом, сразу скажу, можно предотвратить лишь образование огромного кратера и цунами. Избежать же многочисленных очагов комбинированного поражения, последствия которого также будут катастрофичны, невозможно.
– Чудненько!
– Но не будем сгущать краски и… – начал было Профессор, стараясь смягчить впечатление.
– Разобрались, нечего сказать! – закончил за него раздосадованный КапТри.
– Ну, положение не столь безнадёжно, как кажется. Если этот объект небольшой массы, то проблемы он не составит. Одно настораживает: мы его до сих пор не наблюдаем.
– Выходит, проблемы нет?
Профессор поморщился, что выражало крайнюю степень возмущения по поводу незнания азов его самой прекрасной из наук.
– Проблем нет у кура, – сказал он, – да и то пока он в ощип не попал… Пока мы не знаем в точности, с чем имеем дело. Если это объект, не знаем его орбиты, не знаем, из чего он, собственно, состоит. Но знаем, что ОКО могут двигаться по любым орбитам, с невероятными скоростями и могут появиться вблизи Земли с любой стороны, когда предпринять уже ничего нельзя. Это – как пароксизм, как внезапное и смертельное обострение болезни…
КапТри, уперев локти в колени, смахнул со лба пот, выступивший от усилий понять Профессора.
– Пусть так, – сказал он, когда тот закончил и испытующе уставился на собеседника. – Я не знаток небесной механики, тем паче такого раздела, как прогнозирование движения ОКО. Но осмыслить масштаб угрозы могу. Одно только… – КапТри запнулся.
– Что ещё? – насторожился Профессор.
– Какими средствами планируется осуществлять наблюдение?
Профессор недоуменно взглянул на КапТри, потом, видимо, догадавшись, что имеется в виду, лишь плечами пожал.
– Никакими, – был ответ.
– Объясни толком!
– Тут и объяснять нечего. Постоянного наблюдения за интересующей нас областью пространства проводиться пока не будет: в бюджете Института денег на это не выделено. Скажу больше. Ни в Академии, ни в Минобороны не ударят и пальцем о палец. К тому же, то, что нам известно, вряд ли кого-либо из маститых учёных заинтересует, потому что такого ранее никто не наблюдал, а значит, до поры быть не может, – голос его под конец стал сухим, как у банковского клерка. – Ведь, представь, сколько средств слежения нужно будет задействовать, сколько людей привлечь!
– А если на карту поставлено спасение мира?
– Фильмов пендосовских насмотрелся?! – усмехнулся Профессор и похлопал собеседника по плечу. – Блюди лучше Родину – враг ближе есть!
– Выходит, – КапТри высказался по-военному категорично, – подобная информация никому не нужна…
– Выходит, так.
– Получается, мы вас защищаем от ракет супостата, – высказался он ещё более категорично, – а вы не можете нас защитить от каких-то небесных камней! Полагаетесь на авось?
– Выходит, так, – повторил Профессор. – Но что касается меня, то лично я не хотел бы, чтобы её прогноз сбылся!
– Я тоже, – отозвался, как эхо, КапТри…

А примерно ещё через полтора года мир замер в ужасе – пришло, наконец, время собирать камни: объект неизвестной природы, который не был Апофисом, возникнув словно ниоткуда, вторгся в окрестности планеты…
Учёные ещё спорили, откуда он взялся и что есть такое, как он, оставляя за собой дымный след, погружался в атмосферу всё глубже. При подлёте к предполагаемому району падения (ПРП) он постепенно замедлял скорость, образуя вокруг себя нечто вроде плазменного кокона, и, озаряя дымящиеся леса, стал совершать какие-то не совсем хаотичные маневры, словно нарочно уклоняясь от ракет-перехватчиков.
Он то появлялся, то вновь исчезал на экранах радаров, словно дразня наблюдателей. Какие-то невероятные свойства позволяли ему становиться то видимым, то абсолютно невидимым для электронных средств СККП, СПРН, ПРО и ПВО всех без исключения стран, так что всё земное оружие – излучатели HARP, боевые лазеры США и России, СВЧ-пушки Китая – оказалось бессильным перед тем, что неслось к Земле. К тому же, на самой Земле применение такого оружия вызывало бы ещё большие разрушения и катаклизмы…
В этой связи руководство страны приняло единственное возможное решение: одновременным залпом нескольких гиперзвуковых ракет с АПЛ, находящейся в ПРП, попытаться его уничтожить прямой наводкой. А поскольку АПЛ КапТри была вооружена должным образом и барражировала вблизи ПРП, командование ВМФ возложило решение этой задачи именно на неё. Подстраховывать же русскую подлодку должна была американская.
Однако пошло всё не так…
Когда АПЛ всплыла, горизонт был ещё чист, но небо уже полыхало зловещим багрянцем. Необычная красная радуга мостом перекинулась через треть океана.
– Сейчас покажется, – предупредил Старпом (старший помощник), глядя вверх из-под приложенной козырьком ладони.
– Воистину странное зрелище – никогда такого не видел! – произнёс КапТри, когда нашёл что сказать. – Но … не хотел бы увидеть это ещё раз. Если бы не был подводником, непременно штаны подмочил!.. А вот, по-моему, и он…
Над океаном пронёсся гул, как от сильного ветра. Вслед за этим раздался страшный удар, от которого сотрясся корпус подлодки. Потом в течение нескольких минут через почти одинаковые промежутки времени последовало ещё несколько ударов, а через короткий перерыв … багряная радуга превратилась в разверзнутый в презрительной гримасе гигантский рот. Этот рот изрыгнул сизо-сиреневый огненный шар, который медленно, словно нехотя, прорезал небеса к северо-востоку, одновременно покачиваясь из стороны в сторону и вырастая в размерах…
– Полундра! Ныряем!! – раздалось над ухом, и КапТри ощутил, как Старпом, ухватив его за ногу и сползая в открытый люк, тащит за собой. Но неординарность и масштабы явления настолько поразили его, что тело словно одеревенело. Он не мог двинуться с места, ощущая лишь безотчётный страх, почти ужас…
А вслед за тем на уровне высоких перистых облаков, гораздо выше болида, возник небольшой, тоже ярко светящийся движущийся объект, величину и форму которого ввиду быстроты, а главное, неожиданности появления, КапТри определить не смог. Потом … ещё два…
– Хранители! – догадался он, зачарованно глядя на небо.
Вновь раздались громовые удары. Вспыхнуло невообразимо яркое пламя, раздвоившее небо, а когда оно исчезло, накатившаяся ударная волна, как пушинку, перебросила КапТри через поручни. Прежде чем оказаться в воде, он увидел безумные глаза Старпома и медленно поворачивающийся маховик люка, запирающий его изнутри. Но … поздно!
Огненная стена поднялась вокруг субмарины, и мгновенно в мире перестало существовать всё, кроме этого невообразимого огня. А когда он угас – не было ни Старпома, ни субмарины … совсем ничего, и лишь лилово-чёрные волны безмятежно перекатывались над неведомыми глубинами!
Моряки на американской подлодке тоже почти ничего не увидели. В голубом небе промелькнуло нечто, затмившее солнце. Следовательно, можно было предположить, что ОКО не был разрушен в результате воздействия всемогущих, как они полагали, излучателей HARP. Далее огромная чёрная воронка диаметром в несколько сотен метров образовалась на месте погружения российской субмарины – и … всё прекратилось. В горячем наэлектризованном воздухе остался лишь запах гари, смешанный со странным ароматом, напоминавшим запах цветущих кипрских гиацинтов, да безотчётный ужас людей перед неуправляемой ими стихией…
КапТри, оказавшись в воде, мгновенно ощутил, насколько она холодна, нестерпимо холодна. Когда он погрузился, его обожгло, как огнём. Холод шёл отовсюду, от всей чудовищной массы воды, его окружавшей. Счёт времени он, в конце концов, потерял, и им овладел ужас. Потом он впал в забытье, а когда очнулся, понял, что остался один на тысячи миль в океане и никто его не спасёт. Но всё-таки, пока был жив, продолжал верить в исключительность собственной судьбы и надеяться, несмотря ни на что, тем паче, что красный спасательный жилет был виден издалека.
Между тем время шло, а помощь не приходила. Так что к исходу дня, хотя вовсе не крылья Таната, а порывы холодного ветра прошумели над его головой, поубавилось веры и теперь не она, а горечь разочарования была тем единственным, что переполняло его.
Он даже не удивлялся, что до сих пор жив, хотя умереть должен был вскоре после того, как оказался в воде. Однако на самом деле не надежда, не разочарование, не пресловутая воля к жизни поддерживали в нём эту самую жизнь, а кусочек глубоководного янтаря, который пульсировал на груди вспышками голубоватого света…

Когда она плыла у поверхности, её полутораметровый спинной плавник был похож на небольшой чёрный парус, вселявший в сердца людей такой же панический страх, как пиратский стяг…
Однако КапТри не испытывал страха, потому что окоченел так, что уже ничего не испытывал. В ореоле сверкающих брызг и клочьях белой морской пены веретенообразное тело её надвинулось на него, как внезапно всплывшая субмарина. В полузабытьи он не мог оценить, насколько она была огромна и … бесподобно прекрасна, с чёрной блестящей спиной и белым брюхом, с белыми пятнами над глазами. И уж совсем машинально, когда эта махина подняла его из воды, он уцепился за единственную во всём мире опору – могучий спинной плавник, рассекавший океан, как корабельный форштевень!