Весенняя новелла

                Я утром просыпаюсь с содроганьем
                И чуть не плачу, зная наперёд,
                Что день пройдёт глухой к моим желаньям,
                И в исполненье их не приведёт.
                Гёте. «Фауст».





              Никогда бы не подумал, что увижу Весну. Сквозь сон, пустоту и смертельную усталость я увидел Ее движение в лето из-подо льда Зимы, и сон стал обращаться в явь, пустота наполнялась смыслом движения сущего, а усталость исчезала в атмосфере безграничной свободы весеннего духа. Всё растаяло, а я и не заметил. Как чудно, пробуждающе звонко, спели вернувшиеся к нам перелётные птицы над головой при входе в парк, как грёза о долгожданном пробуждении сладкой песней прозвучала, возрождая забытые впечатления.
            Начинался новый день. Я поднял глаза вверх и больше не мог опустить их: флаг Неба российским триколором  смотрел на меня, развеваясь над бедными после зимы на листья тополями. Утреннее Солнце своим отражением раскрасило облака, нависшие грузно над землей, в ярко-синий цвет, ещё оставив у горизонта красные следы своего присутствия, и излучала высоко в Небе чистоту необратимо прошедшего с восхода времени. Держа равнение на Солнце, я не заметил, как вышел из парка и шел навстречу Весне. Возможно, все будет по-другому, человек всегда стремился что-то упорядочить в своей голове…
           Или, всё сон, и я не имею возможности проснуться. Упражняя в безумии свой разум, я так и не понял, что уснул тяжелым осенним сном своей тоски. Приобщаясь к пьянству, я выбрасывал в мусорную корзину навыки свободного изъяснения своих мыслей и всякое едва пробуждающееся чувство.

            
           Она засыпала, а я просыпался и понимал, что ещё жив, ибо чувствую Ее, но я засыпал, и Она вставала: Дитя Солнца ловит настроение в свете утра и ждет прихода лета, а я взрываю сознание, чтобы подавить в себе монолог проснувшегося отчаянья по невозможности  встречи с ней в режиме одного времени, и поэтому мы всё время терялись в пространстве.
            Первый раз мы виделись в моём сне: я плотно укрытый листьями Осени находился в Зиме своего восприятия заснувшего для меня мира, а Она окрылено срезала лёд на катке своей беспечности. Но мы не узнали друг друга, водя хоровод у идола Нового года, держась за руки и не ощущая ничего более важного, кроме чужой ладони запертой от холода в перчатку. В один из зимних вечеров я пробудился, чтобы заметить Её взгляд на себе. Я что-то пел в бреду, а Она  смотрела на меня, и стальные иголки лучиков Её блестящих и внимательных глаз кололи мое уставшее от одиночества Души тело, питая Его нежностью и неописуемым желанием жить этим взглядом.
           В таком полусонном состоянии я прожил до Весны. Я жил в Её практически ежедневно встречающемся, пытливо на меня смотрящем взгляде без берегов и горизонта и где-то вдали, мне так казалось,  я видел вместо зрачка маяк неопределенного цвета. Он призывал всплыть затонувшие корабли моих лучших чувств, и я в своих снах давал приказ отдать швартовы всем своим чувствам, но всё также не мог проснуться. Реальность же сжигала все мои бумажные корабли в огне обстоятельств, что доводили до маразма существующий порядок вещей.


           Листья Клена мелодично шелестели, развеваясь на ветру, словно кудри юноши. Весна наполнила соком жизни молодой, но уже окрепший побег, и он крепко держался корнями на земле, делая вызов всем своим существом Ветру. На той стороне, где кончалась медленная река, игриво шелестя листвой, вся в ласке теплого майского Ветра стояла стройная Береза. Наполненная светом Солнца Она подстать живой стройной девушке, стоящей у Берега своей беспечности и заворожено окидывающей взглядом окружающий мир.
             Клен мог издали наблюдать Ее Красоту. Изгибы ее прекрасного побега звали Его нарушить законы Природы. Но не двинуться с места, не перейти эту реку вброд. Деревьям была подарена Любовь, и они жили ей. Они всегда чисты и не способны к злу.  Клен мечтал прикоснуться хотя бы до одной хрупкой веточки милой Березы, чтоб почувствовать в сплетении тел и душ безграничную радость взаимной Любви. Одно мимолетное прикосновение влюбленных – ласкающее душу и приводящее в восторг и возбуждение тело переживание. Невозможность этого приводила Клен в отчаянье до сумасшествия и в те недолгие моменты, когда утихал всесильный и вездесущий Ветер, можно было сорваться душою до Небес, и тогда Он начинал петь.


          Свет становился ярче, Солнце теплее, пенье птиц – громче, и я ощущал это сквозь сон, лишь это мешало уйти в вечную кому моей грусти. И все оправдывалось. Вместе с отчаяньем возникали и другие чувства. Я жил как мог, и иногда мы вместе не спали: то я Её утром просыпался, и мы молча пели знакомые только нам песни, то Она ночью, в то время, когда я не спал, слушала все, чем я живу, и ночь превращалась в сказку. О чем Она думала? Слышала ли меня?
           Её мимика выражала все Её одномоментные впечатления, Её лицо невозможно было представить без эмоций. «Его можно изучать вечность»,- думалось мне, так же, как люди вечность ищут истину, а Она все время была рядом и вот сейчас Она со мной, во всех хитросплетениях Её загадочной души. Я б хотел сжигать своё сердце, поддерживая бесконечность этой прекрасной ночи, но всё должно кончаться, и Она засыпала, но не со мной, не дав мне возможности на следующий день проснуться навсегда, чтобы скинуть  вуаль сна с измученных мытарствами по дороге разочарований сердец. Я метался по квартире до первых лучей Солнца, а затем уснул, обездвижен и разбит. Мне нечего было сказать Солнцу, мне нечего было сказать себе, и моя реальность окутала меня пьяным сном отчаявшегося верить во что-либо стоящее того, чтобы жить.
          Вечер, томик Гёте и сердце под стеклом, раскрашенным закатом, пачка сигарет, кружка пива и бездумный разум, наполненный упоением от собственной печали – стали средством борьбы с огорчавшей реальностью, с тем, что приводило к безумию. Я доводил себя до абсурда, и мысли приводили меня в никуда, и там я с ними оставался надолго, стараясь в них забыться.
         Природа стремилась в Весну, и незаметно для себя я присоединился к этому движению: свет заполнял пустоту внутри, Солнце заставляло сердце биться, птицы заставляли просыпаться без сожаления, и утро больше не становилось для меня таким ужасным. Весна пробудила меня независимо от тех обстоятельств, что приводили меня к отчаянью, что словно промокашка копило все мои слезы до предела моих сил.
      
          По ту сторону лишь та сторона, а я находился на этой, и нежно-розовый свет заката раскрасил водную гладь Волги образами Неба. Впереди, в тумане холма, была неизведанная та сторона, так недосягаема и неизвестна, и эту реку вброд не пройти. Мы с другом сидели на камне, наблюдая сверху на движение Весны. Прикованные цепью цивилизации к картонным плитам домов с электричеством необходимости и теплом привычек, мы были выброшены в пространство безудержной свободы, и  взгляд вторгался в пределы Природы не дальше, чем до поверхности различных по цвету материй. Путь к видению смысла окружающего подсказывала Природа своей тишиной. Он шел через ощущение себя в этой тишине, но мы не привыкли молчать. Мы говорили, и та сторона берега становилась предо мной этой, всё терялось в этом огромном пространстве для всякой затерянной мысли.
        Мои глаза были наполнены взглядом Неба, отраженным в воде, и они уже мысленно устремляли меня по реке на ту сторону.
         Затем мы шли с вертолетки. Я, наполненный переживаниями усталых глаз Неба, встретил проходящую мимо Ее. Она спала, когда я разгорался потухавшим пламенем заката и светлячком свободы блуждал в полумраке заканчивающегося весеннего дня, и не мог Ей сказать, что видел я в этой Весне. Весна этого года была похожа на состояние людей, бродящих в межсезонных сапожках по привычке одетых в известное время года, которое так и не наступило. Все его заметили по состоянию календаря.
          Пока я смотрел на Нее, Весна умирала во мне, и движение по дороге из точки нашего расставания стало испытанием для расстроенных струн моей нервной системы осколками избитых временем чувств. Мне невыносимо было видеть Её спящей и до чрезвычайности красивой.
           Но что-то щелкнуло. Так не могло вечно продолжаться, и я вошел в сговор с одиночеством, и прекратил всякие поиски причин для миража глубоких надежд. Закат испытаний для моего сердца и печени и рассвет моей души, вскоре окруживший светом нового дня, пробудил меня в Её время, и Весна вошла в пределы рассудка. Неожиданно появившиеся доводы разума стали справедливы.
           Мы встречались весь день, и никто не спал из нас. Она улыбалась, меня вдохновляло чувство жизни и Любви к Ней. Я думал, что смогу любить, не требуя ничего взамен. Но все это выглядело на самом деле так только до того момента, пока Она меня не касалась. Малейшее прикосновение резало тело ножом нескончаемой грусти и ощущением невозможности быть с ней. Все как в ту Осень. Любовь превращалась в страдание от разрыва с мечтой и выливалась на душу стаканом алкоголя. Прикосновения кого бы то ни было к  Её телу ощущались на мне, будто кто-то чужой меня трогает покрытыми потом рукопожатий руками, и меня угнетало возникающее отвращение от себя.
           Так часто меня пытались вернуть в Осень, но я знаком с этой своей подругой, и, зная Её, понимал, что листья не будут ошарашено и беспричинно падать на землю листопадом грусти среди Весны проснувшихся чувств.

 
          Его пронзающая до слёз песня доносилась до Белой Березы, и Она, наслаждаясь ей, находясь в трепете перед каждым словом, не могла забыть, что с секунды на секунду задует Ветер, и песнь будет нарушена чем-то более  мощным и сильным в Её жизни. Ветер смирит весь пыл песни и пробуждающиеся в Ней с  песней светлые чувства.
          Песнь Его звучала на закате, передавая все оттенки Неба. Берёза, укутавшись в последних  лучах Солнца, слушала, как Клён, источая все свои силы, поёт о Ней и своем обреченном на гибель желании дотронуться до Нее.
          Но Ветер не отпускал Березу. Он, столь равнодушный ко всему обдуваемому им свету, не терпел притязаний на все принадлежащее ему. И Она, отчаявшись уже давно получить свободу, крепость духа и смелость борьбы с ним, позволила окончательно завладеть собой.
          Лишь Клён во что-то слепо верил и всё не сдавался. Вся его влюбленность переносилась в песни, что пел Он Ей на закате, пока Ветер дремал, скованный духом Природы.
          Но однажды песня Клёна зазвучала с необычайной силой – вся душа была вложена в нее, в ней было всё, что Он смог прочувствовать, глядя издали на Красоту Берёзы. И в тот момент Ветер проснулся, услышав дерзкий вызов веками сложившемуся мирозданию. Огромная сила скопилась в воздухе, и встревоженная Береза умоляла успокоится Ветер, но тот в ярости продолжал бушевать, сметая на пути всё, и напал на Клен с силой сокрушающей его хоть и крепкие, но молодые корни.
          В неравной схватке со стихией пал Кудрявый Клён. Ветер не оставил и призрачных надежд на сомнения в своей правоте. Тело Клёна пало на землю, сдавив нежность окружающей травы, что долго вследствие произошедшего ласкала мертвый побег, укрывая Его от наполненных слезами глаз скорбящей Берёзы. Наступила тишина. Но дух Клёна не был сломлен. Он кружил над землей, и плачущая от боли утраты Берёза чувствовала Его. Он был где-то рядом. Тоска овладела Ей, а время остановилось, и Она навечно потеряла свою беспечность и Красоту. Отражаясь в реке, Она тихо стонала от одиночества. Тишина пришла в бескрайнее поле Её тоски, и Она не видела больше Ветер с того времени уже много лет. Он унёсся в другие края, оставив увядать Берёзу. И Она погибла, засохнув от бесполезности своего существования.
      

           Мой лучший друг рассказал бы мне сейчас что-нибудь о Небе. Оно постоянно было в его глазах, вытаскивая его из тисков испытаний обременяющей обыденности. Но я двигался сам, и сам искал в каждом миге прожить следующий так же светло, как и предыдущий. Всё менялось в бесконечной панораме Весны, и путь в открытое сердцу лето стал свободен.

          И я выходил этой весной из мрака, и, бродя по парку бреднем, собирающим ощущения для моей души, собирал Её изредка встречающиеся взгляды. Среди всего творившегося безобразия среды обитания алкоголизма, бредящих пустотой и звучания сотовых телефонов, я находил Её глаза. А ведь я их заставлял плакать, в то время, когда Она умилялась от выраженной в моих стихах Ей собственной Красоты, я дарил им их блеск!!! Я стоял и глядел на чудо, пытаясь сделать так, чтоб мои устремления не были замечены окружающей средой, что не любила противное её духу чувство - чувство вдохновения. Я помню, как ревниво Она отнеслась к мысли о возможности присутствия других движений в моем сердце помимо веяний, исходящих от Неё.
         Мы с Ней верили в сказку – Она три ночи, я всю свою жизнь. Я бы всё отдал, чтобы подарить Ей ещё одну, ту, что станет нашей жизнью, но корабли беспечности молодого возраста уплывали по так сильно манящему разум Ветру, что никакие взывания, не толкали сделать усилие совершить поворот оверштаг в сторону слияния родных душ.
         Для Неё проходили ночи, для меня целые тысячелетия заточения в себе, и Весной, когда листья едва начали проклёвываться из почек на голых ветках, я нашел выход из лабиринта отчаянья своего я. Дыхание жизни просыпающейся Природы помогало мне в этом.
         Где она?.. Ведь я дышу одним и тем же воздухом с Ней. О Ней лишь  думы мои, стрелой Амура, пронзающие разум мой, по Ней лишь моя страждущая душа плачет и льнёт к Ней в надежде на успокоение…
         Неопределенно-важное сквозь Весну прошло лейтмотивом сквозь всё моё существо, словно надежда  на  светлое  будущее  сквозь  оплакиваемое слезами  минувших  дней прошлое:

         Твое сердце должно быть моим, твоё сердце вернёт мне Весну!!! 


         Ветер не убил Любовь. Ибо Он не верил во что-либо, способное устоять перед ним. Погубив Клён, Он не мог догадываться, что тем самым перенесёт Его к Ней.
Семена взрастали и крепли много лет, и у ссохшегося ствола погибшей Березы росли два молодых деревца, вытягиваясь к Солнцу и, давая знать о себе всему миру.

         Берёза и Клен стояли у берега реки, переплетаясь ветками, будто  держась за руки, и любовались  закатом и собственным отражением, вселяя всем своим видом в сердца людей Веру в Любовь и Мудрость Природы… 



           Везде слышалась музыка Весны, и быстротечность времени заставляло сознание не пропускать каждую извлеченную ноту пения Природы, каждый Её бесконечно меняющийся облик. Вокруг из раскрепощенных тел вырывались на свободу души друзей, и я с удвоенным вдохновением созерцал происходящее вокруг меня. Я о чём-то разговаривал с кем-то, и мне казалось, что звучание наших голосов, выражало суть разговоров, словно смысл сказанных слов, что ныне проходил мимо ушей. Я представлял множество незабываемых картин. Гладь Волги взбунтовалась, и рябь покрыла её пространство. Медленным перекатом нежный оранжево-розовый мячик ускользал из виду в сторону туманом окутанного горизонта, уходил за облака, освещая их, как вершины гор. Его лучи превращали водную рябь в языки пламени, и она, двигаясь на меня дорожкой, поедала синеву Неба, отражающуюся в воде. Дальний  берег был пропитан мглой, а здесь, под ногами прорастала ярко-зеленая трава.
           Птицы, всю зиму скучавшие по ней, оккупировали газоны, и хватало места всем: суетливым воробьям и более важным голубям. Птицы и люди встречали Весну вместе и каждый по-своему, кто как мог, кто как видел Её приход в своем сердце. Но все были счастливы, всем нравилось на этом берегу, так близко к воде и вдали от замучивших своей обыденностью будней. Во всех этих проявлениях жизни был смысл. Его нелегко было увидеть, но каждый мог почувствовать.


           Я радовался каждому пережитому мигу и понимал, что ни о чём не жалею: ни о своей смертельной тоске, завладевшей мной Осенью, ни о холоде прошедшей Зимы – всё в моем сердце. Я прописывал своим созерцанием происходящего историю рождения и смерти моих чувств, связывал с ними события своей жизни, и мне ни за что не было стыдно. Мне не было стыдно перед Природой за то, как я люблю, как я представляю Её. Не знаю почему, но мне казалось всегда, что я шёл по тому пути, не предполагая даже, правилен ли он. Это не суть. Так вроде говорила одна моя знакомая. Если я почувствую, что это не так, то, говорят, что каждый момент жизни – это еще один шанс изменить себя и мир вокруг себя к лучшему. Бывая иногда оптимистом, я замечаю, что таких шансов у меня миллионы.
           Я умел ждать, умел отдавать, не забирая ничего взамен, кроме благодарностей взглядов, и я был рад, что умею это. Я старался не врать себе и видел своё одиночество, как плату за то, что мог довольствоваться малым. Мне хватало Её улыбки. Она до сих пор образно рисуется мною на Небе красками воображения. Её взгляд множится своей Красотой и радостным блеском в моих глазах. Но так происходит, что когда я хочу чего-то большего, чтоб мои душа и тело пели – всё разбивается об грань сотворенной отношениями безнадёжности, и я не нахожу долго покоя в себе, недоумевая от абсурдности этой искусственной безнадёжности.
           И я брал гитару, и из моего сердца лилась тоска. В дом скорби приходило много людей, моих друзей, и каждый читал свою историю набежавшей тоски, а я в нём жил.
И мы сводили себя и этот дом с тоской с ума. Тоска пряталась в углах, и мы продолжали жить. Всё заканчивается, так говорят, и этот закат обречён пропасть в темноту. Но это не так. Ничто не уходит в никуда. И этот закат ещё горит во мне, и наши жизни для кого-нибудь не пропадут в пустоту.
         Ближайшее дерево наверняка что-то знает о нас. Оно знает, как мы хотим любить и быть любимыми…