Скованные одной цепью?

Новорождённая едва тянула на два с половиной кило. Закричала тоненько и жалобно, словно предчувствуя непростую свою судьбу.  Её унесли «дозревать» в бокс.

Мать – сверхъюная пышнотелая  деваха Тая с ярким румянцем на щеках, чернобровая и кареглазая – с помощью няньки перекатилась на каталку, и была отвезена в палату.

Соседки по палате глянули вопросительно: кто?

-  Девчонка.

-  Заберёшь?- спросила, с сомненьем в голосе, роженица с кровати слева. (Уж очень молода была эта "молодая мама", что наводило на грустные мысли).

- Ещё чего? На что она мне?

- Как же ты так? Зачем рожать было?

- Спохватилась поздно. До этого два года с мужиками спала – и ничего. Вот опаску и потеряла.

- Сколько?!!  А тебе самой-то сколько? Шестнадцать?

- Четырнадцать.

- Так это что, ты в двенадцать лет под мужика легла?

- Не больно-то он меня спрашивал, когда под себя укладывал. Но я не жалею. Знала бы, что так сладко с мужиками, ещё раньше бы легла,- ответила Таисья с вызовом.

- Вот сучка подзаборная. Это ж надо. Одни забеременеть не могут, чужих берут. А другие – как котят рожают и бросают, – высказалась одна из молодых женщин.

- Действительно, - подхватила другая. – Как Бог-то вас терпит. В каждой детской больнице отказники живут. Домов малютки не хватает. Праздник сегодня. 1 мая. А девчонке теперь маяться всю жизнь.

Женщины замолчали, глядя на Таисью с недоумённым укором. Только одна, постарше, родившая вчера пятого ребёнка, произнесла:

- Пожалеть её надо, девочки. А ну, как ваши дочки да с двенадцати лет с мужиками?  Ей бы ещё о мальчиках мечтать, от первой любви замирать, а жизнь её вон в какую грязь окунула сразу. И кто знает, чем ещё аукнется ей этот брошенный ребёнок.

Больше с Таисьей никто не разговаривал. А она вспомнила события двухлетней давности.

               
* * *


В тот день она вернулась домой поздно, просидев у подружки. Пьяная мать храпела, развалившись на кровати. За столом, с недопитым стаканом водки, сидел молодой мужик. Тоже поддатый.

Девочка прошла в кухню в поисках, чего бы поесть. Открыла  холодильник,  достала кастрюльку с супом. Начала есть холодный суп прямо из кастрюли.

Незнакомец зашёл в кухню и двинулся к Таисье. Девочка поднялась, и тут же была прижата к стенке.

Жадные руки шарили по телу, больно сжимали груди.
Напуганная Тая не могла кричать, только молча пыталась защищаться.

Мужик потащил её в  комнату и толкнул на диван. На остальное ушло минут пятнадцать. На прощанье, достав из кармана мелочь, он бросил её девочке:

- На вот, на мороженку. И чтоб варежку не открывала. Усекла?

Она почему-то даже не плакала. Не могла,  оглушённая случившимся. Привела себя в порядок, легла и рухнула в сон, как в забытье.

Через неделю этот же мужик пришёл к матери с другом. Друг был обходительней. Тае понравилось, как он вёл себя: ласково и неспешно. Дал ей водки… И началась её недетская карьера. Мать знала всё, но дочь стала приносить деньги. И претензии отпали сами собой.

В седьмом классе с ней не переспали только самые боязливые из одноклассников. Тут она и «залетела». Но поскольку отношения имела со всеми, то определить, от кого именно, не представлялось возможным.

Спохватилась поздно, плод уже был довольно большим, аборт делать отказались.

Из школы Таисья ушла без сожаления, ибо была там нечастой гостьей, несмотря на усилия учителей, родительского комитета и инспектора детской комнаты милиции.Да и охоты к учёбе не имела.


* * *

Малышка постепенно выправилась, но вес набирала плохо.

Как-то в родильное отделение зашла врач-кардиолог  больницы Нина Михайловна.

Нина Михайловна была второй год замужем, а рожать ей не разрешали: больное сердце. Но ребёнка хотелось. А тут эта девочка. Худенькая, маленькая – сердце сжимается. А глаза большие, чистые, зелёнокарие... Что ждёт ёё?

 Решение пришло быстро. Муж на просьбу Нины ответил согласием: очень любил жену. И скоро малышка обрела родителей. Назвали её Кирой.

Родители старались, чтобы девочка росла, не зная нужды: одевали, обували, покупали игрушки и книжки, возили отдыхать. Нина Михайловна много занималась с дочкой, отдаваясь заботам всей душой. Она не могла нарадоваться на своё сокровище. Огорчалась только, что Кира так и осталась былинкой: худенькой и бледной.

А Виталий Николаевич, не имеющий особой тяги к детям и не очень понимающий, как к ним подойти, тем не менее, был счастлив, глядя на счастье любимой жены и старался внести и свою лепту в воспитание ребёнка.

Кире было девять лет, когда в один из осенних дней, которые зовутся прозрачными из-за отсутствия листьев на деревьях, яркого солнца и синего неба, её отцу позвонил главврач больницы, где работала Нина Михайловна, и попросил прийти. Срочно.

Пока Виталий Николаевич шёл в кабинет, поймал несколько испуганных и сочувствующих взглядов, брошенных в его сторону. Вдруг стало страшно. Увидев главврача, всё понял.

После поминок отец и дочь сидели в комнате, не в силах сказать ни слова. Оба были придавлены горем.

В кухне гремели посудой мать Нины и пришедшая помочь соседка.

Кира так и уснула в кресле вся в слезах.


* * *

Потянулись долгие и серые дни. Виталий Николаевич совершенно растерялся и долго не мог привыкнуть к отсутствию жены. Он тоже исхудал и побледнел. В облике отца и дочери неожиданно стало проглядывать сходство.

С тёщей Виталий Николаевич не ладил. Та молча выказывала ему своё «фи» и так же молча, взглядами, полными укора, обвиняла в смерти дочери. Мол, мог бы позволить ей не работать.

Но он знал, что Нина, которая самозабвенно любила свою профессию, ни за что не согласилась бы оставить больницу и  пациентов, буквально носивших её на руках.

С дочкой начались проблемы. В школе пошли тройки-двойки, замечания в дневнике о дерзком поведении и пропусках уроков. Он не знал, что делать. И жалел дочь, и раздражался, и пытался вразумлять. Не приходило в голову только приласкать  её.

Кира всё больше уходила в себя.  Однажды она не пришла домой ни в десять, ни в одиннадцать часов вечера.

Отец и бабка сходили с ума, звонили в милицию. Обнаружили её  в доме одноклассницы. Она сказала там, что ей разрешили остаться с ночевой.

Дома отец обнаружил в кармане у дочки чужие часы. Она призналась, что взяла их тайком у матери подружки. Просто так. Захотелось взять. Сгорая от стыда, он вернул часы владелице.

К слову надо сказать, что подобное с Кирой случалось и позже.

  В то время детские психологи ещё не получили известности, и отцу в голову не приходило, что ребёнку нужна помощь специалиста.

                ***

Прошло два года. Боль потери ощущалась уже не так остро, но женщины в доме явно не доставало.  Виталий Николаевич устал от враждебности тёщи, от выкрутасов дочери, от недостатка тепла, уюта и женской ласки.

Как-то на дне рождения друга, он познакомился с женщиной лет на восемь моложе себя. Незамужней. Проводил домой. Показалось, встретил понимающего и чуткого человека.

Она же, по-женски ловко и незаметно, плела  свою сеть вокруг понравившегося ей и показавшегося неплохой партией мужчины. То, что у него подрастает дочь, не казалось ей значительным препятствием. Ей было не интересно и некогда думать об этом.

 В зимние каникулы Василий Николаевич повёл дочку в театр. Перед спектаклем указал на сидящую в кресле женщину и сказал:

- Познакомься. Это – тётя Тома. Она будет жить с нами.

Колючий взгляд исподлобья  и молчание были ответом  будущей падчерицы.

        - Ах ты, маленькая злючка! Ну, погоди… - промелькнуло в голове Тамары.

 Начало взаимной неприязни было положено. Со временем неприязнь переросла в стойкую взаимную непереносимость.

Кира отказывалась есть, приготовленную мачехой еду, грубила по всякому поводу, вредничала. Тамара в отсутствие мужа спускала на неё всех собак, а вечером жаловалась ему на усталость и расстроенные нервы.

Виталий Николаевич метался между двух огней. Той спокойной жизни, которую он надеялся обрести, женившись, не предвиделось.

Осенью в семье появилось маленькое светловолосое и голубоглазое существо, названное  Олюнькой.

 Кирино сердце начало оттаивать рядом с сестричкой, улыбавшейся ей доверчиво и цепко хватавшейся за её палец. Она откликнулась на эту безусловную любовь с открытой, истосковавшейся по теплу, душой.

 Но её быстро отрезвила мачеха, резко ограничив общение  дочери и падчерицы под предлогом: «Не дай Бог, что случиться. Ей нельзя доверить ребёнка».

 Олюнька стала центром домашней жизни, тогда как Кира всё чаще чувствовала себя в этой жизни чужой.

И всё чаще стала  появлялась дома только к вечеру, проводя время  в детской комнате соседнего с её домом отделения милиции.

Нет, не за правонарушения. Она приобрела там новых взрослых друзей. Они не сюсюкали с ней, не поучали, а просто оставляли рядом, не гнали. Подкармливали, помогали с уроками. Радовались её приходу, вносившему разнообразие в их будни.

Кира развлекала их пересказом прочитанных книг (чтение было единственной её страстью), придуманными историями, выдаваемыми за правду. Они делали вид, что верили.

Училась она неважно. Отношения с учителями и одноклассниками не складывались.

 Высокая и худая, как спица, она походила на мальчишку. Из одежды предпочитала брюки и футболки, висевшие на ней, как на вешалке.

 Даже в парикмахерской её стригли как мальчишку, не признавая в этом нелепом существе девочку. А она, боясь насмешек, стеснялась подсказать.

Прошло  ещё семь лет. Позади была школа. Какие-то сестринские курсы. Кира работала в госпитале военной части, располагавшейся в городе.

Внешне изменилась мало. Выглядела пятнадцатилетним мальчиком. Нескладным, с небрежной расхлябанной  походкой, но миловидным. Глаза, чистые и прозрачные, затенённые прямыми, но густыми ресницами, останавливали на себе взгляды.

В девятнадцать она неожиданно и отчаянно влюбилась в двадцатишестилетнего женатого лейтенанта милиции. Очевидно вследствие того, что ей очень не хватало мужского тепла, заботы и чувства защищённости. Дом становился всё более чужим. В семью она по-прежнему не вписывалась.

Трудно сказать, чем соблазнила лейтенанта эта девочка.   «Ни сиськи, ни письки,»   - говорят о таких в народе.  Но иногда добавляют, пытаясь как-то объяснить такую связь, делая многозначительную гримасу: «Запашокс». Так или иначе, но дело дошло до близости. Кира казалась счастливой.

В день  двадцатилетия Киры мачеха преподнесла падчерице сюрприз, раскрыв тайну её появления в семье отца, которую однажды, в свою очередь, рассказал ей Виталий Николаевич, пытаясь оправдать поведение дочери и примирить жену и дочь.

 Эффект получился обратный. В выражениях и подробностях Тамара не стеснялась, вкладывая в сказанное всё накопившееся раздражение, всю свою нелюбовь к падчерице.

Кира пришла к старшей подруге и долго, навзрыд, ревела, лёжа на старом, видавшем виды, диване. А когда слёзы иссякли, в лице вдруг появилась решимость:

- Я рожу ребёнка. И никто, никогда не посмеет сказать ему, что он - ничей.

Подруга посоветовала только не особо торопиться с этим, зная ситуацию в семье. Но совет не был принят.

 Состояние будущего  отца ребёнка, узнавшего о беременности подружки, трудно было описать. Виталий Николаевич грозился поотрывать ему всё, что в таких случаях оторвать хочется.

Тамара «рвала и метала», проклиная падчерицу–шлюху и мягкотелого мужа.

Олюнька со страхом смотрела на сводную сестру.

Киру положили в роддом за месяц до предполагаемого срока родин. Боялись осложнений.  В палате рядом с ней, вместе с двумя другими женщинами оказалась «старородящая»  Таисья. Женщина, на четырнадцать лет старше Киры. Уже поувядшей, но всё ещё яркой внешности.

В первый же день они разговорились. Таисья рассказала, что это вторые её роды. Первого ребёнка родила и потеряла давно. Замужем не была. И вот, год назад встретился ей хороший человек. Заботливый, добрый. Замуж позвал. И так радовался,  когда она сообщила ему, что у них будет ребёнок.

Кира тоже поведала Таисье свою историю. От того начала, которое открыла для неё мачеха, и до последнего дня. Она опять плакала и не замечала, что Таисья смотрит на неё широко раскрытыми глазами, в которых застыл ужас: перед ней была её выросшая, брошенная когда-то  дочь.

Таисья старалась опекать Киру, как только могла.  Она вспоминала свою беспутную большей частью жизнь, корила себя, но признаться в своём родстве не согласилась бы и под страхом смерти.

Роды начались преждевременно, проходили тяжело. Мальчик родился слабым.

Кира обмирала от счастья и нежности, когда малыша принесли первый раз кормить.

- Вова, Вовичек, сыночек мой, мальчик ненаглядный, - приговаривала она, светясь юным майским солнышком.

А малыш плакал басом и больно всасывался в грудь беззубым крошечным ротиком.

 Плохое, казалось, отступило, было забыто. У жизни появился новый смысл.  Кира думала о том, что всё сможет преодолеть, всё сделает, чтобы её Вовичек был счастлив.

Кровотечение открылось неожиданно, ночью. Спасти Киру не успели.

А через сутки случился выкидыш у Таисьи. Больше детей у неё быть не могло.

Сына Киры оставили в больнице. Полтора месяца приходил навещать внука Виталий Николаевич, пока однажды ему не сообщили, что ребёнок умер.

Много воды утекло с тех пор.

Едва шагнув за шестидесятилетие,  ушёл из жизни Виталий Николаевич. Случилось это на даче. Труп через два дня обнаружили соседи.

От рака умерла, пережившая мужа на семнадцать лет, Тамара.

Олюнька выросла, окончила университет, защитилась, стала преподавать. Очень похожа на отца: те же светлые волосы, светло-голубые глаза и черты лица, но начисто лишённые отцовского обаяния. Ей уже за сорок. Замужем не была. Детей нет.