Признаки Общепита

 Умер Иван Клавдиевич Лихонович.
Казалось, что он бессмертен, как вечный жид. На вопрос,с какого он года, Клавдиевич отвечал: " Кажется, с одиннадцатого". Если и был на земле крайний жизнелюб - так это Лихонович. Как ни била его жизнь, как ни допекали люди - он лишь понимающе улыбался и расчёсывал костяным гребнем одуванчик на голове.
Последние шестьдесят лет Иван Клавдиевич существовал приживалкой в Редкодубе, в семье у колхозного бухгалтера. Бухгалтер, Тихон Антонович, привёз его отуда-то из Сибири, где сам вышел на свободу по смерти Сталина. Так и жил Лиханович у него во времянке , и даже когда супруги-хозяева переселились на погост, так и не перешёл в дом.
О себе он говорил делами, а не словами. В руках у Клавдиевича оживало всё. Он делал глиняные свистульки, резал деревянные ложки,играл на аккордеоне и сочинял стихи. Писал их, как прозу, в длинную строку и читал так же протяжно, слегка на распев:

-Сын Каторжины, мальчик раскосый и умный, В доме у ксёнза служил зажигателем свеч, Сам же хозяин, холодный и мягкий, как пума, Даже не нож под ветровкою прятал, а меч...

Иван Клавдиевич держался того убеждения, что человек есть штучный товар, которому претит толпа, коллектив. "Вы говорите - соборность ? - с той же улыбкой переспрашивал он меня и тут же отвечал : - Соборность есть испуг человека перед личной ответсвенностью. Гуртом можно горы своротить, а можно и погром учинить. И ничего тебе за это не будет. Коллектив нужен вождям, а людям потребно уединение. Перед Богом нет толпы, но есть - человек с бессмертной душой.
-Но позвольте, - заводил его я. - А как отбиваться от врагов, как построить одиночкам крепкое государство?
-На хорошего человека никто не нападает. И даже враги его уважают. Помните библейскую заповедь о правой щеке? Так вот Христос не к тому это привел, что надо нюни распускать перед каждым подлецом, а к тому, что надо себя поставить так, чтоб у всех подлецов и мысли не возникало поднять на тебя руку!
-Но как этого добиться?
-Так есть же всемирный Устав - Нагорная проповедь. Она ведь равно произнесена и для непротивленцев злу, и для носителей зла. Это площадка для всеобщего согласия. Если хотите - для глобальной соборности.
-А как же государство?
- Государство - это большая точка Общепита. Как раз тут нет ничего от заповедей Христа. На раздаче продуктов стоят воры, из общего котла каждый старается выхватить кусок мяса побольше. А особо важные первоны питаются отдельном зале. Причём- не имеет никакого значения твой вклад в организацию запасов
этого Общепита, имеет значение лишь твоя возможность расплатиться за еду. И никого не интересует, заработал ты деньги мотыгой или кистенём.
-Как-то всё у Вас слишком прагматично, - сомневался я.
-Так тот же самый Общепит царит и в духовной сфере! Вот, скажем, ваша писательская среда. Вы разве не заметили, что есть два вида писателей: те, кто питаются русским словом, и те, кто его питают.
-Н-не понял...
-Ну как же вы слепы! Посмотрите на гелерею лауреатов литературных премий, носителей званий и орденов! Именно литература, русское слово есть основа их благополучия. Государство на блюдечке общепита разложило для них готовые блюда. Тут - кондовый патриотизм на первое, каменная государственность на второе, православие - на дессерт. Усилинно хлебая, такие сочинители лишь рекламируют эти блюда, принося доход хозяевам Общепита.
А есть писетели, на задворках торговых точек выращивающие корни сатиры, снимающие плоды обличения, перекатывающие тыквы критики. И когда острое блюдо из их трудов попадает в Общепит, то привыкшие к анчоусам желудки лауратов начинает пучить. И возникает вонючая волна возмущений. И начинаются гонения на горькое , неудобоваримое слово.И на тех, кто его взращивает .
Впрочем - так происходит не только в литературе.И, кстати, - добавлял Иван Клавдиевич, - ты не из тех, кто питается словом. Но и не из тех, кто его питает. Ты - скорее почва, потому что твои рассказы не для читателя, а для писателя.
-Почему?
-Они похожи на математические формулы. Характеры у тебя не в развитии, но законченные, сюжеты полностью исчерпаны,без оборванных хворстиков, они не дают воли воображению. Это не рассказы, а учебники по написанию рассказов.
Рядом со стариком мне иногда бывало страшно потому, что он знал всё. Я чувствовал, что он читает мои мысли. А когда на рыбхозе издохла вся живность и пошёл рыбоход вверх брюхом, Иван Клавиевич выхватил из воды склизкого карпа и сказал, глядя на его подернытый плёнкой глаз:
-Суперлуна...Неверояной силы прилив растревожил на дне мочевину, что в семидесятые годы вороватые агрономы сбросили в тогда еще не зарыбленый пруд. Вот оно и равануло.
А в газете потом писали, чо устновить причину рыбного мора не удалось.
...И вот Ивана Клавдиевича нет.Я всегда прикидывал, с кем его можно сравнить в жизни. И теперь понял, что он - точно учитель Баскаков из бунинской повести "Жизнь Арсеньева". Как тот невероятный энциклопедист повлиял на Ивана Алексееича, так и старый философ Лихонович крепко помог мне держаться своей колеи. Он настоящий пример человека и мне кажется, что даже смерть его - лишь разновидность выживаемости.
 Да, напоследок. По паспорту прочли, что настоящее его имя - Адам. Адам Клавдиевич Лихонович