Страх

Мы молча прошли в уродливое, разваливающееся здание вокзала и взяли билет на электричку. Без лишних слов. Она отъезжала в шесть. Мы же только вступили в шестой и прошли в зал ожидания. Час ожидания – всего лишь разминка. Невыносимо тусклый, вонючий, перемешанный грязными и чистыми людьми. Просто напросто стойло. Через пять минут мне стало стыдно. Она сидела в этой помойке, смирно сидела, ничего не говоря. Покорна и ласкова ко всему.
Что твориться в душе твоей, девочка моя? Отчего так грустно в бесконечности твоих глаз, ответь. Хватаю ее за руку и заставляю уйти. Сырость и морось поздней осени рождает дрожь в теле. Я укутываю ее собой, обнимаю и целую. Скоро, скоро мы уедем. Потерпи…
В пути ровно час – и вот она подарила своим губам улыбку. Отогрелась и резво глядела блестящими глазами, рассматривала меня, выискивала погрешности – она так любовалась. Я знал. Другой бы не понял. Но я узнал ее, познал и все мне кажется вечным в ней. Господи, отчего подлец едет с тобой? Отчего не кто-нибудь другой? Но кто достоин тебя?! Спасибо, что подпустила, впустила, не выставила. Острый взгляд, нежностью пущенная стрела – я загораюсь, я не могу сидеть рядом с совершенством; дыхание порывистое… Вот-вот слезы водопадом обрушаться на бледые, смуглые бугры… Я не достоин. Не достоин. Не досто…
- У тебя такой вид, будто ты готовишься заплакать…
Поняла. Раскусила. Все увидела. Ничего не утаить от нее. Смотрит хитро, выслеживает и ждет, как бы кольнуть. Мне в удовольствие. Она обижает и тут же ласкает. Задевает, ранит – сама же накладывает швы.
- Нет-нет. Что ты? – оправдываюсь.  – Просто что-то глаза больно быстро краснеют, да и слезятся часто.
- Если хочешь поплакать, плачь, я никому не скажу.
Смотрите. Вы только посмотрите в ее голубую бездну. В этой бездне спасение – смерть. Голгофа и воскрешение.
- Я не хочу плакать…
- Ладно.
Она отворачивается к окну и разглядывает размытую кривую горизонта. Ломающиеся деревья и кусты. Ничего не ускользает от бездонного голубого взгляда – все поглощает она.
-  Мне холодно… — шепчет
Я снимаю пальто и скрываю ее под ним. Она снова готова играть. После перерыва. Таймаут и… Вновь.
- А если нам вот так всю жизнь путешествовать. Из города в город. Как думаешь, милый? Из нас выйдут хорошие кочевники. Ни забот, ни пристрастий. Новые места. Новые знакомые. Ничего лишнего… Хотя не нужно никого. Только ты и я. Поселимся где-нибудь в глуши… И будет у нас с тобой своеобразное семейное счастье…
- Ты действительно этого хочешь? Мы и так кочуем.
- Нет. Я просто мечтаю.
Ууу! Как ты бьешь.
- Но это реально. Мы сможем так. Я думаю… — зачем я продолжил разговор. Только лишний разогрев.
- Разве ты сможешь? А я отказываюсь. Мне так стало жалко сейчас на тебя смотреть. Ты такой жалкий. Весь забитый, измученный. Ты несчастлив со мной? Разве я не дарю тебе достаточно тепла? Как ты смотришь на меня! Хахаха! – она заливается истерическим смехом и показывает на меня пальцем.
Сонные люди ворочают головами и словно поддакивают ей, убедившись в моей жалкости. Она обращается к рожам и трясущимся от смеха пальцем показывает на меня.
- Вы посмотрите! Только посмотрите, каков, а! Мышонок возомнил себя волком… Хаха! – и уже ко мне. – Да, мне хочется резвиться. Прыгать. Скакать. Я маленькая девочка. Отныне я маленькая девочка.
Она встает и начинает танцевать по всему вагону. Потом протягивает все ту же дрожащую руку и приглашает меня поддержать ее. Сколько можно терпеть это унижение? Я поднимаюсь, и мы кружимся между сиденьями в вальсе. Она дарит горячее дыхание и тихо шепчет…
- Прости меня. Сегодня я сама не своя. Не знаю, что на меня нашло.
«Ты постоянно такая! Сколько можно это терпеть. Я не могу быть вечным мальчиком для битья. Отпусти меня. Найди себе другого. Что ты делаешь со мной?»
- Ничего страшного. Просто не делай так больше, хорошо? – отвечаю.
- Хорошо… Но куда все же мы едем. Ты знаешь, я не люблю неопределенность..
«Ты?! Ты не любишь неопределенность. Да ты сама огнедышащая неопределенность. Истязательница. Что? Что ты хочешь от меня?»
- Знаю… Мы едем к одному лесному озеру. Вода там чиста и прозрачна. Я хочу, чтобы ты убедилась в красоте нашей природы…
- Я люблю тебя!
Она вонзается в губы поцелуем и «вокруг» превращается в размытость. Сколько нежности и страсти в ней. Разве я могу? Могу ответить ей тем же? Я не достоин. Нет!! Слышите? Не достоин ее! Нежность и страсть закончились, и губы разъединились. Она отталкивает меня и надменно – на тварь – смотрит на меня:
- Нет-нет! Не переубеждай! Жалкий! Ж-А-Л-К-И-Й! И точка!

«О, Господи!»

В безумной пляске она уронила пальто. Изваляла его в грязи, истоптала ногами. Я поднял стоптанную вещь и проверил карманы – все на месте. Не пальто – а комок дерьма.
- Приехали! – кричит она и кидается обнимать жалкого меня.
Осенний лес вместил в себя жизнь и смерть. Увядающее и вечно зеленое – постоянное.
По узкой тропинке мы прошли около километра. Снова молча. Она шла за мной, иногда обгоняла и заглядывала колодцем в меня. Я захлебывался и отводил взгляд.
- Почти пришли…
И вот показалось то самое прозрачное, словно воздух, озеро. Она подбежала к нему и крикнула на противоположный берег:
- Я маленькая девочка!!! – вочка-чка-чка!
Зачерпнула лодочкой ладони чистой воды и умыла лицо. Чистая, но холодная.
Только не поворачивайся. Прошу! Больше не смотри на меня. Просто любуйся природой, ее совершенством. Как маленькая девочка любуется своей красотой.
Я опускаю руку в карман пальто и натыкаюсь на остывшее от осеннего воздуха железо. Достаю револьвер. Заряжаю и стреляю прямо в затылок. Точно посередине. Брызги долетают до моего лица. Кровь сладкая.
Красное вмешалось в чистое. Прозрачность стала красностью. Казалось, все озеро оделось в багрянец.
- Девочка моя! Прости!
Я толкаю тело от берега, и оно плавно, по глади воды, оставляя алую дорожку, доплывает до центра…

О, Господи!

Обыкновенное помутнение. Никого я тогда и пальцем не тронул. Она зашла по колено в воду и тут же выскочила, испугавшись холода. Я помог ей одеть сапоги, и мы вернулись на перрон. Там нужно было оставаться минут двадцать. В своей сумке она сохранила расписание. Все тянувшиеся минуты она молчала и слушала шорохи, трески, хлопки и перешептывания, которыми говорил с нами лес. Там – за нашей спиной. Револьвер лежал у меня в кармане и тянул к земле.
 На электричке мы доехали до С., а там, в единственной гостинице, нас поместили в бежевый квадрат номера на двоих. Кровать, телевизор, журнальный столик, туалет, душ.
Она сразу проскочила в ванную, чтобы смыть с себя налипшую атмосферу поезда. А быть может, почувствовала мои невысказанные мысли и от них тоже захотела избавиться.
Я решил спуститься в холл гостиницы, чтобы спросить на счет ужина. На ресепшине меня встретило каменно-улыбчивое лицо администратора и на мой вопрос о еде, спокойно ответило, что все принесут в номер, а с меня только заказ. Я заказал и вернулся в номер. Она стояла около окна, и взбивала свои сырые волосы. Я слышал, как она что-то напевает себе под нос. Что-то свое, личное. Она чувствовала меня в комнате, но, видимо, поворачиваться не хотела, чтобы лишний раз не видеть результата моего существования.
Как мы встретились? Я тогда чудом вырвался из клоаки города, которая затягивала меня всеми своими домами, проспектами, площадями и дорогами. Ничто меня тогда не отпускало. Я приехал за работой, а нашел запустение и потерянность. Я мог спокойно остаться на дне реки или спиться, как и все. Но не сделал этого, потому что в один прекрасный  момент просто напросто заблудился, а она помогла мне найти дорогу к отелю, в котором я жил. Мы уехали вместе, через месяц после  нашего знакомства. Она побросала абсолютно все, а мне и расставаться-то ни с чем  не надо было. Это сыграло какую-то злую шутку. Теперь к нашим судьбам наклонилось Нечто, что переворачивало и ее и мои мысли наизнанку. Теперь мы метались из города в город. Неприкаянные. Теперь каждая минута, проведенная вместе – это попытка сладить друг с другом.
Она надеется, я от нее отвернусь. Но этого не произойдет, потому что мне невмоготу отворачиваться, невмоготу без нее. Неприкаянность – мое второе я.
- Ну что ты мне скажешь? – она обернулась ко мне. – Поедим?
- Конечно. Я заказал. Через полчаса все будет у нас.
- И вино?
- Вино в первую очередь.
Она села на кровать. Снова взбила волосы и уставилась в потолок, наверное, сквозь него пыталась рассмотреть звезды. И продолжила.
-А ты ведь ничего и не рассказывал толком про себя. Какие-то общие вопросы... А что на душе – неизвестно.
- Мне бы самому знать что там, в этой душе.
- Ты не знаешь, что у тебя на душе? – удивилась она. – Тогда это полный крах.
- Это почему же?
Она стала рассматривать свои ногти, как будто ни о чем и не спрашивала пару секунд назад. Словно сама с собой поговорила, осталась довольной и теперь можно полностью посвятить себя ногтям. При таких ее выходках меня пронизывает странное желание. Я теряю контроль над собой. Возникает ощущения моего отсутствия. Опоры не нахожу, словно повисаю в каком-то неведомом красном пространстве, в котором вижу как профессиональный фотограф проявляет фотографии, на которых сплошь и рядом моя жизнь с младенчества по сегодняшний день. Я не вижу лица фотографа. Для меня он кажется всевидцем. Но очень скоро я все понимаю. Фотограф – она. А фотографии, в скором времени полетят в мусорную корзину. Голова кружится и хочется блевать. Это длиться от силы секунд десять, после которых я еще долгое время прихожу в себя. Надо сказать, тогда в гостинице между нами промелькнуло осознание всей нашей беды, всего нашего отчаянья. У нормальных людей это называется любовь.
Принесли ужин. Я открыл бутылку и разлил вино по бокалам. Сухое, красное. Она пьянела быстро и как-то страстно. Что мы ели? Почему мне так сложно вспомнить, что мы ели? Какие-то фрукты, салат из свежих овощей, какое-то мясо и какой-то гарнир. Она попросила еще бутылку вина. Когда было выпито все вино, она объявила мне с укором.
- Какая же все-таки эта гребаная случайность – наша встреча на улице. Бедняжка заблудился, и мне пришлось его проводить, словно вообще можно было найти какой-то выход в том блудливом городе.
Она смотрела на меня пронизывающим взглядом и своими голубыми лужами призывала к ответу.
- Мы же нашли выход. Взяли и уехали, - ответил я.
- Это не выход, а побег, - она усмехнулась.
- Чем побег – не выход, а?
- Вот именно, что только для тебя это и выход!
- Хорошо, что ты предлагаешь? Чтобы мы остались там неизвестно как и с чем? – я поймал себя на мысли, что пытаюсь оправдываться.
- Ты только и можешь что оправдываться! Жалкий!
- Только не начинай прошу! – я покрылся потом и начинал терять голову, лучше бы провалиться, но только не выслушивать все это. – Давай поговорим как нормальные люди.
 - Я не хочу как нормальные! Ты с дуба рухнул? О чем ты говоришь? Почему так сложно действовать, почему ты вечно лишь в своих мыслях копошишься, но ни на йоту не двигаешься вперед? Объясни мне!
Она стремительно направилась ко мне и встала прямо напротив, оставив между нами пространство в сантиметр. Я опустил голову вниз, чтобы поймать ее темнеющие от безысходности глаза.
- Давай присядем, - прошу ее я.
- Нет, - упрямится она.
- Ну хорошо. Только мне нужна вся эта комната для ходьбы. Наверное, надо было разговаривать еще тогда. Хотя разговоры ни к чему не приводят. Только к полному непониманию.
- Это бред!
- Нет, это не бред!
- А я говорю, - спорит она.
- Замолчи! – обрываю я. – Прошу тебя помолчи, и послушай.
Я заходил по комнате. Оставаться на одном месте никогда не могу. Нужен разгон для мысли и для ног. Ноги ходят, мысль идет. Остановятся, значит и в комнате, помимо тишины, ничего больше не будет.
- Знаешь, всего минуту. Я скажу, и наверное больше говорить не буду. Мне хватит и минуты. Я просто потерялся и затерялся вот во всем этом, вокруг меня окружающем. Потерял себя. Я находил и буду находить  то, что мне близко, дорого, любимо, но все это в других и в нахождениях этих, с каждым разом, все дальше и дальше от себя! Я тебя встретил. Я счастлив. Но пройдет и это, и ты, и все мне надоест. Разом! Я забыл  свое истинное лицо.  Но – посмотри на меня. Внимательно посмотри! Что я сделал!? Ничего?! Строю из себя возвышенного покинутого, ищущего и ничего не делаю! Ровным счетом ничего! Я хотел уехать! Как многие хотели! Мечты! Мечты! плевать я хотел на такие мечты! Путешествия – Индия, Тибет, Иерусалим и дальше, дальше – прочь – в себя! Как думаешь уеду? Никогда! И даже не пытался! Все только говорю высокие никчемности! Мыслитель этакий! Ты права. Как одиноко! Я не найду! Не найду себя! Ну, взгляни же на меня! Хоть разок..Оцени! Да ничего. Абсолютное – ничто! От туда взял и туда сбегал, увлекся тем-то, прочитал то-то, приехал,  все бросил и все туда же! Ну разве выбраться отсюда? Что ты так смотришь? Разве выбраться из этого? Как же это смешно! И чего я хочу от себя? А от тебя? Что мне нужно от тебя? Думаешь знаю? Мне бы застрелиться. В литературе такие герои не выживают – либо убит, либо самоубит…Да…Не выживают…Но я и не убью никогда себя. Наверное. Господи! Но что Господи? Когда я сам здесь и сам я должен расти, а не Он за меня. Что толку к нему взывать, когда пусто за душой и за плечами, когда проскакивают кривыми линиями фигурки и пейзажики. Голова болит. Мысли уже не продолжаются. Спутано.  Стыдно. Кому я жалуюсь? Той, которая должна жаловаться. Ну, куда дальше? Куда? Я в скором времени скажу тебе – пока, прощай. Извини. Словно бы случайно вышло. Ни капельку не легче.
Она была у самых моих глаз, у самых моих губ и присоединила свои к моим. Сказанное превратилось в иллюзию сказанного, мысли -  в глупые. Но поцелуй был только началом. Через минуту она отстранилась от меня и налетела ураганом слов.
- Ты, всего на всего, жуткий эгоист. Знаешь, мне кажется, что тебе доставляет удовольствие мучить себя придуманными проблемами. Все страдаешь по пустякам, придумываешь, что страдаешь. Несчастным и непонятым кажешься. Но только так. Внешне. Пусть так. Но единственный диагноз, который я возьму смелость на себя тебе поставить – это скука. Диагноз многих – и вот первое разрушение твоей оболочки – индивидуальность ты потерял. Кроме того, никого не любишь, кроме себя. А в твоих якобы мучениях…Ты только и делаешь, что жалеешь, опять же, себя; слезы утираешь, кулачком размахиваешь и мальчиком кричишь «я вам еще покажу». Меня ты тоже не любишь. Это понятно. Даже минуты не любил.
Злость уже вовсю грызла глотку. Все презрение выразилось на моем лице, но в миг стыд перекрыл презрение. Как вообще она могла? Как могла так по-своему коверкать слова, мою душу? Как могла полоскать, резать, препарировать ее правдой? Она переборола себя и решилась продолжить, еще пару слов были в ее запасе:
- Знания умножают скорбь, это давно известно. Только ты – исключение из правил. Да и в этом ты индивидуален, как никогда. В тебе знание умножает глупость, как бы это парадоксально не звучало. Тебя опыт не учит, а словно бы с ног сбивает. Слабость из тебя можно ведрами вычерпывать. Вот и все, что я могу тебе сказать.
Теперь между нами возникла небольшая стена истины, через которую мы могли переговариваться, при этом находя друг с другом слова. Хотя это могло быть привычным уже миражом. Все, что она сказала, я проглотил, словно горящие угли, все внутри жгло и, быть может, постепенно выжигало. Она не открывала глаза, а просто вытерла влагу с запотевшего стекла, прояснив мне многие вещи, о которых я догадывался. Злости во мне уже не было ни капли. Нет, тогда мне не стало приятнее от себя и от окружающей действительности. Я впервые почувствовал, как внутри моего сознания опустилась пустота - ни одной мысли, ни одного терзания. Эта пустота обосновалась ненадолго. Но именно в ту ночь, я словно бы отдохнул от какого-то беспощадного марафона мысли. Остановился в какой-то глуши, где меня накормили и напоили вином, предоставив сознанию и телу легкость. Пусть даже всего на одну ночь. Она растянулась на кровати, так и приглашая к себе, в себя.
Растворившись в одной постели, мы шептали друг другу, как сильно любим, не задумываясь, что, быть может, называем чувства не своими именами. Сквозь закрытые веки, при частом дыхании, она видела совсем другой мир и другую реальность. Она переговаривалась с кем-то внутри себя, прося хоть немного продлить эйфорию любви, в которой участвовала ночью. А комната все также оставалась свидетелем, и луна, и осенний ветер за окном, и мое сознание. В чахорде безмыслия я провозгласил себя королем в ту ночь. Я был уверен – реальность обретает новые декорации, чувства выходят на новый уровень, к которому необходимо привыкнуть и к которому привыкать будет приятно. Где-то там, за закрытыми веками, опускала ноги в то прозрачное озеро и выскакивала из его холода. И так сотни раз, сотни раз, сотни раз…
Я, нехотя, смывал с себя запах ее тела, отпечатки ее пальцев у себя на спине, ее сущность, в то время, когда она собиралась и уходила. Я этого даже не слышал. Журчание стекающей воды с ее запахом было сильнее посторонних звуков. Выйдя из ванной, с полусловом на губах я предстал перед пустой комнатой с оставшимся в ней винным перегаром. Безмыслие закончилось.
Получилось все с точностью, да наоборот. Пустые коридоры, скучающий администратор в холле, который, естественно, отвлекся, когда она проходила мимо него и никого не видел. Я набрал осеннего воздуха в грудь и пошел по улицам С. Не ради поиска. К чему? Растворилась давно в какой-нибудь дороге, в каком-нибудь такси с молчуном-водителем. Наверное, перед ее глазами сейчас мелькают дома и фонарные столбы, а скоро им на смену придет лесная стена.

     Где-то дальше. Там – далеко за моим сознанием, далеко за присутствием моим, я увидел сквер. Хоть на миг, в этом оподающе-лиственном пространстве встать на колени перед звездами и полу-луной, и кричать, разрывая в клочья этот городской уголок природы. Я шел вглубь, во мрак.
В тополином лесу-сквере  по диагонали шла дорожка. Фонарей здесь не поставили. Тем лучше, они бы раздражали  меня еще больше своим помешанным, бледным светом. Я шел углубляясь в мрачные пространство диагонали, а мысли мои  просто существовали вокруг.  Обновленные, отдохнувшие, обступили сознание и мозг, действуя ему на нервы.
Все вокруг – лишь тишина. Ноги несут тело. Меня подташнивало. Алкоголь гулял по моим каналам. А я бродил по скверу. Вокруг: мрак, темень, холод и белый ротный пар. Каркают вороны и просят, умоляют меня уйти поскорей, прочь, на свет фонарей.
Уже ухожу. Спать. Вечностью завернуться и две монеточки на глазки. Такие печальные, жалкие глазки.
Револьвер не останется без дела. Пуля должна прийти в цель. Пуля – не человек. У нее не может не быть цели.
Дуло целует  висок прохладой.