Особый режим

Моё детство протекало в городе на Урале, в городе под кодовым названием «Свердловск-44».
Попасть или выйти из города, окружённого высоким забором, можно было лишь по специальным пропускам.

Город был старинный, красивый. Когда-то, ещё в петровскую эпоху, здесь добывали золото, о чём свидетельствовали затопленные карьеры, превратившиеся со временем в большое озеро. За озером, куда мы, дети, один раз попали с родителями, рос сосновый бор, деревья в котором были очень стройные, мачтовые.

Мой папа служил в армии, был офицером, командиром роты. Иногда, в праздники, он брал меня с собой в часть, где солдаты дарили мне всякие игрушки. Помню, как в гарнизонном клубе мы все вместе смотрели фильм «Броненосец Потёмкин». И сколько было смеха и улюлюканья, когда в фильме матросы топили своих офицеров.

Когда мне было пять лет, я, подражая герою другого фильма, который тоже смотрел в папиной части, кричал, играя возле нашего дома:
- Батарея, огонь!
И падал в снег, якобы сражённый вражеской пулей. А других фильмов в свои детские годы я не помню.

Времена были переломные. После смерти Сталина и разоблачения Берии, мы, мальчишки нашего пятиэтажного дома, декламировали:
- Берия, Берия, нет тебе доверия, а товарищ Маленков надавал тебе пинков!
Видимо я уже разбирался в политике, хотя в то время мне ещё не исполнилось семи лет, и я не ходил в школу, куда меня отдали почти в восьмилетнем возрасте, так как я родился 26 октября. 

Я прекрасно помню наш дом, магазин за углом, куда меня один раз затащила незнакомая женщина, чтобы купить на меня сахар, который иногда выбрасывали в продажу. Сахар был в то время кусковой и очень сладкий. Та женщина, после удачно проведённой операции, выделила мне один кусок, с которым я и пришёл домой, хорошо обсосав его с одного края.

А мать долго ругала меня, что я помог взять сахар посторонним людям, а не нам, так как она искала меня для этой же цели и не нашла.

Мы жили на третьем этаже в двухкомнатной квартире со всеми удобствами. По старинке, в ванной стояла колонка, дрова для которой хранились в подвале нашего дома. Когда привозили дрова для колонки, отец приводил из части солдата, который колол дрова и складывал в нашей клетушке. Другие люди в таких же клетушках под домом, кроме дров, хранили съедобные запасы на зиму в виде картошки, моркови и квашеной капусты. А в нашей клетушке были только дрова.

Зато, папа, как офицер, приносил домой специальный паёк, благодаря которому, со слов матери, мы выжили в то нелёгкое время. Хотя, несмотря на паёк, я был весьма худосочным ребёнком, как бы, застенчивым – часто держался за стенку, чтобы не упасть на пол от слабости.

Одна сердобольная соседка пригласила меня в гости. Её сын, Вовка, был на голову выше меня и краснощёк, хотя на два года моложе. Она меня часто обижал, просто толкая, или ещё каким образом давал почувствовать своё физическое превосходство. Один раз он довёл меня до того, что я не выдержал и исцарапал ему лицо, свалив его на землю в состоянии аффекта. Потом бросился убегать. Вовка догнал меня у дверей нашей квартиры и успел поработать над моим тщедушным телом своими руками и ногами, не нанеся мне особого урона. Возраст ещё был не тот, чтобы забить человека до смерти.

 Его родители были простыми людьми и пайков не получали, надеялись на себя, а не на государство. Где-то они выращивали картошку, капусту и прочие жизненно необходимые продукты. А может быть, просто у них была связь с деревней.

Так вот, я сидел за столом в их кругу и впервые вкушал простую крестьянскую пищу: отварной картофель, квашеную капусту с постным маслом и простой чёрный хлеб. Это было для меня так внове, что я впервые, без понуканий, наелся до отвала. А дома мать кормила меня жирной колбасой, от которой меня частенько тошнило. Эта колбаса была составной частью офицерского пайка.

Я часто шлялся по улицам, попадая во всякие нелепые истории. Каким-то образом не утонул в речке, протекавшей недалеко от нашего дома, где мы, мальчишки, намораживали на палки булавы из снега. Наверное, потому что речка была мелкая.

Один раз, с соседским пацаном забрались в цех завода, и занесла же нас туда нелёгкая. Мало того, стащили упаковку каких-то бронзовых пластинок. Я хорошо понимал, что это воровство, но, однако…

Потом свою долю я бросал с балкона, убедившись в их бесполезности для себя, и с удовольствием наблюдал, как мальчишки нашего двора подбирали их, эти пластинки. Сначала я кричал:
- Приготовьтесь, бросаю!
Потом бросал.

Играя в вечернее время за домом, свалился в яму, вырытую для установки фонарного столба. Кажется, на какое-то время потерял сознание, потому что явный пробел после падения. Но, был я очень живучий, выбрался сам, и с лицом, залитым кровью, пришёл домой.
Испуганный отец отвёз меня в больницу, где мне наложили швы над бровью. Шрам, как метка, остался на всю жизнь. Помню, как мой папа ласково уговаривал меня потерпеть во время операции.

Чуть не погиб, свалившись в проём лестницы, когда катался по перилам в зимнее время. Говорят, что меня спасла меховая шапка. Помню плачущую мать, когда очнулся в нашей квартире, на диване, куда меня принесли соседи.

С детства был любителем экстрима, каким остался до сих пор.

Там же, в этом городе, я пошёл в первый класс.

Моя первая учительница была молода и, наверное, красива. Точно помню, что она была очень строгой. Учиться я сразу начал неплохо, и очень расстраивался, когда получал четвёрку, вместо ожидаемой пятёрки.

Одна полная и очень заторможенная девочка описалась во время урока. Когда учительница вышла из класса, чтобы пригласить уборщицу, мы начали смеяться. Учительница, услышав смех из коридора, строго нас допрашивала, когда вошла. Все молчали, потупив головы. И вдруг, один мальчик поднялся с места и пальцем показал на меня, хотя он тоже смеялся со всеми вместе.

О, что тут началось! Учительница прекратила издеваться надо мной лишь тогда, когда довела меня до истерики, пообещав немедленно исключить из школы, чего я больше всего испугался.

Один раз мы, первоклассники, каким-то образом оказались на концерте симфонической музыки. Сидели тихо, как мыши, ничего не смысля в исполняемых ораториях. Слишком рано меня начали приобщать к классическим произведениям. Возможно, исполняли «Героическую симфонию» Шостаковича, что-то вспоминается этакое, бравурное.

Ещё вспоминается, как мы, мальчишки, клали на рельсы латунные или алюминиевые кружочки, которые собирали в том же самом цехе, где я утащил пластинки, и потом, когда проходил состав, собирали расплющенные пятачки, которые служили у нас обменным материалом, вроде денег.

Когда я ещё не окончил первый класс, папа уволился из армии и в нашей квартире, в одной из комнат, поселилась семья другого офицера, ожидавшая нашего скорого отъезда. Так и жили мы двумя семьями в течение целого месяца. Они поставили в одной из комнат телевизор с маленьким экраном и огромной линзой перед ним, что было в то время огромной редкостью и вызывало интерес у нас, детей. Хотя нам не разрешали смотреть взрослые фильмы и передачи, мы всё равно подглядывали через полуоткрытую дверь.

В конце зимы скорый поезд увёз нас на Кавказ, где мой папа воевал во время Отечественной войны.
Недалеко от тех мест, в Сухуми, уже после войны, он познакомился с моей мамой и они поженились.