Четыре пейзажа Часть III

«Прелесть сбитых ботинок»

Бедный Андрюха! Наши дамы большую часть времени проводили, читая ему нотации, проводя курсы правильного поведения и выговаривая ему своё недовольство; это общение стало непосильной ношей для его широких, сильных плеч. Женька, по простоте душевной, предложил Андрюхе наплевать на всё и ехать к нам, на Кабаний. Андрюха обрадовался и сбежал в Терней, а оттуда приехал к нам, на Кабаний. Так нас стало трое — я, Женька и Андрюха.

Всё началось, когда мы закончили описание площади на Нижнем Спорном. В прошлом году разбили её так коряво, что нам пришлось заново ориентировать всю разметку. Для описания травяного покрова, чем занимались ботаники до нас, перекошенные делянки постоянной пробной площадки не представляли большой проблемы, однако для картирования нужны были точные координаты. Мы заново разметили делянки, пронумеровали все деревья, а потом нанесли их на карту и составили таксационные таблицы. С задачей мы справились за неделю. Женька с Андрюхой вдохновенно рисовали номера на деревьях и обнимались с ними, измеряя длину окружности ствола портняжными метрами, а я основательно набегался по площадке с агрономским циркулем, нанося деревья на карту. На Нижнем Спорном мы съели прощальный ужин, закончили, начатую ещё утром, партию в «три болта» (Женька как всегда выиграл, а Андрюха проиграл), и через перевал Поднебесный вышли на Кабаний.

На Кабаньем для меня начались чёрные дни. Видимо, я здорово простудил ноги, когда ходил на Верхнюю спорную и переходил ручей вброд, потому что у меня чудовищно разболелись зубы. Вся левая половина просто разламывалась от боли. Я не знал куда бежать, ходил по поляне кругами, пил горячий чай с лимонником, жевал анальгин, но ничего не помогало. Самый пик боли приходился на вечер и кончался только часам к трём ночи. Мне оставалось тихо скулить в своей постели, засыпая под утро. Намучившись от всей души, я поехал на попутках в Терней, накупил лекарств и приступил к лечению. После нескольких дней усиленной терапии моё состояние пришло в норму.

Женьку-егозу мой пример вдохновил, он тут же предложил ехать на Хунтами, где всем нам очень понравилось, и накупаться в море до потери пульса. Большую часть работы мы сделали, оставалась Лючихеза, но этот лакомый кусочек мы должны были посетить после приезда профессора Галанина. Исходя из таких соображений, я признал идею заманчивой, и назначил время переезда: суббота, 14 августа.

Я вышел пораньше, намереваясь заехать в Пластун, и пошёл вниз по дороге. Как на зло, лесовозы шли с до отказа забитыми кабинами, а легковушки пролетали мимо, водители только носами крутили. Пришлось отмахал километров пятнадцать, прежде чем рядом затормозил ГАЗ-69 с открытым верхом, битком набитый народом. Среди пассажиров я обнаружил и Женьку. Его уже угостили пивом, отчего он был вполне доволен жизнью. Женька тут же дал мне полный отчёт, как он посадил Андрюху на лесовоз и отправил в сторону Пластуна. Правда, не успели мы проехать и километра, как встретили тот самый лесовоз с лопнувшим передним колесом. Андрюха, уже успевший как негр извозиться в грязи и масле, помогал шоферу менять колесо. Надо сказать, что Андрюха вообще представлял собой сплошную ходячую катастрофу. Клещей на нём всегда было больше, чем на нас обоих, в кустах он всегда находил валежник, чтобы об него споткнуться, в печке у него что-то взрывалось и зола вместе с углями красивым веером разлеталась по зимовью, топор соскакивал с топорища и улетал в сторону меня или Женьки, а у вещмешка слетала лямка, отчего Андрюха кувырком летел в траву. На Усть-Шандуе он превзошёл сам себя. Там нам в избушку часто залетали здоровенные шершни Дыбовского - похожие на обычных шершней, но с тёмно-коричневым, почти чёрным брюшком без полосок. Мы уже и жёваной бумагой в них из ручек стреляли, и ложками их сбивали, и ковшиком, и резинкой от трусов, и стали их отпускать наконец. Помнится, мы как раз сели обедать, когда влетел особенно мясистый шершень, который принялся инспектировать внутреннее помещение, как злой каптёр. Мы попросили Андрюху выкинуть его от греха подальше. Андрюха встал из-за стола, натянул на ладонь рукав своей камуфляжки и схватил шершня. Мы с Женькой от удивления вытаращили глаза и уже хотели сказать, что так делать не нужно, но не успели. Андрюха даже успел сделать шаг в сторону двери. Он думал, что шершень не проколет жалом рукав. Как он верещал! Это был не вопль, это была рок-опера почти без матов!

«Газик» довёз нас с Женькой до моста через Хантахезу, мы немного отошли в сторону Тернея, нашли большой плоский камень и принялись играть в карты. После пяти партий, Женьке в голову пришла гениальная мысль: залезть в чужой огород и наворовать картошки. Я-то личность по природе своей трусливая, и сам ни за что не решился бы на такое преступление, поэтому остался на дороге, караулить мешки. «В случае чего», я всегда мог сказать, что был абсолютно уверен, что Женька пошёл в кусты по нужде, но и предположить не мог, что в голову ему пришла такая безумная идея! Женька вылез из кустов грустный, с пакетиком ворованной картошки в руках, неся палец, как свечку в комнате со сквозняками. Оказывается, он оторвал себе ноготь, когда копал картошку. Я сказал ему, что это кара духа Каньгу на всех похитителей картошки, и он охотно мне поверил. Ещё через три партии приехал Андрюха, а ещё через шесть они укатили на Благодатное. Я же постоял на дороге ещё минут десять и решил сходить в Пластун пешком - одиннадцать километров туда и столько же обратно.

Когда я снова оказался на мосту, мои ноги горели огнём, а тазобедренные суставы скрипели и ныли. Меня подобрал крутейший, дорогущий джип с кондиционером и холодильником, забитым всякими вкусными соками и газировками. Я попросил хозяина всей этой лепоты высадить меня на мосту через речку Хунтами, поскольку идти через Благодатное мне не хотелось. Джип укатил по своим комфортабельным делам, а я посмотрел ему вслед, спустился с насыпи и пошёл по лесной дороге.

Очень интересно выглядел лес в долине Хунтами. Огромные липы, дубы, берёзы стояли редко, а кустарника почти не было. Вдоль дороги росли кусты рябинника, над его белыми соцветиями порхали бабочки и суетились деловитые шмели. В воздухе висела лёгкая дымка, лучи солнца, проходя сквозь кроны деревьев, чертили на фоне леса призрачные линии и рисовали замысловатое кружево на траве. Воздух был густ и ароматен, я забыл про усталость, хотелось идти по этому лесу вечно и не уставать, потому, что сама атмосфера насыщает организм силой и снимает усталость. Покой, тихие голоса птиц, мягкие ароматы августовских цветов, треск цикад в кронах деревьев. Сначала мне пришла в голову мысль, что полноты картины не хватало только Льва Толстого, сидящего на деревянной скамеечке, рассеяно перебирающего кисти своего кушака — я видел в книжке подобную фотографию — но потом своеобразие этого леса пересилило, книжные картинки пасторальных западных пейзажей отступили на второй план и я всем своим организмом ощутил своеобразный дальневосточный колорит.

Лес кончился, и я увидел озеро. В лицо мне ударил ветер, принесший запах близкого уже моря и шум прибоя. Здесь территория заповедника, люди бывают редко, поэтому сомневаюсь, что окрестности Хунтами сильно изменились с тех пор, как по этим местам почти век назад, прошёл Владимир Клавдиевич Арсеньев со своим спутником нанайцем Дерсу Узалой и предводителем китайского ополчения Чжаном Бао. Китайцы, несмотря на грубость и конкретность своего языка, умеют тонко чувствовать красоту и названия дают соответствующие. Вот, удивительно красивая, давшая название и речке с озером, гора Хунтами — «Большая Буддийская Пагода», если верить переводу Арсеньева. И действительно, своими правильными формами гора напоминает крышу пагоды. И какое унижение! Большой Буддийской Пагоде предложили называться «верблюдом». Более дурацкое прозвище быстро и не придумаешь. Такова судьба географических названий Приморского края. В истерии переименования, оголтелые реформаторы искалечили, обозвали и переврали не только китайские названия, но и названия данные удэгейцами, ульчами и нанайцами. Например, Иман стал «Большой Уссуркой». К счастью, местные жители чаще используют исторические названия: Сица, Лючихеза, Хунтами. Только так и сохраняется связь с нашим прошлым, с людьми, отдавшими делу освоения Дальнего востока своё здоровье и жизни, первопроходцами, путешественниками, учёными. Обидно, что люди, даже если не могут изуродовать саму природу, хотя и это получается неплохо, отыгрываются на названиях.

На Хунтами тогда было два зимовья. Одно из них старое, маленькое, всего с двумя топчанами и расположенное в тороне от моря, на берегу озера. Второе новое, с башенкой для наблюдения за окрестностями. Новое, но как по мне неуютное из-за запаха смолы, который источают недавно напиленные брёвна и запаха йода, который въелся в стены от развешенных толстых листьев морской капусты. В новом зимовье я застал Андрюху. Беспокойный Женька убежал собирать грибы. Вскоре он вернулся с грибами, и на ужин мы приготовили отличную жареную, ворованную картошку с подберёзовиками. А ещё я под топчаном нашёл два старых флотских кожаных ботинка моего размера. Они были левым и правым, но не парой, поскольку пошиты были по-разному. К тому моменту мои собственные ботинки развалились совершенно, были несколько раз сшиты леской и успели расползтись снова на составляющие части. Каучук же на подошве потрескался, как дно пересохшей лужи, и частично отвалился. Короче, я очень обрадовался такому подарку судьбы и поскорее экспроприировал ботинки.

После ужина мы вышли на улицу, и сидя на лавочке у крыльца, смотрели на абсолютно чёрное небо, испещрённое мириадами звёзд и далёкий-далёкий маяк, который подмигивал нам как путник зажжённой папироской. На лес, глубины которого издают те вздохи, которые сильно пугают первое время, но потом учишься дышать в одном ритме с лесом и перестаёшь бояться его. На морской прибой, с тихим шелестом наползающий на твёрдый, как асфальт, песчаный пляж. На кусты шиповника, над которыми с треском летает большая розовая кобылка. Вокруг нас пели свою грустную, монотонную песню трубачики — символ уходящего лета.

Открываешь глаза пошире, чтобы если не унести, то хотя бы запомнить на всю жизнь эту августовскую ночь. Хочется раскинуть руки и бежать, лететь, охватить и лес, и море и скалы похожие на бастионы. Вдохнуть этот воздух глубже, вместе с небом и звёздами, стать частичкой природы, раствориться в ней. Как хорошо на Хунтами! Когда-нибудь я обязательно вернусь сюда, чтобы увидеть море, огромные белые кувшинки на озере, гору по имени Большая Буддийская Пагода. И услышу грустную, монотонную песню трубачиков.
...рю-рю-рю-рю-рю...

Хунтами, август 1999 г.