Похоже, я действительно сошёл с ума...

   Казалось, беззвучно, в тишине, состоявшей только из шума проснеженного ветра, по

седеющему на глазах асфальту двигались к психиатрической лечебнице Сашина мать, Дин и

Адель. Всё было тягостно на этом краю земли: чёрная пашня в белом налёте, металлическая

окалина неба, холодное шершавое сопротивление пространства…

   Они шли прямо в натянутые, полощущиеся сети больничных ветвей, которые предупреждающе

махали им: оставьте надежду так же, как оставили свой разум те, чьё сознание уже поймано

и бьётся, опутанное, внутри. Но всякий, обладающий верой и рассудком, ОБЯЗАН подвергнуть

их испытанию, и, вопреки грозящему предостережению, они достигли цели: обильный и

великий мир, из которого они вышли, был для них пустыней без того, кто был от него

отрезан - Саши.   

    И снова их вели по мрачным, словно расстрельным, лишённым надежды коридорам. И врач

был не многословен: «Как Саша?.. К нему применяют медикаментозное лечение. Увидите

сами». И в окошке над дверью брезжил или бредил чахоточный день. И снова их бросили

ждать в бессмысленной и бесцветной, наполненной страхом комнате: Анна Петровна осталась

у двери, Адель отступила к окну, будто взыскуя поддержки у немочного света, Дин прошёл в

центр. И опять стало беззвучно…

    Появился Саша.… И мать закрыла его от всех и вся всем своим телом. Она первая

прозрела, уловила нечто, что заставило её испугаться, пожелать защитить таким простым,

родительским способом. И все слова, которые были у неё готовы, стали поцелуями. И

поцелуи её длились бы вечно, если бы не…

   Отбросив руки матери, Саша, мимо Адели, будто не существующей, слившейся с горестным

светом, кинулся к Дину. И пока он делал свои нетвердые, какие-то виляющие, уклончивые,

но суматошные шаги, взгляд Дина мгновенно приблизил его лицо… Там не осталось ничего,

кроме глаз. Огромных, округлённых и… совершенно безумных…. выпрыгивавших из сплошной

черноты щетины на острых скулах.

   Глаза эти проглатывали, всасывали Дина своей светло-серой гулкой бездной, безмерно

напряжённой, страдающей, и, в тоже время, как будто и вовсе смотрели сквозь него…

Неужели Саша ослеп!? – на миг ужаснулся Дин. Но тот поймал его руку и судорожно сжал,

приблизив горящие раны-глаза. По телу Саши как будто дождик барабанил – мелкие-мелкие,

частые-частые капельки дрожи. Даже стоя, сохраняя одно положение, он беспричинно

совершал множество лишних, еле заметных движений, быстрых и резких подёргиваний, ногами,

корпусом, головой… И Саша похудел невероятно! Полосатая пижама заключённого буквально

болталась на нём. Его друг превратился в настоящего «доходягу»… В уши Дина беспорядочным

потоком ворвался лихорадочный голос Саши:

- Дин, как я рад тебя видеть! Только ты можешь мне помочь! Как хорошо, что ты приехал!

Ты приехал, чтобы спасти меня. Спаси меня! Мне всё время снятся чёрные шторы. Они давят

меня как свинцовые. Свинцовые шторы! Они не дают мне дышать, душат меня, я задыхаюсь,

задыхаюсь, мне страшно. Если бы ты знал, как страшно!

   Не дожидаясь ответа, Саша бросил руку Дина, перебежал комнату и приземлился на стул в

углу, вцепившись руками в сиденье, трясясь всем телом. Ошеломлённому Дину пришлось пойти

за ним следом:

- Саша, какие шторы, о чём ты говоришь? Что с тобой?

- На меня навели порчу, я знаю, я чувствую! – Саша уже вскочил и рванулся к Анне

Петровне.

- Мама, как приедешь домой, сходи к Валентине Васильевне. Попроси её. Я умру! Если      

ты этого не сделаешь, я умру! Пожалуйста! – взмолился он.

- Сашенька, что ты такое говоришь!? Успокойся, сыночек! –  отвечала полуживая от страха

и жалости мать.

- Мама, пусть она «посмотрит». Помолится. Поможет мне! Я не могу  больше так мучиться. Я

не выдержу, я умру! – взвизгнул Саша.

- Саша, присядь, успокойся, объясни всё толком, - говоря это, мать обняла его за плечи и

усадила на другой стул. Но Саша тут же вскочил. Он  беспорядочно метался по комнате -

кругами, зигзагами. Дин и мать с трудом успевали поворачиваться к нему лицами.  В этой

комнате неподвижна была только Адель, застывшая в углу возле окна, и неотрывно смотрящая

на Сашу широко раскрытыми, наполненными слезами глазами. Саша упал на третий стул,

продрожал пару секунд и снова сорвался с места.

- Не могу я! Не могу сидеть, не могу стоять! – со слезами вскричал он.

- Саша, что же всё-таки с тобой случилось? Пять дней назад ты выглядел абсолютно

нормально, – сказал Дин.

- Шторы, свинцовые шторы. Кто-то хочет моей смерти, – отрешённо пробормотал идущий по

кругу короткими скорыми шажками Саша. Его невидящий взгляд волочился по полу. Внезапно

он снова оживился:

- Дин, я знаю, ты можешь! У твоей бабушки связи. Попроси её, пусть меня хотя бы

переведут в нашу городскую больницу, там я буду рядом с вами. Заберите меня отсюда! Я

хочу домой, не могу здесь! Спасите меня!!

  Вдруг Сашина голова дёрнулась и, как будто случайно, повернулась в сторону окна. Он

остановился, как вкопанный – Адель. Тело его метнулось к ней… и снова  замерло, густая

краска стыда залила лицо Саши. Он тихо укоризненно сказал:

- Зачем, зачем вы её привезли!? Зачем ты здесь, Адель?

И всё-таки Саша медленно подошёл к девушке. Они обнялись. Саша прошептал:

- Прости меня, Адель. Прости. Похоже, я действительно сошёл с ума.

Адель гладила Сашу по голове, лепетала на ухо что-то успокаивающее и нежное, и плакала,

плакала…

Анна Петровна и Дин вышли.