Император Каракалла

Золотой век Рима миновал, и наступил век железа и ржавчины
   (Кассий Дион, римский историк III века)


   …То будет повесть бесчеловечных
   и кровавых дел, случайных кар,
   негаданных убийств, смертей,
   в нужде подстроенных лукаво,
   коварных козней…
    (Шекспир)


       Император Септимий Север правил Римом четырнадцать лет, захватив пурпур после жестокой гражданской войны. Дунайские легионы выдвинули его своим ставленником, а чтобы придать своим притязаниям законное обоснование, Септимий Север объявил себя сыном императора Марка Аврелия, воспоминания о котором будили в римлянах лучшие чувства. То были благостные времена, II век, эпоха мира и процветания, время, когда все римское государство наслаждалось спокойствием, а императоры были добры, образованны и справедливы. Марк Аврелий был мудрецом, истинным философом на троне и в глазах всех подданных оставался средоточием всех добродетелей. Неудивительно, что после смуты народ ждал возвращения старых добрых времен. И вот, выразителем этих чаяний вознамерился стать победитель в междоусобице – Септимий Север.
       Однако, времена настали совсем другие. Век III совершенно не походил на век II, и ливиец Север, с его лагерными замашками и дурной африканской латынью, не имел никакого сходства с прекраснодушными императорами недавнего прошлого. Отпустить бороду и завить ее на манер Марка Аврелия, а также старательно копировать его хромающую походку, Септимий Север еще мог, но на этом сходство заканчивалось, хотя новый император всегда подчеркивал свое выдуманное родство с великим предшественником. Несмотря на очевидную нелепость этой легенды, римлянам очень скоро пришлось в нее поверить, ибо Север обладал нравом крутым, и никаких возражений не терпел. Заодно он взял себе и имя Пертинакса – одного из своих былых конкурентов, избранного во время смуты на престол римским сенатом, но убитого в борьбе за власть. Очевидно, что таким образом Септимий Север хотел завоевать симпатии сенаторов, но его дикое нутро вылезло наружу, едва он только въехал в Вечный город.
- Вот император, который полностью оправдывает свое имя, - иронично отозвался о новом правителе один из сенатских острословов, - Действительно Пертинакс , действительно Север. (1)
          Но император шуток не понимал, и велел казнить насмешника. Та же участь вскоре постигла за разные прегрешения и многих других. Да и не думал старый Север опираться на сенат, который к тому времени стал уже чисто декоративным органом. Военщина – вот была та новая сила, которой предстояло править бал в III столетии. Септимий Север быстро это уяснил. Его ведь и к власти привела армия. Уловив новые политические реалии, хитрый ливиец обеспечил себе долгое царствование. Так прошло четырнадцать лет. Но увы, и императоры смертны.

Часть1. Каракалла.

Провинция Британия, февраль 211г.

         Волей судьбы, Септимию Северу выпало окончить свои дни вдалеке от Рима и от родных мест, на далекой окраине империи, в туманной, холодной Британии, на войне. Три года шла эта война на самом краю света, среди болот и вересковых пустошей, в пустынном и диком краю. Пикты, скотты и каледонцы – дикари из земель, лежащих к северу от римского лимеса (2), ворвались в провинцию, преодолев укрепленную границу. Прибытие императора с войском позволило вытеснить варваров в их земли, но август задумал ответный поход, и он вызвал затруднения.

         На третий год войны император заболел. Ему было уже шестьдесят пять, а военные заботы и суровый климат подорвали его здоровье. Обострилась подагра, стали отниматься ноги, настолько, что Септимий Север приказывал носить себя на носилках в походах по британским лесам и горам. Наконец, не в силах больше выносить этих тягот, император покинул район боевых действий и переехал вместе со всем двором в Йорк. Однако, болезнь не отступала, и вот, чувствуя приближение конца, Септимий Север послал за своими сыновьями – Каракаллой и Гетой, бывших в то время при действующей армии.

         В промозглый февральский день, когда мелкая изморось туманом висела в воздухе, не давая видеть отдаленные предметы, сыновья августа прибыли в Йорк, одновременно, но порознь, каждый со своим эскортом. Император ожидал в центре города, в базилике, где он устроил свой штаб. Вокруг царила мрачная атмосфера ожидания грядущего несчастья. Угрюмые преторианцы, стоявшие на посту, кутаясь в свои красные плащи, молча пропустили царственных братьев внутрь. Ни салютов, ни приветствий, ничего. Большие двустворчатые деревянные двери с массивными бронзовыми петлями. В середине каждой створки — бронзовая волчья голова. В пасти — кольцо, играющее роль дверного молотка. Внутри базилики - темнота и тишина, словно в склепе.
- Жар и ничего не ест со вчерашнего дня, - начал, было, доклад лекарь-сириец, приставленный к императору.
               Каракалла жестом оборвал его, и махнул рукой, приказав убираться прочь. Лекарь
исчез. Братья вошли в комнату. С глухим стуком захлопнулась за ними дверь, и все снова стихло, как до их прихода.
        Там, наедине со своими отпрысками, Септимий Север огласил свою волю. Наследниками императорской власти становятся оба.
- Дружите между собой, обогащайте воинов, и можете не обращать внимания на всех остальных, - завещал сыновьям старый август.
          Огласив это, он покончил со всеми земными делами и просил оставить его одного. На второй день после этого, ранним утром, Септимий Север скончался. Говорили, что он пожелал взглянуть на собственную погребальную урну. Император посмотрел на нее и сказал со вздохом:
- Ты будешь хранить в себе того, кому тесен был весь мир!
          Смерть его была мирной, но завещание, данное им сыновьям, было забыто. Братья ненавидели один другого. Эта непонятная вражда тянулась еще с детских времен, потом продолжилась противостоянием в цирке, где Каракалла и Гета болели за разные партии колесниц. Теперь им предстояло совместно править римским государством, переступая через эту вражду. Конечно, об этом не могло быть и речи, ибо каждый мечтал властвовать единолично.
         Каракалла, старший из братьев, в детстве был мягким и добросердечным мальчиком, с открытой душой. Рассказывали, что он даже не мог присутствовать в цирке, когда там травили зверей или сражались гладиаторы. Однако, с годами его характер портился, делался все более угрюмым, нелюдимым и высокомерным. Все чаще Каракалла проявлял невыдержанность, грубость и жестокость. Гета был гораздо добрее и терпимее. Высокообразованный, с приятной наружностью, любезный со всеми, он был гораздо милее и народу, и аристократии, чем его полудикий, непредсказуемый брат. С другой стороны, Каракаллу поддерживала армия – солдаты видели в нем человека, близкого себе по духу. Соперничество было неминуемо, и оно не замедлило начаться. Уже в первые дни, сопровождая прах отца из Британии в Рим, братья-императоры ехали отдельно, а, встречаясь, беспрестанно ссорились и ругались между собой.            

Рате-Коританорум, провинция Британия, февраль 211г.

- Убирайтесь прочь! Здесь занято! – размахивал рукой низкорослый, с выдвинутой вперед челюстью, центурион-преторианец, чрезвычайно похожий на самого Каракаллу, - Ищите себе другой постой!
            На шее центуриона, поверх красных гвардейских одежд, болтался голубой платок. За своим начальником угрожающе маячили несколько солдат, с таким же опознавательным знаком. Конные преторианцы с зелеными платками, на которых и была обращена ругань, повернули коней и поскакали прочь. Каракалла со своим эскортом занял Рате-Коританорум (2) час назад, когда низкое зимнее солнце готовилось исчезнуть за горизонтом. Ворвавшись в пределы города чуть не вскачь, преторианцы Каракаллы заняли это место для себя, а припозднившемуся Гете и его свите теперь пришлось искать себе другой ночлег. Для того же, чтобы различать своих от чужих, Каракалла велел своим преторианцам надеть голубые платки, а эскорт брата надел зеленые. Так повелось раньше, что в цирке старший всегда болел за партию «голубых», а младший – за «зеленых».
         Местные жители, по большей части, прятались по домам, опасаясь попадаться на глаза. Император и его свита свалились на голову неожиданно, как варварский набег. О крутом нраве Каракаллы все были уже наслышаны, поэтому, больше всего желали, чтобы он как можно скорее проследовал дальше. Но тот решил по-другому.
         На следующий день преторианцы поехали по улицам города, вызывая жителей на площадь. Народ счел за благо повиноваться.
         На площади, являющейся средоточием местной жизни, близ храма и терм, уже была установлена трибуна. Люди стекались со всех сторон, трибуна стояла к ним лицом, и все могли видеть своего нового императора. Каракалла стоял на возвышении, в дорожном плаще вместо тоги, под которым угадывался панцирь, в вычурном шлеме невиданной формы. Сам император был низкого роста, с кривыми ногами и грубым, отталкивающим лицом. Низкий лоб, маленькие, глубоко посаженные глаза и свирепое выражение лица делали его похожим на какого-то безобразного и дикого зверя.
         Преторианцы в три ряда выстроились под трибуной, отгораживая императора от публики. Оружие они держали наготове, а глазами зыркали по толпе, словно стремясь отыскать кого-то, кто бы умышлял против августа дурное. Солдаты местного гарнизона, 1-ая когорта васконов, (3) в количестве пятисот человек, хорошо узнаваемые по розовым туникам и розовому с темно-зеленым рисунком на щитах, стояли на другом конце площади, за спиной зрителей – Каракалла боялся покушений и не хотел близкого соседства незнакомых вооруженных людей. Эти васконы, набранные в отдаленных краях северной Испании, среди сурового и малороманизированного населения, стояли тут гарнизоном недавно, и трудно было предугадать их настроения.
- Жители Рате-Коританорум! – обратился, наконец, к народу Каракалла, - Римские граждане, провинциалы, союзники, а также воины…
               Голос у императора был сиплый, словно простуженный. Говоря, Каракалла украдкой 
подглядывал в бумажку, думая, что делает это незаметно. Кое-кто в толпе с трудом сдерживал смешок.   
- Август Антонин Каракалла (4) оказывает вам честь, сообщая вам первыми о своем решении, которое он намерен осуществить.
              Каракалла имел привычку говорить о себе в третьем лице.
- Преодолев раздор и смуту, что, несомненно, будет сделано, встав во главе римского государства…
              Городской судья и казначей, два самых образованных человека в Рате-Коританорум, едва ли не единственные здесь природные римляне, не провинциалы, понимающе переглянулись. Стало ясно, куда клонит император, заговоривший о преодолении смуты в будущем времени.
- Намерен явить римскому народу превыскоую милость, - продолжал Каракалла, - Едва только власть августа Антонина распространится на все государство, весь народ будет уравнен в правах.
            Многие из слушателей стали озадаченно переглядываться.
- Отныне римское гражданство не станет привилегией. Я намерен сделать гражданами всех. Всех! - Каракалла оглядел собравшихся, желая понять их реакцию, - И всякий свободнорожденный, живущий в нашем государстве, будет гражданином по рождению, способным пользоваться всеми правами без изъятий.
        Городской казначей вопросительно скосился на судью. Тот, уловив его взгляд, вполголоса произнес:
- Всеми правами, а также всеми обязанностями, включая почетнейшую из них – по уплате налогов в фиск (5), уважаемый Констант!
                Император закончил речь и снова повел взглядом по толпе, ища отклика на свои
слова.
- Да здравствуют императоры августы.., - крикнул кто-то, но не закончил, осекшись, поняв, что прокричал не то, что надо.
- Да здравствует август (6) Антонин Каракалла! – раздалось сзади, из рядов солдат гарнизона, выстроенных позади толпы.
- Да здравствует! – нестройно, один за другим, подхватили остальные солдаты, а вслед за ними и горожане.
              Каракалла, на грубом лице которого мелькнула тень довольства, приветственно
махнул рукой слушателям, довольно неуклюже, и сошел с трибуны. Преторианцы, прикрыв со всех сторон, увели его с площади куда-то, так, что и горожане, знавшие в Рате-Коританоруме каждый закоулок, не поняли, куда он исчез. Приветственные крики не смолкали.   

         Входная дверь неожиданно и резко распахнулась. Два преторианца с обнаженными мечами стремительно вошли внутрь. Каракалла шел следом, за ним – еще двое солдат. Император сбросил с головы накидку, скрывавшую его лицо от посторонних.
- Этот! – выскочивший из-за спины августа Фест, его вольноотпущенник и соглядатай, указал пальцем на одного из сидевших за столом людей.
             Тот, на кого указали – человек лет тридцати, в военной одежде местного гарнизона,
но без панциря и оружия, медленно поднялся со скамьи. Каракалла подошел и снизу вверх (император был почти на голову ниже ростом) пристально посмотрел на него.
- Это он первым произнес здравицу в твою честь, повелитель, - угодливо пояснил Фест.
             Каракалла презрительно глянул на вольноотпущенника.
- Кто ты? Как твое имя? – спросил он у человека, на которого было указано.
- Я Юлий Ардуэннис из Флавиобриги (7), препозит 1-ой когорты васконов, август, - ответил тот.
- Васкон? Ты и гадать умеешь?
             Баски славились во всей империи, как превосходные гадатели, а о подверженности Каракаллы самым нелепым суевериям ходили легенды.
- Я воин, август.
- Воин? Хорошо. Я люблю воинов, - некрасивое лицо Каракаллы на миг осветилось улыбкой, - Ты теперь не препозит, а префект когорты, как там тебя, я не могу выговорить твое имя.
Префект когорты? – удивился баск, - Август благоволит мне?
И на, вот, - император вынул и протянул золотой перстень, знак достоинства всадника, - Носи на левой руке.
            Командиру когорты полагалось принадлежать к всадническому сословию. 
- У тебя ведь есть сын, васкон? – спросил Каракалла.
              Фест из-за спины императора подтверждающе закивал головой. Он уже успел
навести справки и сообщить все господину.
- Флавий, - развел руками Ардуэннис, - Но ему всего год от роду.
- И он будет префектом когорты, и будет служить мне, когда вырастет, - сказал император, - Вот мой подарок для твоего сына.
           Каракалла положил на стол перед новоявленным префектом золотой ауреус (8),
блестящий, свежеотчеканенный, с изображением богини Провиденции. Ардуэннис несмело перевернул монету. На другой стороне красовался сам Каракалла, уже с новым титулом «Британский величайший». Один, без брата. Баск молча поклонился.
- Жалую тебя по-императорски, - продолжал Каракалла, - Будешь получать сверх обычного жалования ежемесячно восемь чистых солдатских хлебов, двадцать лагерных солдатских хлебов, двадцать секстариев (9) столового вина, полпоросенка, двух петухов, пятнадцать фунтов свинины, двадцать фунтов говядины, один секстарий масла, секстарий соли. При поездках в пределах провинции будешь получать по золотому ауреусу и по пятьдесят медных денариев. Все будет отпускаться тебе через префекта провинциального казначейства.
- Благодарю моего императора за щедрость!

              Каракалла вдруг снова посуровел лицом, угрюмо насупился, затем сделал страже знак на выход и отправился восвояси.

         События развивались так, как и следовало ожидать. Прибыв в столицу, и вступив в императорские права, братья продолжили свою вражду. Императорский дворец на Палатинском холме превратился в змеиное жилище, в банку с пауками. Каракалла и Гета  разделили дворец на две части, и проживали там по отдельности, изуродовали убранство, забив все проходы досками и прочим подручным материалом. И думали все об одном - каждый стремился избавиться от конкурента. Они шли на самые немыслимые хитрости, пытались подослать наемных убийц, или отравить друг друга, договорившись с поварами или виночерпиями. Римское общество тоже раскололось на сторонников одного и другого соправителя. Гета был более популярен, в то время, как о его брате ходила дурная слава. Рассказывали даже, что Каракалла в Британии дважды пытался устроить покушения на жизнь отца. Старик Север, однако, умер своей смертью. Теперь предстояло устранить Гету.      

           В конце концов, Каракалле, всего спустя год после похорон отца, удалось осуществить задуманное. Он вызвал брата на нейтральную территорию, якобы для переговоров. Простодушный Гета откликнулся на приглашение. Каракалла же вытащил из-под полы кинжал, и убил его. После чего побежал прочь, громко крича о том, что только что избежал покушения. Своей страже из преторианцев он велел немедленно сопроводить его в преторианский лагерь, крича и причитая, что оставаться во дворце означает для него верную гибель. Оказавшись в лагере, Каракалла бросился на землю и, проливая слезы, стал давать обеты и возносить богам хвалу за свое спасение. Но, когда сбежались воины, чтобы узнать, что произошло, он немедленно пришел в себя и пообещал солдатам увеличить им жалованье в полтора раза, если они окажут ему поддержку. Услышав об этом, солдаты немедленно согласились, признали Гету врагом государства, а Каракаллу — законным и единоличным государем.
           Конечно, все догадались о том, что произошло на самом деле. Кто-то из приближенных единоличного теперь императора посоветовал ему, чтобы смягчить недовольство народа, обожествить покойного брата. Тот немедленно согласился.
- Пусть будет божественным, только бы не был живым, - изрек Каракалла.
           Но вскоре передумал, забрал свое решение назад, и даже все изображения покойного
брата велел уничтожить, а имя его соскоблить с надписей. За оправданием братоубийства император обратился к видному юристу Папиниану, надеясь найти у того понимание. Но нашел осуждение. Разочаровавшись в Папиниане, Каракалла отдал воинам приказ, и юриста немедленно обезглавили. Труп его тащили по улице, не сообразуясь с правилами приличия.
- Я защищался от него, как от врага, - император придумывал себе оправдание сам, без помощи ученых светил, - Это не только справедливо, но и естественно. Ведь и сам Ромул, основатель этого города, не стерпел от брата всего лишь насмешки. А ведь меня он хотел убить! 
         Каракалла явился в сенат, чтобы объяснить случившееся с его братом. Объяснял  путано, ерзая и волнуясь, и под конец, обвиняя Гету в покушении, кричал хрипло и нечленораздельно. Пуская слезы, он выражал на словах величайшее сожаление о случившемся, говорил, что вынужден был убить брата, спасая свою жизнь.
- Отцы сенаторы! Благодарите же богов за то, что они оставили в живых хотя бы одного императора! Пора прекратить раздор между нами и впредь жить без злобы! - почти кричал Каракалла. 
- Глядите, какой прекрасный актер этот лжец, даже слезы на глазах, - вполголоса обращаясь к соседям, заметил сенатор Цилон, бывший префект Рима и двухкратный консул.
         Кто-то сзади подозрительно покосился на него. Шпионы и доносчики были в Риме  повсюду еще со времен Септимия Севера. Каракалла закончил свою речь, встал с трона и торопливо пошел к двери. Уже ухватившись за ручку, он вдруг обернулся к сенаторам, словно вспомнив что-то важное.
- Ах, чуть не забыл, надо же вам сказать еще об одном, чтобы весь мир радовался. Знайте же, я постановил принять решение, чтобы на родину вернулись все изгнанники, независимо от того, когда и по какой причине они были изгнаны.

         Однако, долго лицемерить Каракалла не смог. Вскоре после убийства Геты повсюду прошли массовые казни его сторонников. Все римское государство захлестнула волна невиданного террора. Север, чью жестокость многие ранее порицали, теперь вспоминался как добрый и незлобивый правитель. Свирепости Каракаллы не было предела. Вырезали не только множество знатных и богатых людей. Уничтожили всю прислугу Геты и его ближайших сподвижников, и вообще всех, кто его хоть немного знал, либо развлекал покойного на досуге. Даже поваров, атлетов, спальников и танцовщиц безжалостно перебили. Убивали в основном по ночам, и каждая ночь погружала Рим в страх, ибо подвергнуться страшной участи мог любой, достаточно было лишь малейшего подозрения или чьего-либо доноса. Трупы убитых сваливали на телеги и вывозили за город, где, сложив в кучу, сжигали или вовсе бросали просто так.
         Каракалла велел убить и своего двоюродного брата Афра. Тот, от страха перед убийцами, выпрыгнул вниз из окна дома и со сломанной ногой укрылся у своей жены, но был схвачен и убит с насмешками.
          Другого дальнего родственника — Цецилия Эмилиана, который был наместником Бетики (10), не спасла и удаленность от Рима. Каракалла отправил письмом приказ убить его начальнику гарнизона в Гадесе (11), что и было исполнено.   
          На почтенного сенатора Цилона, который язвил над императором во время его речи в сенате, тоже донес кто-то из слышавших его. В его дом ворвались преторианцы, крушили и грабили там все, присваивали самое ценное, а самого хозяина выволокли из ванны и потащили по улицам города на Палатин, чтобы там совершить экзекуцию, всю дорогу издеваясь над старцем и унижая его. Впрочем, тут они перестарались. На улицах было много народа, а старого Цилона знали все. Поднялся страшный крик, люди возмущались, и Каракалла, из боязни вызвать всенародное возмущение, вынужден был остановить своих головорезов. Поскольку возмутительная сцена происходила как раз у Палатинского дворца, Каракалла увидел происходившее и тут же придумал, как поступить. Он широким жестом снял с себя плащ и заботливо закутал в него Цилона. Затем он обрушился на преторианцев, которые якобы самостоятельно позволили себе так обращаться с сенатором. Более того, все эти преторианцы во главе со своим командиром были приговорены к смертной казни; настоящая же их вина была в том, что они не убили Цилона сразу.
          В провинции Каракалла отправлял отряды из верных людей, чтобы и там навести порядок, угодный теперешнему единоличному властителю. Был предоставлен полный простор жестокости, и многие люди были осуждены и казнены на основании даже совершенно призрачных подозрений. Осужденные на конфискацию имущества в пользу казны изгонялись из их домов на улицу, и отныне им оставалось лишь просить подаяние. В потоке произвола часто не удосуживались даже найти обвинителей, пусть и подставных, для вида. Император судил сам, не утруждая себя поиском нужного закона, и его приговоры немедленно приводились в исполнение. Наступило золотое время для доносчиков. Никому не известные люди, не вызывавшие ни в ком опасения из-за своего ничтожества, были направлены во все концы империи для собирания слухов. Мимоходом и незаметно они появлялись в кружках людей с положением, проникали в дома богачей в одежде бедных просителей и все, что им удавалось узнать или тайком услышать, доносили в Рим. Проявляя рвение к своему ремеслу, они кое-что присочиняли, преувеличивали в дурную сторону.  Случалось иной раз так, что если муж дома говорил что-нибудь на ухо своей жене, причем не было никого из прислуги, то все равно потом об этом узнавал Каракалла, особенно если дело было в Риме или в Италии. Стали бояться даже стен, единственных свидетелей чего-либо тайного.

          Укрепившись у власти, Каракалла отдался новой затее. Он принялся вдруг подражать Александру Македонскому, объяснив это тем, что македонский царь де слишком рано ушел из жизни, не успев совершить многое из задуманного, и вот теперь он возродился в Каракалле, дабы продолжить свои великие дела. Казалось, император и сам был готов поверить в это. Понаставил во всех городах статуи, причем были и такие, где одна половина лица была от Александра, а другая от Каракаллы. Этими нелепыми изваяниями он наводнил Рим, поставил их в Капитолии, чтобы все видели его родство с великим македонцем. Смотрелось это весьма комично и нелепо, но смеяться было делом рискованным. Доносчики были повсюду, а шуток в свой адрес государь очень не любил. Процессы «об оскорблении величества» шли постоянно. В ссылку отправлялись даже те, кто мочился поблизости от статуй, а уж за прямые насмешки можно было запросто расстаться с головой. По излишней старательности доносчиков, репрессиям подвергались даже те, кто снимал со статуй императора венки с тем, чтобы возложить новые. Сами же доносчики щедро поощрялись, получая часть имущества репрессированного. Вся оставшаяся часть переходила в казну.
       Статуями дело не ограничивалось. Дальше – больше. Каракалла стал носить македонский плащ и широкооплую шляпу ("из грибной породы малый» - шутили исподтишка те, кто был смел), и даже голову старался держать, как Александр Македонский на портретах и в статуях – с наклоном влево. Позже, готовясь к войне с парфянами (12), он, в дополнение к обычным легионам, набрал македонскую фалангу в 16 тысяч человек, с историческим оружием и униформой, а начальникам этих воинов раздал имена диадохов (13) Александра. И даже своего несовершеннолетнего племянника Севера Каракалла волевым решением перекрестил в Александра. Теперь тот звался Александром Севером. Ему было шестнадцать, когда один его дядя убил другого. Вообще, дело с родственными связями в семье августа было темным. Поговаривали, что Каракалла с юношеских лет спал со своими сестрами, и от этих противоестественных связей у него родились два сына. Старшим был Антонин, названный в честь самого Каракаллы и живший в Сирии, в городе Эмесе, (14) где он отправлял жреческие обязанности в храме бога солнца Элагабала. Младшим же был уже упомянутый Александр, живший в Аквитании, (15) одной из галльских провинций. Говорили, что их формальные отцы были на самом деле лишь принуждены объявить себя таковыми, дабы этим прикрыть непотребство будущего императора. Неизвестно, было ли это правдой. Во всяком случае, Каракалла заблаговременно разослал своих племянников жить в провинции подальше от Рима, так как, во-первых, опасался, что Гета будет покушаться на них, а во-вторых, не желая в близкой к трону атмосфере ненароком вырастить из них конкурентов себе.    


1. pertinax – лат.«строгий»; severus – лат.«жестокий».
2. Рате-Коританорум — город Лестер (Великобритания).
3. васконы — баски (народ в северной Испании). 
4. Каракалла — прозвище, под которым данный император вошел в историю. Официальное имя его — Антонин.
5. фиск — казна.
6. Август — официальный титул римского императора.
7. Флавиобрига — город Бильбао (Испания).
8. Ауреус — золотая монета.
9. Секстарий — чуть больше, чем поллитра.
10. Бетика — римская провинция на юге современной Испании.
11. Гадес — город Кадис (Испания). В римское время — столица провинции Бетика.
12. Парфяне, Парфия — древнее государство на территории современных Ирака и части Ирана. Постоянный противник Рима на Востоке.
13. Диадохи — полководцы Александра Македонского.
14. Эмеса — город Хомс (Сирия).
15. Аквитания — римская провинция на юго-востоке современной Франции.


Иллюстрация: портрет императорской фамилии Северов со сбитым портретом Геты. По приказу Каракаллы, его изображения уничтожались.