Радость

               

               Я не умею писать о радости. Один мой хороший приятель, назовём его Z (на самом деле его зовут Ян), постоянно говорит мне о том, чтобы я написал хоть что-то радостное. Но я не пишу. Потому, что не умею. Почему не умею? Скорее всего, просто потому, что я и сам весь какой-то безрадостный. И не я один. Президент, министры и весь прочий, разношёрстный и разномастный электорат, точно такие, как и я. Все они, как один, безрадостны до отвращенья. Абсолютно все. Мужчины и женщины. И собаки. И кошки. Деревья, трава, дороги, небо и забрызганная бурым жиром газовая плита. Даже корнеплод кормовой свеклы, и тот насквозь безрадостен и несчастен. Хотя тут я, пожалуй, крепко перегнул палку творческого азарта. Уж если и есть, кому в этой жизни не радоваться, так это только вышеупомянутому корнеплоду. И газовой плите, даже сияющей от современного моющего средства «Sorti с алоэ вера», особо радоваться нечему. А ведомой под нож мясника корове радоваться просто неприлично. И ещё очень многим, кому и чему, тоже неприлично. Не радуются даже те, кто умеет. И кому позволяют денежные средства. Может бояться выделиться из общей трясины всеобщей печали? Или сама страна у нас вся такая безрадостная? И заражает всех этой бациллой уныния и тоски.
               Нет, что-то я не о том. Если ты писатель, то обязан писать даже о том, о чём писать не умеешь. Но заставить себя писать о том, о чём не умеешь, это как-никак насилие над личностью. Нет, это не вписывается в концепцию либерального общества. Но что самое обидное, нельзя дать самому себе взятку. Чтобы раз и навсегда покончить с этим неудобным вопросом. Нет, есть и исключенья. Во-первых, дети. Но радуются они неосознанно и недолго, до первого класса школы. И обособленная каста людей, которые радуются постоянно и профессионально. Все представители нашего кошмарного шоу-бизнеса. Но их радость фальшивая и неискренняя. И всех безрадостных, но умных, людей уже давно тошнит от  радостных, назойливо белоснежных, улыбок их искусственных зубов. А ещё радуются люди, собирающиеся в студии передачи «В нашу гавань заходили корабли…». Увы, в телестудию нельзя усадить всё остальное население нашей необъятной Родины.
              Очень легко и просто писать о насилии. И о разврате, беззаконии и пошлости. И, вообще, писать пошло очень легко. Пальцы возбуждённо порхают над клавиатурой. И выдают «на-гора» тонны похабщины и цинизма. Писать о горе, несчастье или беде нелегко. Но и не трудно. Они насквозь пронзают нашу жизнь. Надо только настроиться на нужную волну жалости к самому себе, и к своей неудавшейся жизни. Есть у них и неоспоримое достоинство. Они продукт долгосрочный и совсем не портящийся. Даже при 40 градусах Цельсия и при всеобщем задымлении от горящего торфа. Главное с первой страницы начать планомерно насаживать на шампур сюжета сочные куски горя, беды, несчастий и катаклизмов. А под конец ещё более горькое, тоскливое и безрадостное. Чтобы она затмило всё предыдущее.
               Очень сложно писать о любви. Не о той, вся сущность которой заключается немного ниже живота. А о той, трепетной и настоящей. Такая любовь слишком сложна и интимна. И ей категорически противопоказаны чужие, равнодушные или чересчур любопытные, посторонние  взгляды. Любовь и радость, во всяком случае, для меня, абсолютно неразделимы. Они нахлынули на меня одновременно и захватили меня всего полностью, до самой последней молекулы моего тела. Но ненадолго. На ту неделю, которую я добивался взаимности. И ещё на две недели после, когда я этой взаимностью упивался. И ходил, словно павлин с гордо распущенным хвостом. Слишком быстро мы привыкаем к хорошему, и считаем, что так будет всегда. Что она, любимая женщина, никогда не сможет вырваться из сферы вашего ума, обаяния и остроумия. И из вашей, ставшей привычной обыденностью, любви. Но, вырываются.
               О радости писать трудно и потому, что она мимолётна. Или не долговременна. Выиграли «спартачи» у «коней» со счётом 5:0 и вот она, огромная радость. Но прозвучит финальный свисток, закончится взятое к этому матчу пиво и копчёный лещ. Всё, радость пошла на убыль. И на следующее утро её уже нет. Только горьковатое послевкусие. И не понять от чего. То ли от вчерашней радости, то ли от вчерашнего пива.
               Или вытащил на обыкновенную бамбуковую удочку (леска 0,25 мм и крючок № 3) сазана килограммов эдак на пять. И вот она, бьётся в твоих руках и блестит скользкой жёлтой чешуёй твоя рыбацкая радость. Она ещё живёт в тебе, когда ты хвастаешься сазаном своим приятелям. И когда фотографируешься (с ними, и с сазаном) на память. Но уже не бурная, а спокойная. И почти исчезает, когда ты этого сазана начинаешь чистить и потрошить.  Для тех, кто не рыбак, поясняю, что крупную рыбу приятно ловить и кушать. А чистить и потрошить гораздо удобнее мелкую. Не знаю как всем остальным, но мне именно так. Последней искрой эта радость вспыхивает за обеденным столом. Когда ты хозяйским взглядом окидываешь большое блюдо с большими золотистыми кусками хорошо зажаренной рыбы. Того живого и сильного существа (да, сазаны очень сильные, особенно там, у себя на родине), которое всего насколько часов назад величественно рассекало воды своего пруда. И всё, радости больше нет. Улетучилась в неизвестном направлении. Остались только (обглоданные и выброшенные в мусорное ведро) кости и позвоночники. И псевдо радостные фотографии в альбоме.
               Есть заслуженная радость от окончания тяжёлой физической работы. Тоже кратковременная, и ассоциирующаяся с ноющей спиной, руками, ногами, мышцами. Со всем изнывающим, отвыкшим от постоянных физических нагрузок, телом. Когда дрожит сигарета в натруженных, покрытых свежими мозолями от лопаты или лома, руках. И вся майка насквозь промокла от пота. А ты, в который уже раз, с гордостью смотришь на плоды своего труда. И радуешься тому, что смог. Что есть ещё кое-какая силёнка. И предвкушаешь плотный ужин, бутылку самогона и бессильное падение на старую скрипучую кровать.
               Дембель! Дембель! Вот радость, так радость! Пожалуй, самая продолжительная из тех, которые лично я испытывал в своей жизни. Начавшаяся сразу после зачитывания приказа Главкома о демобилизации и увольнении в запас ВС. Продолжившаяся в хмельном «дембельском» вагоне. Продолжавшаяся неделю во время отдыха у отца в Подмосковье. И опять в вагоне, но уже не в хмельном. Нет, в хмельном, но не от водки. От радости осознания того, что он везёт тебя туда, домой. Радость от  встречи с бабушкой, мамой и с моим вторым отцом. Радость от встречи с друзьями и подругами. Радость от того, что не надо постоянно маршировать строем, не надо ждать писем из дома и  не просыпаться утром от крика: «Подъём!» А от прикосновения к лицу горячих солнечных лучей, и от тихого ласкового голоса бабушки: « Соня, вставай есть блины». Радость от запаха этих блинов. Радость от своей молодости и бесконечности жизни. Радость от встречи с «гражданкой», какая же она сладкая! Радость от того, что можно спокойно пить водку (куда же без неё, родимой) и не опасаться попасть за это на «губу». Месяц самой искренней беззаботной  радости. Она единственная достойна описания. Но она была давно. Её уже нет. Остались только воспоминания. А я не могу описывать воспоминания. Печальные умею. А радостные, нет.
               Что ещё? Пьяная радость от рождения сына. От того, что я стал отцом. И от того, что этот маленький, сморщенный и крикливый человечек, появился в этот мир не без моей помощи. И радость от мыслей о том, каким умным и смышлёным он станет тогда, когда немного подрастёт. Радость от ожидания того, что он станет твоим умелым помощником. И предвкушение того, как вы будете с ним вдвоём ездить на рыбалку. И что жизнь у него будет более счастливой, интересной и умной. Но так всего пару недель, не больше. Почему так? Из-за моем молодой, перемешенной с вином, глупости. И от понимания того, что впереди у тебя ещё целая длинная жизнь. И в этой жизни у тебя будет много всего, всего, всего…
Были и ещё какие-то радости. Надо только посильнее напрячь память. Ну, конечно. Чуть не забыл за давностью лет. Глупая, длившаяся всего одну ночь, радость от окончания школы. Опять же завязанная на том, что впереди у тебя целая длинная жизнь, любимая работа, верные друзья, красивая и любящая жена, умные и счастливые дети. Господи, каким же дураком надо быть, чтобы радоваться окончанию школы! Только из-за того, что не надо больше сидеть на уроках и сдавать экзамены. И не понимать, что только что ты перевернул последнюю страницу своей неповторимой беззаботной юности. Не догадываться, что больше этой беззаботности и лёгкости ожидания завтрашнего дня не будет уже никогда. Что же там ещё? Нет, не помню. Все остальные радости были мелкими и короткими. Впрочем, была ещё одна крупная. Но это радость крепко замешана на горечи. Горькая радость от развода с женой. Радость от того что не надо больше каждый день видеть, и о чём-то говорить, с этим чужим, так и не ставшим родным и близким, человеком женского пола. Радость от того, что не надо, пытаясь сохранить семейную жизнь, терпеть его глупость, алчность и жадность. И горечь от того, что так глупо потрачены десять лучших лет моей жизни. И от того, что с этой враждебной женщиной остаётся сын. Слышишь, сын, ты прости меня за это. Но по-другому я уже не мог. Никому из людей я не желаю испытать этой горькой радости от своего семейного фиаско.
               (Прочитав это эссе одна моя знакомая напомнила мне ещё об одной радости. Об моей радости во время свадьбы. Я этой радости не помню. Но учитывая её хорошую память и злопамятность, уверен, что так оно и было. Вот и ещё одна неоконченная и неоправдавшаяся радость.)
               Есть ещё, длящаяся день, не больше, радость от окончания книги. И радость процесса написания. Тихая и спокойная. Когда ты видишь, как на экране монитора в слова воплощаются твои задумки и мысли. И радость, от предвкушения начала написания следующей книги. Когда ты толком не знаешь, что у тебя получится. Только радости предвкушения и надежды. И радостное нетерпение побыстрее сесть за компьютер. Напечатать первое, самое главное слово. А за ним первое предложение. И первый абзац. И всё это будет мудрое и увлекательное. Из-под твоей клавиатуры выйдет то, что сразу поставит тебя в первый ряд (впрочем, я не тщеславен, согласен и на второй, и на третий) всех тех гениев, мастеров и подмастерьев литературного слова, которого остальные люди называют Писателями.
               Я не могу писать о радости. И никто не может. Впрочем, может быть, я таких людей просто не знаю. И не читал их радостных книг. Но если такие есть, то я буду звать их гениями. Именно так, Гениями Радости. А я не такой. Я, по сути своей, та же безрадостная кормовая свекла. Или газовая плита. И без разницы, какая, залитая жиром или идеально чистая.