Памяти Анны Ивановны. К дню Победы

                Апрель, 2012 год               
         
            Я держу в руках небольшой розовый прямоугольник плотного картона с наклеенной в углу фотографией и печатью, удостоверяющей, что Грибкова Анна Ивановна проживает по адресу: г. Чкаловск, Дом отдыха, дом 1, кв. 2. «Документ» этот в 90-е годы предъявлялся при получении продуктового пайка, при получении гуманитарной помощи, при проезде через КПП на плотине Кайраккумской ГЭС.
 
            Этот розовый прямоугольник, неведомо как попавший ко мне и каким-то чудом сохранившийся, да пара черно-белых любительских фотографий, с которых мне весело улыбается большеглазая женщина с абсолютно белоснежными волосами — вот и все, что осталось у меня в память об Анне Ивановне. Судьба этой  сильной женщины была удивительной, и могла бы показаться неправдоподобной, если бы не повторяла в точности судьбу страны, в которой ей довелось родиться и жить.

            Я знала ее тридцать пять лет, слышала от родителей о том, что ей пришлось пережить, но считала неудобным расспрашивать ее, а сама она мало рассказывала о себе - возможно, не хотела бередить душу, возможно, просто жизнь научила быть сдержанной. Лишь однажды, когда она гостила у нас, мы вдруг разговорились и проговорили целую ночь. Анна Ивановна ни на что не жаловалась, не обижалась, она просто рассказывала о себе, словно предчувствуя свой скорый уход и страшась не смерти, но забвения, хотела запомниться такой, какой была на самом деле.

            Двенадцать лет прошло после ее смерти, и все эти годы я думаю о том, что уже не осталось никого, кто любил ее, знал ее историю, кто помнил бы о ней, кроме меня. Я понимаю, что уйду я – и память об этом мужественном человеке просто исчезнет, а это будет неправильно, несправедливо. Она словно завещала мне сохранить память о себе, а я передаю ее завещание вам, чтобы помнили.   

                ПАМЯТИ АННЫ ИВАНОВНЫ.

            Она проснулась оттого, что стало трудно дышать. Пришлось выбраться из постели и принять лекарство. Завернувшись поплотнее в одеяло, женщина присела у окна, чтобы переждать приступ.

            Уже почти месяц, как наступил 2000 год. Говорят, это еще не начало 21 века, а всего лишь конец 20-го. Думала ли она, что доживет до 2000 года? В детстве о таком вообще не думается, на  войне они мечтали дожить до Победы, в лагере - до конца срока. После лагеря она уже не  загадывала так далеко, просто жила.

            Коснувшись рукой батареи, ощутила тепло. Значит, в доме отдыха опять проходит какой-нибудь семинар, поэтому работает котельная и электричество не отключили. В городе давно забыли и про отопление, и про горячую воду, а здесь иногда случались такие приятные моменты. Она не очень стремилась перебраться в город. Здесь, при доме отдыха на берегу Кайраккумского водохранилища, дышать ей было легче, было тихо и спокойно. Только вот добираться сюда стало тяжело. Летом еще ходят автобусы,  а зимой автобус доезжает только до плотины, и дальше пешком, потому что «нерентабельно». Даже здоровым и молодым тяжело, а ей и совсем не дойти. С возрастом приходится рассчитывать каждый шаг, каждое дополнительное движение, не то, что в детстве.

            Вспомнив детство, она легко засмеялась, такими счастливыми и безоблачными были ее детские годы. Аннушка была последним и совершенно не ожидаемым ребенком, родившимся у достаточно немолодых родителей. Старшие братья-сестры были уже взрослыми, многие имели свои семьи, поэтому малышку воспринимали как игрушку, баловали, обязанностями не загружали. Крепкая, шустрая девочка жила вольной птахой - надоело у родителей, собралась и пошла в гости к сестре в соседнюю деревню, расстояний тогда словно не замечала, да и не уставала почти, все пешком да бегом. Жаль, что детство так быстро проходит.

            Несмотря на то, что ее баловали, Анна выросла девочкой самостоятельной и разумной. Мечтала стать доктором, но понимала, что старые родители помочь ей не смогут, поэтому решила сначала выучиться на медсестру, а уже потом поступать в институт. Так она попала в фельдшерско-акушерскую школу в Дзержинске. Училась легко, у нее была хорошая память, крепкие нервы, уверенная рука, педагоги ее хвалили и прочили ей светлое медицинское будущее. Она и не сомневалась - в советской стране все дороги, все пути открыты. Будущее могло быть только радостным и светлым.

            Здесь, в Дзержинске, Анна встретила свою первую любовь, капитана Ивана Романенко, от этой любви у них родился замечательный мальчик, назвали его Сережей. Иван помогал любимой как мог, но служба не оставляла времени на домашние дела, так что основная нагрузка легла на плечи Анны.  Она справлялась - успевала и за ребенком присмотреть, и акушерскую школу закончила, стала работать медсестрой, потом подала документы в Севастопольский медицинский институт.   

            Родители ее к тому времени уже умерли, и после их смерти связь с родными как-то почти прервалась - у всех свои семьи, свои заботы. Ее это не очень беспокоило, думала, вот  все образуется, подрастет Сережа, поедут они в гости в родные края, всех навестят, ведь вся жизнь впереди. Только с Марией, старшей сестрой, как дружили с самого детства, так и продолжали дружить. Марию судьба забросила в Среднюю Азию, она жила в Ленинабаде и в каждом письме звала  сестренку к себе.

            Анна в институт поступила, но учиться и работать, да еще с маленьким ребенком, оказалось слишком сложно. На семейном совете решили отправить уже подросшего Сережу к родителям Ивана - у родителей был очень симпатичный домик в небольшом украинском городке. Думали, пусть побудет пока внук у бабушки с дедушкой, а тем временем они решат, что дальше делать. Разве могло ей тогда даже в голову прийти, что сына она уже больше никогда не увидит.

            Началась война, ее сразу призвали ее на фронт, навестить Сережу не удалось.

            Помотала ее фронтовая судьба по эвакогоспиталям, медсанбатам, санпоездам, побывала под обстрелами, бомбежками, насмотрелась на кровь и смерть. 

            Вспомнилось, как попали они, три молоденькие медсестры, в Сталинград.

            Подают документы пожилому, уставшему майору, а он им  говорит: «Девочки, зачем же вы сюда приехали? Здесь такое вот-вот начнется, вы ж погибнете все».

            Они растерялись даже: «Нас направили».

            И ведь как-то ухитрился он их оттуда отослать, нашел какую-то причину. Слушали они потом сводки о Сталинградской битве и понимали, что этот майор, имени которого они даже не запомнили,  спас их, уберег от смерти.

            Сколько раз на  войне смерть почти касалась ее, смотрела в глаза. Однажды пришлось перевозить раненых на повозках, как вдруг налетели немецкие самолеты. Укрыться негде, только небольшой редкий лесок неподалеку, туда и погнали лошадей. Ее повозка перевернулась, она оказалась придавлена этой повозкой, не то, чтобы вылезти, пошевелиться невозможно. Так и лежала на спине, глядя сквозь редкие ветви деревьев в голубое безоблачное небо, откуда на них с жутким воем летели бомбы. Было очень страшно, но она не смогла даже заставить себя закрыть глаза, просто лежала и ждала, что очередной снаряд разорвет ее на куски. Ее контузило тогда, а пережитый ужас запомнился навсегда. После этого Анна не боялась ничего и никогда, говорила, что ничего страшнее в жизни не бывает, а это она уже пережила.

           О том, что капитан Иван Романенко пал смертью храбрых в боях за Советскую Родину, она узнала в первые же месяцы войны. Подробностей ей не сообщили - хорошо, что вообще ответили на запрос, ведь зарегистрироваться они так и не успели. Про Сережу и родителей Ивана  ничего не было известно - маленький украинский городок был оккупирован немцами.

            Успела военфельдшер Анна Грибкова навоеваться и нахлебаться войны досыта, когда после очередной тяжелейшей контузии ей дали отпуск для долечивания, и поехала она в Среднюю Азию, к Марии, радуясь предоставленной передышке.

            Здесь, в Ленинабаде, ей предложили остаться работать при военкомате, и она, разумеется, согласилась. Работы было много, сильно уставала. Очень выматывали поездки, когда сопровождали поезда с новобранцами на переформирование в Новосибирск. Через казахстанские голые степи, в жару и в холод, по неделе и больше шли эшелоны с теплушками, заполненными призывниками - молодыми ребятами, многие из которых не только не говорили по-русски, но и вообще толком не понимали, куда и зачем их везут. И на весь поезд всего две девушки-медсестры, во время кратких остановок пробежки вдоль вагонов — проверка питания, проверка заболевших - не менее двух раз в день. На все прочие личные надобности только ночь, когда темно. Но это все же был не фронт, здесь почти не погибали, а ей обязательно надо было выжить, ради сына, о котором она думала постоянно.

            Украину уже освобождали, она слушала сводки и посылала запросы, письма, но полученный долгожданный ответ поняла не сразу. Вновь и вновь перечитывала сухие строчки, не понимая – какое подполье, какая казнь – ведь Сережа еще совсем маленький, ребенок. Подробности случившегося она узнала только после войны, когда сама поехала в маленький украинский городок.

            В оккупированном городе действовала подпольная организация. После очередной диверсии – взрыва в офицерской столовой - фашисты пообещали награду за любые сведения. Родители Ивана были тихими пожилыми людьми, к тому же с маленьким внуком на руках, даже представить невозможно, что они могли участвовать в подполье и проводить диверсии. Но у них был такой симпатичный домик с садом, который очень нравился одному из их соседей. Почему-то этот сосед решил, что может получить домик в награду, если проявит бдительность и преданность, и написал в комендатуру ложный донос, указав на семью Романенко, как на организаторов взрыва.
 
            Проверять донос никто не стал, озверевшие фашисты устроили показательную расправу. Согнали к дому народ, подъехали солдаты. Отец Ивана, увидев толпу людей, вышел на крыльцо, там его и расстреляли из автоматов, а мать с маленьким Сереженькой просто сожгли, вместе с домом, заживо.

            Но это все она узнала потом, а тогда, просто поняв, что сын и родители Ивана погибли, Анна  пошла в военкомат и потребовала отправить ее опять на фронт.

            Она воевала до Победы, дошла до Берлина, и еще год после окончания войны оставалась в Берлине в составе своей войсковой части. Ей не нравилось там находиться, раздражали глупые офицерские жены, целыми днями носившиеся по магазинам, закупая тряпье, раздражала вежливая до тошноты немка-хозяйка квартиры, встречавшая ее по утрам неизменным вопросом: «Кафе тринкен?» Не хотела она  «тринкать» немецкого кофе, не хотела закупать немецкое барахло в магазинах, ей хотелось вернуться к нормальной мирной жизни, очень хотелось увидеть Марию - единственного родного человека, оставшегося у нее на этой земле.
   
            После демобилизации младший лейтенант медицинской службы Грибкова Анна Ивановна вернулась в Ленинабад. Ей не было и 25 лет, но она ощущала себя такой повзрослевшей, задубевшей от войны, огрубевшей от всего пережитого, словно это она была старшей сестрой, а не плачущая от радости встречи Мария. Анна устроилась на работу  лаборантом тропической станции, постепенно привыкала к мирной жизни, словно оттаивая после войны, не столько под теплым азиатским солнцем, сколько от любви и такой трогательной заботы Марии. Со временем вышла замуж, жизнь вроде устраивалась вполне благополучно.

            Однажды по какой-то служебной надобности ей пришлось заехать в один из отрядов Ленинабадского лагеря для заключенных. Отряд находился как раз там, где сейчас город Чкаловск. Собственно, заключенные этот город и строили, а правильнее сказать - строили комбинат по переработке урана, а при нем город, который тогда еще назывался не Чкаловск, а Соцгород.

            Она не помнила цели поездки – то ли забор анализов, то ли осмотр заключенных, но здесь она неожиданно встретила заключенного Ивана Романенко, первую свою любовь, давно оплаканного ею как погибшего в самом начале войны.

            Иван успел предостерегающе взмахнуть рукой, это помогло ей опомниться, сдержаться,  не броситься к нему. Немного позже им  удалось все же поговорить, но таким недолгим и горьким получился их разговор. Выслушав ее черные вести, Иван рассказал о себе. История его была до боли обычной - ранение в бою, плен, лагерь немецкий, потом лагерь советский. Иван сказал, что нигде в его документах нет упоминания о ней (хорошо, что так и не успели зарегистрироваться), поэтому ей ничего не грозит.

            «Даже не думай пытаться вновь увидеться, в лагерь не смей приезжать,  забудь обо мне. Считай меня погибшим, как считала все эти годы. Мне ты ничем не поможешь, а навредить себе и родным можешь очень сильно», - убеждал он ее.

            Конечно, он был прав, Анна никому ничего не рассказала, сумев сохранить тайну от всех, даже от Марии,

            Семейная жизнь ее как-то не сложилась. Муж оказался большим любителем дамского пола, одиноких женщин вокруг было слишком много, а Анна прощать предательство не умела. На том и расстались, без лишних скандалов и слез. Не строя особых иллюзий, но и не ставя крест на своей личной жизни, она жила и работала, работала на совесть, потому что иначе не умела.
 
            В январе 1951 года ее вдруг арестовали, она и сейчас не  знает, за что. Характер у нее был очень жесткий и прямолинейный, язык резкий, хлесткий. Прогибаться и приспосабливаться она не умела и не хотела, правду-матку резала прямо в глаза, поэтому вполне могла нажить себе недоброжелателей. Для ареста в те годы достаточно было любого доноса.

            Но почему-то сейчас, через столько лет, после многих раздумий, чаще всего в памяти всплывает один, казалось бы, незначительный эпизод. Она возвращалась тогда из больницы, выписавшись после операции по удалению аппендицита. Шла пешком, естественно (какие автобусы в закрытой зоне), и на окраине города, проходя через поселок со странным названием Кансай, постучала в крайний дом попросить воды. Оказалось, в том доме гуляли свадьбу, выскочили гости во двор, пьяные и веселые, наливают вина, требуют выпить за счастье молодых.

            Попыталась она объяснить, что после операции, что нельзя ей спиртного, но все хмельные, не слушают, тут кто-то крикнул: «А за здоровье Сталина выпьешь?»

            Поддавшись общему настроению, бесшабашному веселью, она крикнула в ответ: «Да я за него всю войну отвоевала, обойдется он без этой рюмки».

            Это сейчас кажется ерундой, а тогда, если кто-то донес, за такие слова вполне могли посадить. Почему-то она считала, что именно за это и посадили.

            Следователь ничего ей особо  не объяснял - кричал, бумажками какими-то размахивал, требовал подписать.

            Да только не на ту напал, послала она эту крысу тыловую так, как умела посылать, и еще добавила: «Не пугай ты меня, я свой страх на войне оставила. А доносить и наговаривать ни на кого не собираюсь!»

            В лагере потом многие рассказывали, что арестованных сильно избивали, но ее следователь не бил. Анна брезгливо усмехнулась, вспомнив рожу этого следователя. Этот  «джентльмен» бить ее не стал, он  просто посадил ее в штрафную камеру, в такой бетонный пенал, в котором не то что лежать, а даже сидеть было невозможно, да и не на чем. Пол залит   водой, вместо двери - железная решетка. Так она и простояла много часов, по щиколотки в ледяной воде, вцепившись в железные прутья решетки, чтобы не упасть. Стояла и, чтобы не зарыдать, крыла на чем свет стоит и следователя, и все остальное, пока не потеряла сознание. Очнувшись в тюремном лазарете, Анна узнала, что потеряла ребенка, которого носила под сердцем, а тюремные эскулапы сделали все, чтобы уничтожить даже мечту иметь ребенка когда-то в будущем.

            «За деятельность по подрыву основ конституционного строя страны» ей вынесли приговор и направили отбывать заключение в Ленинабадский лагерь (Ленлаг).

            Позже, когда в стране позакрывали все лагеря, закрыли и Ленлаг, а территорию отдали, кажется, Ленинабадскому шелкокомбинату. Впрочем, она могла ошибаться, там почти рядом консервный комбинат, с таким же забором. Когда она бывала в Ленинабаде, она часто смотрела на эти заборы и думала, что они остались от прежних времен, только убрали колючую проволоку да побелили-покрасили, даже бараки многие сохранились, и ворота те же.

            Сюда, к этим воротам, приходили люди с узелками, пакетами, свертками и стояли весь день в надежде узнать что-то о своих близких, а если повезет - передать посылку. В этих многочасовых очередях стояла и ее Мария. Анне даже удалось однажды увидеть ее (было у них тайное место в лагере, откуда видны были ворота). Да она и без этого знала, что, пока она сидит здесь, Мария будет приходить к лагерю, ждать и плакать, надрывая свое совсем слабое сердце, пока оно совсем не остановится. Или пока ее собственное сердце не разорвется от тревоги за сестру.

            И тогда Анна решила добиваться перевода в другой лагерь. Все говорили ей, что она ненормальная, что условия в Ленлаге не самые тяжелые по сравнению с другими лагерями системы. Но она упорно добивалась перевода, понимая, что это единственная возможность хоть как-то помочь сестре, уберечь ее. Анну все же перевели в другой лагерь, почти в Сибирь, во всяком случае, в такую же холодищу.

            Про войну она старалась вспоминать как можно реже, а уж про лагерь вспоминать себе, по понятным причинам, просто запретила. Только ведь не вспоминать – не значит забыть. Разве такое забудется!

            Вот идет по проходу барака авторитетная уголовница (политические ведь сидели вместе с уголовниками), подходит к Анне и говорит, тыча в нее пальцем: «Моя будешь сегодня, краля!»

            Анна грязи такой не терпела, поддаваться не собиралась, подумала: «Вот и настал твой последний и решительный бой, Анна, готовься».

            А вечером подходит к ней эта же уголовница и неожиданно спрашивает: «Это правда, что о тебе болтают – про мужа, про ребенка, про войну?»

            Оказалось, что кому-то из блатных в бараке стала известна ее история, и матерая уголовница была этой историей так растрогана, что не только отстала от нее со своими притязаниями, но и заявила о своем покровительстве.

            Вот так бывает! Пожалела ее эта заключенная, чисто по-бабьи пожалела. Сама Анна  такой роскоши, как жалость к себе, позволить не могла. Знала по опыту - как только позволишь прорваться жалости - все, конец, такое отчаяние захлестнет, такая тоска, что будешь выть и землю грызть, и не выжить тогда. А ей ведь было всего 30 лет, она и жизни-то  толком не видела.

            Был в ее лагерной жизни еще один очень странный эпизод. Ее в тот день вывезли из лагеря и очень долго везли куда-то в  закрытой машине, в конце пути еще и глаза завязали. Так, с завязанными глазами, и вывели из машины, привели в какую-то комнату, развязали глаза, приказали ждать и оставили одну.

            Она осмотрелась - помещение было абсолютно закрытым, без окон. Во время войны ей пришлось служить в составе авиационной части, поэтому по доносившимся снаружи звукам она поняла, что находится на небольшом каком-то аэродроме. Стараясь ни о чем не думать, присела у стола и, по выработавшейся лагерной привычке, задремала. Неожиданное появление в комнате Ивана она вначале восприняла как продолжение сна,  но Иван оказался самый что ни на есть живой, настоящий, только говорил о чем-то невероятном.

            «Нас, нескольких заключенных, пригласили принять участие в одном научном эксперименте. Эксперимент секретный, поэтому я не могу тебе ничего о нем сказать, это очень важные испытания, только очень опасные, мы можем все погибнуть. Но если все пройдет успешно, то будет все – амнистия, свобода, работа, так нам обещают. Все очень серьезно, Аннушка, я указал тебя на этот раз в анкете, как свою жену и поставил условие, чтобы нам разрешили свидание перед началом работ, вот почему мы здесь. Может быть, нам, наконец, повезет, и мы еще сможем пожить нормально, ты верь только!» - сбивчиво шептал ей Иван, оглядываясь на дверь.

             Она слушала, верила и не верила, временами теряя ощущение реальности происходящего. Но ведь вот он, рядом, и ведь ее везли в такую даль ради этой короткой встречи, а его вообще привезли на самолете. 

            Сейчас, когда так много о тех годах написано, она догадывается, что, скорее всего, взяли его в бериевскую «шарашку», которых много тогда открывалось в лагерях, ведь Иван Романенко был офицер, грамотный и хорошо образованный. Учитывая место, где он сидел (город при урановом комбинате), возможно, они  занимались атомной бомбой. Или, что тоже вполне возможно, работа была связана с космическими исследованиями, ведь встреча их произошла на аэродроме где-то в бескрайней степи.

            Но это сейчас она может что-то хотя бы предполагать, а тогда она поняла только, что появилась надежда, что все еще может измениться в их жизни.

            Потом ее с теми же предосторожностями вернули в лагерь, и потянулись долгие дни и месяцы ожиданий. Время проходило, ничего не менялось, не было никаких известий, ей стало казаться, что ничего не было, все привиделось, и она запретила себе думать об этой встрече, опасаясь за свою психику (не хватало еще сойти с ума).
 
            Из положенных по приговору 10 лет она отсидела почти 5,  ее освободили по амнистии после смерти Вождя. Но не сразу, а почти через 2 года - сначала выпустили уголовников, а уж потом политзаключенных, в последнюю очередь. Правда, после смерти Сталина сидеть стало легче, охрана лютовала не так сильно.

            В Ленинабад вернулась со справкой об освобождении, лишенная всех наград и званий, без жилья и надежды на будущее.

            На улице иногда ловила на себе недоуменные взгляды — такая молодая интересная женщина, но совсем седая. Когда-то в молодости имела она черные и такие густые волосы, что от тяжелых кос болела шея. За  годы войны ее шевелюра, уже коротко остриженная, изрядно поредела и поседела, видимо, от многих перенесенных контузий. После лагеря волосы ее стали совсем белыми. Так и звали ее  - «белая Анна», а таджики уже в 40 лет говорили: «Белая бабушка».

            У таджиков вообще странное представление о возрасте. Если поставить рядом двух человек - толстого и худого и спросить, кто из них старше, старшим обязательно назовут толстого (он же больше). Если больная, хромает - значит, бабушка. Если седая - конечно, бабушка, независимо от возраста. Да она и не обижалась и не расстраивалась по этому поводу, не до того было - на работу нормальную не брали, приходилось перебиваться случайными заработками, постоянно не хватало денег. Мария помогала, как могла, но у нее уже была своя семья, подрастал сын, проблем хватало.
   
            Именно в эти дни та странная встреча с Иваном на далеком степном аэродроме получила неожиданно реальное подтверждение. Анну пригласили в «известную контору» (кажется, она уже называлась КГБ) и вручили денежный перевод на достаточно большую по тем временам сумму, отправитель не был указан. На все попытки выяснить, от  кого и за что, услышала в ответ безразличное: «Не хотите - не получайте».

            Она поняла, догадалась, что эти деньги - заработок Ивана на той самой его секретной работе. Значит, он погиб, а все его деньги переслали ей, ведь он указал ее в документах как свою жену. Разумеется, она получила эти деньги, и были они очень кстати, помогли им тогда с Марией выжить.
 
            Прошло еще сколько-то лет, на «судьбоносном пленуме ЦК КПСС» вскрыли и осудили ошибки, перегибы, признали незаконными аресты и лагеря. Извиняться, конечно, перед несправедливо осужденными, никто не собирался, но после обнародованных фактов стало меняться отношение к ним.

            Официальной реабилитации ждать пришлось еще несколько лет - постановление о реабилитации и о возвращении боевых званий и наград она получила только в 1990 году, но после съезда ее стали называть «Ветеран войны», стали выдавать талоны на медицинское обслуживание, на получение продуктов в столе заказов, на льготный проезд. К тому времени она уже получила, наконец, достойную работу, квартиру (здесь, в доме отдыха, где и сейчас живет).

            Ей очень нравилось, заходя в автобус, говорить в ответ на вопросительный взгляд кондуктора: «Извините, но за меня уже заплатил министр обороны».

            Возвращенное уважение словно вдохнуло в нее свежие жизненные силы, она стала разыскивать родственников, ездила в Кировскую область, где родилась, посылала запросы, но всех ее родных разбросала судьба во время войны и в послевоенные годы, и теперь, после стольких лет, отыскать следы оказалось невозможно.

            Словно специально дождавшись благополучных дней, навалились болезни – сказались возраст и пережитые невзгоды. После тяжелейшей болезни умерла Мария, не пережив жену и на полгода, умер муж Марии. Оба они перед смертью просили Анну не бросать их сына. Единственный сын Марии и Александра вырос совсем неблагополучным. То ли забаловали его, позднего и долгожданного, то ли просто оказался слабохарактерным и попал в дурную компанию, но с малолетства он вечно что-то вытворял, потом попал в тюрьму и попадал туда снова и снова, с небольшими перерывами.

            После смерти родителей племянник писал своей тете Ане, что твердо решил жить нормальной жизнью после освобождения. Возможно, он бы и смог исправиться – устроился на работу, даже семью попытался создать – если бы время было другое. Но по стране уже катилась перестройка, все разваливалось, останавливались заводы, люди оставались без работы. Все благие намерения рухнули, он стал пить, взялся за старое.

            Анна Ивановна старалась ему помочь, помогала искать работу, делила с ним последний жалкий кусок, прощала ему мелкие кражи из дома, терпела долго. Сорвалась лишь, когда обнаружила пропажу своих, только возвращенных, боевых наград. После случившегося скандала Анна Ивановна попала в больницу, а племянник ушел из дома и пропал.

           Она долго искала его, сама ходила по жутким притонам и подвалам, опрашивала бомжей, пока один из попрошаек не сказал ей, что похожий на фото человек бродяжничал и побирался вместе с ним возле мечети, потом заболел, попал в больницу и там умер, а похоронили его в общей могиле.

            Тем временем Великая Держава окончательно развалилась, пришлось решать проблему выживания. Сначала начались отъезды всех, кто имел хоть маленькую возможность устроиться в России. Началась массовая истерия с получением гражданства. Сунулась было и она к консулу. Увидев огромную очередь и узнав, что люди стоят здесь даже ночами, поняла, что этого препятствия ей не одолеть.

            Для собственного успокоения попробовала обратиться с вопросом к сотруднику консульства (вроде помощника или заместителя консула), проводившему беседу с пришедшими людьми. Лучше бы совсем не обращалась – нахамили, в душу наплевали, ушла ни с чем, расстроившись. Что ж поделаешь, если никто ее в России не ждал.
 
            Была у нее очень близкая подруга в Москве, но с развалом страны почта практически не работала, телефона и сейчас на территории дома отдыха не было, поэтому много лет уже как связь прервалась. Наверное, подруга уже умерла. Немногочисленных друзей и знакомых здесь осталось тоже мало — кто уехал, кто умер.
 
            Как она выживала все эти годы, ухитряясь не умереть с голоду на мизерную пенсию, она объяснить не могла даже себе. Правда, пришлось бросить курить, а курила она с самой молодости, уже лет 60. Строжайшая раскладка всех доходов и расходов заставила выбирать - либо хлеб, либо сигареты, и она предпочла хлеб. Сказано - сделано, так с прежних времен оставшаяся пачка «Лайки» и пылится на полке.
 
            Она невесело говорила по этому поводу: «Ни Гитлер, ни Сталин, ни Минздрав не могли меня заставить бросить курение, а вот Горбачев с Ельциным смогли».

            Очень выручала гуманитарная помощь, иногда ее давали даже дважды за год. Занималась этим какая-то немецкая благотворительная организация. Давали по 30 кг муки, растительное масло, иногда соль или сахар.

Встречаясь в очереди со знакомыми ветеранами, горько шутили: «Спасибо братьям по оружию - не дают с голоду подохнуть».

            Правда, в последние годы гуманитарку уже не присылали, но зато чуточку добавили пенсии. Из России помощи не было ни разу, не до соплеменников оказалось Великой Стране.

            На одежду денег не оставалось совсем, но здесь ее выручали умелые руки - перешивала, латала, перелицовывала и подгоняла все свои старые вещи, тщательно маскируя прорехи и потертости. Никогда ни прежде, ни сейчас она не позволяла себе распускаться. Всегда подтянутая, вещи отутюжены, белоснежная шевелюра аккуратно пострижена и причесана. Полупустая квартира, из которой давно вынесено и продано все, что можно, всегда чисто прибрана.
   
            В последнее время стали снова приглашать на празднования Дня Победы. Всех ветеранов распределили по участкам и «закрепили» за детскими садиками или школами. Ее, например, прикрепили к детскому садику. На день Победы ребятишки и воспитатели своими силами накрывали стол для чаепития, показывали ветеранам концерт, дарили небольшие подарки. Подарки были всегда очень практичные - мыло, зубная паста, шампунь, иногда даже какие-то продукты. Это было приятно, трогательно и полезно.
 
            Проблемы возникали, если заболеешь - на лекарства денег не оставалось, приходилось урезать продуктовые расходы, хотя иногда что-то перепадало из гуманитарных медицинских поставок.
 
            Однажды в подвале их дома прорвало трубу с горячей водой, в ее прихожей доски пола покорежило так сильно, что было опасно ходить по ним. Целый год она передвигалась по квартире как по минному полю, но недавно администрация дома отдыха все починила.

            Иногда соседи-таджики угощали пловом, или супом, когда отмечали свои какие-то праздники, иногда навещали знакомые, так и выживала.

            Прямо над ее квартирой много лет пустовала квартира ее бывшей приятельницы - соседки Ольги. Дочки забрали Ольгу в Россию, а ключи от квартиры оставили Анне Ивановне, присматривать. Наверное, около года тому назад к ней зашел таджик, продававший у них  на территории домашние лепешки. Он попросил сдать ему квартиру, чтобы не ездить каждый день в кишлак, где жила его семья. Анна Ивановна пустила его в пустовавшую квартиру соседки. Денег она с него не брала - жалела его четверых детей, а он в благодарность иногда приносил ей одну-две лепешки, подвозил в город за пенсией на своем стареньком автомобиле, попутно завозил на рынок за продуктами, в больницу, или навестить знакомых в городе. Она собиралась оставить ему свою квартиру после смерти, а он за это обещал ее похоронить.
      
            Темнота за окном стала светлеть - скоро утро. Женщина провела рукой по седой голове и с удивлением подумала, что спать совсем не хочется, и усталости не чувствует. А она ведь просидела у окна целую ночь, вспомнив всю свою такую долгую и такую короткую жизнь, вспомнив даже то, что много лет хранилось в душе под строжайшим запретом.

            Анна Ивановна подумала, что надо все-таки прилечь, а то проспит утром и переполошит соседей. У нее с соседями была договоренность - когда она чувствовала себя особенно плохо, она оставляла незапертой дверь, чтобы они могли зайти в квартиру, если ее долго не будет видно утром. Она совсем не боялась смерти, просто не хотелось лежать в закрытой квартире и разлагаться - она очень реально смотрела и на жизнь и на смерть. Ее жизнь многому ее научила.

            В последних числах января Анне Ивановне стало совсем плохо, квартирант-лепешечник отвез ее в больницу города Чкаловск, где вскоре она умерла в отделении реанимации.
    
 
            9 мая, в день Великой Памяти и Великой Скорби, я, как всегда, зажгу свечу в память об этой женщине с судьбой настолько удивительной, что могла бы показаться неправдоподобной, если бы не повторяла в точности судьбу Великой Страны, в которой ей довелось родиться и жить. Только умерла и похоронена эта женщина в маленькой республике из Ближнего Зарубежья, потому что в праве умереть гражданкой Великой Страны ей было отказано. Но ей, наверное, уже все равно...



                (Фото из интернета)