Семейный альбом. Глава XVШ. Андрей

Андрей родился 29 января 1975 года в Азове. Рос тихим, спокойным послушным мальчиком, и, в то же время, был очень своевольным: если что-то ему не нравилось, уговорить его сделать это или заставить было почти невозможно. С самого раннего возраста это был типичный интроверт: он не очень уютно чувствовал себя в детском саду, терпеть не мог «солировать» на всяких утренниках, хотя у него была прекрасная память, он знал массу стихов и охотно принимал участие в различных детсадовских массовках. В школу пошел с охотой, относился к занятиям всегда очень серьезно, я бы даже сказала, ответственно. Например, пойти на экзамен не подготовленным, «на авось», для Андрея было абсолютно неприемлемо. Очень много читал, любил стихи, ценил Маяковского, Гоголя, Достоевского, Набокова… У него рано проявились явные литературные способности: сочинения, которые он писал, поражали самостоятельностью суждения, необычным  лаконичным слогом, скорее это были аналитические статьи, а не сочинения школьника. И как жаль, что почти ничего из этого не сохранилось.

Довольно-таки рано он определился с выбором своих будущих занятий. Где-то в классе четвертом после знакомства с книгой Генриха Боровика увлекся политикой, но очень скоро заявил, что «политика – это грязное дело», и больше никогда ею не интересовался. Затем – короткий период постижения психологии (вплоть до чтения работ Фрейда – в седьмом классе средней школы), и опять разочарование: «психология – спекулятивная наука». И, наконец, – философия.  У меня хранятся книги философов, читанные им тогда, в школьные годы, с заметками карандашом на полях. Меня поражало то, с какой недетской серьезностью, критичностью он читал Фрейда, Ницше, Ильина, Шопенгауэра... Когда подошла пора определяться с выбором института, у Андрея не было никаких сомнений: университет, философский факультет. И мои уговоры выбрать что-то более «жизненное» ничего не изменили. Он попросил: «Дайте мне получить образование, какое я хочу, а специальность я успею приобрести и потом».

Стихи он начал писать сравнительно поздно и как-то вдруг, сразу. Первые стихотворения были написаны летом после окончания девятого класса во время отдыха в деревне у бабушки на севере Ростовской области, куда в школьные годы он охотно уезжал каждый раз на каникулы, и где в одиноких прогулках в окрестностях села наблюдал природу во всех ее проявлениях. А надо заметить, это очень красивые места: отроги Донецкого кряжа образуют почти непрерывной цепью невысокую гряду с выходом известковых пород на поверхность, поэтому много не распаханных пространств. И у подножий выклиниваются родники – «криницы» – со студеной водой. Это отсюда:

"Небосвод скатывается за гребни холмов.
Горизонт здесь – китайская грамота:
      небо так же близко и ясно,
                как эти холмы".


В десятом классе, весной, был написан цикл «Нейтронная бомба», удивительные стихи, здесь уже первые строчки представляют его как поэта-философа:

"Время каплет за шиворот,
                роет, как крот,
                и пространство дает
От ворот поворот".

Здесь каждая строчка заставляет остановиться, перечитать еще раз, вдуматься, почувствовать, прочувствовать... И ошеломляющая концовка:

"Так,
    целый день, пробродив средь холмов,
Там,
    куда не доносится лай собак
                и крик петухов,
Находишь под ногами карту.
К примеру, даму пик.
Истертую песком, как "быть или не быть".
Как высохший родник.
Стоишь над ней, как вещий князь Олег
                над черепом коня.
И странным звуком рвущейся струны
                растолкано пространство.

Но ветер заметает все следы".


Летом, после поступления в университет, опять поездка в деревню и появляется целый ряд прекрасных стихотворений. В том числе и поэма "Сестры", из которой вырисовывается уже совсем другой герой - влюбленный, неистовый, сомневающийся, ревнующий свою избранницу даже к будущему. Я пыталась выбрать из нее несколько строчек и не смогла, так тесно цепляются они одна за одну. Нет, эту поэму надо читать всю, разом, не отрываясь, окунаясь в нее с головой, вспоминая себя и свою первую влюбленность... И все-таки не могу не привести здесь хотя бы небольшой отрывок из нее, вдруг так и не дойдет читатель до самой поэмы, пусть хоть почувствует нерв этого произведения:

"...Я стану водой,
стану водой для тебя,
Чтобы лелеять лодку твою,
Укрывать тебя волнами нежными...

Потому что мне ближе к телу
Ни сума, ни тюрьма,
А ты, ты сама.
Я – твой воздух; я – тьма.
Я несу тебя, солнышко ясное,
На крыльях ночи,
Покуда есть мочи.
Ведь только во тьме – свет.
А пока есть ты, смерти нет.
Много лгут поэты!
Притворно ль сетуют
На ту, что лишила покоя?..
Я же, стало быть, не поэт.
Я – застоявшийся конь, –
Хвалу пою добрым шпорам.
Напрямик, через лес,
Ни в кусты, ни в объезд,
По кратчайшему пути
Гоню к тебе.
Все, все позади,
Наг, распластавшись по степи,
Когти рву, едва ртом хватая
Слов гроздья.
Но слова только тянут ко дну.
Все напрасно... тебя одну,
Тебя одну, ягодка,
Вдруг не найду
В словесном стоге я?
Не оставь, отзовись, откликнись, молю...
Ведь без тебя, что же теперь я?
Пустое место! Без надежды на чудо,
Страус без перьев.
Смешон? Наплевать! Я – Андрей,
Размалеванной индейцем саламандрой,
Всех времен и народов изгой,
Я вступил на тропу любви.
Я хочу крикнуть: «Ау!»,
Но, как в страшном сне,
Не разлеплю губ.
Так муха отдирается от липкой бумаги,
Так – я завяз в болоте нелюбви.
Пустота
Из-под каждого листа
Волчьей ягодой смотрит...
Ох, далёко-высоко
Залетел я...
Ты, словно походя – мимо моей двери,
Оперлась о стену и случайно
Нажала звонок,
И прошла.
Я вернулся в комнату,
Оцепенело и вкопано,
И со всех сторон на меня
Неподвижной свиньею
Прет мир."


Но я впервые все это прочитала только году так в 1995-ом, восхитилась, и уговаривала Андрея попробовать опубликовать. Увы, он был непреклонен: «Стихи публиковать не будем, нет в них ничего особенного». Сверхтребовательность к себе во всем – еще одна его черта. А может быть его нерешительность, неготовность вынести  сокровенное на суд читателя была связана и с его особой ранимостью, внутренней незащищенностью? Как сказал об Андрее один из его друзей: «Он был, как лист трепещущий на ветру»…


Тем не менее, Андрей продолжал писать, и особенно много в последний год своей жизни. Так, он упорно и много работал над циклом «Хранители дней», что доказывает наличие нескольких вариантов ряда стихотворений из этого цикла. Вероятно, появление этого цикла стихов, которому он придавал большое значение, требует хотя бы краткого пояснения. В это время Андрей увлекся культурой Майя, изучал Священный календарь древних народов Центральной Америки, в котором исчисление ритуального времени состоит из двадцати дней, каждому из которых соответствует свой, скажем так, «тотем», название. Именами этих дней и названы стихотворения из цикла, в которых Андрей хотел выразить свое понимание древних символов. Вот как трактует первый день этого счисления ученый-религиовед Кеннет Джонсон, автор книги «Мудрость Ягуара»: «Крокодил – это первобытный дух, дремлющий под земной твердью, символ рождения и размножения, жизнетворной силы, что бьет струей из Преисподней». И далее: «Крокодил – это фундаментальная основа бытия, единство, из которого всплывает индивидуальное сознание». А это уже Андрей:

«Подниматься из омута
Чтобы лопнуть на солнце
Кровавыми брызгами
Розовым пузырем
Древний глаз расколот
И тлеет щелью
Трещиной бездны
Обухом тайны
В недрах слепящего солнца».


Особого пояснения требует стихотворение из этого же цикла «Смерть». У того же К.Джонсона мы читаем, что день-знак Смерти – это, скорее, символ трансформации, а не физической смерти, причем символ самого процесса трансформации. Родившиеся в день-знак Смерти считались  у майя счастливчиками, в мягкости людей этого знака есть какой-то магнетизм, притягивающий успех. И вот как иносказательно изящно показывает все это в своем стихотворении Андрей:

"Зов завершенья.
         Что за сезон?
Этим летом
   снова встретились звезды
           и повернули рычаг,
бросив кости
        в черную
                землю.

Этот плащ проницаем
     только фигурой
               под ним,
Изысканным
    Женственным жестом
Разводящим туман
            впереди".

 

Андрей ушел из жизни 25 апреля 2002 года. Нелепая случайность – неудачное падение у кромки родника, ушиб основания черепа и через три дня – стремительный отек мозга. Врачи были бессильны. И словно роковое предчувствие стихи десятилетней давности, написанные 30 апреля 1992 года:

 

«Забудьте имя мое,
     сгорите мой паспорт и лик.
Войди в меня бытие.
Возьми меня в чащи, родник!..»

 

Но нет, забыть это имя было бы чудовищной несправедливостью. И не только потому, что он был настоящим философом и талантливым поэтом. Андрей был хорошим сыном, и очень хорошим человеком – добрым, светлым, чистым.

Прошло десять лет с того страшного дня, долгое время все внутри меня протестовало, противилось, я не хотела, не могла принять, понять, примириться... "Почему? – повторяла я, – Почему он?", "За что? – упрекала я, – за что так меня?!"...

Но "Время каплет за шиворот, роет, как крот...", и постепенно пришло понимание. А с пониманием и благодарность. Благодарность к Андрею, что он приходил в этот мир, и выбрал нашу семью... И безмерная благодарность к Господу за то, что послал нам Андрея, пусть ненадолго, доверил именно нам его пестование в младенчестве...