От Вертинского

Кому-то много, а кому-то совсем даже недавно лет назад  -  эдак-так около семнадцати, появилась у меня племянница  –  крикушчатое созданьице с почти неразличимыми ножковыми мизинчиками, полтарелочными глазюками и почему-то возникающим у меня прозвищем Гаврюшик.  Забыв только к шести месяцам про плаксы, она, угомонившись, наколенносидючи, внимала Папино-Достоевскому «Идиоту», должному быть сдаденным в его институтскую сессию  –  всё с теми же полтарелочными внимательностями.  Подобным же Сказочным образом к году ею был освоен уже Розанов и Леонтьев, а попав ненадолго в садиковое пространство, Гаврюшик мой был возмущен  непозволительно  плинтусовым  уровнем  пианистического работника,  норовившего втюхать всем ещё голопопным горшочникам какие-то ёлочки, солнышки и грибочки, и, устало вздохнув, недовольно-назидательно изрекла: 
«Вы хоть про любовника скрипача, что ли, спойте....  Вы не волнуйтесь  –  я подскажу...».  И в повисшей недоумённой паузе продолжила срывающимися, неокрепшими, а иногда и вовсе уводящими далеко от Вертинского интонациями, но всё-таки с узнаваемо-эррррррными грассированиями  (сохранившимися у неё до теперешних лет):

«Ваш любовник скрипач, он седой и горбатый.
Он Вас дико ревнует, не любит и бьет.
Но когда он играет «Концерт Сарасате»,
Ваше сердце, как птица, летит и поет...».

Никто не посмел остановить…

«Он альфонс по призванью. Он знает секреты
И умеет из женщины сделать «зеро»....
Но когда затоскуют его фложолеты,
Он божественный принц, он влюбленный Пьеро!
Он Вас скомкал, сломал, обокрал, обезличил.
Femme de luxe он сумел превратить в femme de chambre.
И давно уж не моден, давно неприличен
Ваш кротовый жакет с легким запахом амбр. 
И в усталом лице, и в манере держаться
Появилась у Вас и небрежность, и лень.
Разве можно так горько, так зло насмехаться?
Разве можно топтать каблуками сирень?..
И когда Вы, страдая от ласк хамоватых,
Тихо плачете где-то в углу, не дыша, -
Он играет для Вас свой «Концерт Сарасате»,
От которого кровью зальется душа! 
Безобразной, ненужной, больной и брюхатой,
Ненавидя его, презирая себя,
Вы прощаете все за «Концерт Сарасате»,
Исступленно, безумно и больно любя!......"

И Мама последний раз вот сюда нажимает»,  -  в довершении всему пискнул мой Гаврюшик, тыкнув правым мизинчиком в  "до"  третьей октавы...   

А мы с её мамой, дома, в четыре руки, когда беззащитно-точные Танины пальцы взбегали к  третьему и всем остальным чувствам клавиатурной возвышенности,  ностальгировали по какому-то то ли прошлому, то ли ещё недостигнутому Будущему, то ли по эмигрантскому прошлому самого Вертинского, то ли по прошлому моего ещё только будущего собственного эмигрантства...