80. смех и слёзы

80.   СМЕХ И СЛЁЗЫ                (Польша, Словакия. Январь. 2007г.)


Мы с Наташей лихо затормозили внизу и у турникетов горнолыжного подъёмника оказались рядом. 
– Всеволодович! Вы ехали за мной сзади. Как я еду?
Она явно напрашивалась на подхалимский комплимент, но я этого делать не стал и сурово сказал ей чистую правду: – Равных тебе здесь нет! Ты на этом склоне – примадонна. 
По-моему, она не обиделась. 
Действительно, каталась она куда лучше всех женщин, снующих туда-сюда поперёк склона, и стиль её катания был красивее, чем у опьянённых скоростью мужиков.
Мне нравится, когда катаются красиво. Нравится, что Наташа, одетая в ярко-оранжевый комбинезон, настолько выделяется из пестрой массы находящихся в броуновском движении лыжниц, что ей вслед машинально поворачиваются все мужские головы. А вот Наташиному мужу, Сергею это не очень-то нравится, только он виду не подаёт. Хотя, может быть, мне это просто кажется.
Поднявшись наверх, мы подъехали к поджидавшим нас «джигитам». 
Пометнёв, раскинув руки, изображал из себя самолёт, а Бобылев втолковывал Саше Платонову о том, как он совершенствует технику владения лыжами. Но, разрази меня гром, если его техника хоть чуточку изменилась за пару последних лет. Катается он хорошо, в повороты входит агрессивно, но его всегда безошибочно можно издали опознать по стилю езды, сколько бы народа на склоне не мельтешило. И Нонка тоже характерно катается. Яблочко от яблони… 
Затем они всей толпой покатили вниз, а я задержался, заметив, что соскользывающий с кресла подъёмника Ромейко машет мне рукой.
– Что ты хотел, Володя?
– Да ничего, Всеволодович! Поехали!
И мы рванули вниз, через появившиеся «просветы» среди осторожничающих на крутом месте тихоходов. 
По этому склону мы носились уже около трёх часов. Он стал «родным», и, честно говоря, я подумал, что сегодняшнее вечернее катание пора бы уже и заканчивать. Получили полное удовольствие, и хватит… Но Бобылев! Он же ненасытный! Вверх-вниз, вверх-вниз, как челнок… О технике только разглагольствует… Уж, если на то пошло, то стиль Ромейко мне больше нравится. 
Вот и сейчас Володя, делая короткие уколы палками, летит по крутизне немного впереди меня. Снег из-под лыж взлетает веером, и кажется, что шипящий звук ритмично подчёркивает повороты … – Ш-ш-шах-х-х! … – Ш-ш-шах-х-х!.. – Ш-ш-шах-х-х!.. – Ш-ш-шах-х-х!..
Я иду за ним, повторяя его траекторию и вдруг: 
– Ой-ой-ой! Что же ты делаешь! 
«Ой-ой-ой! Что же ты делаешь!» – это ещё вовсе не слова, а что-то, пока ещё невыразимое, из чего потом, наверное, возникает мысль. Это я инстинктивно и одновременно с Володей внезапно торможу. Торможу не потому что он, сделав непредсказуемо резкий правый поворот, практически останавливается. Торможу потому что не могу обойти его слева – там в этот момент летят два неуправляемых лыжника-болида. 
На всё это – доли секунды. И только потом доходит очередь до произнесения звуков, до укоризненного вопля: «Ой-ой-ой! Что же ты делаешь! Я же тебя так и подшибить могу!». Но сказать это я не успеваю. Удар в голову, в бок, дыхание перехватило… Последнее, что ещё вижу – передо мной неотвратимо возникают цветные разводы Володькиного комбинезона. Столкновение уже неизбежно.
От удара в голову я даже сразу не сообразил, что в меня «въехал» третий «болид». Перед глазами что-то завертелось, но не круги и не искры… Что-то другое… Не могу вспомнить… 
Возможно, я на мгновение потерял сознание. Открываю глаза – лыжи мои неподалёку. Не уехали по склону… Ромейко уже на ногах, защёлкивает отстегнувшиеся крепления. Тот, третий, тоже рядом с нами свои лыжи и палки подбирает.
– Ну, знаешь! – напустился я на Володьку, с трудом выдавливая из себя слова. – С чего это тебе… приспичило… такой фортель… выкинуть!
– Всё в прядке, Всеволодович? Живы – здоровы?
– Вроде жив… – буркнул я. – Бок болит, и головой стукнулся…
– Шишка есть?
Я пощупал голову и не обнаружил: – Нет!
– Ну тогда я поехал! – и Ромейко покатил вниз.
Пока я защёлкивал свои крепления, уехал вниз и наш третий павший. Я даже не заметил, как он выглядел. Вроде бы средних лет и плотного телосложения. И куртка у него какая то неспортивная… Ну да бог с ним!
Спускаюсь к нижней станции канатки, а там девчата кучкуются: Нина, Наташа и Люба с Татьяной.
– Где Ромейко? – спрашиваю.
– Уехал наверх.
Я ещё несколько раз, по горячке, поднялся и съехал, а потом снял лыжи и стал дожидаться, пока наши неугомонные не пресытятся. По правде говоря, я немного беспокоился за Володю. В тот момент почему-то казалось, что это мы с ним так жёстко боднулись. Но на мой вопрос, когда мы наконец-то встретились, он только рассмеялся:
– О чём Вы, Всеволодович? Это Вы не со мной так сшиблись. У меня от Вас только в ягодице небольшая вмятина… 
– А ну-ка покажи! – вцепились в него наши женщины, но он сумел от них вырваться и улизнул к подъёмнику.
Мой ушибленный бок женщин совершенно не заинтересовал. Они сказали только, что разбираться с ним – это мое сугубо внутреннее дело, а вот Володю обязательно отрихтуют, если поймают. 
Через несколько часов, из-за наших смешливых дам, моя травма усугубилась настолько, что мне стало не до смеха. Но, обо всём по порядку:

В голове у меня вращались разные мысли:
Боль в боку всё усиливается. Может быть, завтра кататься после такого столкновения не смогу.
Люба пообещала дать мне мазь от ушибов. Хороший она человек!
Люба отказалась быть «общим завхозом». Вот вредина! Придётся самим закупать продукты и готовить ужин.

Люба отказалась быть завхозом, потому что сегодня утром, переехав из Польши в Словакию, наша бравая горнолыжная команда разделилась и разместилась в двух домиках.
Дружба-дружбой, но слова «Они» и «Мы» уже прозвучали. И это, несмотря на то, что домики рядом!
Под словом «Они» Люба подразумевала нас: Пометнёва, Ромейко, Платонова и меня. Может быть, это Люба на Пометнёва так обиделась. Всё, что она в Польше готовила, Пометнёв не ел. Но он же вегетарианец!
Мне, лично, в походных условиях, вегетарианцы очень нравятся. Они мне всегда мясо из своих мисок выковыривают…

После ужина я отправился к «Ним» за мазью. 
Сначала мне показалось, что я пришёл очень удачно. Бобылев с Шахом, укатавшись за день, уже легли почивать, а женщины ещё сидели в «кают-компании» вокруг бутылки сухого словацкого вина и мучились сомнениями – смогут ли они без мужской помощи извлечь пробку? Мой приход оказался очень кстати. Они дружно захлопотали и начали наперебой предлагать мне поесть.
– Спасибо! Я сыт! 
Возражения на них не действовали. Пока я, как хоккейный вратарь, отбивал тарелки то справа, то слева, Татьяна перегнулась через стол и прижала передо мной тарелку обеими руками. Ничего не поделаешь, пришлось развести руки. Свои собственные, конечно…
– Да сыт я, сыт! – говорю. Мы только что поужинали! 
– Вот как? И что же вы ели?
– Лапшу… с сосисками…
Они тут же выразительно переглянулись между собой, заулыбались, и вопросы посыпались, как из рога изобилия. Я не совсем понимал, почему они меня так пристрастно допрашивают, тем более, что им был известен весь наш предстоящий 4-х дневный рацион.
– А кто у вас этот… ужин готовил?
– Пометнёв.
– Ах, Пометнёв! – Интерес у них сразу утроился. Я уже и раньше замечал, что упоминание о Пометнёве действует на женщин, как валерианка на кошек. Загадочная личность: не ест, как все… Не пьёт. И даже чуть-чуть не пьёт! Но за стол всегда с решительным видом садится. Свечи зачем-то в магазине покупал… Женщинам всё интересно знать!
– А как он лапшу варил? Вместе с сосисками? 
Я чувствовал, что мне задаются провокационные вопросы, но ничего не мог поделать…
Они же вокруг меня так хлопочут… Вино наливают, жареного цыплёнка придвигают, салатик подкладывают…
– А кастрюльку он у Наташи брал?
– Нет, в то время Наташа сама что-то на двоих готовила.
– Так в чём же Пометнёв лапшу варил? У вас ведь из посуды – только чашки и блюдечки…
– Неправда! Ещё и тарелочки есть! И не лапша это была, а вермишель быстрого приготовления!
Они засмеялись: – Знаем, знаем! Видели! А дальше что?
Меня тоже разбирал смех. Но мне смеяться было никак нельзя – возникала острая боль в боку. Я не знал, что им ответить, потому что любое слово тут же превращалось в компромат.

Наш ужин готовился у меня на глазах. Сначала Пометнёв долго и внимательно вычитывал инструкции на брикетах, потому что брикеты были разными. Написано там было по-словацки, но то, что пишут братья-славяне, понять можно… Я думал, что это у него профессиональный интерес: как-никак, человек чуть ли не полгорода продуктами питания снабжает… Потом он разложил брикеты по тарелочкам, облил их из чайника и накрыл блюдечками. Тарелочки были плоскими, брикеты – толстыми, а блюдечки смотрелись как крыши на домиках.
Пометнёв излучал оптимизм, но я начал подозревать, что он что-то не так делает. 
Как это ни странно, но мне самому до сих пор ни разу не доводилось связываться с вермишелью быстрого приготовления. Все макаронные изделия всегда обычным дедовским способом готовил. 15 минут – и полный порядок! Никогда никто претензий ко мне не имел. 
К Пометнёву, видимо, тоже никто не имел… Похоже, что он это блюдо впервые делал. Но уверенность-то какая!

Так что же мне отвечать женщинам? Чувствую, что если отвечу – засмеюсь. А смеяться-то – больно-больно! Молчу, как партизан на допросе. Напротив меня сидят Татьяна с Любой и глазами своими во мне дырки просверливают. Слева Нина за рукав требовательно дёргает… А изнутри собственный смех подталкивает. Рот мой самопроизвольно раскрывается:
– Он… он… кипятком ошпарил! 
Так и есть! Смех вырвался, будь он неладен! Вздохнуть-то толком не могу… Я же тогда ещё не знал, что у меня ребро сломано.
– Ой, девочки! Ой, не надо! – я зажмурил глаза и схватился руками за больной бок, выжидая, когда у них прекратится смех, а у меня – смеховые спазмы.
Допрос продолжался:
– И как же вы ели? Вкусно было?
– Ну… Неудобно было... Понимаете, эта вермишель… уло-жена… (Ой, девочки! Ой, не смейтесь!...) …в брикеты такими дли-и-и-нными … (Ой, хватит!)…пружинками…
Из них брызнул хохот, из меня – слёзы. 
Хохот намного заразнее смеха.
– Ой,  девоньки!  Ой,  не  надо!  Мне  больно!  Бо-о-льно! Прекратите!..
Куда там! Разве они понимают! Эту лавину уже не остановить. А тут ещё сверху, как назло, по деревянной лестнице кубарем скатилась Нонка, чтобы тоже хохотать. Рот – до ушей!
Я на неё вызверился: – А ты-то чего смеёшься? Не знаешь ведь, в чём дело!
– А мне всё равно. Только мне тоже хочется!.. А отчего вы смеётесь?
А женщины больше хохотать не могут… Стонут…
Я вдруг понял, что уже не они мучают меня, а наоборот. Ну что ж, зубы стисну, всё стерплю, но за свои муки рассчитаюсь… И продолжаю:
– Та-а-кими дли-и-и-нными… пружинками, что можно от нашего дома до вашего…
От смеха трясёт, слёзы капают…
Хозяйственная Татьяна от меня цыплёнка отодвинула, чтобы я его не замочил, а теперь сама над ним плачет. Нина пополам согнулась, голову на стол положила и конвульсивно вздрагивает. Дошли… Но мне их ничуть не жалко.
И дальше сквозь смех рассказываю, хватаясь то за бок, то за глаза: – Только эти спиральки такие скользкие… С вилки соскальзывают… (Ой, не смейтесь!..) и сырой сосиской их никак не прижмёшь… пстрикают… хлебом надо!

Через несколько минут Люба, которой смеяться было уже совсем нечем, сухо спросила: – А Ромейко тоже так ел?
– Это сложный вопрос, – пытаясь унять боль, сказал я. – Как он ел, я не видел, потому что был своей порцией занят, но этот хитрец съел быстрее нас. Подозреваю, что не на вилку наматывал, а просто от брикета откусывал. Ты лучше у него сама спроси…
От рецидива смеха боль у меня стала невыносимой. Теперь уже однозначно стало ясно, что кататься я завтра не смогу. И зачем я только к ним пошёл!

Ах, да!.. За мазью…


***