Первое житие в Коми. Часть3

Крохотная кухонька, в четыре квадратных метра, пришлась «ко двору»: на улице слякотно, сыро, косой нудный дождь бьёт в окна. Дома тепло, уютно сопит газовая горелка кухонной плиты, топить можно день и ночь, о дровах  заботы нет. Квартиру в бараке на Южном отремонтировали. Мы переселились с Вой-Вожа. Проблемы с переселением не возникло, чемодан и узел с тряпочками переехали с нами в автобусе. Проблема с обстановкой, ничего нет. Магазина мебельного нет, есть жильцы и комната с кухней, комната – 9 кв. метров, кухня – около четырёх. Ещё есть общий коридор, метровой ширины, на восемь комнат – квартир. Есть  в нашем бараке отдельная квартира, с отдельным собственным входом. Занимает она четверть площади дома. Заселила её многодетная семья Ляшко, рабочего нефтепромысла.

В нашем общем коридоре – кого только нет. Есть Петриашвили. Низкорослый, чёрный, упругий, чрезвычайно подвижный грузин. В противовес к нему судьба подобрала супругу: вологодская деваха, объёмистая и спокойная, с волосами цвета спелой ржи, так любят говорить поэты. Напротив нашей коридорной двери – дверь в такую же квартиру. Живёт там Тихонов Жора, Георгий, бывший офицер армии, за что-то отсидевший порядочный срок. Где-то есть у него семья со взрослыми детьми, а здесь живёт с Елизаветой Аранович, представительницей коренного населения. Эта пара, копия предыдущей, по весовым и объёмным соотношениям. Совсем по иному смотрится хозяин следующей комнаты Иван Никишин, солидный мужчина, с розовым гладким лицом человека благородных кровей, главбуха нефтепромысла. Жена у него Нина, худенькая, в сравнении с ним, вологжанка. Встречал я её в Вологде, на городском рынке, через пару десятков лет, узнал сразу, не изменилась внешне за прошедшие годы.  Когда перебрались на Верхнюю Омру, на большую нефть, в щитовом доме, уже не барачного вида, а квартирного, то снова оказались с Никишиными соседями. Внутренняя стенка общая. Соответственно и туалеты рядом, одна выгребная яма. Слышимость отличная. Подрастали у Никишиных два сынка, Витька и Жорка, то ли близнецы, то ли погодки. Эти пацаны караулили: когда соседи в туалет пойдут. Я на них тоже попадал, и когда они переговариваясь, занимали с боем и вознёй позицию, начинал рычать, сначала слышалось падение, затем раздавался рёв и громкий хлопок туалетной двери. Наступало временное вынужденное перемирие.

Самым интересным однобарачником и собеседником был Василий Моисеевич Питеряков (может быть фамилия неправильно написана). Служил на Кавказе в пограничных войсках, на солидной должности, разжалован и примерно наказан в 30-ые творческие (творили что хотели) годы. Работал экономистом на нефтепромысле. Конечно, он остерегался рассказывать о своём прошлом, процентов девяносто оставалось неподъёмным, но и то, что было доступно нам, было очень интересно. Квартировали они с женой Надеждой в маленькой комнатке, даже без кухни; прижили  дочку Раечку. Барачное соседство было мирным и доброжелательным. Спиртным никто не увлекался. И вообще надо признать: народ того  времени был лучше, человечности, отзывчивости больше; хотя люди шли по тяжёлым  дорогам жизни, в разных условиях приходилось быть.

Зона, и бараки приложение к  ней, вне зоны, располагались в полукилометре от базы нефтепромысла. При свороте с дороги  Вой-Вож – Вежаю, на зону-посёлок Южный, работала нефтяная скважина: размеренно клевал носом станок-качалка, с каждым качком доставая очередную порцию нефти. Первооткрыватели рассказывали про эту скважину: первоначально она фонтанировала, давая при этом до 400 тонн нефти в сутки.

Автобус остановился около проходной  в зону. Стандартного исполнения ограждения зоны от прочего мира, с рядами колючей проволоки и вышками-скворечниками на углах, с запретной полосой по периметру забора. Высота и плотность ограждения,  закрывали от любознательных, внутренний мир зоны, и заключённые были отрезаны от внешнего мира. Несколько бараков вольнонаёмного населения расположились по квадрату гравийной дороги и внутри него. Индивидуальные хибарки образовали собственное сообщество. Тут свирепствовали разнокалиберные заборы: кто во что горазд, или – если у кого была какая-либо деревяшка, подходящих размеров, то она немедленно находила себе место на заборе. Заборы – это границы кусочков земли, на которых построены деревянные, в заборку, дома, отштукатуренные изнутри и снаружи. К каждому дому подведён газ. У каждого дома небольшое поле, на котором росла картошка. Деликатеса такого в магазине нет, там всё в сушёном виде, картошка тоже. Магазин маленький, если зайдёт человек пятнадцать, то, пожалуй, больше и не влезет.

Кроме жилых домов для людей гражданских, был ещё штаб чекистов- вохровцев и два  щитовых дома для охранников. Недалеко от нашего дома жили в питомнике собаки-овчарки, помогавшие охранять заключённых. Песни собачьи звучали круглосуточно. А ещё, между жилыми домами Южного и нефтепромыслом, жили лошадки. Заведение это именовали – гужтранспорт. Вот такая житейская смесь объединялась названием Южный. Такая структура характерна: где производство, там  зона, где зона, там посёлок  вольнонаёмных. В таком, своеобразном  тройственном союзе, развивалась и существовала нефтяная промышленность Коми.

У меня, на Южном, оказался одноклассник – Боря Векшин, чернявый парнишка, моего роста, с мандолиной в руках. Казалось, что этот пузатенький восьмиструнный инструмент, разрисованный цветами и покрытый лаком,  Борис выпускает из рук только ночью и во время еды. Родился и вырос Борис в Воронежской области, отец, Сергей Кузьмич, с войны отсутствовал: вначале воевал, потом в плену был, на исправление и проверку загнали в край лагерей – Коми. Проверяли долго и упорно, жил на вольном поселении, работал машинистом котельной. Котельные работали на газе, кочегарами были девчата и женщины из высланных  немок Поволжья. Многие находили суженых в этом неласковом краю, устраивали нормальную жизнь. Котельных на нефтепромысле было множество, нефть парафинистая, чтобы качать её по трубам надо сначала греть, а климат требовал дополнительного тепла.

Построил Сергей Кузьмич дом в одну комнату, выписал жену Ефросинью с тремя детьми к себе. Трое парней, Борис средний, старший - Алексей, ученик оператора, на нефтепромысле. Было у нефтяников такое гордое наименование рабочего нефтепромысла: оператор. Младший сын, Вася, шалопутный парень, душа у него нараспашку, как и одежда. Помолчать для него – мучение. Сама Ефросинья, нестарая ещё, крепкая женщина, круглолицая, черноволосая, бойкостью не отличалась. Устроилась уборщицей в магазин и тихо, незаметно вела хозяйство с четырьмя мужиками. Сам Сергей Кузьмич выглядел очень потрёпанным жизнью человеком, был роста небольшого, обычно сидел согнувшись, или это казалось так из-за спины колесом. Говорят: грудь колесом, а у Кузьмича – спина. Сидел он молча, смолил махорочную самокрутку. Только при выпивоне оживал Кузьмич, становилось понятным, на кого похож Вася. Укатали Сивку крутые горки, нелёгкая судьбина выпала на долю Сергея Кузьмича, согнула она его , но не сломала.

Я пишу о семействе Векшиных подробнее по  причине моего дальнейшего постоянного нахождения в этом семействе. С Борисом я подружился, делать одному в квартире было нечего. Сестра купила мне мандолину, только плоскую, как гитара. Теперь мы вдвоём с Борисом «услаждаем» слушателей нашими музыкальными изысками. Болели подушечки пальцев от струн, о нотах понятия нет, самоучки, но что-то начинает получаться. Конечно, собачий вальс, в первую очередь. Сосед Павлик Петриашвили показал «Сулико», любимую песню Сталина, и я заиграл её с грузинским акцентом.

Школа раскрыла двери на первый полный учебный год. Наш 7-ой «б» представлял сборную Союза. Не успели мы привыкнуть друг к другу, а уже пришлось провожать одноклассника на Речной. Там было поселковое кладбище. Проводили Лёху Моторина. Для каких-то целей понадобился ему бензин. Через открытый люк цистерны стал набирать в бутылку. Как видно дыхнул лишку паров бензиновых, голова поплыла, упал в цистерну.

В школу возил нас промысловый автобус. Я и Боря Векшин сидели на одной парте. У меня была потрепанная сумка из кирзы, сестра взяла на время у кого-то, Борис таскал громадный портфель с двумя замками. Портфель «съедал» пару больших кусков чёрного хлеба, сдобренного маргогуселином, Борис брал завтрак в школу. Я обходился без еды. Буфета, тем более столовой, в школе не было. Ездили в школу и другие ребята и девчонки, но они учились в классах младших, я и Борис  c нисхождением поглядывали на них. 

Жизнь потихоньку налаживалась, в комнатке и кухне появилась «мебель», самая необходимая, бывшая в употреблении: кушетка, фанерный кухонный стол, пара табуреток. Новая кровать, производства предприимчивых людей, сооружённая из стальных трубок, уголка и украшенная завитками проволоки, заняла почётное место. Матрас набил полувысохшей порыжелой осокой, этого добра в окрестностях Южного было много. На некрашеном дощатом полу лежали какие-то половички, под которые любили заглядывать вохровцы, ловившие, почему-то по ночам, беглых заключённых. Зона работала, для этого она и создавалась. Заключённых, каждое утро, вывозили на работу в пульманах, прообразах нынешних фур, в летнее время на открытых кузовных машинах. Работали, в основном, на земляных работах. Бегали. Ловили их, добавляли сроки, круговорот жизни работал без устали. Бывали побеги и из самой зоны: копали подкопы под всеми заборами или штурмовали эти заборы. Проиграли одного в карты, объявили: если не убежишь, прикончим на зоне. Пришлось бедолаге штурмовать полосу препятствий, на удивление получилось. Вышел он на соседнюю зону, объяснил, оставили его там.

Дома-бараки не имели никакого благоустройства, туалеты уличные, вода на посёлок подавалась из скважины, работал станок-качалка. Колонка водяная в ста метрах от дома. Проблемы не было: воду принёс, воду вынес. На колонке установлен кусок трубы большого диаметра, в этом стакане горит газ, спасение от морозов. Около этой «печки» устраивали мы зимние постоялки: нос греет, рукавички посушить можно, наболтаться вволю тоже не было помех. Это было одно культурное мероприятие. Раз в неделю пускали  нас , мальчишек и девчонок, к солдатикам, в казарму, там крутили фильмы. На Вой-Воже можно было смотреть кино, но после него надо пять километров до Южного бежать, в темноте, по лесу. Неуютная прогулка.

В 1951 году в продаже появились ламповые радиоприёмники. Работали от сети электрической, имели два диапазона волн, длинных и средних. Стоимость приёмников была невысока. Приёмники эти именовались – «Москвич», «АРЗ». Позже появился «Рекорд» с дополнительными короткими волнами, которые собирали к «Рекорду» весь белый свет. Это удивительное занятие: светится шкала приёмника, приёмник потрескивает, непонятный шорох исходит от него, если погнать по шкале стрелочку-указатель волн, то из динамика приёмника польётся музыка  или новости будут выкладывать на любом языке. Увлекательная штука – приёмник, я часами мог с ним общаться. А ещё в эту осень я оказался в великой армии футбольных болельщиков. Никому неизвестная футбольная команда армейцев города Калинина вышла в финал розыгрыша Кубка СССР !  Иван Никишин, у него был куплен один из первых  «Москвичей», устроил прослушивание репортажа в конторе нефтепромысла, принёс свой приёмник. Репортаж вёл комментатор Вадим Синявский, один из пионеров этого племени.