Ньон

Откуда? – из разговоров, из интереса: пустого и непустого, в уши, в глаза. И как своё собственное: Ньон – это…. На карте помечено: историческая достопримечательность.

Врёшь – от жадности: целый час светового дня! Хотя настоящий – световой, весенний, яркий, полуденный уже в Лозанне, уже уеден до корок. И нет сил, только полусила и полусвет,… и полужадность.

Поезд остановился, и вдруг решили выйти.

На всё про всё час – приблизительно, а точно, загляни в расписание: пятьдесят две минуты, сорок пять секунд, потому что на платформе часы с красной точкой на кончике секундной стрелки; стрелка плывёт, вращается, убавляя возможность: сорок четыре, сорок три, сорок две….

Полусвет, погранично, прозрачно. Будто опущен полог, и лишь представляется. И даже римские колонны – не до основания, не окончательно, ещё даже портик, но уже ничего общего с целым – только развалины. И вдалеке, за озером, паря и белея, то, что по-французски Монблан.

На смотровой площадке полупустынно: два полутуриста бродят (это мы) и две местные полудамы выгуливают в коляске детёныша (почему-то разговаривают по-русски); ещё африканская ребятня тусуется на лавочке, вон один: помчался за колонну и снова на лавочку и ко рту банку с пивом. Кругом чистенько, аккуратненько, выбрито – и на платанах мускульный рельеф и кулаки кукишем.

Отклонения это события.

Олег прилетел на похороны. Те двое – чуть ли не самые были, а может и самые, иначе из Америки не полетел бы. Он с ними в пятерку или как там у них, в общем, в самую-самую. А Монблан – это чуть выше троечки, – расслабиться, встретить Новый год. И в палатке, на леднике, на высоте 3500 – всего-то! – там их, замёрзших….

Похожее прочитал у Набокова: «попался молодой советский геолог, разговорились, и, упомянув о том, что тут пятьдесят лет тому назад погиб смертью простого туриста Федченко (исследователь Ферганы!)…». Набоков умер в гостинице; это в Монтрё, на берегу озера. В Монтрё поедем завтра. Оттуда на местном поезде в горы.