Вера и сомнение

               
                ВЕРА И СОМНЕНИЕ
                Лишь, наделенные глубокими чувствами,
                способны глубоко мыслить.
                Самуэл Тейлор Колридж

Одно из таинств, окружающих человека, — таинство творчества. Где находится его источник? Внутри ли человека или вне его? Чем мы постигаем истину — разумом или верой?
Довольно продолжительное время несмотря на упорные усилия я не мог найти решение одной задачи, что сдерживало продвижение практической работы лаборатории, которой я руководил.
Эта задача преследовала меня всюду днем и ночью; с мыслью об этом    я засыпал в поздний час, она же будила меня по утрам. Иногда мне казалось, что я был близок к разгадке и шел по правильному пути, но находил ошибку в своих рассуждениях и формулах, отчего впадал в отчаяние. Искал, находил ошибку, исправлял, находил новую, удалял последствие ее; надежда то покидала меня, то вновь возвращалась.
Однажды, просматривая иностранные журналы, я встретил статью, где решалась проблема, смежная с моей. Автор статьи, американский ученый, назвал абсурдным путь, выбранный мною. Я, было, забросил свою задачу, однако, какое–то сомнение не покидало меня. Нет, не разум, а чувство моей правоты, вера в нереальное не давали мне покоя. Разум соглашался с мнением американского исследователя, протест мой исходил не от рационального. Известно, что иногда строгое математическое доказательство бессильно, но тем хуже для математики, думал я, бесконечный ряд в моих формулах должен сходиться — природа в своей основе проста и гармонична!
Интуиция твердила мне: ты прав, американец же заблуждается. А интуиция — это и есть опыт, чувство и вера, не требующие строгого доказательства истины    с помощью разума. Дух мой не сдавался, хотя разум был сломлен, его скепсис стал помехой...
Я сидел в кресле за рабочим столом и бился над формулами, перебирая варианты решений — брал производные, интегралы, перебирал их почти бессознательно.
Вдруг неизвестно откуда у кончика моего пера упал живой цветной комочек. Это был шмель, влетевший, вероятно, в форточку. Обезумев от ужаса          в необычной для него обстановке, он покрутился на моих формулах и, неистово работая крыльями, взметнулся в направлении окна. Однако шмелиного ума не хватило, чтобы вылететь через открытую форточку, и несчастный с лета ткнулся в стекло, потерял скорость и шлепнулся на подоконник. Но через секунду, недоумевая, почему же нельзя преодолеть прозрачную преграду, шмель вновь попытался вырваться на свободу. Эта борьба за жизнь отвлекла меня от моего занятия, и я стал наблюдать за насекомым как под гипнозом.
После ряда неудачных попыток пройти через непонятное препятствие, шмель изменил тактику: в поисках выхода он пополз вверх по стеклу, деловито перебирая всеми шестью лапками. Их передняя пара была короткой, вторая подлиннее, а пятая и шестая ножки были длинные как ходули, так что туловище шмеля было круто наклонено вперед, а черный хоботок его касался стекла как бы    в поисках правильного пути. Сцепление лапок с гладкой поверхностью стекла было слабым, поэтому, чтобы не упасть, шмель изо всех сил махал слабыми прозрачными крылышками, что позволяло ему подниматься по стеклу, правда, неуверенно и медленно.
Туловище шмеля напоминало веретено, украшенное черными колечками, контрастно выделявшимися на красивом оранжевом фоне. Два усика тоже были при деле — они были похожи на антенны, предупреждавшие их владельца   о возможной опасности.
Вот объект моего наблюдения достиг верхней планки окна, и стоило ему перелезть через нее, как он мог бы через открытую форточку выйти на свободу. Но не тут–то было. Природа не снабдила его такими способностями. Уткнувшись хоботком в деревянное препятствие, шмель повернул вправо, но крылышко его задело за планку, он перестал махать и вновь оказался на подоконнике. Опомнившись от падения, шмель опять стал взбираться вверх, чувствуя, вероятно, свежий поток воздуха, поступающий из форточки. Но, добравшись до верха окна, шмель оказался в том же положении, в котором он был в первом раунде. Такие циклы, изнурительные для моего шмеля, повторялись несколько раз, но он не мог извлечь уроков из этих неудач....
Так это же мой собрат по борьбе! Он так же, как и я, не может найти правильный путь, он так же, как и я, был близок к истине, но так же, как и мне, найти истину было ему не под силу.
При виде безысходной борьбы мученика мне стало как-то совестно: ведь ничего не стоило помочь ему. Я встал, подошел к окну, аккуратно пальцами обхватил трепещущее туловище шмеля, почувствовал нежную плоть его брюшка, поднес его к открытой форточке и разжал пальцы. На мгновение шмель замер, затем взмахнул своими слабыми крылышками и стартовал вверх, в свою стихию...
Я же почувствовал какое–то удовлетворение, будто после свершения подвига, пытался иронизировать, даже посмеяться над собой, над своим, как мне казалось, мелким и смешным тщеславием.
       Но, всматриваясь туда, куда улетел мой красавец-шмель, я по-новому увидел мир, наполненный жизнью живых существ, помогающих друг другу обрести свободу, столь необходимую им для творчества.
Я ходил по кабинету, думая обо всем, только не о моей задаче, но именно в этот момент меня странным образом осенило. Я бросился к столу и уверенно стал писать формулы. Они бежали из под пера, как чистая, прозрачная вода из родника. Все сходилось, и получалось то, что подсказывала моя интуиция, во что я верил!
Вера — это отсутствие сомнения, и это пробуждает возможности разума.