Записки провинциального литератора

        Коротко о себе. Я — чистейшей воды графоман. Люблю писать. Точнее, запоем читать и писать. Ещё в школе порой накатывало так, что забывал обо всём и строчил в общей тетради. Получалось, вроде бы, складно. Сказывалось увлечение литературой. Но я понимал, что у меня нет таланта, который вывозит в классики. Зато у меня есть огромное желание писать, и с ним я не могу ничего поделать. Графоманы меня поймут. Соответственно и я их понимаю. Рыбак рыбака…

Это я к тому, что к себе отношусь строго, не выпендриваюсь, не строю из себя непризнанного гения.

Не я первый признался в графомании. Кто-то из писателей, сейчас не помню, кто, тоже признался, что он графоман. Поэтому сознаюсь, приоритет не за мной. Я — графоман в хорошем смысле слова. Кое-что у меня получается. И, когда другой графоман пишет хуже, чем я, и претендует на всеобщее признание, удивляюсь этому обстоятельству: Чего же ты, милый друг, так и не научился писать, не знаешь азов литературы?

Все графоманы умеют писать. Но каждый должен сознавать, что он графоман, и стараться писать как можно лучше. Все писатели — это графоманы разной степени литературной одарённости. У многих даже этого нет, и чтение наводит такую скуку, что скулы сводит от желания зевнуть.

Впервые в Лито я попал в морозном Челябинске, куда через год после армии приехал в поисках лучшей жизни из солнечного Батуми. Через месяц работы стропальщиком на ЧМЗ мне предложили пойти в воскресенье на встречу с местными писателями и поэтами. Я с удовольствием согласился. Что может быть лучше, чем встреча с людьми, которые могут тебя понять, и даже, кое-что посоветовать, пусть даже покритикуют, есть за что.

Познакомился с интересными людьми, родственными по духу и увлечению. О них я восторженно рассказал своему другу, с которым вместе служил, и мы уже вдвоём пошли на очередное собрание, после которого он признал мою правоту: «Да, это уникумы».

Руководитель лито, пожилой мужчина, прочитав дома мой опус «Суббота начинается в пятницу»,
http://www.proza.ru/2011/07/08/1037
о секте адвентистов, при новой встрече сказал:

— Рассказ сырой. Обсуждения не заслуживает. Но материал любопытный. Такое впечатление, что автор состоял в секте. Со знанием написано.

 Для меня это было высшей похвалой. Потому что писал, наслушавшись рассказов матери, всю жизнь тяготевшей к различным сектам, а сам лишь однажды встретился и разговаривал с героем моей истории. Для меня это было экзотикой, подстегнувшей воображение на описание истории любви ровесника, запутавшегося в сетях секты.

Критиковали не только меня, но и писательницу средних лет, за то, что герой её повести зашел в партком лишь для того, чтобы там переночевать, мол, не видно руководящей роли партии.

 В ответ она запальчиво заявила, что с таким отношением и несправедливой критикой сюда скоро перестанут приходить не только «старики», но и молодые, она указала на меня, что мне польстило. Меня принимали за своего.

Но дружбы с членами лито у меня не получилось. После армии я был гол, как сокол, и не мог, как они, пить до последнего рубля, их-то кормили семьи. Поэтому после первого совместного выхода в «свет», когда мне пришлось волочить на себе местного корифея, и, сгорая от стыда, вручать его жене ценную невменяемую поклажу, (я же был причастен), зарекся участвовать в пьянках, то есть лишался самого ценного, общения. На трезвую голову задушевного разговора не получается?

В Тольятти после приезда в мае 1974 года я три года не мог выйти на местных литераторов. Мои знакомые и поэты жили в параллельных, непересекающихся мирах. В заводской многотиражке изредка печатались стихи местных авторов, но я стеснялся пойти в редакцию и спросить адрес логова поэтов, ещё скажут: Здесь вам не справочное бюро.

Но, как изредка в жизни всё же случается, гора пришла к Магомету. Летом мне дали в помощники старшеклассника, который проходил на заводе практику. Я объяснил, показал, как надо работать и посадил на зачистку шестерёнок. Ничего сложного, обезьяна справится. Одной рукой снимай шестеренку со шпильки и той же рукой надевай новую, ещё необработанную под наждачной шкуркой.

Он быстро освоился и уже через час достал книгу и, не глядя на кружащиеся шестеренки, погрузился в волшебный выдуманный мир. Мимо проходили начальники разных рангов, косились на него, но никто слова не промолвил. От греха подальше, я сделал ему замечание, мол, ты видел, чтобы хоть кто-нибудь из нас читал на работе книги? Он взглянул на меня, как на заговорившую табуретку, и молча принялся за прежнее занятие, читать и снимать шестеренки. Я обескуражено пошёл к своим станкам.

Он был прав. На его месте я бы сделал то же самое. Лишь страдало уязвлённое самолюбие старшего наставника. Поэтому когда пришла его мать, худощавая интеллигентная дама средних лет и начала интересоваться работой сына, я ей подло наябедничал, мол, не слушается, читает за работой.

Мать в сына. Вернее, наоборот. Та же реакция, то есть никакой. Мило пообщались о будущем её сына, её журналисткой работе, и я зачем-то сказал, что пишу рассказы. Она тут же ответила, что ждёт меня по четвергам в ДК в 19 часов. Она — руководитель лито, Кальжанова Галина Ивановна.

Лишь осенью я нашёл свободное время и заявился в ДК. Указанная дверь заперта. То ли пришел рано, то ли все опаздывают. Встал на площадке в ожидании. Подошел паренек ниже меня ростом, худой, с татарскими чертами лица. Видно, тоже в первый раз. Он толкнулся в дверь и отошел в мою сторону, с чуть настороженным выражением лица, но со мной не стал заговаривать, не решился. А я, поняв всё про него, потерял к нему интерес. Завсегдатаи интересней, не хотел отвлекаться на новичка, который неизвестно, что собой представляет, в смысле творческого потенциала.

Скоро начали приходить члены лито. Руководителем — добродушный и пожилой Юрий Владимирович Брусникин, работает на ВАЗе инженером, а здесь за 60 рублей в месяц каждую неделю проводит собрания. Вежливо встретил новичков, разрешил присутствовать. В маленьком кабинете за длинным столом разместилось около десяти человек.

В основном поэты — стройный Константин Рассадин, лет на семь моложе меня, цыганистый Богачев, немного суетливый и речистый Сергей Аршинов, худощавый детский врач Иван Стремяков, почти неприметный Пётр Рагулин, когда трезвый, миловидная Людмила Скляр — инженер. Почти все мои ровесники.

Почитали стихи, вяло покритиковали. Юрий Владимирович тоже отметился своими стихами, которые принялись к сведению. Ругать и хвалить его никто не стал. Ругать не за что, сами такое пишем, а хвалить тем более язык не поворачивается.

Сделали перерыв, вышли покурить в коридор. Я тоже закурил, прислушиваясь к разговору корифеев. Познакомился с новичком, который назвался Толиком. На следующую встречу, он покажет ученическую тетрадь со своим единственным рассказом «Мишка», написанным на основе детских воспоминаний. Слабый и неумелый. Я лишь мельком пролистал, пристальнее вчитываться — лишь время зря терять, автор бездарен и глуп, коль не понимает, что такое не выставляют напоказ, и, тем более в рукописном виде.

Я тоже принес рассказы, которые восторга не вызвали, лишь явились доказательством моей причастности к пишущей братии.

Отныне регулярно, два раза в месяц, приходил в лито, и начал чувствовать себя своим среди своих.

 Сергей Аршинов, мой ровесник, после того как мы вышли из ДК, попытался приобщить меня к совместной выпивке, доверительно сообщив, как открытие, что во хмелю развивается творческое воображение, легче писать. Словно ожидал, что я обрадуюсь возможности, начать безудержно творить, и стану пить, пить.

Я удивился: со мной всё наоборот, пропадает желание сидеть за листом бумаги, наступает полная расслабуха. У поэтов, видимо, всё иначе.

В ДК у нас нет постоянной комнаты. Из милости разрешали в конце рабочего дня занять какой-нибудь свободный кабинет. Поэтому мы сначала собирались в фойе, а потом уже выясняли, какой кабинет нам на этот раз уступят? Прозаиков всего трое. Поэты читали стихи, критиковали друг друга. Мы, прозаики, скромно сидели, слушали стихи, не вмешивались в чужое похмелье, в перерыве общались. Брусникин никому не мешал, никого не критиковал, отбывал время. По сути, мы приходили ради общения с единомышленниками, которого не хватало в повседневной жизни.

Зима выдалась необычайно суровой и снежной. Под новый год насыпало столько снега, что утром автобусы не смогли проехать за кольцо у недостроенного высотного заводоуправления. Пришлось всем выйти и пешком добираться до седьмой вставки, а там уже по корпусу, вдоль главного конвейера добираться до своих раздевалок.

продолжение следует: http://proza.ru/2012/05/02/414