Стакан молока

Давно это было.  Я  тогда был  маленьким,  только первый класс окончил. Нелёгким, одинаково трудным для всех  было то время.  В селе не было электричества, уроки делали при свете керосиновой лампы.

Ко всем трудностям можно приспособиться,  привыкнуть что ли, но  невозможно привыкнуть к голоду. Не было хлеба, лепёшки стряпали, строго распределяя муку  по дням. Сахар являлся редким лакомством. В городах он стал появляться в магазинах, но где взять денег, когда в колхозе работали за трудодни с утра до ночи, без выходных. Я ложился спать с мечтой о хлебе, с нею и просыпался.

Самыми  долгожданными праздниками для ребятишек были Рождественские дни в январе, когда мы бегали по дворам колядовать; нас угощали конфетами, пряниками, иногда и копеечку подадут. Вот только в школе за это преследовали, пережитки прошлого  для октябрят и пионеров – это позор. За такие поступки разбирали на советах дружин.

Весной, когда пробуждалась природа, была Радоница. В этот день жители шли на кладбище поминать усопших. Ребятишки следили, где раздают поминальные гостинцы. Трудное то время было, незабываемое. За давностью лет  можно забыть с кем смеялся, но никогда невозможно забыть с кем плакал.  Жила в нашем селе одна женщина, тётя Нина Погребицкая, редкой души человек.

Её родители были уроженцами Польши. Она выросла в большой дружной семье, где  главным человеком была мудрая, добрая мать. Жили они очень бедно, но какая доброта царила в их доме.  Часто вечерами с их двора доносились мелодичные песни. Только человек, познавший цену хлеба, по настоящему, понимает жизнь. Таким человеком была тётя Нина.

В каждом дворе была корова – кормилица. Хозяина обкладывали налогом  на сдачу молока. В деревне  был заготовительный пункт по приёму молока (молоканка). Вечером, когда бурёнки приходили с пастбища, мать доила корову по кличке Ёлочка.  Носить молоко на молоканку родители поручили мне. Тётя Нина работала там приёмщицей. Молоко несли со всех дворов. Моим попутчиком был сосед Митька. Мать наливала молоко  в трёхлитровый эмалированный бидон с деревянной ручкой. У моего соседа  бидон был  такой же, только другого цвета.

Ходили мы с ним по одной тропинке. Несём бидоны, а сами голодные, если бы разрешили, мы бы их вмиг опустошили.  Однажды нам в голову пришла вот  такая идея.  Возле колодца мы наливали в маленькую бутылочку из-под водки (четвертинку) воды, в которую входил стакан молока. Тропинка проходила мимо амбаров, где были канавы, поросшие травой.  Прячась в этих канавах,  мы   отпивали из одного бидона молоко, затем доливали воду.

Два раза в месяц  тётя Нина у каждого сдатчика брала молоко на лабораторный анализ  для определения жирности, день забора был неизвестен. В тот злополучный день  мы с Митькой отпили молоко из моего бидона. Только вошли в молоканку, тёть Нина взяла алюминевую трубочку и говорит: «Гриша, ставь бидон на стол, будем брать пробу».

У меня всё похолодело внутри, по всему телу прошла дрожь. Я  не знал, что делать, стоял в растерянности, не выпуская бидон из рук. Хорошо, что кроме нас с Митькой никого не было. И тогда дрожащим голосом процедил:
-Тёть Нина, я отпил стакан молока, а в бидон долил воды.
Митька  в это время  вылил своё молоко во флягу, будто его это не касается, и выбежал на улицу, как напуганный заяц, оставив меня одного, мол, отдувайся дружок, твоё молоко. По моей мордашке  непроизвольно потекли слёзы. Со стыда не знал, что мне делать. Тётя Нина взяла из моих рук бидон и вылила молоко в общую флягу, не стала брать пробу.

-Молоко пили вместе, Григорий, а отдуваться тебе одному. Куда подевался твой дружок?
Я стоял как вкопанный, чувствовал, как горело лицо, а слёзы, с которыми не мог совладать, ручьём текли из глаз. Тётя Нина взяла меня за руку и отвела в соседнюю комнату. Принесла стакан молока и краюху хлеба, намазанную маслом, положила на столик передо мной.
-Поешь, Гриша, - оставила  меня одного, закрыв дверь.

Я стоял возле столика и  чтобы не соблазниться таким лакомством, отвернулся к окну. Когда я опускал голову, слёзы капали на пол, но когда я приподнимал её, они катились по щекам на губы и я их слизывал языком. Сколько же у человека слёз в запасе,  ведь я не плакал в голос, а слёзы текли и текли, они были солёные, даже вкусные.  Я  не боялся,  что меня выпорет отец, если узнает. Мне было страшно, если об этом узнают жители, особенно мои ровесники -  девчонки и мальчишки. Не знал, что делать, как пережить этот позорный поступок?
 
За дверью стало тихо, последние сельчане ушли, сдав молоко. Тётя Нина гремела флягами. Дверь отворилась.
-Это что такое, почему не ешь?
-Тёть Нина! Я больше никогда не буду этого делать, простите.
-Хорошо,  я  верю тебе, и никому не расскажу об этом, лишь бы Митька не проболтася. А теперь съешь хлеб и выпей молоко.

Я вновь остался один с соблазнительным угощением. Так я и не смог пересилить себя, чтобы съесть хлеб и выпить молоко, мне казалось, оно застрянет в горле. Такие угощения полагались за добрые дела, но не за обман. С молоканки до проулка мы шли с тётей Ниной вместе. Расставаясь, она  протянула мне небольшой свёрток  и посоветовала на прощанье: «Жизнь, Гришенька, сложная штука. Будь осторожен в выборе друзей».

Митьки нигде не было.   Домой я не спешил, схоронившись в канаве, развернул свёрток и долго смотрел на хлеб с маслом, прежде чем съесть.  Возле амбаров нашёл дощечку с гвоздём, закрыл глаза и резко наступил на неё. Тело пронзила жуткая боль. Пораненную ногу я смочил мочой и присыпал песком. Сделал это для того, чтобы не носить молоко. Я  долго хромал, нога распухла, мать лечила народными средствами. А вот Митька  как в воду канул: ни разу не пришёл навестить меня. Тётя Нина хранила нашу тайну, никто из сельчан  ничего не узнал.

…Мы с Митькй уже давно стали взрослыми. Тётя Нина дожила до глубоких почтенных лет. Когда  она умерла, я, будучи в отпуске, был на её похоронах.
  Возвращаясь, домой, после поминального обеда, я зашёл в берёзовую рощу, любовался как солнце, уже зашедшее за горизонт ещё освещало лёгким розовым светом тончайшие облака. Сразу, за рощей простирались бескрайние поля. Опускался вечерний сумрак над бескрайними равнинами хлеба. Пахло полынной горечью. Хлебные поля источали сладковатый запах. Вечер был молчалив, сама природа скорбела. Я же не мог смириться с тем, что тётя Нина никогда не увидит это солнце, эти хлебные поля, землю-кормилицу.

 Сельчане загнали скот, доили бурёнок, затихала суета в деревне. В сущности, все мы, живущие, обречены исчезновению с лица земли в разные сроки, известные только Господу Богу. Все мы должны испытывать к окружающим нас уважение, любовь.  Увы,  так не происходит. Сопереживая всё это, мною овладели слёзы горечи и скорби по замечательному человеку.

…А стакан молока и краюха хлеба с маслом из моего далёкого детства и сейчас как наяву стоят перед глазами, и как добрый совет всю жизнь помню слова тёти Нины:
«Будь осторожен, Гриша, в выборе друзей».