Анна - часть шестая

         С отъездом отца, Пётр почувствовал в себе некоторую свободу и стал довольно часто возвращаться домой  ближе к полуночи, но Анна по-прежнему не замечала перемен в поведении мужа, она ждала второго ребёнка и все мысли и чаяния молодой женщины были заняты только домом, шалуном Павлушей и предстоящими родами. Жарким, звенящим летом 1930 года родилась дочь Лизонька.

     Двадцатилетняя мать двоих детей пребывала в благом расположении духа, не смотря на то, что жизнь с каждым днём становилась трудней. Давно закончились продовольственные запасы, оставленные свёкром, а нерасторопного мужа не интересовало,  из чего она готовит еду, нехитрый, но горячий обед всегда ждал его в русской печи. Анна не озадачивала мужа по этому поводу и сама старалась найти выход из положения. Она потихоньку уносила свои вещи и украшения, когда-то подаренные отчимом или свёкром, в соседнюю деревню своей крёстной Агриппине для обмена на продукты; или, усыпив Лизоньку, и строго настрого наказав сыну, не выходить из дома, бежала в лес по грибы и ягоды. «Картошка есть, другие овощи тоже, молочко…проживём! Все так живут!» – рассуждала она напевая.
 
     В народе ходит молва, что постоянно поют, только злосчастные люди. Толи правда это, толи нет, но однажды морозной январской ночью их разбудил громкий стук в дверь: «Открывайте!» – раздался требовательный, чужой голос.
– Петя, кто это? - вскочила Анна, зажгла лампу и бросилась успокаивать расплакавшихся детей.
– За нами, Нюра, пришли, за нами… – глухо ответил муж и откинул дверной крючок. 
В соседних сёлах уже начались аресты, и даже расстрелы непокорных, вот наступил и их черёд – беда постучала в дом.
– Выходи, во двор! И баба пусть выходит! Да шевелись, чего рот раззявил, вражина! – на пороге стоял незнакомый мужчина в кожаной тужурке с накинутым сверху овчинным тулупом.  Дом, как и душа, сразу наполнился леденящим холодом.  Пётр ступил в пимы стоящие у порога:
– Пойдём, Нюра
– А дети? Дети… Петруша…
– Оставь! – не оборачиваясь, сказал он и вышел. Анна набросила на плечи шаль и выбежала следом, сердце разрывал плач Лизоньки и крик Павлуши: «Мама…ты куда? Мама…страшно…»

     Двор был заполнен людьми, их лица сливались в одно чужое –уродливое и озлобленное. Из толпы вышла краснокосыночница Пирогова и встала рядом с уполномоченным: «Решением общего собрания, за связь с кулаками, закапывание хлеба в земле, эксплуатацию бедноты…раскулачить и выслать за пределы Каменского округа…»

     Слова не укладывались в сознании: «Ложь, какая чудовищная ложь…» – стучало в мозгу у Анны. Детский плач, доносившийся  из-за двери, усиливал чувство бессилия перед внезапно нагрянувшей лютой бедой. Земля стала уходить из-под ног, двор и люди закружились в едином сумасшедшем вихре, она покачнулась, но Пётр подхватил её:
– Пойдём, Нюра, у нас только один час на сборы, – но она ничего не могла понять, – Дети… Нюра, дети одни! – наконец дошли до её сознания слова мужа. Она сорвалась с места и под улюлюканье и свист злорадствующей толпы вбежала в дом.

За ней ввалились чужие люди и продолжили опись имущества, начатую во дворе:
«Дом пятистенок – 1, амбар – 1, баня – 1, погреб – 1, лошадь рабочая – 1, корова дойная – 1, телёнок – 1, куриц – 5, телега- 1, дровни – 1, борон – 3, хомутов – 1, дуг – 2, плуг – 1, пшеницы – 5 пудов, льняного семя – 1 пуд, мука пшеничная – полпуда, верёвок – 3, кадок – 5, литовок – 2, дров – 2 сажени, пологов – 2, самоваров – 1, чайных чашек – 4, ложек – 6, вилок – 6, тарелок – 4, блюдьев – 2, горшков – 2, корчаг – 3, умывальник – 1, кровать железная – 2, зыбка плетёная – 1, постели – 2, подушек – 4, одеял – 3, сундуков – 2,  клеёнок – 1, столов больших – 1,  половиков – 10 полос, настольных ваз – 2, скатертей тканых – 7, полотенец – 12, штор тюлевых – 6, штор простых – 6, рубашек мужских – 4, пимов женских – 2, платьев женских – 3, юбок – 5, кофт – 5, сапог хромовых, мужских – 1 пара, шуба женская чернёнка – 1, тулуп – 1, полушубок мужской – 1, шалей кашемировых – 1, пимов детских – 1, комнатных цветов – 3, лампа керосиновая - 1» – перечисляла Пирогова, а вертлявый парнишка записывал на бумагу.

     Пётр так и сидел в одних кальсонах, около стола, уставившись в одну, ему только видимую, точку. Анна, подняв Лизоньку из зыбки, скрылась за занавеской, присела на сундук и дала грудь, ребёнок сразу успокоился. Активистка резко отдёрнула узенькую шторку:
– Чего скрылась, сучка кулацкая? Что прячешь? Выходи!
– Побойся Бога! Мужики тут посторонние, – побледнела от унижения Анна, – дитя дай накормить! – В душе поднималась мощная волна возмущения и протеста царившему произволу, от негодования лицо покрылось пунцовыми пятнами, глаза метали молнии.
– Гляньте-ка на неё, застеснялась, тварь! – залилась смехом Пирогова, однако никто не поддержал её. Женщины потупили глаза, почувствовав себя на месте оскорблённой матери, выходка краснокосыночницы  поразила даже мужчин и они разом отвернулись от Анны.

Павлик молча, выхватил из рук Пироговой бобровую шапку – подарок деда,  и так поглядел на женщину, что она не посмела её отнять, только прошипела: « Ишь ты, выкормыш кулацкий! Весь в мать!.. Исправь, Ванька – Три сундука!» – продиктовала она вертлявому. Мальчик сел на лавку, исподлобья глядя на людей, хозяйничающих в доме. Анна завернула Лизоньку в ватное одеяло, окинула взглядом сына: «Вот молодец, уже успел одеться», – подала мужу чистую рубаху и брюки: «Надень, Петруша!» – и начала быстро одеваться сама, уже не обращая внимания на окружающих. Пирогова коршуном накинулась на третий сундук: «Вишь, сколько добра накопили кровососы! Сколько ещё писать надо! Добавь, Иван: юбка шерстяная -1, рубашка женская нижняя – 3…»
   
     Анна, той порой, собрала, в раскинутую  простынь одежду, в основном детскую, отброшенную активисткой в сторону, как не подлежащую описи, надела чернёнку и застегнула на безвольно стоящем муже полушубок. Взяла на руки Лизоньку: «Пётр, захвати узел и Павлика!»

Вперёд выскочил плюгавый мужичонка, с куцей бородкой: «А ну скидывай, мироед, шубу, хватит, поносил! И пимы тожа! – он скоренько снял с плеча рваный армяк, кинул его Петру, а сам принялся стаскивать с Петра полушубок, под одобрительные возгласы толпы, – Сымай! Сымай!» – верещал он, вцепившись в хозяина. Анна решительно подошла к наглецу и крепко ухватила  его за жидкую бородёнку:
– Только тронь! Только тронь ещё! – с расстановкой, но жёстко и внушительно произнесла она, низким, осипшим вдруг голосом.
– Сука… Сучка кулацкая!.. – заскулил мужик, но глаза женщины  жгли его, доставая до глубины души, подавляя волю, – Ведьма…ты – ведьма! – залепетал он, и начал  медленно оседать на пол.

     Анна выпустила из рук это ничтожество и окинула оторопевшую толпу гневным взглядом: «Постыдитесь!» 
Маленькая и хрупкая, она вдруг выросла в глазах односельчан до невероятных размеров.  «Иди вперёд, Петруша! Беги с папкой, сынок!» – в полной тишине сказала Анна, подталкивая впереди себя семью, и пошла следом, покорившись судьбе, но готовая в любую минуту встать на защиту мужа и детей.

     Люди молча, расступались перед ними, образуя живой коридор, в сердцах собравшихся зарождалось чувство стыда и жалости к этим ни в чём неповинным людям, попавшим под жестокую раздачу, не чистой на руку, судьбы.
 
     За воротами стояло несколько розвальней заполненных такими же горемыками.  Кони заиндевели от долгого ожидания на морозе, продрогшие конвоиры постукивали нога об ногу и поматеривались. К утру мороз начал крепчать, но Анна расположившись на свободных санях расстегнула шубу и спрятала под полы детей, от пережитого напряжения она не чувствовала холода, организм сконцентрировался на выживание.

– Стойте, стойте!» - выбежала крёстная Анны из переулка и бросилась прямо под ноги впереди стоящей лошади.
– Ты что, ошалела, старая! – замахнулся на неё прикладом конвоир.
– Стой! Сыночек, ради Бога стой, миленький!
Агриппина поползла к Анне: «Доченька… ластонька моя, родненькая…»  – но второй конвоир остановил её:
– Не подходить! Не положено!
– Что там ещё такое? – вышла за ворота Пирогова уже в юбке и шубе Анны. Женщина опустилась на колени у ног активистки:
– Пожалей! Пожалей Христа ради! Век буду Бога молить за тебя! Нюронька-то в чём виновата? Сирота ведь она… детки малые… пощади…
– А нечего было за богатого выходить! – сквозь зубы, злорадно и язвительно проговорила Пирогова,  – Да отцепись ты! – отшвырнула она ногой старую женщину от себя.
– Лёля, лёля… не надо, не унижайся,  – закричала Анна, увидев, что крёстная упала на снег. 
«Трогай…» – пронеслось по веренице саней, и скорбный поезд тронулся в путь.
 
     Шаль сбилась на затылок, ветер рвал с головы седые волосы. Стоя в снегу на коленях, Агриппина кричала, широко раскинув и подняв к небу руки: «Да что же это, Господи?! Люди!.. что вы делаете, люди…»