Барахолка

                Базары, рынки, толкучки, барахолки каких только имен не давали местам  стихийной и организованной торговли разные народы в разных регионах.
                В.Песков- известный журналист в восьмидесятых годах прошлого столетия писал:
«Рынок на всех широтах — зеркало экономики, нравов , проблем, обычаев...». Я бы добавил еще, что базары и рынки это места неожиданных встреч.
                Такая разновидность как толкучка или барахолка в пятидесятых годах двадцатого столетия были в моем портовом городе. Собственно, в этом городе и сейчас сохранилась площадка бывшей барахолки. Она была огорожена невзрачным каменным забором и располагалась между центральным кладбищем и, собственно, базаром.
                Перед барахолкой была дугообразная площадь, ограниченная лесоскладом и красивой кованной оградой кладбища с церковью и часовней. Сейчас той церквушки нет, ее снесли в шестидесятых. А когда-то прабабушка Настя водила  в нее меня.
                Площадь была вымощена колотым булыжником, а к ограде лесосклада были привалены обглоданные дождями стволы когда-то спиленных тополей диаметром чуть ли не в метр.
                На этих бревнах сидели приезжие, охраняя свои повозки, лошадей, волов, мулов и ослов. Кругом стоял шум, лязг, ржание и мычание. Громоздились кучки навоза и желтели клочки сена. Тут продавали разнообразную живность, рекламируя и оценивая ее стать и достоинства.
                И я сразу представлял, как, по рассказу моего дедушки, цыгане продавали худую лошадь: они всем табором через тростинку, вставленную сзади в лошадь, надували ее и заткнув кукурузным початком, представляли на обзор покупателю. Конечно, покупатель, увидев такую гладкую кобылку, соглашался купить и был обманут.
                Каждый божий день я проходил через эту площадь туда и обратно, совершая походы за хлебом.
                В будние дни здесь пустынно, если не считать «отдыхающих» под заборами любителей общаться регулярно с Бахусом да сонных собак.
                А вот в воскресенье и перед праздниками здесь все кипит, бурлит, толкается.
                В пределах ограды располагались извилистые ряды реализаторов всякого ржавого железа; прямо на земле на разостланных газетах «Крымская Правда» и «Победа», холстинах и клеенках красовался товар. Кроме поношенных скобяных изделий здесь обитали груды такой же обуви и одежды. В первой половине пятидесятых годов главным товаром была форменная одежда всех родов войск. Конечно, мой город, в первую очередь, город моряков, хотя здесь и других войск хватало: авиаторы, танкисты, связисты и , просто, пехота, туго застегнутая в стоячие воротнички. В ходу были тельняшки, бушлаты, черные морские шинели, фуражки и кожанные офицерские сумки — планшетки.
                Откуда бралось все это богатство? Сие покрыто интендатским туманом, ведь большая часть продаваемого была почти или совсем новой.
                Сюда вместе с бабушкой приходил и мой старший брат, возжелавший в качестве пальто иметь черную офицерскую шинель. Потом он долго щеголял в ней, выпятив грудь колесом. Да и многие школьники и взрослые вынуждены были носить военную одежду. Послевоенный деффицит почти на все, особенно бушевал в одежде.
                Народ ходил наперекор представлениям о моде в том,  что досталось. Подростки и юноши в перешитой военной одежде и фуражках без «крабов», взрослые щеголяли в офицерских сапогах и ватниках защитного цвета.
                Тут же, среди продавцов, животных и барахла сновали продавцы жаренных пирожков с ливером, а в довоенные годы татарчата с бурдюками холодной воды, в которой плавали куски лимонов. И над скопищем людей неслись крики:
- Кому холодной воды налем! Кому налем!
             Шло время, постепенно с площади стали исчезать крупные животные: лошади, коровы, мулы. Но по-прежнему среди торгующихся шныряли собаки и карманники. То и дело слышались плач и крики обварованных и пьяный гогот базарных грузчиков и забулдыг.   
              Кроме указанных персонажей, углы, пространства у ворот, входы в магазины и ларьки оккупировали нищие всех видов и национальностей. Нищих можно было разделить на: инвалидов войны, цыганок с детьми, стариков и старух и просто спившихся. Больнее всего было смотреть на нищих инвалидов. Они тогда были без рук, без ног, без глаз, с обожженными лицами и телами, выжимающие слезу и рождавшие ужас. Некоторые играли на аккордеонах, исполняя популярные на тот момент песни, а перед ними красовались либо фуражки, либо бескозырки. К началу шестидесятых годов инвалиды войны среди нищих исчезли, толи спились, толи поумерали, а, вернее, и то и другое.
             В начале девяностых годов барахолки ожили вновь вместе с поношенной одеждой и скобяными «шедеврами». Но постепенно одно барахло заменило другое, новое, произведенное в Турции, Польше, Китае.
             Приятной стороной барахолок было то, что здесь можно было купить все, если не новое, то по крайней мере доступное по цене и остро необходимое. Здесь можно было встретить, как на пасху в церкви сейчас, друзей или соседа, обменяться новостями и сплетнями. Например, о том, что чуть ли не завтра будет обмен денег. И случайно или в шутку, брошенная весть обростала в огромный ком паники и безумия. Как-то, в начале тех же пятидесятых, народ, напуганный предыдущим обменом в конце сорокавых годов, разнес панику о новом обмене.
              В магазинах, на базарах, ларьках, барахолке раскупили все, что продавалось. Городские бабушки тащили хомуты и огромные казаны, вязанки керзовых и резиновых сапог не ходовых размеров. Одна из таких бабуль, таща на спине велосипед «Украина», обратилась к нам пацанам:
- Хлопцы, а чего он не едет?
            Мы с радостью осмотрели транспорт, который передвигался на бабушке. Оказалось, что производители с какой-то тайной целью одну педаль разворачивали во внутрь рамы велосипеда. Мы быстро устранили хитрость, благо ключи были при велосипеде. Довольная бабушка покатила велосипед дальше.
             Что примечательно, городские власти доже никак не прокоментировали эту панику. Возможно, ей  очень приглянулся метод сбыта залежалого товара. 
             Не обошла паника и мою бабушку. Она зачем-то купила несколько желтых мужских маек большого размера. Правда, бабушка нашла им применение. Она отрезала подол у одной майки и пришивала к другой целой. Таким образом она получила для себя несколько толи ночнушек, толи комбинаций.
               Но самый смешной случай произошел на площади при барахолке. Я его часто вспоминаю и рассказываю друзьям. И смех и грех, право.
               Воскресным летним днем, около двенадцати часов, я с ребятами возвращался из района порта, где на камнях, обросших морской травой и мидиями, ловили бычков, морских собачек, зеленух. Шли через центр города, через площадь перед базаром и барахолкой.
               Хотя время приближалось к обеду, площадь еще кипела, правда, многие уже складывались, запрягали, готовились отбыть в пригороды и ближайшие села.
                Мы шли, обсуждая плаванье старших из пацанов на затонувший в бухте корабль полный, как говорили сведующие, боеприпасов. Из  воды тогда торчали еще мачты и кнехты, зацепившись за которые, ребята отдыхали перед возвращением.
                Но тут на площади нас привлекли крики и смех. Мы остановились. Я проглотил последний кусочек вафли от мороженого, которое ели по очереди.
                Здоровенный дядька с кнутом, наваливший пару мешков на осла, пытался сдвинуть его с места. Но, известное своим характером, животное никуда не собиралось идти. Мужчина не очень ласково обкладывал животину перлами базарного красноречия, но увы. Ослик, разомлевший на солнышке в кругу собратьев и кобыл, по-видимому, пребывал в сладких мечтах. Его детородный орган, длиной около метра, тоже предался грезам и уперся в землю, как оторвавшийся кардан у легкового автомобиля. Эта ситуация еще более усугубила положение, уж вперед он точно двигаться не мог.
                Люди, особенно мужчины, буквально держались за животы, а сидевшие на бревнах повалились на спины. Мат хозяина осла врывался в хохот окружающей людской массы. Женщины, придерживая подолы широких юбок от порыва налетевшего ветерка, хихикали отворачиваясь. Но это была только прелюдия.
                Разъяренный упрямством осла, хохотом и советами толпы, хозяин романтически настроенного осла, вкладывая всю свою досаду, хлестнул животное кнутом по боку. Осел вздрогнул, кнут соскользнул вниз и, о, ужас, обвился вокруг достоинства романтика. Рев осла потряс окрестности. Испуганные лошади перестали жевать овес в своих намордных торбах, собака, следившая за происходящим, поджав хвост, юркнула в щель между бревнами, люди качнулись в стороны.
                Хозяин осла, побагровев, рванул, освобождая, кнут на себя, но он еще сильней впился в обнаженное чудо природы. Тут уж толпа грохнула похлеще осла, который поддержал ее своим ревом, в который вложил всю обиду на все человечество за боль и разрушенные мечты. Женщины, прижав кошолки и сумки к бокам, спешно засеменили от зрелища, а мужчины всех возрастов, в том числе и мы пацаны, сгибаясь и разгибаясь, закатываясь, смеялись, рвя животы.
                Порыв ветра неожиданно закрутил, налетев на барахолку и подняв в вихре юбки, пыль, клочки сена, заставил зажмурить глаза. Когда же буранчик сбежал, то кнут сполз с ослика, а хозяин, улыбаясь, уводил ослиного мечтателя с барахолки.