Сочинение к дню победы

     - Урок окончен. А ты, Капустин, подойди ко мне, - сказала учительница, сурово сдвинув бурые брови.
     Пока другие дети шумно и радостно покидали класс, Капустин мялся около учительского стола. Наконец, наступила тишина. Учительница достала капустинскую тетрадь. Последним в ней было сочинение на военную тему: Капустин добросовестно списал абзац из учебника, абзац из какого-то старого журнала и абзац из «Пионерской правды». Все это он назвал так, как требовалось, - «Подвиги советского народа в Великой Отечественной войне» и сдал на проверку.
     - Капустин, что ты пишешь? – простонала учительница, - Вот, смотри: «Наши братья и сестры доблестно сражались…» ну и так далее. Это ж сколько лет должно быть твоему брату, Капустин? Или вот: «В канун 10-й годовщины победы над фашистскими захватчиками…» Капустин, какой год на дворе? А? Нет, это просто из рук вон!
     Учительница всплеснула руками, демонстрируя, что, действительно, после проверки его сочинения все валится из ее рук.
     - У тебя же дед воевал! Ну, попроси его что-нибудь рассказать, нельзя же тупо списывать с учебника! Я же его наизусть помню, - учительница покачала головой, сняла очки и, закрыв глаза, взялась двумя пальцами за переносицу, - Уже май, конец учебного года. Исправляй свою двойку, - она, не глядя на Капустина, протянула ему знакомую уныло-зеленую тетрадку.
     Дома громко работало радио. На кухне дедушка чистил картошку. Капустин надел тапки, вымыл руки и уселся на кухонный табурет. Капустин совершенно не знал, как "подъехать" к деду с неловкой просьбой. Обсудив планы на лето, возможность рыбалки и прочее, Капустин, немного подумав, спросил:
     - А как там, на войне все было?
     Это был нескромный вопрос, потому что Капустин знал, как не любит дед вспоминать о войне. Дед длинно и хрипло вздохнул и сказал, поморщившись:
     - Да как-как? Так же, как и сейчас – такой же бардак.
     При слове «бардак» дед бросил в кастрюлю с водой последнюю картофелину, и брызги неправильным веером разлетелись по столу. Дед замолчал, а Капустин уже безо всякой надежды заныл:
     - Ну, хоть что-нибудь расскажи, а то пару получу по литературе, у нас знаешь, какая литераторша вредная!
     Дед молчал. И тогда Капустин, собравшись с духом, выдвинул последний, не совсем правдивый аргумент:
     - Она просила с твоих слов что-нибудь написать, хочет знать правду о войне.
     Дед как-то нехорошо воодушевился:
     - Ах, правду! Ну, что ж, будет ей правда! Вот слушай.
     Начало войны. Я – молодой лейтенант, неопытный и самоуверенный. На бойцов смотреть жалко и совестно: одеты кое-как, ничего толком не умеют. Вместо сапог – обмотки и ботинки, совершенно не приспособленные для походов. На взвод – одна-две винтовки. На армию-то непохоже, прости Господи! Как воевать? Командование, видимо хотело шапками противника закидать. Да, кстати, и закидали, в результате, только не шапками, а телами наших ребят. Жуков так и говорил: «Ничего, еще нарожают!». Ну, так вот. Идем в атаку. Повторяю тебе: на взвод одна винтовка. Я – впереди, «ура» кричу, красноармейцы за мной топают. Приближаемся к позиции противника. Чувствую: что-то не так. Немцы не стреляют, какое-то смятение у них. А тот фриц, что ближе всех, застыл просто в ужасе: глаза вытаращил, морда от страха бледная, а из-под каски пот течет ручьями. Я обернулся и чуть не упал: на эту ничтожную группку немцев несется с поднятыми руками толпа наших бойцов, безоружных оборванцев – сдаваться. Было от чего фрицам обалдеть! Ну а потом наше «доблестное» командование ввело заградотряды, «спустило» кучу приказов, чтобы подобные случаи пресекать, а их было множество. Ну, да ладно, это лишнее, это тебе не нужно.
    Прошло три дня. Капустин терпеливо ждал заслуженной оценки по литературе. Ну, не пятерки, конечно, но уж четыре-то они с дедом заработали. На уроке литературы сначала трое учеников скучно и тягостно отвечали урок по Фадееву. Потом, в течение оставшихся десяти минут учительница пыталась доказать, что без руководства коммунистической партии молодогвардейцы не совершили бы своих подвигов и не погибли бы так геройски. «А, может быть, и вообще бы не погибли», - подумал Капустин. Учительница избегала смотреть в его сторону, а после урока он сам подошел к ней узнать оценку за сочинение.
     Учительский стол был плотным кольцом окружен одноклассниками, в основном девчонками, которые одновременно что-то говорили ненатуральными сладкими голосами. Когда подхалимы разошлись, учительница взяла указку и, почесав ею голову, спрятанную под высоко взбитыми спутанными волосами, сказала:
     - Капустин, считай, что я этого не видела. Если у дедушки только такие… э-э-э…, - она пошевелила губами, глядя в окно - …странные, необычные воспоминания, то пусть расскажет что-нибудь о солдатской смекалке. А это, - тут она достала его тетрадь с сочинением, - возьми и никому не показывай, а лучше… ладно, иди.
      Капустин взял тетрадь, буркнул «до свидания» и уныло поплелся домой. Дед лежал на кушетке. Ему, видимо, нездоровилось, потому что рядом, на табуретке стоял корвалол. Это слово было просто мучением для Капустина. Когда он бегал в аптеку за лекарством для деда, то всю дорогу твердил про себя «корвалол, корвалол». И все равно, обращаясь к продавщице, он говорил «колварол» или «ковралол». Капустин не хотел беспокоить деда и пошел на кухню. Там он налил в ковшик супу и поставил на газ – разогревать. Но тут дед его окликнул:
     - Ну, что, внук, как дела в школе?
     Капустин помялся: «говорить – не говорить?» С одной стороны – корвалол и больное сердце, с другой – обида на деда: не мог рассказать что-нибудь путёвое! Из-за него все снова писать придется! И Капустин, не очень скрывая обиду, поведал о своей последней неудаче. Дед спустил ноги с кушетки и улыбнулся:
     - Ладно, внук, не расстраивайся! Нужно про смекалку – будет им смекалка. Был у нас такой случай. Идем  мы с бойцами в разведку. Кругом – красота. Лес шумит, птицы поют, будто и войны нет. Выходим из лесу на пригорок, и тут я вижу там, где дорога уходит за горизонт, облако пыли какое-то подозрительное. Смотрю в бинокль: ага! по дороге от самого горизонта к нам ползет колонна немецких танков. Что делать? Бежать обратно, чтобы сообщить своим? Не успеем. Надо было что-то решать. Тогда я скомандовал: «Ломай сучья, ребята!», а сам достал из планшета картонку и написал на ней: «МИНЫ». Из сломанных веток мы наделали палочек, натыкали их в грунт дороги, а на ту, которая была ближе всех к немецким танкам, я прикрепил свою картонку. Все это мы проделали быстро, дорога стала похожа на минное поле, сделанное давно и надежно. Потом мы вернулись на свой пригорок и стали ждать. Я лежал, а сердце выстукивало: «поверят - не поверят? поверят - не поверят?». Они были уже близко, когда вдруг вся колонна остановилась. «Поверят – не поверят? поверят – не поверят?» Танки постояли-постояли и стали разворачиваться! А мне все не верилось. Они скрылись, а мы, дураки молодые, вскочили и давай плясать!
     Очередное капустинское сочинение учительница проверила прямо на уроке русского языка, пока дети разбирали предложение. Капустин был настолько уверен в хорошей оценке, что продолжал улыбаться даже тогда, когда учительница бросила ему на парту знакомую бледно-зеленую тетрадь с красной надписью «Не годится!». Капустин тут же забыл о неразобранном предложении и до конца урока с несчастным видом листал туда-сюда два листочка со своим сочинением.
     После урока одноклассники, как всегда, облепили учительский стол. Потом они, один за другим разошлись. Капустин все продолжал сидеть за партой, теребя тетрадку с надписью «Не годится!». Не глядя в его сторону, учительница медленно проговорила:
     - Капустин, тебе напомнить тему сочинения? Подвиги советского народа в Великой Отечественной войне. Подвиги, Капустин. По-дви-ги! А ты мне про какие-то танцы пишешь, - учительница поставила на стол локти и в растопыренные пальцы опустила свою неподвижную прическу.
     - Переделать! – глухим и низким голосом проговорила она, и Капустин понял, что ему надо уходить.
     По дороге к дому Капустин решил, что к деду он больше обращаться не станет: «Совру, скажу, что получил за сочинение четыре, но его еще не выдали, когда выдадут – неизвестно, ну а потом он забудет».
     Дома дед был не один. К нему пришел сосед Максимыч – большой квадратный старик с лицом, напоминающим миску с сырым фаршем. «Вот, кто мне расскажет настоящую военную историю!» - радостно подумал Капустин. Максимыч был всегда при галстуке, в белой рубашке и в пиджаке с орденскими планками. Гордая осанка делала его похожим на памятник. Мальчик поздоровался со стариками и стал переодеваться у себя за шкафом. Там ему был выгорожен угол: шкаф с секретером образовывали некое подобие стен, а внутри стоял диванчик. Проходя в свою «комнату», Капустин краем глаза заметил рядом с Максимычем бутылку водки и стакан. Дед отхлебывал чай из любимой кружки – он почти никогда не пил водку из-за ранений и контузии. Максимыч же был на войне в чинах, и, может быть, поэтому его не задела ни одна пуля.
     - Эх, жаль, что ты не со мной воевал, сосед! –  театрально, со слезой в голосе воскликнул Максимыч. Послышалось гулкое «буль-буль-буль», - Сидишь, бывало, с женщиной в блиндаже, а там, наверху стреляя-а-а-ют, стреляя-а-а-ют…
     Потом послышался еще один большой «бульк» и стук крепко поставленного стакана. «Пожалуй, этот вряд ли сможет что-то рассказать о подвигах советского народа», - подумал Капустин.
     - Да, и на войне были забавные моменты, - вдруг сказал дед, - Как-то иду по лесу, ландыши нюхаю. Хорошо! И вдруг – немец. Только что лбами не стукнулись. Я – с ландышем, и он – с ландышем, я – в разведке, и он, по всей вероятности, - тоже, я – дурак молодой, и он – пацан. Постояли, посмотрели друг на друга, и пошли каждый своей дорогой.
     Дед замолчал. Опять послышалось «буль-буль-буль», потом большой «бульк» и стук поставленного стакана.
     - Это ты зря, - сипло пробасил Максимыч, что-то хрустко откусывая, - стрелять надо было. Это ж фриц! Враг! Фашист! Да, обидно. Ну, а что тебе больше всего на войне запомнилось?
     Дед помолчал, а потом каким-то сдавленным голосом ответил:
     - Как понтоны в крови плескались. Переправа, в общем. Приказ был такой: берете понтон, как угодно бросаете его в воду, а потом – бегите кто куда. Пока с понтоном бежишь, еще ничего, а на самой реке – шквальный огонь, вода от пуль и снарядов кипит. Бежать «кто куда» не получается. Все там остаются… навсегда. Ну что делать, я про себя помолился, скомандовал своим ребятам, мы схватили понтон и побежали. Двоих у реки сразу убило, но понтон мы донесли. Прибегаем, а вода – красная, не вода, а просто кровь. Понтоны шлепают по воде - вокруг брызги красные. Это было последнее, что видели мои бойцы – никто кроме меня не уцелел.
     Тут дед тихо и скрипуче промолвил:
     - Налей и мне, Максимыч.
     Дед выпил водку и закончил свой рассказ:
     - А меня там контузило, в шею ранило и в плечо  – легко, ерунда, в общем.
     Дед замолчал, а Максимыч все не унимался:
     - Ну, это ладно, а что-нибудь хорошее, приятное было у тебя на войне?
     Снова послышались «бульки» и стук стакана.
     - Приятное? – недоуменно переспросил дед, - У меня на войне? Как это странно звучит! Как будто мы на разных войнах были! А ведь верно: ты был командиром, а я – так, ванька взводный, пушечное мясо. А помню я пыль. Большой был переход, жара, солнце палит, а мы – в полной амуниции, еле тащимся. И вдруг я почувствовал, как мои ноги утопают в грунте дороги. Смотрю – пыль по-щиколотку. Мягкая, серая. Мы сняли сапоги, размотали портянки и пошли босиком. Какое это было блаженство!
     Вечером, когда все уроки на завтра были сделаны, Капустин открыл чистую тетрадь и написал заголовок: «Подвиги советского народа в Великой Отечественной войне». Рядом с тетрадью он положил свежую центральную «Правду», разгладил ладонью ее первую страницу с маслянистым черным шрифтом и начал переписывать в свою тетрадку: «На Торжественном заседании, посвященном Победе советского народа в Великой Отечественной войне, Леонид Ильич Брежнев сказал…».
     Спустя три дня в классном журнале в графе «сочинение» против фамилии «Капустин» красовалась пятерка.