А это - мой Пушкин! Последняя правда, открытая им

Подозрения Саши о том, что его семья стала достоянием для сплетен петербургской черни, не нуждались в подтверждении. Начиная с октября месяца в городе только и занимались слухами о взаимоотношениях Жоржа Дантеса и его жены, которую, как марионетку, дергали за нитки оба Геккерна.Они хотели заставить её поступать так, как они хотят.

 Толки с новой силой вспыхнули и стали расти, как ком, когда стало известно, что молодой Геккерн перешел от флирта к объяснениям в любви. Натали, которая с презрительным достоинством терпела дома все его ревнивые выходки, косые и любопытные взгляды всюду, где бы она ни появлялась, решила изменить ситуацию - она стала опасной для покоя её самой и её репутации .

 Ночью она рассказала ему о всей цепи событий последних месяцев.Саша, слушая её, скрипел зубами,но молча вонзал ногти в ладони, не перебивая жену. Зато теперь он знает все - из первых уст.
 Во время очередного объяснения с Дантесом она первый раз дала твердый отпор его домогательствам.
 Барон Геккерн, голландский посланник в России, приемный отец простодушного с виду кавалергарда, очень хитрый, расчетливый, изворотливый, как уж, человек, более известный своим распутством, теперь решил взять дело в свои руки – ведь он всегда имел слабость к любовным сплетням и интригам. Более того, он - непревзойденный мастер по этой части!
 
     Саша знал о его образе жизни.Окруженный всегда молодежью, склонной к разврату,  с мнимым добродушием отпускающий острые шуточки, считает своей обязанностью влезать во все разговоры и дела. А тут любовной горячкой заболел его «сын», а ему отказали!
 
 Теперь  Саша восстановил всю картину после рассказа жены. Оказывается,встретив в конце октября Натали на каком-то рауте, посланник позволил себе обратиться к ней с оскорбительной речью:
 - Мой сын заболел и умирает из-за вас, заклинаю вас – спасите его!
Жёнка затравленно оглядывается  по сторонам, боясь, что кто-либо подслушает этот шепоток. А сама  не верит себе - её открыто побуждают к измене своему мужу!

В смятении, удалившись с вечера, рассказала о разговоре  сестре Александрине. Та с возмущением, бегая по комнате, кричала на неё:
- Таша, он ведет двойную игру, этот развратный старик! Боже, какие гадкие нравы – его так называемый сын сделал его поверенным в своих любовных делах, а он, мало, что помогает ему обольстить понравившуюся ему женщину, но и руководит его действиями. Эта семья тебя погубит, прекрати с Дантесом кокетничать, Таша, пощади своего мужа и детей!

Натали упавшим голосом произнесла:
- Я не могу от него отвязаться нигде с тех пор, как Жорж не выходит в свет из-за болезни: всюду шепчет мне о его любви, постоянно намекает на то, что я смогу оставить мужа и выйти замуж за него…

- Таша, и ты веришь ему?! Не верь! Он с тайным злорадством заставляет краснеть и трепетать тебя прилюдно, чтобы все видели твой позор. Он тебя  ненавидит…  Ты же ведь знаешь, в свете говорят, что он со своим сыном в связи…

Натали, как ужаленная, вскочила после этих слов и стала бегать по комнате, громко шепча:
- Это неправда! Не может такого быть, это наговоры…

Александрина смотрела на неё с жалостью, понимая, что уколы запретной любви уже глубоко вонзились в сердце ее младшей сестры:
 -Таша, тебе нужна защита от его действий, иначе эти Геккерны совсем погубят твою репутацию. Расскажи все Пушкину. Он что-нибудь придумает…
-Я боюсь его необузданного нрава, он что-нибудь сотворит с ним, Жоржем …

Александрина ,которая, было, присела, опять вскочила. У неё жилы на шее вздулись от негодования:
- Ах, так! Ты боишься, что твой муж сотворит с Дантесом что-нибудь! А ты не боишься того, что Пушкин обязательно дознается обо всем и тогда дуэль неминуема?! И что его могут убить – так же? Опомнись!.. Лучше оставить общество и уехать в деревню, чем такое позорное существование в свете…

Обе надолго замолчали. Потом Натали со вздохом промолвила:
-Да, ты права, Азя, придется, наверное, уехать… Да, лучше уехать. О том же постоянно просит и Пушкин. В Михайловское… Ты права. Надо оставить этот город сплетников…

Но разговор остался разговором… Через два дня Натали получила от подруги и троюродной сестры  Идалии Полетики записку, что она её приглашает к себе в гости. Каково же было её удивление, когда, явившись туда, застала у неё только Дантеса, худого, бледного, с красными навыкате  глазами, не похожего на себя - от его самодовольной  веселости и балагурства не осталось и следа!

 Она застыла от неожиданности. Барон бросился перед ней на колени, не давая даже задать вопрос, который у неё вертелся на языке - где же хозяйка дома.

- Если вы сейчас же не отдадитесь мне, я себя застрелю! – говоря эти слова, он вытаскивал пистолет из-за пазухи.

- Ах, успокойтесь, Жорж… Что вы делаете? Боже, где Идалия? –  лепетала она в страхе. Боже, придет ли кто - нибудь к ней на помощь?..

Как она вырвалась от цепляющихся за её платье рук и успела выскочить на улицу, Натали не помнит. Подбежав к экипажу,стала  озираться во все стороны.  Потом крикнула кучеру:
 - К Вяземским!- знала, что если до мужа дойдет новость о встрече,княгиня - верный друг, подтвердит, как она была возмущена...

И сумела предстать перед княгиней Верой с видом  взволнованным, дрожащим.

Вяземская, слушая её, не забывала, что  жена их с мужем друга играла в живых картинах, В Москве, еще до замужества...

 Ласковые увещевания Вяземской её обманули: с негодованием стала ей рассказывать
- Ах, Вера Федоровна! Мне только что удалось убежать от  Геккерена-Дантеса…
 
И  рассказала княгине о преследованиях, которым она все время подвергается от семьи  голландского посланника,правда, утаив о своих записках, носимых молодому барону от неё к нему, и от него - к ней её горничной Лизой. Натали  давно привыкла лгать, защищаясь молчанием от властной  и строгой матери.

Дав себя успокоить княгине Вере, уехала. Но угрозы Дантеса рассказать всем, как она ходила на  свидание к нему, беспокоили. И дома  рассказала  Александрине то же самое, что и Вяземской - с Катрин, после того, как Жорж стал оказывать внимание и ей, они почти избегали друг друга…

Мужу она   решила ничего не говорить, несмотря на настойчивые советы старшей сестры.

- Нет, Азя, я не могу. Боюсь, что случится непоправимое, ты знаешь бешеный нрав моего мужа…

 Долго Александрина не могла прийти в себя от вероломства Идалии. Она ведь считала себя им родственницей! Двоюродный брат  их матери, граф Строганов - её отец. Правда, она  никогда не называет его отцом - не может простить ему,что он её не удочерил, когда женился все же на её матери - после смерти первой жены...
 
  Александрина знала, что познакомившись осенью тридцать первого года, после их переезда в Петербург,  Таша и Пушкин   дружили с Идалией. Муж  Таши   относился к ней всегда дружески. А теперь,  по всей видимости, она начала мщение их семье за то, что молодой француз отличает сестер. Сама  влюбилась в него... Но до чего же хитрая -  не обнаружила ни разу свои взаимоотношения с кавалергардом. Какова!
 
Саша, в свою очередь, представлял, как Идалия следит всегда  за происходящим орлиным взором и вынашивает свои грязные планы. Благо, Дантес -лучший друг ее мужа.

Княгиня Вяземская, которая знает всю подоплеку ухаживаний  за его женой, ей рассказывала, как она однажды разозлилась и заявила кавалергарду:
- Барон! Мне дорога честь моего дома – прошу свои ухаживания за женой Пушкина производить где-нибудь за пределами моего дома.

Но тот ничего не возразил,  дерзко глядя на неё до тех пор, пока она не перевела глаза на Натали, которая с интересом прислушивалась к их разговору. Но сразу опустила голову, услышав ее гневные слова. "Натали явно влюблена" - шепнула ей  Вера Федоровна…

Но в следующий раз все повторилось – Дантес приехал и не отходил от Натали весь вечер. И Вяземская гневно ему объявила:
- Мне остается одно — приказать швейцару, чтоб он объяснил - мы не принимаем вас!Несмотря на то, что здесь будут стоять другие кареты и экипажи…

 Когда  Геккерн перестал к ним ездить, Таша стала больше посещать Софью  Карамзину - туда  он более чем вхож…

Саша, ничего не подозревая о новой атаке голландского посланника  на Натали, чтобы завоевать и склонить её, о его настояниях, чтобы она бросила мужа и вышла замуж за его «сына», о том, что он пригрозил ей чем-то, уговаривая на эту аферу,- радовался, что, наконец, набело переписана «Капитанская дочка» - теперь её можно и отдать в печать.

Когда, в начале ноября, он читал её вслух у Вяземских, он сразу понял,что роман всем нравится - все присутствующие, поздравляя, заверяли его, что талант его стал глубже, что он не исписался, как о том шепчут по углам литературные его враги… Он был счастлив, как давно не был.

 Натали же не смела ему рассказывать, как Геккерн всячески заманивает её на скользкий путь. Думала, что если начнет избегать мерзкого старика, то все пройдет, забудется…  Но, едва ей удастся избегнуть встречи с ним в одном месте, как в другом, преследуя ее, он вырастает опять перед ней…

Старый барон искусно находил случаи нашептывать ей на ушко:
- Мой сын безумно любит вас… Он способен, в порыве отчаяния, наложить на себя руки… Вы не знаете, как он несчастен, как мучается от любви к вам – он не ест, не спит по ночам, я не могу его успокоить. Пощадите его…

 - Барон, оставьте меня в покое!– шептала она ему в ответ. Но слышала его шипение сзади или сбоку:

- Как вы холодны и бессердечны…

Такие разговоры теперь ей приходилось выслушивать всякий раз -  при каждой новой с ним встрече...

Раз, на балу в Дворянском Собрании, он особенно настойчиво принялся за неё:
-Я разработал план бегства за границу, обдуманный до мельчайших подробностей. Нам побег обязательно удастся – под моей дипломатической эгидой, - плотоядно улыбнулся.

Убежав незаметно с бала, Натали, негодуя, передала Александрине позорное предложение.

Но  той так и не удалось уговорить её рассказать обо всем ему, своему мужу, пока не наступило четвертое ноября и не пришли эти подметные письма. И она вынуждена была ему рассказать обо всем.

 Геккерну любовь приемного сына к  Натали  не нравилась, – он наверняка грел честолюбивые мечты -  женить своего приемыша на богатой  и знатной невесте. А кто не знает, что для него все средства позволительны - для достижения-то своей цели! Этот Сатир уже известен всему Петербургу злым языком, он перессорил многих. Его презирают те, кто понял  его гнилую сущность. Когда  Натали категорически отказалась соглашаться на его условия, он ей пригрозил, что отомстит лично ей. И отомстил. С помощью  Идалии.

Полетике, такой же интриганке, как он сам, барон рассказал о привезенных кем-то из-за границы дипломов на все случаи, в том числе, и на рогоносцев. А так как ему надо было поссорить Дантеса с ним, чтобы отвлечь своего, так называемого сына, от продолжения знакомства с Натали, исцелить его от этой любви и женить на другой, он решил опозорить её мужа, сделав его "заместителем ордена рогоносцев". Идалия попутно предложила намекнуть и на связь Натали с царем – чем гаже, тем лучше!

Идалия  горела  желанием  отомстить Пушкину за скандал, устроенный ей «за сводничество». Под страхом смерти о сохранении тайны,она заставила заполнить несколько дипломов своего мажордома; играючи возложила такую же задачу на сплетника и шантажиста князя Долгорукого, который терпеть не может его, Пушкина -  "за его заносчивость». Тот, в свою очередь, привлек к этой афере своего друга Гагарина, тоже такого же пошиба человека - оба князя  дружны с Геккерном, и следуют  его примеру во всем, распуская сплетни и шантажируя всех, чтобы добыть деньги любой ценой - они оба  картежники...

После того, как Натали все рассказала мужу, в доме повисла грозная тишина. Он , хоть  и не стал в очередной раз упрекать её во всем случившемся, сам превратился в настоящего сумасшедшего: ему нигде не было  места. Не мог находиться ни дома, ни в любом другом месте…

Каждый из знакомых считает своим долгом ему повторять все сплетни, которые  зарождаются в этом свинском Петербурге. Так, княгиня Вяземская ему  рассказала, как Дантес нагло глядя на неё, в её доме! брал тарелку с фруктами в буфете, при этом громко объявив: «Это для моей законной». Есть, значит, у него и "незаконная". Душа требовала разрядки. Её могла дать только дуэль. Только так он может защитить свою честь и честь жены-дуры...

Вяземский, видя его угнетенное состояние, утешал:
-Не стоит так мучиться, раз ты уверен в невинности твоей жены. Ты же знаешь, что  уверенность эта разделяется всеми твоими друзьями и порядочными людьми…

Саша  запальчиво закричал в ответ:
- Как ты не понимаешь, что мне недостаточно моей собственной уверенности, своих друзей и нашего кружка! Ты что, не понимаешь, что я принадлежу всей стране, и желаю, чтобы мое имя оставалось незапятнанном везде, где меня знают!

Но  из разговоров приехавших на несколько дней из Тригорского в Петербург  баронессы Вревской  и её сестры он понял, что и в провинции все  в курсе того, что происходит у них в семье. Зизи,  без  всякого стеснения рассказала обо всех слухах, окутавших его личную жизнь, как паутина...

Но чаша терпения лопнула тогда,  когда он увидел возобновившего свои ухаживания за его женой, после женитьбы на Катрин, Дантеса. Это происходило на балу у Воронцовых, где проклятый француз сидел возле его жены и забавлял её своими остротами.

Саша не мог отвести взгляда от них, и вдруг заметил, как Натали вздрогнула. Он подлетел к ней и приказал ехать  немедленно  домой. А  по дороге выпытал, о чем Дантес ей говорил.

Она прошептала:
-Он мне сказал: "Я теперь знаю, что у вас мозоль красивее, чем у моей жены..."

Саша знал, что у его жены и у Катрин – один и тот же мозольный оператор. И игра французских слов, основанная на созвучии  «cor» - "мозоль", и «corps» - "тело", дало французу возможность сострить: «Мозоль( тело) ваше прекраснее, чем у моей жены».- Что ж. Расчет Дантеса оправдался – его услышали…

«Что же мне делать? Я уверен в том, что злословие, даже без доказательств, оставляет почти вечные следы. В светском уложении правдоподобие равняется правде, а быть предметом клеветы — унижает нас в собственном мнении…»

Да, унижение в собственном мнении – это то, что так его убивало всегда  - ведь из двух  зол  в этой жизни он выбрал самое ужасное - погоню за светскими удовольствиями. Да, в  ущерб своему Гению. Сам виноват - высокую поэзию отодвинул в сторону потому, что он не может творить по заказу, не может выразить то, чего не чувствует душа.

Жена, которую он просил уехать, не кокетничать, заниматься детьми, а не гнаться за дешевой популярностью в обществе,  не захотела прислушаться к нему,пока он, трясясь от бешенства, не стал кричать на неё, что она добилась своего - теперь француз  во всеуслышание утверждает , что знает - её тело не хуже тела  жены. 

Испугалась ли она? Он её обвинял, а она молчала, глядя на него своим неопределенным взглядом – без чувств, без выражения… Что ж. Он знает, что делать…

Двадцать пятого января они с Натали, так же, как и Дантес с Катрин, проводили вечер у Вяземских, которые считали, что инцидент исчерпан, раз Пушкин отказался от дуэли в тот раз.
 
Весь вечер все вели себя корректно, весело, принимая участие во всех разговорах.

Сидя возле княгини на диване и наблюдая за Дантесом, усиленно ухаживающим за его женой, и Катрин, которая не сводила своего лорнета с них, находясь на противоположной стороне, Саша, смеясь, шепнул  Вере Вяземской:
- Что меня забавляет, так это то, что этот господин веселится, не предчувствуя, что его ожидает по возвращении домой!

- Что же именно? - небрежно спросила она. Потом  испуганно вскрикнула: - Вы ему писали!

Саша только кивнул, тихо шепча:
- Его отцу.

- Как?! Письмо отослано?!

Он опять кивнул.
- Сегодня? - дрожащим голосом опять спросила княгиня.

Саша потирал руки, только кивая  в ответ каждый раз.

Княгиня Вера  упавшим голосом прошептала:
- Неужели вы продолжаете думать об этом? Мы надеялись - все уже кончено…

Саша  упруго вскочил и встал перед ней, сверкая  глазами:
- Разве вы принимали меня за труса? Я вам уже сказал, что с мо-ло-дым че-ло-ве-ком мое дело было окончено - я его женил на нелюбимой женщине; но с отцом - дело другое! Я вас предупреждал, что мое мщение заставит заговорить свет... Тссс... Только я полагаюсь на ваше слово: обо всем – молчок!

Она со слезами на глазах кивнула.

Княгиня Вера так расстроилась, что не заметила, как все стали прощаться. Она за рукав удержала Виельгорского Михаила Юрьевича а потом и Перовского Василия Алексеевича,которых стала  умолять не уходить, а дождаться князя Вяземского,говоря:

- Надо дождаться его и обсудить, какие надо принять меры. Нельзя допустить дуэли…

Но напрасно друзья прождали князя почти до утра, он был влюблен в очередной раз, теперь в Мусину-Пушкину, и проводил время исключительно в тех местах, где бывала она. Честно говоря, он даже не знал всех переживаний  друга и был далек от того, чтобы вникать в его дела.
 
Саша, вернувшись домой, достал черновик вызова голландскому посланнику и стал перечитывать: «Барон! Позвольте мне подвести итог тому, что произошло недавно. Поведение вашего сына было мне известно уже давно и не могло быть для меня безразличным. Я довольствовался ролью наблюдателя, готовый вмешаться,  когда сочту это своевременным. Случай, который во всякое другое время был бы мне крайне неприятен, весьма кстати вывел меня из затруднения: я получил анонимные письма. Я увидел, что время пришло, и воспользовался этим.

Остальное вы знаете: я заставил вашего сына играть роль столь жалкую, что моя жена, удивленная такой трусостью и пошлостью, не могла удержаться от смеха, и то чувство, которое, быть может, и вызывала в ней эта великая и возвышенная страсть, угасло в презрении самом спокойном и отвращении вполне заслуженном.
Я вынужден признать, барон, что ваша собственная роль была не совсем прилична. Вы, представитель коронованной особы, вы отечески сводничали вашему сыну.

По-видимому, всем его поведением (впрочем, в достаточной степени неловким) руководили вы. Это вы, вероятно, диктовали ему пошлости, которые он отпускал, и нелепости, которые он осмеливался писать. Подобно бесстыжей старухе, вы подстерегали мою жену по всем углам, чтобы говорить ей о любви вашего незаконнорожденного или так называемого сына; а когда, заболев сифилисом, он должен был сидеть дома, вы говорили, что он умирает от любви к ней; вы бормотали ей: верните мне моего сына.

Вы хорошо понимаете, барон, что после всего этого я не могу терпеть, чтобы моя семья имела какие бы то ни было сношения с вашей.Только на этом условии согласился я не давать хода этому грязному делу и не обесчестить вас и глазах двора нашего и вашего, к чему я имел и возможность и намерение. Я не желаю, чтобы моя жена выслушивала впредь ваши отеческие увещевания. Я не могу позволить, чтобы ваш сын, после своего мерзкого поведения, смел разговаривать с моей женой и еще того менее — чтобы он отпускал ей казарменные каламбуры и разыгрывал преданность и несчастную любовь, тогда как он просто плут и подлец.

Итак, я вынужден обратиться к вам, чтобы просить вас положить конец всем этим проискам, если вы хотите избежать нового скандала, перед которым, конечно, я не остановлюсь.
Имею честь быть, барон, ваш нижайший и покорнейший слуга
Александр Пушкин».

 Нервными движениями  потер руки: «Все!Теперь он не отвертится от дуэли, если в нем сохранилась хоть одна капля чести!».

Он был прав – через друга своего приемного сына, атташе французского посольства виконта д`Аршиака, Геккерн прислал ему вызов на дуэль, где внизу имелась приписка рукой Дантеса: «Прочтено и одобрено мной». 

     Стало быть, и здесь он оказался прав! Геккерн не мог сам принять вызов – его карьера полетела бы к чертям собачьим, и  естественно, что за него будет драться  приемный сын. Что и требовалось!