Вербное Воскресенье

Вербное Воскресенье, первая половина девяностых. Я уже верил в Бога, но не жил по заповедям. Из книг мы знаем: бывают странники истинные Божьи люди. Из тех кого я знал, кажется таких не было. Меня просят описать пережитое. Не стану – соблазн. К раскаянию и стыду примешивается ностальгия. Были кошачья ловкость и собачья выносливость. На латыни мужчина, мужество, цветение, весна и дева – слова однокоренные, может быть наша верба тоже как то связана с vir, ведь то, что воскресенье и cresco, crevi, cretum, crescere восходят к общему индогерманскому предку несомненно. Голод и близость смерти обостряли восприятия. Внешних впечатлений хватит на всю оставшуюся жизнь. Может и правда надо радоваться, что не натворил тогда чего похуже: наверное, бродяга меньше провинился, чем респектабельный бизнесмен эпохи первоначального накопления капитала. Уже во вторую половину девяностых я посещал одного мирского философа Витю Шаповала. Его хижина находилась в окружении замков с видеонаблюдением и автоматическими подъемными воротами в бронированных стенах. Как то я легкомысленно позавидовал их обитателям. «Что ты Костя, - сказал Шаповал, - чтоб так жить надо людей живьем в землю заколачивать». Но это уже осуждение. Сейчас стали жалеть обездоленных и это хорошо, плохо то, что в моду вошло публичное выражение жалости. Не по Евангелию. Теперь мы сытые, обеспеченные, а в девяностые была война всех против всех. Милость была редкостью и тем она драгоценее