Приключения Никиты Собакевича

Первый раз в своей жизни меня послали работать в зону с заключенными. От наших ребят не раз слышал, что с ними надо держать ухо востро. Если что-нибудь им не угодишь, живо проколят все колеса и не заметишь как. А я еще из далекого детства помню, как какой-нибудь дока из подростков романтично рассказывал о прелестях тюремной жизни. Наверно от кого-то слышал и еще фантазировал с добавкой от себя. Что там сидят бандиты, убийцы, урки и еще какие-то суки. Есть воры в законе, которые там верховодят. И вот эти главари вздумают и прикажут уничтожить тех, кто им не по нраву. Жуть брала. А мне тогда еще и думалось, раз есть суки, то тогда и должны быть кобели. И вот теперь  едучи туда, думал я, придется наяву увидеть этот контингент.  Купил на всякий случай две пачки Беломора, чтоб задобрить этих невольных горемык, хоть сам и не курил. Мне там и немного было работы: поднять станицу с пилорамой, и через проем в крыше опустить на фундамент. Когда я приехал на объект, не все еще было готово. Двое рабочих на крыше сняли несколько листов шифера и спилили две рейки.
Пилорама была больших размеров. Наверно, высокопроизводительная, весом тонн пять. Поднял я ее и благополучно опустил на место. Хорошо совпали отверстия на анкерные болты. Из кабины крана мне было видно, как с крыши цеха спустились двое рабочих, и теперь их уже было пятеро. Шестой одетый по штатскому прораб. Некоторые из них стояли и смотрели безразлично на содеянное, безучастно как на неоплачиваемую работу чужому дяде. Я определил по тюремному жаргону, что это – филоны. Остальные рьяно жестикулировали руками и иногда смеялись. Мне из-за гула мотора неслышно было, о чем они толкуют. И любопытство толкнуло меня спуститься и спросить, что их так развеселило. Оказывается, они поставили раму задом на перед. Неуверенно знали откуда будет подача бревен. С той же ошибкой был и поставлен фундамент. Когда перевернули пилораму в нужное направление, обнаружили, шкив не дойдет до посадочного места. Старший из заключенных – седоватый мужик лет сорока, сообщники называли его бугром, разметил, сколько надо срубить бетона. Тут же вскоре притащили трактором компрессор с отбойными молотками, поставили рядом с краном. Машинист этого агрегата, здоровенный детина, лет тридцати, в первую очередь, обратился ко мне, подал богатырскую руку, представился:
- Никит – начальник компрессора. С таким пафосом ответил я:
- Иван – то же, понимаешь, начальник крана. Потом он уже пошел к остальным.
- Ну что, бракоделы хреновы, вы строили этот фундамент. Не в ту сторону направили. Чертеж надо было перекрутить. Работнички! Как та Дуня-тонкопряха говорила: «А я, матушка, еще пороть буду». Так он, ругаясь, запустил двигатель, накачал воздуху, крикнул:
- Дерзайте, зеки! Заработали отбойные молотки. Он подошел ко мне.
- Пойдем подальше от этой стрельбы, гражданин начальник крана. У нас тут, если не в зековской робе, то всякий – гражданин начальник.
- А ты чего, Никита, оскорбляешь их, зеками называешь, разве сам не заключенный?
- Я – нет. Я тут временно. Мне осталось полгода. А они – бессменные арестанты. Не обижаются. Им здесь место в жизни. Я, считай, залетел безвинно. Освобожусь, не знаю, какими глазами эти сутяжники будут на меня смотреть? У тебя закурить есть?
Я отдал ему пачку Беломора, сказал, что у меня есть еще одна, подарю твоим молотобойцам.
- Во-во, осчастливишь. Они – придурки будут набивать анашой, смолить и балдеть. Если Иван тебе интересно за что я срок отхватил, могу поведать, а ты рассудишь, кто из нас прав, я или эта дружная семейка с собакой.
- Ну, если не находишь в этом ничего зазорного, рассказывай, с удовольствием послушаю.
- Я тогда работал шофером в колхозе, - начал Никита свой печальный рассказ, иногда криво улыбаясь, будто все это произошло не с ним. – И должен сказать, что в селе я был один баянист. А если ты музыкант, то авторитетная личность, даришь людям праздник, ты уже человек, хоть и пастух, и в чести, как хрен в шерсти. Были еще гармонисты, но то мелочь пузатая. Гармонь – не баян, на ней не все сыграешь. Я хоть и любитель, не знаю нотной грамоты, а играю во всех тональностях все народные песни, гопаки, Семеновну. На свадьбах, на праздниках в клубе я всегда первый парень на деревне. А теперь вот преступник в неволе с бандитами. Через этот баян и сижу.
Второго мая утром после гулянки в компании с руководством колхоза, они ж тоже люди, любят попеть, повеселиться, иду на работу мимо того дома, где праздновали. Хозяин машет мне рукой, мол, зайди, похмелись. Если б не уважали, разве позвали? И черти меня дернули согласиться. У меня сроду голова не болела с похмелья. И признаться, я никогда не напиваюсь до одури, всегда держусь в норме, не теряю человеческого облика.
Зашел, прислонил по-товарищески грамм 150 за два раза, и пошел себе дальше по делам. В рейс мне никуда не надо. Подвожу рядом силос на МТФ. А эти ж бесы – гаишники знают, когда подловить нашего брата-шофера с похмелья и поиздеваться.
Выезжаю из силосной ямы, а они тут как тут. Ехали бы на трассу паскудники, а они сюда приперлись. А один ублюдок, выходец из нашего села, ровесник. Вместе жениховали. Прицепился, чего взъелся, хрен его знает? Видно, от того, что девки липли больше ко мне. Спрашивает:
- Пил вчера? А ну дыхни в трубку.
- Будто ты вчера не пил? Первый подыши, посмотри, как посинеет там содержимое.
- Это не твое дело командовать. Когда наденешь погоны инспектора, тогда будут выполнять твои прихоти, а сейчас будь любезен подчиниться власти. Не знаю, как я сдержался не плюнул и не дал ему в наглую харю. Пришлось дыхнуть – был лишен на год водительского удостоверения. Доработал день лишенцем, не оставлять же коров голодными. На второй день пошел к председателю с повинной. Он не упрекал. Гуляли ж вместе. Вот в этом отношении хорошо якшаться  с руководством. Посочувствовал:
- Куда ж тебя определить? – размышлял. – Слушай, а не пойдешь ли ты пасти коров колхозников? На днях обсуждали этот вопрос на собрании. Никто не хочет идти в пастухи, стесняются этой должности. А что тут стыдного? Сто рублей начисляет колхоз и хозяева будут платить по 5 рублей с головы. Ты на машине в два раза меньше зарабатываешь. Берись, в убытке не будешь.
И я согласился. Дали мне лошадь, смиренного мерина. От седла отказался. С детства привык ездить в нахлюпку. Постепенно освоился. Повадки коров стал понимать отличней, чем бабьи.
Привела как-то за налыгач корову жена залетного пчеловода, такая из себя интеллигентка. Заговорила этак напыщенно:
- Скажите, пожалуйста, какова стоимость ваших услуг за сохранность и кормление животных?
Отвечаю:
- Со всех беру по 5 руб. в месяц за голову, а за вашу скотину – 10 рубчиков. А коровенка ее гляжу, егозистая, так и норовит вырваться и сбежать домой. Там, наверно, теленок. Зовет материнский инстинкт. А почему, - возмущается хозяйка, - вы за мою буренку удваиваете плату?
Объясняю:
- Если вы сейчас отпустите ее, и она пойдет в стадо, то буду пасти бесплатно. А если сбежит и мне придется за ней гоняться каждый день, то будьте добры, гоните в месяц по червонцу. Отвязывайте и мы полюбуемся, как она любит коллективизацию. Сняла она налыгач и кормилица ее галопом понеслась домой.
Спрашивает:
- И что ж мне теперь с ней делать, водить целыми днями что ли на веревке по траве?
Отвечаю:
- Приводите завтра, буду приучать к стадной жизни. На второй день она привела свою худобу. Я приналыгал ее к смиренной корове и сказал:
- Идите спокойно домой. Положитесь на мои «педагогические» способности.
Только хозяйка скрылась в селе, я отвязал непослушную ее коровушку, она опять бегом домой. Я быстро на лошадь, догнал, как врезал кнутищем раз, ды второй, она и упала передними ногами на колени. Заревела, будто запросилась, я больше не буду. Наверно, отродясь не получала такого воспитания. Не встает, будто знает, что лежачих не бьют. А кнут у меня – арапник. Соседние пастухи просили меня за поллитра сплесть такой. Как врежешь, шерсть слетает, полоса остается.  Приказываю по-хорошему:
- Вставай, матушка, вставай, родимая! Коллективизацию и некоторые холеные люди не любили, а приходилось. Вставай и иди в стадо. Пожалей свою благородную хозяюшку.
Смышленая оказалась животина. Встала и поплелась к своим сородычам. Глядишь часа через два, наверно, забыла первый урок, поворачивается и крадучись направляется опять домой. Крикнешь только: «Куда!» А она круть – и в стадо. Когда через месяц дамочка подала десятку, я взял только половину, сказал, что я пошутковал.
Но это все ерунда. За пастуховскую деятельность я тебе, пожалуй, зря рассказал. Срок то я схлопотал совсем за другое дело.
Пригласили меня на свадьбу одни куркули с воровскими наклонностями. Я еще так не хотел к ним идти, будто чувствовал недоброе. Однако ж поперся. Все было как на всякой другой свадьбе: пили, ели, пели, кричали горько, молодые целовались.
Дело уже было вечером, начало темнеть. Это только кажется иным, что играть на инструменте – хахоньки. Каждый пьяный хочет показать себя танцором Исымбаевым: кричит, давай цыганочку с выходом, а сам раскоряка. Ноги не оттуда выросли. Женщины подражают то Людмиле Зыкиной, то Анне Герман. Требуют исполнять их популярные песни. Становятся в их позу, выпендриваются, а сами и слов не знают. Ты ж им еще и подскажи, и пой. Всем угождай, коль взялся за гуж. Часа через два – спина мокрая. Вышел на свежий воздух отдохнуть, покурить. Прошелся по над домом, а у них кобелюка здоровенный как теленок, начал гулять и рваться с привязи. Злючий, подлец, весь в хозяев. Чем я ему не понравился, черт его знает? И порвал-таки ошейник, полетел на меня как собака Баскервилей. Я нагнулся, будто схватить камень и отогнать его, а он на это – ноль внимания. Чуть не хватанул за руку. Отбиваюсь только ногами. Рядом ни палки, ни лопатки нет, чем бы его огреть. А он уже укусил за ногу и порвал штанину. Не знаю, сколько бы продолжалось у нас с ним потасовка. Как-то удачно врезал по голове, он крутился, а я его схватил за хвост. Сначала одной рукой, потом обеими. Дурманок-то у меня есть, двухпудовыми гирями играюсь. А в нем пуда четыре весу. Кричу, уже некоторые зеваки выбежали на лай и мой крик. Созерцают эту комедию. А я постепенно раскрутил его, он начал визжать, наверно понял, что приходит погибель и зло не одержало победу. Головой о фундамент дома прислонил и угомонил. А что было делать? Не ждать же пока он меня совсем загрызет! Тут выскочили хозяйские сыновья. Вдвоем набросились на меня с кулаками и с руганью:
- Что ж ты курва наделал? Убил нашего любимого Тарзана!
- Ах, подлюки, еще смеете оскорблять, пригласили гостей, а собаку не заперли в будку?! А если бы на моем месте оказалась женщина? – начал я их метелить со зла, не успевали подниматься. Прибежал отец и другие мужики, кое-как нас разняли. Гляжу, а Тарзан встал на ноги, пошатываясь, пошел в будку. Я подумал – подыхать. А он нет, очухался. Только оглох и онемел, перестал гавкать. Видимо, я ему слуховой нерв пошкодил, когда крутил за хвост. Наверно, он и язык откусил при контакте с фундаментом. Так эти пострадавшие заявляли в суде.
Они, оказывается, обследовались у врачей. Козыряли справками о побоях и собачьими  недугами. А я дурак не обратился в больницу, никто не подсказал. Думал, все сойдет с рук. Шрамы от укусов и от их царапин до суда зажили, как на собаке. Штаны жена зашила аккуратно, даже не заметно порыва. И нечего мне было предъявить суду. Умные здесь сидельцы подсказывали, что они – сволочи подкупили судью. А теперь вот я хулиган. Полу-чил соответствующую статью и еще зековскую кликуху – Собакевич.
Вот, Иван, ночами думаю, думаю, какой интерес им был меня посадить? За своего волкодава? Я ж не хотел его бить. Сам собак люблю, никогда их порядочных не обижал. Тут вон в зоне одному по шее съездил – убил пса, сварил и с дружком сожрали. Озверели люди. Я же не брошу камня в животное. Может, разгневались куркулята за то, что испортил свадьбу. Я ж тогда гармонь под локоть и домой. Или что меня не одолели? Я на селе никогда не отличался буйством. Наоборот, если какие кочета затевали драку, я становился между ними, приказывал: на место, подошвы, это вам не при немцах, кур за грудки хватать. Показывал свой кулачок. Попетушатся – попетушатся и на ту задницу и сядут. Даже участковый меня благодарил за миротворство. Видимо, этим сопливым щенкам вздумалось меня отмутузить и поверховодить. Трезвые боялись, а тут водка прибавила героизма.
Зависть брала, что я культурнее их. На сцене музицирую хору. И с начальством вась-вась: всегда с ними в компании. На пересуд не подавал. Тесть с тещей, добрейшие старики, рассоветовали, а то, мол, еще добавят. Полтора года быстро пролетят. Дочку и внука не обидим, поможем. На свободе-то время быстро бежит, а в неволе, среди каторжников иногда день годом кажется. И что ты думаешь, Иван, я им прощу? Свой суд придумаю.
Сейчас за меня тесть стадо пасет.  Освобожусь, буду я продолжать. У них коровы вредные. По весне из стада убегают. Умышленно не буду применять кнут, чтоб не засадили еще на срок, как за собаку. Чтоб видели на налыгаче целое лето своих животин и  гонялись за ними. Или подловлю на воровстве зерна, они падкие на это дело. За шиворот схвачу и сдам участковому. А то сяду на машину, права уже вернут. Срок лишения истек. Притворюсь божьей коровкой, вроде меня тюрьма перевоспитала. Возьму канистру бензина, подкрадусь тихой сапой. Кобель их любимый глухонемой, не гавкает. Полью скирды сена, спалю все подворье. И, Вася, не чешись, завтра баня. Люди их недолюбливают, тушить пожар не поторопятся. Хрен что докажут. Все сотворю один без компаньонов. Так будет надежней. Вот такая комедия произошла в моей жизни. Как ты смотришь, Иван, на продолжение спектакля.
- Как тебе сказать, Никита, комедия с трагическим уклоном. Если ты рассказал все, как было и не утаил что-то нечаянно, то правда на твоей стороне. А на счет продолжения я думаю так: будет значительно  надежней, когда ты освободишься и начнешь жить культурной жизнью. Играть на сцене с хором, справлять праздники. Трудиться порядочно, где бы не пришлось. Любить и умножать семью, почитать родителей, не давать волю кулакам своим, ни чужим и нести прочие добрые дела. А те, кто творит зло, роет яму другому, издавна говорится, непременно сам в нее врюхается или Бог накажет.
- Эх, Иван, Иван. Как бы ты знал, как мне хочется отдубасить их самому, а не ждать милости от природы и от Бога, когда они свалятся в свою яму. Будем посмотреть, справлюсь ли я со своим желанием, хватит ли выдержки ждать их падения, или придется подтолкнуть?
Тем временем пока Никита излагал свою горемычную историю, строители срубили излишки бетона на фундаменте. Подал я через проем маховик пилорамы. Напрессовали они его на ось, на том моя задача была выполнена. Никто не посягал проколоть мои колеса на кране, за чем я бдительно следил. И в знак благодарности за это я вручил старшему пачку Беломора. Сообщники его было потянулись за папиросами, а то никому не дал и сам не закурил. Строго сказал: курите махряк, а это для другого дела. А Никита тут же пояснил для меня:
- В папиросы они умудряются забивать косяки с анашой. Потом курят, дуреют и это у них самый светлый час в жизни.
Так я познал кое-что из жизни преступного мира. Конечно, мало. Но все равно теперь буду рассказывать несведущим. Можно для интереса что-нибудь добавлять из ранее услышанного.