Белая Хризантема

White chryzanthemum
(Белая хризантема)

Эта музыка будет вечной…
«Наутилус Помпилиус»

«Твои пальцы порхают по клавиатуре, как дивные, легкие стрекозы над поверхностью летнего озера. От их прикосновений, как круги на воде, разбегаются волны чарующей мелодии. Я сижу в зале, переполненном народом, затаившим дыхание, и по моим щекам стекают слезы. Это наше последнее свидание, хотя ты никогда не узнаешь о нем. Это даже нельзя назвать свиданием. Просто я прихожу на твои концерты, сидя в зале, пожираю глазами тебя, ловлю каждое твое движение и мысленно беседую с тобой. Но…Я больше не смогу этого делать. Сегодня утром врачи поставили мне окончательный диагноз, словно подписали смертный приговор, который не подлежит обжалованию. Три недели. Столько мне осталось жить. Но завтра ты уезжаешь в мировое турне, ты будешь играть в лучших концертных залах Европы, Америки, России, Австралии, а я буду умирать на больничной койке. Хрипя от боли или плавая в дурманном забытьи морфия. Но я не хочу расставаться с тобой. Знаешь, я никогда не верил в Бога, а потому понятие греха самоубийства для меня ничего не значит. Но я верю в бессмертную душу. Я умру, и последую за тобой по всему миру, чтобы хранить и оберегать.
В лучах софитов твои волосы светятся золотым нимбом, вспыхивая от каждого движения. Я знаю, что во время исполнения ты прикрываешь глаза, отрешаясь от окружающего мира, знаю, что они серые, но могут быть и голубыми, и зелеными. Я знаю о тебе все, что возможно, а ты не знаешь даже моего имени. Но это не обидно, наоборот, так проще и мне, и тебе, Роман.
Завершающий аккорд твои пальцы обрушили с такой силой, что мне показалось, что я умираю. Этот аккорд поставил точку в моей жизни. Я хотел бы, чтобы ты знал: я всю жизнь любил тебя, с того первого мгновения встречи в детской музыкальной школе, когда я вошел в зал, где велось прослушивание, и услышал, как ты играешь. И понял, что никогда не достигну твоего уровня, никогда не сравнюсь с тобой, а потому не стоит и пытаться. Я не любил быть вторым. И я, семилетний мальчик, развернулся и ушел, чтобы остаться с тобой навсегда. Я стал первым в ином начинании, мои романы по праву занимают первые места на книжных выставках всего мира, переведены на многие языки, по ним снимаются фильмы и ставятся театральные постановки. Но я пристально следил за развитием твоего таланта, приходил на все твои концерты: сначала – школьные, потом – в консерватории, теперь – в разных городах страны. Я следую за тобой повсюду, и после каждого концерта я присылаю тебе скромный букет хризантем. Я знаю, что белые хризантемы – твои любимые цветы. Но сегодня это будет последний букет. Не знаю, заметишь ли в ворохе подаренных цветов отсутствие моего дара, когда меня не станет?
Я встаю и, вручив тебе букет, выхожу из зала, слегка покачиваясь от слабости. За четыре года, которые меня грызет моя болезнь, я привык к боли, но эта слабость – хуже нее. Сегодня я думал, что не смогу дойти до концертного зала. Ты стоишь у края сцены и принимаешь заслуженные рукоплескания зала, пышные букеты, поздравления. Мои хризантемы затерялись среди роз и лилий. Прощай.»
Пианист стоял, не слыша грома оваций, не видя в зале ничего, кроме этого тонкого силуэта. Нет, напрасно его тайный поклонник думал, что его кумир не замечает его знаков внимания. Двадцать три года, изо дня в день, на каждом концерте, неизменный букетик белых хризантем, и этот взгляд, не умоляющий об ответном внимании, но дарящий восторг соучастия музыке и уверенную поддержку, словно свет в конце тьмы. Он привык  видеть этого молодого мужчину на неизменном пятом ряду, строго посредине ряда. Его отсутствие выделялось, как ошибка в нотном тексте, как фальшивая нота для идеального слуха. Такое было лишь однажды, но запомнилось навсегда.
Теперь, заметив, как худ и бледен его тайный почитатель, пианист встревожился. А увидев, как неуверенно и медленно он идет, совсем уверился в том, что случилась беда. Но он не успел уйти со сцены, не успел остановить и расспросить его. Когда поклонники отпустили его, парень уже исчез. На заключительный концерт на следующий день он не появился. До самолета оставалось еще пять часов, вещи были сложены, а неясная тревога грызла сердце, становясь все сильнее, и пианист не выдержал. Зная, что, возможно, совершает глупость, он отправился к администрации театра, где выступал весь последний месяц. Для того, чтобы забронировать место на месяц вперед на все концерты, его поклонник должен был предъявить документ, удостоверяющий личность. Так музыкант надеялся его отыскать.
Интуиция не подвела его. Всего через два часа поисков и множество задействованных связей, музыкант знал имя и адрес того, кто был его неизменным почитателем в течении двух десятилетий. Узнал он и то, что этот еще совсем молодой человек – ведь тридцать лет – не возраст – неизлечимо болен и знаменит не менее самого пианиста. Но если сам он выступал под собственным именем, то его поклонник писал под псевдонимом, известным на весь мир. С колотящимся от волнения сердцем музыкант подходил к двери его номера и стучал в нее. Но ему никто не открыл. За дверью стояла тревожная тишина.
«Я выпил сладковатую жидкость, слегка опалесцирующую на свету, и едва не уронил стакан. Что ж, яд подействует через час, надо все приготовить. Записку и дневник я положил на стол, полиция быстро их отыщет. Все мои вещи собраны и уложены в чемодан, рукопись моего последнего романа, как раз оконченного три дня назад, я отослал по почте редактору вместе с письмом. Завещание, заверенное у нотариуса, я положу рядом с запиской. Все, чем я владею, а это немалый счет в банке и дома в трех европейских столицах, я оставляю тебе. У меня никого не осталось, я не был женат и не имею детей, а у тебя еще есть время, тебе они понадобятся.
Меня шатает от слабости, боль все сильнее грызет мои внутренности. Ручка выпадает из непослушных пальцев, так трудно писать. Нет, я не хочу, чтобы ты узнал о моей любви. Не стоит. Я никогда ничего не хотел от тебя, я просто любил. Я упивался твоей музыкой, я дышал одним воздухом с тобой, и этого было достаточно. Смерть даст мне крылья и возможность следовать за тобой, где бы ты ни был. Я в это верю.
Осталось всего полчаса. Кто-то стучит в дверь, но нет сил открыть, даже крикнуть, чтобы ушли и оставили меня в покое. Я с трудом дополз до кровати, продолжаю писать уже лежа. На столике у окна в вазе стоит тот букет, что предназначался тебе на сегодняшнем концерте. Прости, но я уже не вручу его. Нет сил, я больше не могу писать. Прощай, Роман.»
Музыкант, стоя за дверью, ощутил вдруг такую тоску и боль, что без раздумий вышиб хлипкую преграду плечом. Просторная светлая комната была такой же, как и в сотнях отелей, где ему довелось побывать за годы своих гастролей. Дверь во вторую комнату была открыта настежь, и он услышал тяжелое, хрипящее и всхлипывающее дыхание. Роман вошел и сразу увидел букет белых хризантем. В свете заходящего солнца цветы казались облитыми кровью. А потом он увидел и его.
Бледный до синевы, он  лежал так неподвижно, что если бы не это тяжелое дыхание, можно было бы подумать, что мужчина мертв. Впрочем, судя по его виду, до этого было недалеко. Роман сорвал телефонную трубку и вызвал скорую. А потом подошел к постели и осторожно потряс мужчину за плечо.
- Марк! Марк, откройте глаза!
Услышав голос пианиста, тот распахнул глаза. В них сквозь боль светилось такое изумление, что против воли Роман улыбнулся.
-Ты…я брежу…Как ты…нашел…меня?.. – Хрип был еле различим, и музыканту пришлось встать на колени, чтобы услышать. – Уходи, прошу…Я скоро умру. Я не хочу…чтобы ты видел…
- Успокойтесь, Марк, я вызвал скорую, вам помогут.
Марк тихонько покачал головой, закрывая глаза.
-Они не помогут. – голос его слегка окреп, - Я не хотел, чтобы ты знал обо мне. Я болен. Мне оставалось три недели. Я не хотел долго умирать. Я выпил яд…Еще десять минут, и меня не станет. Прости, я не хотел, чтобы ты знал. – он замолчал, и так долго не мог вдохнуть, что Роману показалось, что он уже умер. Он схватил холодные, тонкие ладони Марка в свои, и почувствовал, как слегка сжались его пальцы в ответном пожатии. Слезы застили ему глаза, катились по щекам. Нужно было что-то сказать, что-то делать, но он не двигался с места. Неожиданно даже для себя, пианист заговорил:
- Марк, не умирай, пожалуйста! Ты не прав, я знал о тебе. Неужели ты думал, что двадцать лет я не замечал тебя на каждом моем концерте, не видел моих любимых цветов? Я привык видеть твой ободряющий взгляд, он помогал мне сосредоточиться. Я играл ради тебя. – теперь он понимал, что так оно и было. Каждое сказанное слово было правдой, единственно возможной и неоспоримой. – Я хочу, чтобы ты был со мной, я не хочу, чтобы ты умирал!
Слабая улыбка, исказившая бледные губы мужчины, была такой ласковой, как улыбка матери, утешающей плачущего малыша. Он открыл глаза, уже затянутые поволокой смерти, и прошептал:
- Не плачь…Я…всегда…буду с тобой. Я стану твоим…ангелом…хранителем…
Пальцы дрогнули и замерли, в звенящей тишине более не слышно было дыхания. Остановившиеся глаза смотрели сквозь Романа, за грань бытия. Лишь улыбка осталась обещанием и утешением. Пианист всхлипнул и вдруг зарыдал, тяжело и горько. Его мир, казавшийся незыблемым и уютным, рушился и возрождался уже совсем иным. В нем больше не будет внимательного и спокойно-восторженного взгляда карих глаз, чуть неуверенных рук, протягивающих букет белых хризантем. Только теряя, понимаешь, что потерял.
Прошло несколько лет. Слава Романа гремела на весь музыкальный мир. Он объездил его с гастролями много раз, и репортеры начали замечать одну странность. На каждом концерте музыкант просил забронировать для него место в самой середине пятого ряда, и всегда оно оставалось пустым. Впрочем, не совсем пустым. Перед концертом Роман всегда клал на него скромный букетик белых хризантем. И еще: три покушения на жизнь пианиста провалились. Все исполнители были задержаны, и все они говорили одно и то же: им помешал неизвестный мужчина с белой хризантемой в руке.

30 сентября 2008г.