Профессор

Феликс Андреевич Рощин проснулся от шума дождя. На часах было без трёх минут семь. Светало. Бледный рассеянный свет робко заглядывал в его квартиру. Скинув одеяло, он поднялся с постели, нащупал ногами тапочки, подаренные покойной женой, и подошел к окну. Теперь он жил один в двух комнатной квартире на Набережной Санкт-Петербурга. Жена его, Валерия Александровна Рощина, умерла три года назад, оставив своего старика в полном смятении и непонимании того, как жить дальше.
Феликс Андреевич наблюдал за тем, как вдалеке за парковой зоной канал покрывался мелкими пузырями. Они надувались, словно мыльные пузыри, похожие на генералов, и так же неожиданно лопались. Почесав лысину, он тяжело вздохнул: вот уже пятый день Питер был окутан серостью, а запах сырости отдавался даже в доме. В какой-то момент Феликсу Андреевичу даже показалось, что его родной город, а надо заметить, что наш герой, был коренным петербуржцем вот уже в седьмом поколение, превратится в Венецию.
Феликс Андреевич протер рукавом ночной сорочки запотевшее окно. По всем приметам выходило, что и сегодня он не пойдет на вокзал. «После обеда должен приехать поезд из Киева, там обычного много иностранцев…», - рассуждал Феликс Андреевич.
Он был профессором, правда, оставался таковым только на бумаге. Вот уже четыре года, как Рощин перестал преподавать в университете и пополнил ряды пенсионеров.
Ребенок у него был всего один – девочка, Ирина. Она очень любила своих родителей. Получила высшее образование в Америке. А после вышла замуж за одногруппника, и перебралась в Оклахому к его родителям. К своим старикам Ирина после университета не ездила.
После смерти жены Феликс Андреевич остался один на один с собой, и впал в сильнейшую депрессию. Правда, привыкнув немного к одиночеству, даже нашел в нем свои плюсы. В частности теперь никто не указывал ему, как ставить тапочки и куда вешать пальто. Единственное к чему никак не мог привыкнуть Феликс Андреевич, так это к тому, что ему было не с кем поговорить.
Его еще со студенческой скамьи тянуло к хорошему обществу, умным людям и передовым идеям. Он был большим спорщиком. Его слушали. А теперь Феликс Андреевич был погружен в полный вакуум, чувствовал это и тихо страдал. Не столько от самого одиночества, сколько он осознания того, что он больше никому не нужен.
 Однажды Феликс Андреевич, прогуливаясь ранним утром в поисках собеседника, увидел приинтереснейшую картину. На противоположной стороне улицы стояла группка людей в необычных для Петербурга одеждах и о чем-то живо спорила. Феликс Андреевич замедлил шаг и стал прислушиваться.  По их говору он скоро догадался, что это немцы. На ломанном немецком он поздоровался с туристами и поинтересовался, не потерялись ли они.
Так и было: гости отстали от группы. Профессор вызвался сам проводить их до гостиницы. По дороге высказал свои взгляды на политику современной Германии, поведал им и историю улиц, по которым они проходили. Немцы посчитали появление старичка за добрый знак свыше, что впрочем, никак не могло соответствовать действительности.
Немцы горячо благодарили своего гида. И даже подарили ему на память миниатюрную кружку с красной веревочкой на ушке. Профессор был в прекраснейшем расположении духа. Он снова почувствовал свою значимость: выходило, что люди в нем еще нуждались. Воодушевленный таким открытием он, было, побежал вприпрыжку в туристическое агентство предложить себя в качестве гида. На лестнице зацепился о порожек, и чуть было не растянулся на полу. Менеджер, посмотрев через очки на запыхавшегося и счастливого старичка, решила, что он видимо уже выжил из ума, легко улыбнулась ему и пояснила, что они принимают сотрудников только до 35 лет.
Феликс Андреевич сидел за письменным столом, макал крекер в чай, не замечая, как печенье давно уже раскисло. Он был задумчив и грустен. «Выходит, друзьям своим я больше не нужен, - рассуждал Феликс Андреевич, - но простые люди, прохожие и туристы во мне еще нуждаются. Значит, я еще не так стар, и смогу послужить обществу».
Он никак не мог забыть туристов. Что-то зрело в его сердце, какое-то нежное чувство, но он никак не мог облечь это чувство в слово, придумать форму. Феликс Андреевич широко шагал по комнате. Вдруг он остановился, посмотрел в окно, и все лицо его наполнилось светом.
…А сегодня опять шел дождь. Уж пятый день! Он не пускает его из дому! Феликсу Андреевичу даже показалось, что пузыри, как будто смеются над ним. От этого профессор пришел в бешенство и даже плюнул в окно, а надо заметить он вообще не имел такой дурной привычки – плеваться. Разозлившись на себя за такой дурной поступок, он отошел от окна. Постоял некоторое время в соседней комнате и снова вернулся: дождь по-прежнему лил.
- Нет, надо идти! – сказал Феликс Андреевич вслух. – В последнее время он много разговаривал сам с собой.
Он вышел в прихожую. Надел свой немного великоватый, потертый плащ, любимую шляпу, которую ему прислала из Америки дочь, и вышел на улицу. По-прежнему моросило. Благо метро было рядом с его домом. Феликс Андреевич сел в поезд и стал присматриваться к пассажирам: он искал «зайчиков» - так в шутку прозвал иностранцев профессор.
Поначалу, когда он только придумал себе такое «развлеченье», Феликс Андреевич он с огромным удовольствием рассказывал иностранцам не только, как пройти на такую-то улицу, но и попутно всю свою жизнь.
Одним этот словоохотливый старичок нравился, другие старались поскорее поблагодарить его и удалиться. В последнее время Феликсу Андреевичу встречался последний тип туристов. И в сердце профессора все чаще забиралось понимание того, что все это игра. А в сущности он, старый человек, не кому не нужен. Вдруг это стало ясно ему, как белый день! Осознав это вполне, он жутко расстроился. И расстройство свое решил выместить все на тех же туристах. Он решил «мстить им за то, что они лишили его чувства значимости и полезности. 
С этой целью ехал он каждое утро на вокзал. Выискивал необычно одетого человека, теряющегося в толпе, и предлагал ему свою помощь. Люди ему верили. А он им нагло лгал: специально отправлял на край город, чтоб туристам было сложнее возвращаться. Порой Феликс Андреевич даже следил за туристом ради единственного мгновения – увидеть удивленное лицо обескураженного человека. В такие редкие случаи профессор ликовал!
Поднявшись на перрон вокзала, Феликс Андреевич расстелил газету на лавочке. Он посильнее закутался в плащ: его начинал бить озноб. Куда-то торопились люди, грузчики с массивными тележками везли чемоданы, сотрудники в оранжевых жилетках наскоро простукивали колеса прибывающих поездов, и некто не обращал внимания на одиноко сидящего на лавочке старичка. Ах, если бы сейчас к нему подошел хоть один человек и просто поинтересовался, все ли у него в порядке?! Тогда быть может, сердце профессора дрогнуло, и он снова поверил бы в себя, а главное в доброту людей.
Но все шло своим чередом, и Феликс Андреевич по-прежнему сидел в одиночестве, уже не замечая, как посинели от холода его еще аккуратные, морщинистые руки. Наконец он не выдержал. Увидев очередной поезд, он вышел на перрон. В лицо пахнуло холодным ветром с дождем, и он придержал рукой шляпу.
Профессор бегал по перрону, заглядывал в вагоны, в лица людей. На него странно косились. Дождь постепенно переходил в ливень. Но профессор упорно не хотел уходить. Он чувствовал, как насквозь промок его плащ и все-таки продолжал искать сигнал от города, что он ему еще нужен. Но вот снова прибывал очередной поезд, из него выходили люди… И никто не заговаривал со странным, немного ссутуленным старичком, бегающим с дикими глазами по перрону.
Домой Феликс Андреевич пришел за полночь. Он снял свою шляпу, криво изогнувшуюся от влаги, вытер мокрое лицо, скинул плащ, и рухнул на кровать. Его знобило, разболелась голова. Феликс Андреевич посмотрел на стенку, где весел красный ковер, который достался ему в наследство еще от матери. На ковре висела его свадебная фотография. На ней он был рядом со своей горячо любимой Валерией Александровной.
- Почему ты не взяла меня с собой Лёкочка, - укоризненно сказал он, вытирая слезу. – Как мне тяжело здесь одному Лека. Ты бы только знала, как же тяжело… Он закрыл глаза. Необъяснимое мучение охватило его.
Сегодня он ясно осознал, что все, что он делал, была какая-то ужаснейшая детская игра, в которой не могло быть хорошего конца. Что это не он посмеивался над бедными туристами, а сама жизнь жестоко подсмеялась над ним. Что пора признаться самому себе: он больше никому не нужен. А поняв это, принять и смириться. Его лихорадило. Профессор постарался забыться и заснуть. Снились ему быстро бегущие по полям кони, небольшая фазенда у берега моря, качающая на шелковых нитях, словно на лучах солнца, дочь. И он сидящий в кресле-качалке на веранде фазенды и курящий длинную трубку…
Феликс Андреевич проснулся поздно и не смог сразу встать. Все тело ломило, он чувствовал сильный жар, начался кашель. Профессор догадался, что он сильно простыл. Приподнявшись с кровати, он почувствовал головокружение и снова лег под одеяло…. Спустя три дня Феликс Андреевич умер.
2011 год.