Рассказ бывшего участкового

Николай Иванович часто заезжал к нам, он получал на нефтебазе горючее для совхоза. Иногда не отказывался пообедать, девчата угощали его чаем. Девчата – это его дочь, жившая тогда у нас и моя младшая сестра, они учились вместе в вечернем институте. Однажды рано утром он приехал, когда я только собирался на работу. Поинтересовался, не найдется ли у нас в хозяйстве вкладышей на Газ-51? Я пообещал поспособствовать за-получить, если они есть на складе, и мы поехали с ним к нам в гараж. Вкладыши нужного размера нашлись, но завскладом не отпустила без завгара, который отсутствовал, и обещал быть только после обеда. Николай Иванович не захотел ждать и подался в совхоз «Заречный», надеясь скорее достать запчасти там. А когда я вечером вернулся с работы, смотрю, он сидит, печально улыбаясь, играет на моем баяне старинную казачью песню: «Зеленый дубочек на яр нахилился». Посетовал, что не успел получить солярку, отложил – на завтра и девчата дали добро переночевать. Бензовоз его стоял в уголке у забора детсада. Тогда не воровали бензин из баков, ни аккумуляторов и даже зеркала. Не беспокоясь за сохранность его машины, мы уселись за стол. Подружки собрали нам ужин и побежали на занятия. Николай Иванович заговорил, доставая из сумки бутылку водки: - Завгар у вас какой-то несовременный вкладыши дал, а от водки отказался, а она нам как раз к ряду. Привезу ему тормозные колодки, их у нас много. А из «Заречного» пришлось ретироваться, встретил неприятность, - которая напомнила страшное трагическое прошлое. И Николай Иванович поведал мне эту историю. – Это в свое время было вроде государственной тайной,  не афишировалось да теперь уже об этом весь народ знает. Зашел я в мастерскую, искал механика, а он оказывается на планерке. Пришлось ждать. Разговорился с шофером. Смотрю один детина, лет тридцати, по облику кавказец, то зайдет слева, то справа.  Догадался, рассматривает меня,  спрашивает как-то с иронией: - А вы, мил человек, не участвовали случайно осенью в 44-м в выселении с Кавказа? – Кавказ – это, где курорты? – схитрил я. – Не приходилось бывать. Ты, парень, меня с кем-то перепутал. – Возможно, но уж очень похож, только не был седым. – А ведь узнал. Я его тоже угадал по крупной родинке на щеке. Бесенок, подростком был, швырялся камнями, когда мы их сажали в вагоны. 15 лет прошло с того  ужасного события. Ах, люди-люди, что ж вам мирно не живется?
Я ж в 38-м окончил артучилище. В Финскую уже командовал батареей. Получил многочисленные осколочные ранения, сильно обморозился. В общем, подлечили, два осколка до сих пор в себе ношу. Дали инвалидность и отставку. А в начале войны с Германией предложили работу в милиции участковым. Там я и служил всю войну и еще после 12 лет в Ростовской области. Осенью в 44-м году командировали нас, сотрудников милиции из Ростовской области, Краснодарского и Ставропольского краев как раз на эту операцию, по выселению в Чечню. Переодели в солдатскую форму б/у. А в чем сыр-бор? У народов Кавказа очень плохо приживалась советская власть. Больше 20-ти лет прошло, а кланы, бывшие князья никак не желали смириться. А с началом войны совсем оборзели, подняли головы. Укрывались от призыва в армию, скрывались в горах. Гитлеровцы знали такое положение, сбрасывали им оружие, боеприпасы, даже какую-то газету «Газоват». Эти князьки стали сколачивать банды,  отстреливать представителей советской власти, сотрудников милиции, учителей, активистов, из своих же бывших батраков, грабить магазины, колхозные амбары. Война уже откатилась на запад, а они никак не угомонятся, рады стараться,  оружие в руках, продолжали злобствовать. И тогда-то в верхах было принято, наверное, правильное решение: выселить всех, иначе эти бесчинства затянулись бы на долгие годы: разбойники скрывались в горах, а население бы их содержало. Меня, как армейского офицера, назначили командиром отделения из 12 человек. Солдатами были почти все младшие офицеры и сержанты. На мне ответственность за выполнение разнообразных заданий, сохранность людей. Однако случались неудачи и потери. Как-то выгрузились с машины недалеко от аула, расположенного в низине. Надо было выяс-нить настроение людей, наличие предателей, если таковые есть, аресто-вать. Обычно советовались, как лучше сработать. Опытного, одетого в гражданское, послали в разведку с одним наганом за поясом в приметную богатую саклю. Условились – через полчаса подаст сигнал. Сами залегли в кустах на пригорке, наблюдаем. На прогалинах пасутся овцы, телята. Ходят закутанные в платки женщины с кувшинами. Выглядело все благопо-лучно, а от разведчика уже больше часа нет сигнала. Чувствовалось неладное. Встаем, оружие наизготовку, идем в разброд на случай пулеметного огня, чтоб не полечь всем разом. Входим  во двор, встречает здоровый старик, лет под 60, спрашиваем:
- С час назад к вам заходил человек, куда он пошел?
- Ай, не было никакой человек.
Обыскали все закоулки, сундуки – нет нигде, заглянули в колодец, а он там лежит. Принудили  убийцу вытащить покойника. Изловчился, гад, всадить нож в спину. Я уже – надевать наручники и в штаб хотел, а один не выдержал, порешил его штыком. «Вот ему суд, пусть меня судят! Он моего двоюродного брата убил. Что я скажу тетушке, его матери, жене, детям?»
Этот случай лег мне в вину: через 12 лет я попал под «метелку» при чистке рядов милиции после 20-го съезда партии. В моем досье лежал донос одного сержанта из нашего отряда следующего содержания: «Из-за попустительства командира отделения старшего лейтенанта Железнякова без суда и следствия было допущено убийство беззащитного старика». Вот таким предательским способом парень «мылился» в офицеры. Много было эпизодов трагического характера. Ночами лежали в засаде, ловили дезертиров, воевали с бандгруппами, пленили, конвоировали в штаб. А одно задание, после которого долгие годы мне снились кошмарные сны, не мог забыть. Подскакивал ночью в холодном поту. Где-то в штабе соответствующие органы вели следствие, дознания. Безвинных отправляли в Казахстан, в Сибирь. Преступников карали военным судом за грабеж колхозного и государственного имущества, за разбой и убийства, за измену Родины. Одних конвоировали в лагеря на сроки, других приговаривали к смерти. Нашему отделению было приказано приводить приговор в исполнение. Трудно это себе представить. Наверное, страшнее работы палача и не существует. Показана площадка рядом с пропастью, которая должна стать могилой горемычным. Как сейчас помню, привезли первую партию, человек 10, в наручниках. Они орут что-то на своем языке. Построили мы их лицом к обрыву, а один, наверное, старшой, подал команду, и они повер-нулись лицом к нам. Стал плевать в нашу сторону кровью, видно, пошкодили зубы, когда «наряжали» в наручники.
- Сволочи! Гады! – выкрикивал он. – Мало наши предки и мы вас били. Отомстят за нас наши дети и внуки! О, Аллах! Да есть ли ты? Услышь наши стоны! Покарай неверных!
Упал на колени, зарыдал. Другие последовали его примеру, запричитали молитвы, припадая головой к земле. Момент бы стрелять, пока не видят, но один встал, сквозь слезы пронзительно, душераздирающим голосом закричал:
- Не виноват, люди! Не виноват!
- А скакуна с буркой и седло с позолоченными стременами кто пода-рил Гитлеру, Пушкин? – кто-то упрекнул из наших.
- Не виноват я! Слышите и запомните. Смерти я не боюсь, но не желаю умирать от вашей несправедливой предательской пули, пробудите свою совесть! С этими словами он повернулся и солдатиком, как в воду прыгнул в пропасть. Какие-то секунды был слышен его вопль, потом все стихло. Не знаю, поняли ли обреченные горемыки поступок своего собрата, но показалось, что они еще усердней стали молиться. Надо было кон-чать.  Все ждали моей команды. Непроизвольно у меня вырвалось: «Прости нас, Господи!» и махнул рукой. Раздался залп. Затрепыхались умирающие. А тот, что плевался, сильнее и дольше всех бился, как здоровый петух с отрубленной головой. Один боец сжалился, выстрелил в упор ему в голову. Все стрелки сели на землю, как будто только что преодолели крутую гору. Лишь один, пошатываясь, подошел к пропасти, медленно изрек:  - Тут и кошку брось – не выживет. Унесет беднягу половодьем в Терек. И наручники унес. Как будешь отчитываться, командир, за вверенное тебе имущество?
Только управились с первыми, забросали лужи крови землей, как доставили вторую партию. Расправились со вторыми, ребята заныли: звони, командир, проси замену. Не все же нам одним грехи на душу брать? Попросил я ротного сменить нас, больно непривычная работа. Тот пообещал замену и прислал одну канистру воды, вторую спирту, хлеба и сала. Спирт с водой шли в дело, а хлеб в горло не лез, хоть мы изрядно изголодались в этой командировке. Человек тридцать в этот кошмарный день отправили на тот свет. Не дай Бог, такого людям. Вот что  напомнила мне встреча с чеченцем нынче в степном казахстанском совхозе «Заречном». Так было, мой юный друг. – Мне показалось, от выпитого у Николая Ива-новича поднялся риторический апломб, он продолжал:
- Не по-людски совершался ритуал погребения. Некоторые говорили: они того достойны. Но ведь война и не имеет  человеческого лица. Кто-то сказал: «Лес рубят – щепки летят». Думаю, что этот афоризм не является мудростью.
Слишком уж у этого лесоповала много бесхозяйственного отхода. Ломаются через колена судьбы народов. Не религии виноваты в этом кошмаре, а классовые противоречия, борьба, ненависть. У одних предки жили вольготно, тузами, главенствовали и их потомки хотят того же, купаться в роскоши не трудясь за счет других, а другие, эксплуатируемые не желают содержать этих захребетников. Несомненно, что некоторые наказаны невинно, как тот самоубийца, оказался щепкой при рубке леса. Может, кто-то его подставил, чтоб выгородить свои злодеяния, а дознаватели не дошли до истины, некогда было, поджимали сроки. Сверху давили, надо рубить лес по-стахановски. А судьи кто? Бог и Аллах. Хоть говорят - Бог един. А некоторые утверждают, что его вовсе и нет. Но лучше, если бы он был.
Не всякий стал бы откровенничать об этой варварской, прискорбной расправе, хоть выполнялась она по приказу. Возможно, Николай Иванович, оказавшийся в Казахстане, единственный человек, свидетель и испол-нитель не выдержал, рассказал о той страшной трагедии. Когда Н.С. Хрущев уже в 60-х годах разрешил сосланным по желанию вернуться на исконные земли, многие кавказцы в местах ссылки уже освоились, построили дома, обзавелись семьями, не спешили уезжать.
Не знаю и не ведаю, в каком пространстве нынче Николай Иванович? С таким тяжким грузом, помеченные войной люди, редко живут долго и счастливо и еще реже дотягивают до столетнего возраста.