Гудрун Паузеванг. Площадь Фортуны

Почти все произведения современной немецкой писательницы Гудрун Паузеванг (род. в 1928 г.) были отмечены различными национальными и международными премиями, а многие экранизированы. Роман «Площадь Фортуны», забавный и увлекательный, но в то же время грустный и поучительный, повествует о необычной судьбе нищего латиноамериканского бродяги по имени Исидро, которому Фортуна неожиданно подарила своего рода «путевку в страну счастья» в виде маленького клочка бумаги с несколькими цифрами...

Роман

Перевод с немецкого Романа Эйвадиса

У Фортуны тяжелая рука...


1

По ту сторону фонтана обосновался какой-то нищий в оранжевом пиджаке, которого Исидро никогда раньше не видел. День выдался особенно жарким, и незнакомец расстегнул пиджак. Он был надет на голое тело.
Исидро злобно уставился на чужака, позабыв о своих собственных делах. Этот чужак, неизвестно откуда появившийся, попрошайничал так бездарно, что только отпугивал прохожих. Он вытягивал шею, как стервятник, вертел головой; заметив кого-нибудь, одетого побогаче, он бросался к нему, преграждал ему путь и протягивал руку, глупо улыбаясь. Большинство из тех, кого он атаковал, испуганно вздрагивали и, досадливо морщась, обходили его, не положив в протянутую ладонь ни гроша. К тому же людям не нравится, когда у них клянчат два раза подряд. Те, к кому эта ворона приставала, ничего не давали и ему, Исидро.
На площади было всего два дерева, в тени которых мог укрыться от солнца взрослый. Под одним из них занял позицию Исидро, под другим — незнакомый нищий. Их разделял фонтан, расположенный в точке пересечения двух широких дорожек, которые по диагонали соединяли углы этой маленькой площади.
Исидро слышал от кого-то, что фонтан остался еще от испанцев. Ему нравилась эта толстая каменная женщина, стоящая на шаре в центре бассейна. Одна нога ее была приподнята, словно она собиралась спрыгнуть вниз. Она стояла в чем мать родила и улыбалась. Исидро эта улыбка была хорошо знакома: три или четыре дня в неделю он слонялся вокруг фонтана Фортуны, попрошайничая, и часто пил воду из рога изобилия, который она держала в руках. Наклонив голову, она с улыбкой смотрела прямо в глаза тому, кто наслаждался прохладной струей.
Одно время — это было уже давно, несколько лет назад — она улыбалась только одним глазом: другой ей залепил белой кляксой какой-то голубь. И тогда он, Исидро, плескал ей в лицо водой до тех пор, пока не смыл дерьмо с глаза.
Правда, на голове у нее и на плечах почти все время сидели голуби и гадили, но это было не страшно. Сколько Исидро себя помнил, у Фортуны всегда были белый парик и белые плечи. Птичий помет стал ее неотъемлемой частью. Однажды из садово-паркового управления прислали людей, и те отравили птиц, а статую Фортуны отскребли и вымыли, и когда Исидро увидел ее, такую непривычно серую и унылую, ему стало за нее стыдно: без птичьего помета она казалась еще более голой.
Однако не прошло и недели, как на статую Фортуны повадились гадить другие голуби. Белый цвет был ей очень к лицу. Он придавал ей кокетливость.
«Наверное, деревенский, — думал Исидро. — Никакого понятия о том, как надо попрошайничать. Если он и дальше так будет работать — помрет с голоду».
Он и сам сегодня почти ничего не заработал. По понедельникам у людей всегда плохое настроение. Скоро полдень, а в шляпе у него всего лишь несколько жалких центаво. Он уже подумывал о том, не встать ли ему на одном из углов площади; может, там дело пойдет быстрее. Но там не было тени.


Эта площадь словно была заколдована. Садово-парковое управление уже много раз пыталось озеленить ее, но деревья либо засыхали в первые же дни от жары, либо, продержавшись от силы два-три года, становились жертвами каких-нибудь беспорядков. Площадь Фортуны была расположена в центре крупного города Летисия, всего в нескольких шагах от главной площади, и все бунтовщики и забастовщики, все недовольные по традиции собирались здесь в ожидании взрыва народного гнева, который выплескивал их на главную площадь. Полиция обычно оцепляла площадь Фортуны до начала шествия и пыталась рассеять толпу. Госпожа Фортуна каждый раз окутывалась облаком пыли, а в фонтане отмывались разбитые носы. Если полиция оказывалась бессильной перед этой свалкой, людская масса выливалась в ближайший переулок и текла в сторону правительственных зданий. А позади каждый раз оставались вытоптанные цветочные клумбы и сломанные деревья.
Вороне наконец что-то перепало. Он наклонил голову, разглядывая деньги на ладони, затем сунул монету в карман. Исидро пожирал его глазами, позабыв о своем промысле.
Фортуна была женщина бывалая. Она уже немало повидала на своем веку. Однажды в бассейне ее фонтана разбушевавшаяся толпа утопила какого-то капрала. Это произошло, когда был убит президент Перес и его преемником стал генерал Траваль. В другой раз в пылу рукопашной схватки с полицией были затоптаны женщина и трое детей. А когда Исидро был еще мальчишкой, здесь не раз трещали выстрелы. На животе госпожи Фортуны, на два пальца ниже пупа, красовался шрам от пули.
Вороне опять повезло: он опять что-то разглядывал на своей ладони, глупо улыбаясь. Может, теперь у него, бедолаги, уже наберется на один банан.
Исидро продолжал вспоминать: люди с криками бросились врассыпную, пытаясь укрыться в соседних переулках, дворах и подъездах. Сам он кинулся на землю рядом с фонтаном. На клумбах остались лежать убитые, восемь горемык в грязных лохмотьях; молодые деревца были, как всегда, переломаны.
Одно дерево вытянулось было уже почти в два человеческих роста, но тут мятежники приволокли на площадь Фортуны ненавистного им министра и повесили его именно на этом дереве. Крона не выдержала и обломилась. Министр выжил, а дерево погибло.
Садово-парковое управление в конце концов оставило попытки украсить площадь цветами; пустое пространство между дорожками теперь покрывал газон. Что же касается деревьев, то городские власти, видимо, решили довести дело до конца, и вот, похоже, терпение их принесло желанные плоды: семь робких деревец уже четвертый год беспрепятственно раскрывали почки и пускали новые ростки. Еще немного, и они выйдут из своего опасного, уязвимого возраста.
Во время последнего восстания уцелело всего два дерева, те самые, под которыми расположились Исидро и незнакомый нищий. Полуденный зной Летисии загонял под сень их скудных ветвей усталых прохожих, детей; у стволов их лениво, зажмурив глаза, отправляли свою нужду собаки. Маленькие кучки воняли недолго. Жара быстро покрывала их коркой.
Всего пятьдесят центаво: хватит на восемь, а может, на десять бананов. Исидро взмок. Куртки у него не было, зато была рубаха, и она уже прилипла к спине. Он опять посмотрел на своего соперника. Тот стоял у фонтана, подставив голову под струю. Одолеваемый жаждой и любопытством, Исидро тоже поплелся к фонтану.
Пришлый нищий, тощий парень с непомерно широким, но приветливым ртом и добродушными глазами под набрякшими веками, производил впечатление человека мирного. Сложив ладони лодочкой и подставив их под струю, Исидро принялся пить; шляпа с деньгами лежала у него между ног на земле. Он блаженно прихлебывал, искоса поглядывая на незнакомца, который в свою очередь наблюдал за ним. Щетина у него на лице была еще гуще, чем у Исидро. А еще ему бросились в глаза широкие белые брюки, какие обычно носят индейцы в Андах. Недаром Исидро сразу подумал, что он родом из провинции.
Чужак растянул рот в добродушной улыбке. Исидро выпрямился, вытер тыльной стороной ладони рот, сплюнул в фонтан и тоже ухмыльнулся.
— Я тебя давно заметил, — сказал чужак.
— Я тебя тоже, — ответил Исидро.
Чужак заглянул в шляпу Исидро.
— У тебя уже много. Больше, чем у меня, — сказал он.
— А у тебя сколько?
— Двадцать центаво.
— Не густо.
— А у тебя?
— Пятьдесят центаво.
— Как это у тебя получается?
— Обычно у меня бывает больше. А сегодня я все время смотрел на тебя. Ты их всех только отпугиваешь. После тебя они уже и мне ничего не дают.
— Отпугиваю?.. — обескураженно переспросил чужак.
— Ты, наверное, в этом деле новичок?
Тот уныло кивнул.
— Ты им улыбаешься, вместо того, чтобы делать грустное лицо, — пояснил Исидро. — И бросаешься на них, как коршун, вместо того, чтобы сидеть на земле и робко протягивать руку. Если ты и дальше так будешь работать, то даже не заметишь, как помрешь с голоду.
Чужак молча слушал его с несчастным видом, втянув голову в плечи, словно мокрая ворона.
— Ты так плохо клянчил, — продолжал Исидро, — что и мне все испортил.
— Я уже ухожу, — сказал чужак. — Вчера я попрошайничал на авениде Карреры, но меня и оттуда прогнали. А позавчера меня отлупили на площади Альбы. Просто я невезучий, вот и все. Извини.
Он поклонился Исидро и поплелся прочь.
Исидро еще никто никогда не кланялся. Он судорожно глотнул, глядя незнакомцу вслед. Тот шел через площадь по раскаленной дорожке и даже ни разу не оглянулся.
Исидро поднял с земли шляпу, вытер мокрые руки о штаны и пошел за ним вслед. Он догнал его уже на углу площади и положил ему сзади руку на плечо. Незнакомец вздрогнул и резко обернулся.
— Чего тебе надо? — прошипел он.
— Я приглашаю тебя на обед, — сказал Исидро.
Тот изумленно раскрыл рот и расплылся в улыбке.
— Пусть Мадонна исполнит тебе за это все твои желания! — произнес он наконец.
Они сложили вместе свои деньги и купили на них одиннадцать бананов. Еще два, уже тронутых гнилью, им достались бесплатно. Усевшись на краю фонтана и по-братски разделив бананы, они принялись за еду.
— Как тебя зовут? — спросил Исидро.
— Хайме. А тебя?
— Исидро.
— Я родом из Паницы. Ты знаешь Паницу? Я целых два дня добирался сюда пешком. Здесь, конечно, хорошо, но там у меня всегда было что поесть.
— Чего же ты не вернешься обратно?
— А что они скажут, если я вернусь? Из Летисии у нас никто не возвращается обратно. Я там был батраком у алькальда , но он меня однажды застукал на воровстве. Ну и, конечно, выбросил на улицу. А украл-то я всего — баранью кость!
— Я тоже уже не раз воровал, — сообщил Исидро и опустил ноги в бассейн.
Хайме просиял:
— Хороший ты парень!
— Паницу я не знаю. Я нигде, кроме Летисии, не был, но зато здесь я знаю все улицы и все площади. Назови мне любой переулок, и я тебя туда отведу, — заявил Исидро.
Хайме смотрел на него с восхищенным удивлением.
— Ну давай, — не унимался Исидро, — назови мне какое-нибудь место, и мы сразу же отправимся туда. Я не хвастун!
— Я еще совсем не знаю города и каждый день боюсь, что вечером не найду дорогу домой. Я знаю только площадь Альбы и авениду Карреры, потому что я живу как раз там, где кончается авенида Карреры и начинается пустыня. И каждое утро я иду по этой страшно длинной улице в город, а вечером обратно. Площадь Альбы я знаю потому, что она рядом с авенидой Карреры. А сегодня я решился свернуть в сторону и прошел через две улицы, до этой площади, и теперь не знаю, найду ли я дорогу обратно.
— Я тебе помогу, — успокоил его Исидро.
— Один раз, в самом начале, я пошел по авениде Карреры не в ту сторону и вышел к морю. Я чуть не упал в обморок со страху, можешь мне поверить. Я подумал, что ту местность, где я живу, затопило водой. Но потом один парень заметил меня и объяснил, в чем дело. Я так перепугался, что на следующий день остался дома.
— У тебя есть дом? — поинтересовался  Исидро, болтая ногами.
— Да, отличный домик. Две стены и крыша — из рифленого железа, а другие две стены из пустых канистр. Нам повезло. Сначала, когда мы пришли в Летисию, мы спали под открытым небом, в канаве, там, где начинаются первые дома. Мы побоялись идти в город. А потом я встретил одного парня из Паницы, и он мне организовал эту будку.
— А у меня есть прекрасное место в парке, — сказал Исидро. — Сегодня после обеда я тебе его покажу. Я покажу тебе все самые важные площади в городе. Ты тоже скоро будешь чувствовать себя в Летисии, как дома. Давай еще немного поработаем, чтобы было на что поужинать, а потом пойдем по городу.
Хайме благодарно кивнул .
Они посмотрели, как кожура от бананов лениво погрузилась на дно фонтана, вымыли руки и поплелись под дерево Исидро. Распинав по сторонам, на газон, несколько засохших кучек, оставленных собаками, они уселись под деревом, чтобы отдать законную дань сиесте .
— У тебя что, нет шляпы? — спросил Исидро.
— Нет, — виновато ответил Хайме.
— Возьми пока мою. Скажем, на час. Я же с ней был все утро.
— Пусть небо вознаградит тебя за это! — произнес Хайме и надел шляпу.
 Она была слишком велика для его маленькой головки и все время сползала ему на глаза, но он с гордостью поглядывал по сторонам: у него на голове была шляпа!
Прислонившись спинами к стволу и откинув головы назад, они задремали. У обоих было прекрасное настроение.
Проснулись они, когда солнце повисло над крышей здания банка. Хайме вернул Исидро его шляпу, а тот растолковал ему, как надо просить милостыню.
— Посиди здесь еще немного и посмотри, как это буду делать я, и ты тоже научишься. — сказал он.
Хайме внимательно наблюдал за всеми его движениями и не упускал ни одного его слова. Исидро напыжился, как заправский учитель, сгорбился, полузакрыл глаза и опустил уголки губ книзу. Хайме даже проникся к нему искренней жалостью. Если бы у него были деньги, он не раздумывая отдал бы их ему.
— Подайте ради Христа, — скулил Исидро, протягивая шляпу. — Ради Мадонны!
Хайме был в восторге. И когда Исидро — по чистой случайности — перепало тридцать центаво, Хайме страшно захотелось попробовать самому. Они договорились, что Хайме будет сидеть под другим деревом и просить только у тех, кто идет в сторону фонтана, а Исидро останется в своих владениях и займется теми, кто идет в противоположном направлении: тогда они не будут отбивать друг у друга хлеб.
Однако результаты их совместной деятельности по-прежнему оставляли желать лучшего, несмотря на то, что Хайме изо всех сил старался использовать полученные им знания. Время от времени он с ужасом замечал, что опять улыбается, и, взяв себя в руки, корчил такую неестественную гримасу боли, что ему никто не верил. За два часа он выклянчил всего сорок центаво. Исидро заработал столько же, как он ни старался и ни щеголял своими навыками.
 Он подошел к Хайме и придирчиво осмотрел его добычу. Не густо, конечно, но что он мог сказать, если и сам заработал не больше. Восемьдесят центаво — и в желудке ничего, кроме бананов.
Они уселись рядом в тени.
— Знаешь, у меня тут есть женщина, — медленно произнес Хайме, — тоже из Паницы. Она увязалась за мной, когда я уходил в Летисию. Хорошая женщина, еще молодая. Я должен принести ей чего-нибудь поесть.
— Сегодня уже ничего путного не придумаешь, — откликнулся Исидро. — Иногда я работаю на рынке или еще где-нибудь, как получится. Но сейчас уже поздно менять место.
— В самом начале, на второй день, я встретил на авениде Карреры одного знакомого из Паницы, — сказал Хайме. — Он здесь уже пять лет. Видно, он сейчас очень богат, потому что он был в белом костюме, в новехонькой соломенной шляпе и в туфлях с острыми носками. Когда я его встретил, ему как раз их чистили. Я чуть не прошел мимо, насилу узнал его — такой он теперь он важный. А колец на пальцах!
— Он с тобой разговаривал?
— Конечно. Он ко мне очень хорошо отнесся. Угостил меня  кружкой пива. А потом отдал мне свою будку. Она ему была уже не нужна, потому что у него теперь есть квартира в городе. Он даже нашел для меня работу, такую же, как у него самого, но, знаешь, я так и не решился.
— А что он делает?
— Он вор-карманник. Я посмотрел на его руки — такие длинные, тонкие! Ему хорошо. А я? Посмотри на эти лапы! — Он протянул Исидро свои широкие, узловатые руки с оттопыренными большими пальцами и повернул их ладонями вверх.
— Да, на этом можно разбогатеть, — сказал Исидро. — Я знаю. Только надо не зевать.
Он посмотрел на свои собственные руки. Они были не так уж и велики.
— Я как-то раз попробовал, — продолжал он. — Но в кармане ничего не оказалось, ровным счетом ничего! Ты можешь себе такое представить? Зачем же тогда карман, если туда ничего не класть? Я вот не богач, но у меня всегда что-нибудь есть в кармане. Вот смотри!
Он достал из кармана штанов две пуговицы, пряжку от ремня, пригоршню табаку, шнурок от ботинка, гвоздь и растрепанную листовку с рекламой какой-то выставки мод.
— И он ничего не заметил? — поинтересовался Хайме.
— Абсолютно!
— А после этого ты уже никогда больше не пробовал?
— Понимаешь, тут точно так же, как и с авенидой Карреры: когда переходишь ее в первый раз, то сердце в пятки уходит и благодаришь всех святых, если добрался до противоположной стороны и не попал под колеса. А в десятый раз уже вообще ничего не чувствуешь. Привыкаешь.
— А я еще боюсь переходить улицу на авениде Карреры. Я все время хожу по одной стороне. Только один раз, с тем знакомым из Паницы, я перешел на другую сторону.
— Чистить карманы — не такая уж и трудная штука. Я не раз наблюдал за ними. Тут главное — не трусить. Надо быть понаглее. И выбирать места, где побольше народу. Не так заметно.
— Но ты же сам всего один раз попробовал, — возразил Хайме,  — хотя и живешь в городе.
— Надо работать вдвоем, иначе ничего не получится. Один отвлекает, другой лезет в карман.
— Отвлекает? — оживился Хайме. — А как это делается?
— Надо спросить, который час, или как пройти на такую-то улицу. Или показать какую-нибудь бумажку, на которой что-нибудь написано, и попросить, чтобы прочитали.
— Ты умеешь писать?
— Нет?
— Я тоже. Да у нас и нет ни бумаги, ни карандаша.
— Я знаю одного, который мог бы нам что-нибудь написать. В ресторане «Эль Буканэйро» на улице Колумба у меня есть знакомый. помощник повара. Он сделает, если будет в хорошем настроении.
— От такой бумажки мало толку. Настоящие богачи пройдут мимо и даже не остановятся. И представь себе: кто-нибудь согласится прочитать, полезет в карман за очками и поймает тебя за руку. Лучше что-нибудь спросить. Это не так подозрительно.
— Так ты считаешь, что надо попробовать? — спросил Исидро, искоса глядя на Хайме.
— Нет-нет! — пролепетал Хайме.
— А мы не будем ничего красть.
— Не будем красть?
— Все будет честно: один заговаривает с клиентом, другой вытаскивает у него из кармана кошелек. Клиент идет дальше. Потом один из нас догоняет его и говорит: извините, это не ваш кошелек? Я его только что нашел.
— Ну и что? — не понял Хайме.
— А то, что мы получаем вознаграждение!
Хайме с минуту молчал, переваривая эту мысль. Наконец он повернулся к Исидро и осклабился.
— Это великолепная идея! И люди будут довольны. Мы же делаем им приятное, а они нам за это платят — все по справедливости, и они не в убытке.
Они принялись хлопать друг друга по ляжкам, приговаривая «давай!», «пошли!», чтобы подбодрить себя. Но Хайме вдруг опять помрачнел.
— А если нас накроют?
— А мы бросим кошелек на землю и покажем на него: да вот он! Мы ничего не знаем. Или убежим. Ты быстро бегаешь?
Хайме неуверенно кивнул.
— Ты представь себе: заработаем деньжонок... — зашептал Исидро. — Представь: вечером закатим такой пир! Цыплята! Тебе нужны рубаха и шляпа. Ну, и, конечно, врежем как следует.
— Я бы купил Пепе лифчик, — мечтательно произнес Хайме.
Исидро кивнул. Это хороший подарок для женщины.
— Я знаю один магазин, на самой окраине, — продолжал, помолчав немного, Хайме, — на авениде Карреры; там в витрине висят лифчики, такие, в каких ходят настоящие дамы. Вот это, я тебе скажу, красота! Некоторые даже переливаются. А ты что себе купишь?
— Сначала купим все тебе.
— Мы поделимся честно. Тебе нужен пиджак. А как насчет сигарет? Да и в парикмахерскую нам уже давно пора.
Они еще раз хлопнули друг друга по плечу, спрятали свои добытые гроши и поднялись.
— Надо сначала помолиться, чтобы все было хорошо, — предложил Хайме.
Исидро кивнул. Они встали за деревом, спиной к снующим взад-вперед по дорожкам людям. Исидро снял шляпу и зажал ее между колен; Хайме застегнул пиджак, затем оба молитвенно сложили ладони и опустили головы. Они по три раза прочли «Отче наш» и по стольку же «Аве Мария». После этого, укрепившись духом, они вновь обратились лицом к согражданам.
— У тебя уже есть опыт, — прошептал Хайме. — Ты полезешь в карман. А я буду с ними заговаривать. Согласен?
— Ладно, — ответил Исидро, польщенный тем, что Хайме уступил ему дело посложнее. — Только выбирай таких, которые не знают, куда деньги девать.
Он отошел подальше, остановился на другой стороне дорожки и стал наблюдать за Хайме, который стоял в тени, раскрыв рот, и испуганно хлопал глазами. Люди появлялись и исчезали, пересекали площадь Фортуны, торопясь по свои делам или прогуливаясь. Самое жаркое время дня миновало, и прохожих заметно прибавилось. В основном это были бедняки, но время от времени важно проплывала и рыба посолиднее, какой-нибудь господин в галстуке и ослепительно-белом костюме. Исидро взволнованно кивал Хайме подбородком, но тот не двигался с места, беспомощно глядя вслед удаляющемся господину.
Наконец он все-таки приступил к делу. Исидро, вытянув от любопытства шею, стал осторожно приближаться. Хайме двинулся навстречу какой-то в высшей степени элегантной даме, остановился в двух шагах от нее, несколько раз поклонился и пролепетал, глядя себе под ноги:
— Извините меня, сеньорита, вы не могли бы объяснить мне, как добраться до авениды Карреры?
Когда он поднял глаза, она была уже далеко. Она его даже не заметила.
Исидро метнулся к нему.
— Да не к женщинам же! Где я у них что найду? У них все лежит в сумочке, а сумочка закрыта!
Хайме съежился и совсем пал духом.
— Ты должен подойти ближе, — объяснял Исидро, — остановиться прямо перед ним, преградив ему дорогу. Тогда ему придется тебя заметить!
Хайме кивнул. Они опять вернулись на свои позиции. Показался шикарный господин средних лет. Исидро закивал, но Хайме вдруг приспичило убивать комаров. Исидро погрозил ему кулаком. Наконец Хайме, собравшись с духом, остановил какого-то пожилого мужчину и спросил, как пройти на авениду Карреры. Старик принялся объяснять дорогу, но Хайме так уставился на Исидро, который быстро подкрался сзади, что старик удивленно оглянулся. Исидро не оставалось ничего другого, как пройти мимо с каменным лицом, словно ему тут ни до кого нет дела. Старик опять повернулся к Хайме, но того вдруг охватила паника. Он ни с того, ни с сего бросился бежать. Старик покачал головой и пошел своей дорогой, решив, видимо, что у парня не все дома.
Через некоторое время Хайме вернулся к своему дереву, украдкой, исподлобья поглядывая по сторонам. Исидро было видно издалека, что его терзают угрызения совести.
— Ты не должен пялиться на меня, — упрекнул он его. — Ты должен делать вид, как будто меня вообще здесь нет, иначе клиент может забеспокоиться и оглянуться, как ты уже видел.
Хайме кивнул, кадык его горестно дернулся. Они опять принялись за охоту. Следующим клиентом был молодой франт. Пока он неохотно, сквозь зубы, объяснял, где находится авенида Карреры, Хайме так усердно таращился на него, что даже взмок. Франт наконец исчез; Исидро юркнул в тень, за дерево, Хайме бросился вслед и заглянул ему через плечо.
Исидро покраснел. То, что он выудил из кармана, оказалось носовым платком, и к тому же довольно грязным.
— Ничего! — утешал его Хайме. — Главное для нас войти в форму, а мы этим и занимаемся. С каждым разом получается все лучше, ты же сам видишь!
— Ты думаешь? — произнес Исидро и бросил платок на землю.
— Ну конечно! — радостно воскликнул Хайме.
— Я не понимаю — зачем людям носовые платки? — сердито пробурчал Исидро. — Высмаркивают свое дерьмо из носа и таскают его целый день с собой, вместо того чтобы отсморкнуть в сторону и забыть про него!
Хайме с готовностью кивнул. Все, что ни говорил Исидро, было верно!
— Пошли, — сказал он, переминаясь с ноги на ногу. — Давай еще попробуем. У меня руки так и чешутся. В последний раз я ведь уже все сделал, как надо, ты же видел! В следующий раз все получится.
Исидро вздохнул и поплелся на свое место. Теперь он сам впал в уныние. Зато Хайме разошелся не на шутку. Он так стремительно бросился на какого-то толстяка с папкой под мышкой, что Исидро чуть не прозевал свой выход.
О чудо! Фортуна наконец улыбнулась ему: он нащупал в кармане кошелек и вытащил его. Сердце его замерло от ужаса, когда он заметил, что какой-то прохожий обратил на них внимание и даже обернулся, чтобы посмотреть, в чем тут дело. Еще доля секунды — и Исидро разжал бы пальцы и выпустил свою добычу. Но неожиданный свидетель — в потрепанных штанах и заросший щетиной — вдруг улыбнулся, подмигнул Исидро и пошел дальше.
Хайме даже не дослушал до конца, где находится авенида Карреры. Он углядел в руке Исидро кошелек и сгорал от любопытства.
— ...и дальше, вон туда, — объяснял толстяк.
— Да-да, сеньор, спасибо вам, теперь я уже найду! — выпалил Хайме и понесся прочь.
Встретились они у фонтана. Госпожа Фортуна с улыбкой загородила их от посторонних глаз своим широким задом.
— Ты здорово сработал! — прошептал сияющий Хайме.
— Да, неплохо получилось, — гордо ответил Исидро. — Вот как все просто. Я же тебе сразу сказал, что это нетрудно.
Они открыли кошелек. В нем было несколько купюр и немного мелочи.
— Надо не терять его из виду, — прошептал Исидро.
— Ты его еще видишь?
— Вон он идет. Его ни с кем не спутаешь.
Они осторожно двинулись вслед за толстяком.
— Как ты думаешь, моей доли хватит на лифчик? — спросил Хайме.
— Ну, может, тебе придется отказаться от пива.
— А, может, я просто выпью какого-нибудь недорогого.
— Э, я его не вижу!
— Он ведь только что был вон там, впереди.
Они растерянно остановились.
— Боже мой, — прошептал Хайме. — Если мы его не найдем, получится, что мы украли кошелек!
— Представь: он приходит домой, а денег нет! То-то жена разозлится!
— А он был такой приятный. И ничего не заметил. Я не хочу, чтобы с ним такое приключилось. Он этого не заслужил.
— А что будем делать с этим? — спросил Хайме, уставившись на кошелек, который Исидро держал кончиками пальцев.
В этот момент толстяк опять появился в их поле зрения. Он с расстроенным видом вышел из какого-то магазина на противоположной стороне улицы и растерянно огляделся по сторонам.
— Вон он! — вскричал Исидро и бросился к нему прямо через улицу, Хайме — за ним.
Раздался визг тормозов.
— Эй, сеньор! — закричал Исидро, размахивая в воздухе кошельком.
Но толстяк смотрел в другую сторону и не замечал его. Потом он вдруг пересек улицу торопливым шагом и направился обратно к площади, прямо к фонтану. Когда Исидро и Хайме, пробившись сквозь сутолоку машин, добрались до места, где только что стоял толстяк, он уже был на другой стороне улицы. Они догнали его перед самым фонтаном.
— Сеньор! — прохрипел Исидро в спину толстяку. — Мы нашли ваш кошелек.
Тот обернулся. Лицо его просветлело.
— Он! — радостно воскликнул толстяк и схватил кошелек. — А я как раз собирался искать его здесь. Где вы нашли его?
— Возле фонтана, — ответил Исидро.
— Мы видели, как он выпал у вас из кармана, подобрали его и бросились за вами, — прибавил Хайме.
— Молодцы, молодцы, — похвалил их толстяк и сунул кошелек в карман. — Такая честность стала уже большой редкостью на свете. Будьте всегда такими.
Он похлопал Хайме по плечу, повернулся и пошел прочь. Они стояли, как две побитые собаки, и молча смотрели ему вслед.
— Может, надо было ему напомнить, — вздохнул Хайме. — Может, он просто от радости забыл про вознаграждение.
Исидро бросился вслед толстяку, догнал его и подергал за рукав. Хайме, по-птичьи вытянув шею, издалека наблюдал за ним. Он не упускал ни одного их движения, но как он ни вглядывался — ничего похожего на кошелек или монеты он так и не увидел. Исидро что-то сказал, толстяк что-то ответил, и Исидро медленно пошел обратно.
— Ну что он сказал? — жадно спросил Хайме.
— «Убирайся к черту, или я позову полицию».
— Подлец! — прошипел Хайме. — Вот что я тебе скажу: следующему мы ни за что не отдадим кошелек!
— Может, это Мадонна посылает нам знак... — задумчиво произнес Исидро. — Может, она считает, что, раз мы такие бедные, то спокойно можем брать больше, чем просто вознаграждение...
— Посмотри на этих двух гринго! — прошептал вдруг Хайме и толкнул его в бок. — Я таких один раз видел у нас в Панице. Богатые, а такие уроды. Ты бы хотел иметь такие светлые волосы?
— Дай Бог, чтобы у тебя были такие светлые волосы. Тогда бы с тобой все обращались, как с принцем. Светлые волосы и голубые глаза — и тебе уже все верят!
Гринго устремились к фонтану и извлекли из своих сумок стаканчики.
— Пошли! Подойдем к ним поближе, — скомандовал Хайме. — Когда они нагнутся, может, что-нибудь и выгорит.
Они подобрались вплотную к этим смешным гринго с розовой кожей, покрытой желтыми курчавыми волосами. У одного из них были ярко-красные уши. У обоих были короткие, до колен, штаны и пластиковые козырьки над глазами! Окруженные восторженно-любопытной детворой, они наклонились к воде.
Хайме первым заметил уголок банкноты, торчавшей у красноухого из заднего кармана брюк. Пока тот пил, он, подбадриваемый взглядами Исидро, который стоял чуть в стороне и не смог бы дотянуться до кармана, осторожно вытащил деньги и мгновенно спрятал их в своем собственном кармане.
Но дети, облепившие обоих гринго, как мошкара, все видели и вовсе не собирались молчать и, тем более, одобрительно подмигивать ему. Они сами рассчитывали получить вознаграждение, предупредив о воровстве, и поэтому загалдели, как сороки, дергая гринго за штаны и указывая пальцами на Хайме, которого от ужаса словно парализовало. Теперь-то ему уж точно конец, сейчас его арестуют, бросят в тюрьму и будут держать там, пока он не засохнет, как апельсиновая корка.
— Ты понимаешь, чего они от нас хотят? — спросил один из гринго своего приятеля по-английски, вытирая подбородок.
— Денег, конечно, как всегда.
— Но они показывают на этого человека. Нет, тут что-то другое. Они показывают на твой карман и на него.
Красноухий полез в карман и наткнулся на только что купленную пленку для фотоаппарата. Про купюру, часть сдачи, которую он получил при покупке и небрежно сунул вместе с пленкой в карман, он давно уже забыл. Он повертел пленку в руках и вдруг стукнул себя ладонью по лбу.
— Ты не понимаешь? Они хотят, чтобы мы его сфотографировали!
— В самом деле, — сказал другой и со всех сторон обошел Хайме, который ничего не понял и трясся от страха, — он стоит того, чтобы его разок щелкнуть. У детей нюх на хорошие мотивы.
— А вот еще один, — вцепился первый в Исидро.
— Ставь его рядом. Роскошные типы!
— Я не виноват! — вскрикнул Исидро, но гринго уже схватил его за руку и тащил к Хайме. Дети обступили их плотным кольцом.
— Ну вот, теперь ты хочешь все свалить на меня, — грустно прошептал Хайме.
— Да у меня это просто вырвалось от страха, — ответил Исидро, тяжело дыша, — я вовсе не хотел этого говорить. Я с тобой, ты же видишь.
— Ты настоящий друг, я вижу, — всхлипнул Хайме и обнял Исидро за плечи.
— Вот так, правильно! — воскликнул гринго и поднял фотоаппарат. — Он, хоть и пьян, как сапожник, а все же сообразил, что от него требуется.
— Сейчас он нас расстреляет, — пролепетал Хайме. — Ну кто мог подумать, что нам сегодня придется умереть? Моя бедная матушка! А Пепа? Что она будет делать без меня? Она же боится города. Да неужели же они из-за такой ерунды вот так просто возьмут и расстреляют нас? Боже мой, да пусть же они хоть прогонят этих проклятых детей, а то вместе с нами ухлопают и кого-нибудь из них!
— Мне кажется, они просто хотят нас щелкнуть, — произнес Исидро, у которого дрожали колени. — Они сфотографируют нас, чтобы можно было показать нас полиции, даже если мы удерем.
— Пресвятая Дева Мария! Клянусь совершить паломничество в Кариаку, если ты сделаешь так, чтобы они нас не расстреляли! Ну, Исидро, дай и ты какой-нибудь обет, а то вдруг они тебя все-таки расстреляют! — воскликнул Хайме и встряхнул Исидро.
— Да они не могут и секунды постоять спокойно, — огорчился второй гринго и опустил фотоаппарат.
— Ч-ч-ч-ч! — Его приятель поднес палец к губам, заклинающе глядя на них своими выпуклыми глазами.
— Они застыли с гримасой отчаяния на лицах.
— Внимание! Птичка! — пропел красноухий и пошевелил розовыми пальцами над фотоаппаратом, чтобы привлечь их внимание.
Дети с серьезными, почти суровыми лицами смотрели на его пальцы. Хайме мысленно раскаивался во всех своих грехах, в то время как мозг Исидро просто выключился.
— Этих ты не рассмешишь, — сказал второй гринго. — Снимай их такими, как они есть. Эта серьезность как раз и есть — черта их национального характера.
Щелкнул затвор, один раз, второй, потом еще раз, уже сбоку. Снимок получился роскошный: Хайме, длинный и тощий, с мощным носом-клювом, печально обвисшими веками, обреченным взглядом и широко раскрытым ртом, занимающим половину лица. Одна рука его лежала на плечах Исидро, а другой он впился тому в рукав. И Исидро: маленький, с круглой головой, и сам весь какой-то кругловатый, с выступающими скулами и раскосыми глазами индейца, темнокожий, как и Хайме, с ворохом иссиня-черных волос. Оранжевый пиджак Хайме оживлял картину. Не менее эффектны были соломенная шляпа Исидро и его некогда канареечная майка, которую и сейчас еще было видно за версту. На груди у него красовалась огромная пивная кружка, увенчанная шапкой пены и обвитая фиолетовой, бьющей в глаза надписью: «Спешите насладиться жизнью! Пейте пиво «Корона»!» Эту майку ему подарил кучер с пивоваренного завода. Вот только предмет его гордости, зеленые штаны, получились неважно, их заслонил какой-то мальчуган. А они ведь были почти новые! Зад еще нескоро протрется. Зато цепочки с крестиками у обоих были видны четко. У Хайме она поблескивала сквозь волосы на груди, у Исидро крестик болтался прямо над кружкой.
Снимком этим гринго потом, вернувшись в свою страну, немало позабавил знакомых и друзей.
Съемка закончилась, и в ту же секунду гринго очутились в густом лесу протянутых к ним ребячьих рук. Полетели монеты. Гринго уже забыли о Хайме и Исидро, которые так и не поняли, миновала опасность или нет.
— Может, они отпустят нас, если мы им вернем деньги? — прошептал Хайме. — Увидят, что мы раскаиваемся...
— Давай попробуем, — так же шепотом ответил Исидро.
Хайме достал из кармана измятую бумажку и зажал ее в кулаке.
— Давай ты!
— Нет, ты!
Хайме поднял руку и протянул бумажку гринго, не сходя с места.
— Что это у него? — спросил один. — Трогательная картина, верно? Он хочет тебе что-то подарить...
— Десять долларов! — изумленно воскликнул другой. — Может, они думают, что надо платить за снимки?
— И в самом деле трогательно. Отдать свои бог знает с каким трудом заработанные деньги! Вот, наверное, почему они так переполошились! Отдай деньги обратно, дай им по сигарете и пошли.
Гринго сунул банкноту Хайме в нагрудный карман пиджака и дал обоим по сигарете. Он еще повозился с минуту со своим фотоаппаратом, позвякивая и поблескивая всякими непонятными винтиками и проволочками, потом они наконец, перекинув через плечо сумки, побрели дальше, эти два странных, розовых чужеземца, и вскоре исчезли, затерялись в потоке машин и ослов, запряженных в тележки.
— Бандитское племя! — выругался Хайме вслед мальчишкам, которые увязались за двумя гринго. — Взять бы вас всех да и сунуть головой в бассейн, предателей!
Они с Исидро все еще стояли на том же самом месте, рядом с Фортуной, сжимая дрожащими пальцами сигареты.
— И что теперь? — спросил Хайме.
— Как ты думаешь, можно нам уйти? — откликнулся Исидро.
— А кто его знает!..
— Послушай, давай убежим, на авениду Карреры! — предложил вдруг Хайме шепотом. — Там они нас не найдут.
— Ерунда! — ответил Исидро. Они отдадут фотографию в полицию, и те мигом нас найдут, где бы мы ни были. Я придумал кое-что другое: надо избавиться от этих денег, и тогда они ничего не смогут доказать. Покажи эту дурацкую бумажку!
Хайме вздохнул:
— Я же хотел как лучше. Я вытащил ее своими корявыми пальцами, да так ловко, что он ничего не заметил, а теперь выходит, что все зря.
Он достал банкноту из кармана и протянул ее Исидро. Тот осмотрел ее с обеих сторон и покачал головой:
— От этой бумажки все равно толку никакого, на такие деньги мы здесь ничего не купим. По-моему, они годятся только для самих гринго. А мы же не гринго, значит, нам на них ничего не дадут.
Хайме поразился эрудиции Исидро.
— А как мы от них избавимся?
— Закопаем. Пошли, пока еще не поздно.
Они сунули обе сигареты в нагрудный карман пиджака Хайме. Там с ними ничего не случится. Затем, носками сандалий расковыряв газон под деревом Исидро, они спрятали в ямку свернутую трубочкой купюру. Сверху они насыпали немного земли и утоптали ее, а для маскировки положили на это место несколько собачьих кучек.
— Теперь их никакая полиция не найдет, — удовлетворенно произнес Исидро. — Пусть приходят, если хотят.
— Мы опять свободны... — перевел дыхание Хайме и вытер руки о штаны.
Они отправились к фонтану, вокруг которого уже опять деловито семенили взад-вперед голуби. Они напились воды и закурили. Исидро нахлобучил свою шляпу на голову Хайме.
— Ты тоже, небось, проголодался? — спросил он.
— Только что совсем не хотелось есть, а теперь опять живот подвело. У меня прямо стоит перед глазами жареная курочка...
— У нас еще есть восемьдесят центаво.
— Пусть меня сожрет дьявол, — вдруг встрепенулся Хайме и впился Исидро в руку, — но я должен еще раз попробовать!..
— Что попробовать?
— Ну стащить что-нибудь!
— Тс-с-с! — Исидро с опаской посмотрел по сторонам. — Ты что, спятил? Только что трясся, как бы тебя не расстреляли, а тут вдруг опять ищешь приключений на свою голову.
— Но ведь в этот раз же ничего бы не случилось, если бы не эти проклятые мальчишки!
— Послушай, знаешь, что ты сейчас делаешь? Ты играешь с Мадонной!
Эти слова сильно озадачили Хайме. Но он тут же стал яростно защищаться.
— Если бы Мадонна хотела нас наказать, она бы это уже сделала. Но она все время нас спасала. Это значит, что она не сердится на нас.
— Но и денег у нас ни на грош не прибавилось, с тех пор как мы наскребли восемьдесят центаво.
— В это виновата не Мадонна, а тот толстяк-жадина и мальчишки. Мадонна все время посылала нам удобный случай. Это я, дурак, вбил себе в голову, что не умею, а на самом деле — все получается. Получается! Я это доказал. Я больше ни капельки не боюсь. Теперь ты будешь их отвлекать, а я займусь карманами.
— Ты и вправду рехнулся. Ты что, действительно хочешь сегодня ночью спать в кутузке? С меня хватит. Я пас. А ты можешь делать, что хочешь, я тебе не нянька.
— Тебе же ничего не надо делать, только спросить что-нибудь. Остальное я беру на себя. Все, что я добуду, поделим поровну.
— А если попадемся?
— Тогда я возьму всю вину на себя и сделаю вид, что тебя вообще не знаю.
Исидро откинулся назад, прислонившись спиной к стенке бассейна, задумчиво пошевелил носком сандалии камешек, отогнал пару голубей. Он был погружен в тяжелое раздумье.
— Исидро, я чувствую, что еще сегодня вечером ухвачу настоящую дичь. Пиво, мясо — да разве тебя это не волнует?
— Ну ладно, — сердито буркнул Исидро. — Но учти: Мадонна видит, что это ты меня уговорил. К тому же ты мой друг. Я же не могу тебя бросить. Но сначала поклянись мне, что сделаешь только три попытки. Три, ты понял?
— Клянусь Мадонной! — торжественно произнес Хайме, подняв руку.
Исидро был в мрачном расположении духа. Он чувствовал, что ничего хорошего из этого не выйдет. Зато Хайме обуяла безумная жажда деятельности. Он уже мысленно видел себя идущим по улицам Паницы и одетым так же, как его знакомый, которого он недавно встретил на авениде Карреры: белоснежный костюм, остроконечные лакированные туфли, новая соломенная шляпа, а на руке — золотые часы. Люди изумленно оборачиваются. «Это случайно не Хайме, который отправился в Летисию?» «Да, это я. Я теперь богат». «Надо же! И как же это тебе удалось?» «У меня хоть и грубые пальцы, но они приносят мне немало денег. Это все, что я могу сказать...»
Исидро пустил в ход новый трюк: он не спрашивал, как пройти на авениду Карреры, а достал вместо этого свою листовку с рекламой салона мод. Хайме перебрался на другую сторону дорожки, а он принялся изучать прохожих. Мимо проплыла вереница респектабельных дам. Исидро жадно ловил ноздрями их ароматы. Господа, такие, чтобы риск оправдывал себя, упорно не появлялись. Наконец показался солидный мужчина. Хайме возбужденно заморгал, подавая сигналы, точно так же, как это делал Исидро. Тот, выставив вперед листовку, словно меч, преградил клиенту дорогу. Сердце его колотилось. Заикаясь, он попросил сеньора прочесть ему, что написано на бумаге, потому что сам он читать не умеет.
Сеньор бросил на него испытующий взгляд, взял листовку в руку и пробежал глазами написанное.
Исидро бросило в пот, когда он увидел, как сзади подбирается Хайме, вытянув свои заскорузлые пальцы.
— Для тебя тут ничего интересного нет, — сказал сеньор. — Здесь говорится о демонстрации мод.
В ту же секунду он резко повернулся и схватил Хайме за руку.
— Я так и думал, что это всего лишь уловка! — воскликнул он. — Это вы неплохо придумали, мерзавцы!
Хайме рывком выпрямился. Взгляд его застыл и погас, челюсть отвисла. У Исидро еще была возможность сбежать, но он остался. Перед этим, у фонтана, он предал Хайме, и теперь у него не хватило духу бросить его в беде. В конце концов это ведь был его лучший друг, с которым он был знаком почти целый день.
Хайме был так ошарашен, что даже не пытался оправдаться. Он лишь с трудом выдавил из себя, показывая на Исидро:
— Этот тут совсем не при чем. Виноват один я.
— Не болтай ерунду! — оборвал его сеньор.
Хайме не решился настаивать на своем утверждении и умолк. Несколько прохожих остановились и с любопытством ждали, что же этот господин будет делать с пойманными карманниками.
— А ну-ка идите вон туда, в тень, — велел тот Хайме и Исидро. — И не вздумайте мне удирать, иначе будете сидеть в каталажке вдвое дольше.
Они и не помышляли о бегстве. Повесив головы, они поплелись под дерево. Значит, мадонна все-таки решила их наказать. Значит, на свете есть справедливость.
— И давно вы занимаетесь этим ремеслом? — спросил сеньор.
— С обеда, — пробормотал Хайме.
Сеньор ухмыльнулся:
— Да, таким вещам быстро не научишься.
— Мы как раз только и начали учиться, — отважился подать голос Исидро.
— И не боялись, что можете попасться?
— Еще как боялись!
— Почему же вы сразу не бросили эту затею?
— Нам очень хотелось есть.
— Ну что ж, это причина, которую нетрудно понять, — произнес сеньор. — Я знаю, что найти работу очень непросто. Тем более с такой внешностью. А есть надо каждому, если не хочешь подохнуть. Так что извините, что помешал вам. Вот вам по десять крузейро. На эти деньги вы можете протянуть дней пять, не воруя.
Он сунул каждому из них по бумажке, слегка приподнял шляпу и пошел дальше. Хайме и Исидро безмолвно посмотрели друг на друга, потом уставились на банкноты в своих руках.
— По десять крузейро каждому... — первым нарушил молчание Исидро. — Ты что-нибудь понимаешь?
— Ангел во плоти... — прошептал Хайме.
— А мы его даже не поблагодарили.
Они стремглав выбежали на середину дорожки и стали искать его глазами. Вон он идет, их благодетель! Они понеслись за ним вдогонку. Исидро, расхрабрившись, схватил его за руку. Растроганный Хайме утирал ладонью глаза.
— Кончайте этот балаган! — проворчал сеньор и выдернул свою руку.
— Я буду молиться за вас! Я целых сто раз прочту за вас «Отче наш»! — воскликнул Исидро.
— Сто раз! — словно эхо, повторил Хайме.
Им пришлось отстать от него, потому что он уже вышел на оживленную улицу и вмиг исчез за вереницей машин. Хайме и Исидро стояли и благоговейно смотрели ему вслед.
— Лифчик... — выдохнул Хайме.
— Мясо... — прошептал Исидро. — Я уже пять дней и в глаза не видел мяса.
— Вот видишь, как хорошо,  что мы еще раз попробовали. Мадонна не оставляет нас. И вот что я тебе скажу: не пять дней, а целую неделю я не буду воровать, потому что так хотел этот сеньор. Его желание для меня священно!
— А «Отче наш» мы поделим между собой поровну — пятьдесят раз ты, пятьдесят я, согласен?
— Согласен.
Они стояли посреди тротуара, в самой гуще толпы, их со всех сторон толкали и задевали, но они ничего не замечали, ибо головы их были заняты более важными вещами, чем такие мелочи жизни.
— Сначала поедим, — сказал наконец Исидро, — а потом пойдем покупать лифчик, а после тяпнем как следует. Кстати, полцены за лифчик плачу я. Пепа — твоя женщина, а ты мой друг. Она не станет отказываться от моего подарка.
— Обязательно приходи к нам в гости, Исидро, в воскресенье.
— Я принесу букет цветов. Там, где я в последнее время ночую, растут лилии или что-то в этом роде. Белые-белые. Вот это красота, можешь мне поверить.
Они пересекли улицу и побрели в сторону авениды Карреры. Исидро, выступавший в роли штурмана, взял курс на ресторан «Буканэйро», который он хорошо знал: время от времени помощник повара украдкой просовывал ему через зарешеченное окно кухни тарелку с объедками, и Исидро съедал их, усевшись между мусорными баками на заднем дворе. Но сегодня он намерен был войти в ресторан через главный вход, есть за покрытым белой скатертью столом и дать официанту хорошие чаевые.
У какого-то отеля их остановил мужчина.
— Эй вы, я вам даю возможность подзаработать. Берите эти четыре чемодана, — он указал рукой в прохладный сумрак вестибюля, — и отнесите их на авениду Субьяга, в трех кварталах отсюда. Я вас провожу. Каждый получит по шестьдесят центаво. Согласны?
— Сегодня мы уже закончили работу, — ответил Исидро, даже не остановившись. — На сегодня нам денег хватит.
— А завтра? Будете питаться воздухом? — раздражено спросил мужчина.
— Что такое «завтра»? — бросил через плечо Исидро. — Этот день еще не кончился, а вы говорите «завтра». До свидания.
Добравшись до ресторана, они торжественно поднялись по лестнице из пяти ступеней к входу.
— Сегодня я не буду есть объедки, — заявил Исидро. — Сегодня я сам оставлю объедки. Как бы мне ни хотелось есть — я обязательно оставлю что-нибудь на тарелке. Не могу отказать себе в этом удовольствии. И, знаешь, что я сделаю, когда поем, там внутри? Я выйду на улицу, зайду с другой стороны во двор, и помощник повара выдаст мне мои собственные объедки!
Он скорчился от смеха.
— Официанты принесут повару мою тарелку, на которой я оставлю самое вкусное, и скажут: вот это был богач! Самое вкусное ему не по нраву. А повар положит объедки в мою миску, просунет мне через решетку и скажет, вот тебе, приятель, кое-что повкуснее, сегодня тебе повезло, какой-то богач оставил тебе этот лакомый кусочек. А я скажу: угадай-ка, кто был этот богач? Это был я. Я! Он мне, конечно, не поверит, бедняга, подумает, что я шучу.
— Если бы я был поваром, — сказал Хайме, — я бы сам съел твои объедки, а не просовывал бы их через решетку.
Исидро перестал смеяться.
— Так он, наверное, и сделает. Самое вкусное он всегда съедает сам, он и официанты, это верно. Но я все равно оставлю большой кусок на тарелке. В конце концов повар ко мне всегда хорошо относился. Надо же и ему когда-нибудь сделать приятное.
Они заметили на стене меню в рамке, украшенной завитушками.
— А как же мы узнаем, что они тут дают? — спросил Хайме.
— Цены я могу читать, — ответил Исидро. — Мы просто ткнем пальцем в самое дорогое.
— А вдруг это будет невкусно?
— Все, что дорого — всегда вкусно.
— Они будут нас обслуживать, — произнес Хайме и ткнул Исидро в бок. — Ты можешь себе такое представить?
Они приблизились к стеклянной двери.
— Они будут подсовывать стулья под зад, пододвигать тарелки под нос, — продолжал Хайме. — Я один раз видел, как председатель окружного совета обедал у нашего бургомистра. Не успевал он рот раскрыть, как к нему уже подскакивали три служанки. По две ложки, по три ножа, огромные салфетки... И вот теперь я тоже буду есть, как председатель окружного совета. У меня уже заранее сердце в пятки уходит. Как ты думаешь, никто меня тут не узнает? Они же мне, наверное, ничего не дадут, если им кто-нибудь скажет, что я воровал...
— У тебя есть деньги — это самое главное, — успокоил его Исидро.
Справа и слева от двери стояли в кадках прямые, как свечи, пальмы, отчего вход казался еще солидней. Друзья замялись в нерешительности.
— Не робей, Хайме, — сказал Исидро. — Сегодня мы тоже господа. Не забывай о своих десяти крузейро.
— Иди ты первым, — предложил Хайме. — Ты городской. Ты знаешь, как тут себя вести.
— Нет, давай лучше ты. Ты в своем пиджаке выглядишь лучше, чем я.
В конце концов они одновременно толкнули по половинке стеклянной двери и с независимым видом шагнули через порог. Стеклянные половинки еще несколько раз качнулись туда-сюда и замерли.
Через минуту дверь вновь распахнулась, и на пороге появились Хайме и Исидро со смущенными лицами: их завернули обратно, потому что у них не было галстуков. Они протопали вниз по ступеням и вновь оказались на улице.
— Может, купить эти галстуки? — предложил Исидро.
— У меня все равно нет рубахи, — грустно ответил Хайме.
Исидро окинул взглядом свой туалет и вздохнул:
— Моя майка тоже не приспособлена для галстуков.
— Как будто еда имеет какое-то отношение к одежде! — возмутился Хайме.
— Пошли дальше. По дороге что-нибудь придумаем. Можно пойти во «Флор дель Прадо». Я всегда там ем, если удается заработать побольше, чем обычно. Там дают такие огромные антрекоты, что чуть не лопаешься. И объедки там ни к чему оставлять.
— А галстуки?
— Никаких галстуков. Там каждый ест, как ему хочется. Правда, там воняет.
— Вот туда и пошли! — решительно произнес Хайме. — От меня и самого воняет.
— Да ну? — ухмыльнулся Исидро.
Они не спеша поплелись назад, в сторону площади Фортуны, то и дело останавливаясь и глазея на витрины. Уже почти перед самой площадью Хайме вдруг заметил контору по продаже лотерейных билетов.
— У нас в Панице тоже такое есть. У меня на это никогда не было денег. Все, что я зарабатывал, прожирала семья. Недавно младшая сестра вышла замуж. Свадьба была шикарная, даже с музыкой, представь себе! Правда, мы за нее до сих пор до конца не рассчитались. Да, с этой лотереей можно и вправду разбогатеть. В Панице все, у кого деньжата водятся, тоже играют. Один выиграл пять тысяч крузейро. На эти деньги он купил себе машину, красную такую, а через две недели ему пришлось ее продать, потому что ничего не осталось на бензин.
— Пошли дальше, есть охота, — перебил его Исидро.
— А в прошлом году одна женщина, вдова, ей всего двадцать лет, выиграла две с половиной тысячи крузейро. Так она взяла деньги и уехала в Летисию.
— Здесь уже многие выигрывали, — сказал Исидро. — Один получил аж пятьсот тысяч крузейро. О нем даже писали в газете. Мне рассказывал повар. Он уже и так был богач, какой-то фабрикант, колбасник, а тут еще — пятьсот тысяч. Он себе построил на них виллу у самой реки, с бассейном и танцевальным салоном, потом совершил кругосветное путешествие со своей женой. И после этого у него даже еще остались деньги.
— Представь себе, — размечтался Хайме, — галстук на шее, живешь на вилле, рядом жена в шелковом платье!
— Одна восьмушка стоит два с половиной крузейро, — пробормотал Исидро.
— Что такое восьмушка! — пренебрежительно воскликнул Хайме. — Они сразу поймут, что это билет какого-то бедняка, и даже не посмотрят на него.
— Если я выиграю, то первым делом пойду туда, откуда нас только что выкинули. И без всякого галстука. Если бы я был так богат, они бы пустили меня туда даже без штанов. Я бы заказал десять разных блюд, самых дорогих, велел бы поставить их передо мной и даже не стал бы их есть, а только попробовал бы каждое.
— Надо, конечно, брать целый билет, — задумчиво произнес Хайме. — Только тогда можно рассчитывать, что повезет. Я бы купил Пепе золотые серьги.
— Помощника повара я бы сделал шеф-поваром, он это заслужил.
— Надо бы разок попробовать, просто так, для смеха. Я бы велел отремонтировать старую церковь в Панице. Да они бы мне, наверное, поставили памятник на рыночной площади!
— Если бы мы разбогатели, какими бы мы могли стать хорошими христианами! Я бы целыми днями стоял на площади Фортуны и бросал бы монеты всем нищим в их шляпы. И всем детям покупал бы мороженое.
— Ну что, может, попробуем?.. — спросил Хайме.
— Да, я думаю, надо попробовать, — ответил шепотом Исидро и огляделся по сторонам. — Другой такой возможности разбогатеть у нас никогда не будет.
— Ну что, целый?
— Конечно. Рисковать так рисковать.
— И если наш билет выиграет, то каждый получает половину, так?
— Честное слово!
— Честное слово!
Они потрясли друг другу руки и протиснулись в магазин.
— Целый? — удивленно переспросил продавец.
— Деньги у нас есть, — гордо ответил Хайме и повертел в воздухе своей банкнотой. Исидро достал свою.
— Стащили, небось, а? — спросил продавец и подмигнул им.
— Подарок! — похвастался Хайме.
Продавец ухмыльнулся.
— Да-да, конечно. Подарок. Эта песня мне знакома, — сказал он, подвигая к ним лотерейные билеты.
— Вам-то уж точно повезет, я вижу.
— Вы думаете? — просиял Хайме.
— Тяни ты, — предложил Исидро.
— Нет, ты, — возразил Хайме и подтолкнул его к прилавку.
Они стали вежливо препираться и никак не могли договориться между собой.
— Послушайте, — вмешался продавец, — давайте я вытащу за вас. Тогда никто в обиде не будет. Согласны?
Он вытащил и протянул им билет. Это было очень солидное число: семь-восемь-четыре-пять-два-шесть. Такое солидное, что его было и не запомнить.
— В понедельник будет опубликована таблица выигрышей, — сказал продавец. — Вы можете посмотреть ее в газете или услышать по радио. Она будет висеть и здесь, в витрине. В понедельник, ровно через неделю.
Друзья склонились над билетом, одну половинку которого продавец небрежно оторвал и бросил в ящик стола. Вторую половину, маленький клочок белой бумаги с крупными ярко-красными цифрами, покрытый огромным количеством букв, которые ни Хайме, ни Исидро не могли прочесть, он отдал им.
— Смотрите не потеряйте, иначе пропадет ваше счастье, — сказал он при этом.
Хайме придвинул билет Исидро.
— Пусть будет у тебя, — сказал Исидро и отодвинул бумажку обратно к Хайме. — Мы же друзья. И у тебя есть карманы в пиджаке. Это надежнее.
— Я запишу тебе номер, — предложил продавец Исидро.
Он достал из другого ящика чистый листочек бумаги и синим карандашом жирно написал на нем номер билета.
— Теперь номер есть у каждого из вас, — сказал он. — Вы довольны, друзья-приятели?
Они были довольны. Они аккуратно сложили бумажки; Исидро сунул свою в карман брюк, Хайме — в нагрудный карман пиджака.
— Так смотрите не забудьте — в следующий понедельник!
— Отличная была идея, — сказал Хайме на улице. — И продавец сам сказал, что нам повезет.
— Лучшего применения нашим денежкам мы бы ни за что не нашли.
— Начинается моя новая жизнь в Летисии! — воскликнул Хайме. — А сейчас — во «Флор дель Прадо»! У меня уже кишки от голода слиплись.
Исидро вдруг очумело уставился на него.
— Ты чего? — удивился Хайме.
— Во «Флор дель Прадо»? С чем? У нас же теперь всего восемьдесят центаво!
У Хайме отвисла челюсть.
— Боже мой... — простонал он. — Выходит, мы все истратили! Нам надо было сначала поесть, а потом уж покупать лотерейный билет...
— Ну ладно, чего там. Я, например, еще не успел как следует привыкнуть к мысли, что у меня есть деньги, так что как-нибудь переживу. Только вот где нам сейчас найти чего-нибудь поесть? Можно пойти в «Буканэйро».
— Но мы же там только что были!
— Теперь, конечно, с другой стороны, со двора. Я там уже два дня не был, так что повар должен быть в хорошем настроении. Понимаешь, каждый день — это многовато, это действует ему на нервы, а я не хочу его раздражать.
— Но мы же придем вдвоем. Что он скажет?
— Тебя он вообще не увидит. Ты спрячешься за мусорными баками, а потом мы поделим все, что мне перепадет.
— Ты добрый человек, Исидро, — сказал Хайме растроганно. — Если тебе когда-нибудь понадобится подтверждение, что ты добрый, то можешь на меня рассчитывать.
— Мне не надо никакого подтверждения. Я и сам это знаю, — ответил Исидро.
Они развернулись и направились на задний двор «Буканэйро». За решеткой кухонного окна почти над самой землей маячила мощная, красная голова помощника повара.
— А я уже думал, куда это ты пропал, — пробурчал он. — Вот, держи. Тебе повезло. Сегодня много всего осталось. Только не торчи тут под окном, спрячься за баки, чтоб тебя никто не видел, а то мне еще из-за тебя нагорит. Что нового?
— Ничего, — ответил Исидро. Историю с лотерейным билетом он рассказывать не стал, потому что неизвестно было, как на нее отреагирует повар. — Пару центаво на площади Фортуны, вот и все.
— Шефа сегодня нет, так если слопаешь эту тарелку и не наешься, подходи еще.
Через минуту из-за мусорных контейнеров послышалось такое чавканье и причмокивание, что какая-то кошка, которая, забравшись на самое дно бака, обгладывала куриные ножки, одним махом выпрыгнула наружу и обратилась в бегство. Исидро еще дважды подходил к окну, и повар наполнял ему тарелку остатками мяса, овощей, паштетами и рисом.
— Ну ты и жрешь! — дивился повар. — Того и гляди глаза на лоб вылезут. Но если это у тебя все куда-то помещается — мне не жалко.
— Ты прекрасно готовишь! — отвечал Исидро. — Нигде так хорошо не поешь, как в «Буканэйро».
Повар польщенно улыбался.
— Такой вкуснятины я отродясь не ел, — заявил Хайме, объедая крылышко голубя, на котором были видны следы губной помады. — Ты мой ангел-хранитель, Исидро. До сегодняшнего дня я боялся города, а теперь он начинает мне нравиться. Благодаря тебе...
Он поперхнулся, надсадно закашлялся, из горла у него выскочила косточка и с глухим стуком ударилась о стенку бака. Вдруг могучие жернова его челюстей замерли. Губы не шевелились.
— Лифчик... — произнес он наконец.
— Что? — переспросил Исидро. — Прожуй сперва. Я ничего не понимаю.
Хайме прожевал, глотнул и повторил:
— Лифчик. Теперь же я не могу его купить! Целый день меня нет и теперь еще приду домой с пустыми руками. Может, захватить для нее кусок мяса, как ты думаешь?
— А во что ты его завернешь?
— В мусорных баках всегда найдется какая-нибудь бумага.
Через несколько минут Хайме опустил в карман штанов аккуратно завернутую в какой-то формуляр изрядно подгоревшую, но большую отбивную котлету.
— Вот Пепа обрадуется! А лифчик я ей куплю потом.
— Что же она есть целый день? — поинтересовался Исидро.
— Она стоит на свалке, когда приходят мусорные машины. Там всегда найдется что-нибудь съедобное.
— Ну что будем делать сейчас? — спросил Исидро через некоторое время. — До ночи еще далеко. Тут рядом, через улицу, есть большой универмаг «Ля Роха». Ты там уже был?
— Нет, — ответил Хайме. — Я бы с удовольствием посмотрел на него. Когда я сегодня вернусь домой, я уже буду знать весь город.
— Сегодня-то мы все не успеем посмотреть. Летисия — большой город. Семьсот тысяч жителей, сорок пять церквей, штук двадцать кинотеатров, памятник Боливару, шестнадцать площадей, две ярмарки с аттракционами, четыре кладбища, три бойни, Ля Глория, епископский дворец, зоосад, парк, река, море и пустыня...
— Пустыню я уже видел, — вставил Хайме.
— Ну, значит, теперь увидишь все остальное. Завтра я тебе все покажу.
Универмаг привел Хайме в восторг. Он не мог надивиться на горы дамского белья, бродил по отделу мебели, постукивая костяшками пальцев по дереву, как это делали другие покупатели. В отделе игрушек он остановился и не желал больше никуда идти. Здесь он нашел вещи по своему вкусу, вещи, которые чрезвычайно возбудили его интерес.
— Чего желает господин? — спросила продавщица, старательно соблюдая дистанцию.
— Ничего, сеньорита, ничего, — грустно ответил Хайме, не трогаясь с места.
— Пошли дальше, — шепнул ему Исидро. — Они не любят, когда просто смотрят и ничего не покупают.
— Подожди... — ответил Хайме.
Он принялся изучать витрину с куклами, открыл и закрыл пальцем глаза Красной Шапочке, заглянул под юбку даме в кринолине.
— Что вы хотели? — спросила его другая продавщица.
Хайме молча покачал головой и сделал несколько ленивых шагов в сторону. Тут он заметил стол с волчками. Продавщица как раз завела для покупателей, дамы с двумя детьми, маленький волчок. Покупатели остались довольны, и продавщица, зажав волчок под мышкой, направилась к кассе. Не успела она скрыться из виду, как Хайме шагнул к столу, взял в руки самый большой и красивый волчок, осторожно поставил его на пол и опустился рядом с ними на колени.
— У меня, наверное, тоже получится, — сказал он и надавил ручку.
Волчок завертелся. Краски ожили, переплелись друг с другом, заиграли; встроенный механизм замурлыкал мелодию.
— Исидро! — взволнованно прошептал Хайме. — Ты слышишь?
Исидро тоже присел рядом с ним на корточки.
— У продавщицы такой музыки не было, ты заметил? — спросил Хайме. — Может, она с ним слишком грубо обращалась? Лошадь ведь тоже — под одним смирная, а под другим брыкается. Я-то им нравлюсь, волчкам, они у меня жужжат.
Он еще раз пришпорил волчок двумя-тремя толчками, и, усевшись прямо на пол, между столами с товарами, они предались забаве, позабыв обо всем на свете.
— Вот это красота! — произнес Исидро.
— Ч-ч-ч!.. — оборвал его Хайме.
Когда волчок замер, Хайме заявил:
— Я раздумал покупать лифчик. У Пепы будет такой же волчок, даже если мне придется вкалывать для этого всю жизнь!
— А у меня нет никого, кому я мог бы подарить волчок, — грустно сообщил Исидро. — Женщинам я не нравлюсь. Ты бы обрадовался, если бы я подарил его тебе? Не сейчас, конечно, а когда-нибудь потом, когда у меня будут деньги.
— Еще как! — счастливо воскликнул Хайме. — Ну что, может, попробуем другой?
Но тут опять появилась одна из этих надоедливых продавщиц и обрушилась на них сверху, как орлица.
— Вам волчок? — грубо спросила она.
— Нет, — вздохнул Хайме.
Тогда я попрошу вас покинуть отдел. Сюда разрешен доступ только покупателям.
— Вот видишь, я же тебе говорил! — прошептал Исидро, поднимаясь с колен, и подергал Хайме за рукав. — Тут всегда так. Они все равно не дадут покоя. Не дадут даже просто полюбоваться.
Он потащил Хайме к эскалатору.
— Что такое? — испугался Хайме и вцепился обеими руками в Исидро. — Лестница сама ползет вниз!
— Стой смирно и смотри по сторонам, не то прозеваешь все удовольствие.
Хайме послушно затих. Он не хотел прозевать удовольствие.
— Я заметил, что здесь все ездят по-разному, — сообщил Исидро. — Одни бегут по лестнице, даже когда едут. Другие стоят себе на ступеньке, катятся вверх или вниз и поглядывают по сторонам. Одни куда-то спешат, другие не торопятся. У одних лица кислые, другие выглядят довольными, как мы.
— Рядом можно опять подняться наверх! — воскликнул Хайме, который был слишком увлечен новым приключением, чтобы слушать приятеля. — Поехали обратно наверх!
Внизу он отважно спрыгнул с эскалатора и шагнул на соседний, работавший на подъем. Когда Исидро, который в конце эскалатора вынужден был прервать свои рассуждения, отыскал его глазами, он уже успел отъехать на несколько метров. Исидро отправился вслед за ним. Хайме ждал его наверху. Он вошел в раж.
— Знаешь, что мы сейчас сделаем? — воскликнул он. — Я съеду вниз. Ты подождешь здесь, пока я не доеду до конца лестницы. А когда я опять поеду вверх, ты поедешь мне навстречу. Мы встретимся посредине и помашем друг другу рукой, идет?
Исидро кивнул, и Хайме поехал вниз. Через некоторое время Исидро двинулся вслед за ним, и они и в самом деле встретились посредине. Сияющий Хайме помахал рукой. Исидро ухмыльнулся ему в ответ.
— Сразу же еще раз! — скомандовал Хайме.
Они поехали еще раз, Исидро вверх, Хайме вниз. Хайме вдруг пришла в голову великолепная идея: он снял с головы шляпу и протянул ее через поручни Исидро. Оба они расхохотались.
Они поехали друг другу навстречу еще раз, потом еще и еще. Они бы еще долго продолжали эту игру, если бы какой-то продавец не обратил на них внимания и не выдворил их на улицу. Однако у выхода их ждал новый сюрприз: всем посетителям вручались красные надувные шары с надписью «Покупайте в ›Ля Роха‹!», и молоденькая девушка, раздававшая их, протянула и Исидро с Хайме по шару.
— Они, конечно, красивые, сеньорита, — смутился Хайме, — но у нас нет денег...
— Бесплатно, бесплатно! — рассмеялась девушка.
Хайме и Исидро просияли. Оставив позади прохладу универмага, они вновь очутились на раскаленной улице. Их шары, наполненные газом и рвущиеся в небо, вспыхнули в лучах повисшего между крышами домов солнца.
— Теперь я приду к Пепе не с пустыми руками, — мечтательно произнес Хайме и, остановившись, полюбовался на свой шар. — Ты знаешь, а ведь нам сегодня все время везло. Мы с тобой попали в полосу везения. Если эта полоса не кончится до понедельника — Исидро, ты даже представить себе не можешь, что тогда будет. Но сейчас мне надо домой. Пока я еще доберусь, через весь город! И мне уже не терпится подарить Пепе этот шар. Она обнимет меня, расстегнет пиджак и будет целовать меня в грудь, а потом скажет: «Ну как, очень тяжело было сегодня?» А я скажу: «Нет, Пепа, сегодня было не тяжело, сегодня было великолепно!»
Исидро стало вдруг страшно оставаться совсем одному.
— Еще же совсем рано, — торопливо проговорил он, — и я тебе еще не показал парк, где я живу. Это как раз по пути. И потом, у нас ведь с тобой еще есть восемьдесят центаво.
— Но только ты меня не бросай одного в парке. Ты должен меня потом отвести на авениду Карреры, иначе я не найду дорогу домой. — Я тебя потом провожу. Привяжи свой шар, чтобы он не улетел, сейчас тебе понадобятся обе руки.
— Обе руки? — удивился Хайме. — Зачем?
Он продел нитку шара сквозь петлицу пиджака и крепко завязал ее. У Исидро не было петлицы впереди, поэтому он привязал свой шар к пуговице заднего кармана брюк. Шар взвился у него над макушкой и засиял, словно фонарь, освещающий ему путь.
Дойдя до трамвайного пути, они пошли вдоль рельс, пока не добрались до первой остановки. Здесь Хайме получил от Исидро дальнейшие указания. Он заметно оживился: ему предстояло новое приключение, которое, благодаря его бывалому другу Исидро, наверняка закончится благополучно. И когда тяжело подкативший трамвай, пронзительно завизжав тормозами, остановился, Исидро вскарабкался на задний бампер и втащил за собой Хайме.
— Держись! — крикнул он ему. — Сейчас тронется.
Едва колеса трамвая пришли в движение, Хайме охватил ужас.
— Я не могу! — прохрипел он, судорожно вцепившись в одну из торчавших над бампером железяк. — Я сейчас упаду!
— Ерунда, — успокоил его Исидро, — ты просто еще не привык. Смотри, я держусь одной рукой и ничего.
— Я хочу вниз!
— Как только он остановится, мы слезем, — пообещал Исидро, поддерживая Хайме свободной рукой.
— Но он же не останавливается!
— Сейчас, сейчас...
По каким-то непонятным причинам трамвай проехал три остановки подряд, даже не замедлив ход. Хайме вырвало. Наконец, уже перед самым парком, вновь раздался пронзительный скрип тормозов и трамвай остановился. Хайме свалился с бампера, словно созревшая груша с ветки.
— Первый и последний раз! — простонал он.
Исидро затащил его на тротуар и ободряюще похлопал по спине.
— Такой хороший ужин, и на тебе — вырвало! — воскликнул Хайме. — Может, я хоть что-нибудь успел уже переварить?
— Наших восьмидесяти центаво хватит на две кружки пива, — сказал Исидро. — Пошли? Это тебе сейчас не повредит.
Хайме горячо одобрил идею Исидро, и через минуту приятели скрылись за дверью ближайшей пивной; шары они предусмотрительно взяли в руки и осторожно несли их перед собой, чтобы с ними ничего не случилось.

Спустя полчаса они вновь показались на пороге пивной, Исидро печально-задумчивый, Хайме — радостно-оживленный. В погребке он лишился своего шара: случайно задел им за горячую настольную лампу, и он лопнул; но Исидро тут же отвязал от штанов свой шар и подарил его Хайме — для Пепы.
— Солнце уже садится, пошли быстрее, а то ты так ничего и не увидишь, — сказал Исидро.
Они поплелись дальше и, пройдя два квартала, очутились в парке, который раскинулся на широком холме. Деревья здесь упирались прямо в небо, а дорожки утопали в цветах. Хайме и Исидро бродили сквозь густые облака ароматов. Хайме был потрясен.
— Вот так, наверное, выглядит рай, как ты думаешь? — благоговейно пролепетал он.
Исидро замер на месте и испуганно уставился на Хайме.
— Мне эта мысль тоже приходила в голову, — торжественно произнес он наконец.
— Когда я себе представляю рай, то вижу много-много тени, вижу такие же длинные тени, как здесь, через всю поляну, и такую же сочную траву. Ты когда-нибудь видел такую сочную траву?
— Они ее поливают каждый день. Если бы за мной так ухаживали, как за этой травой, я бы, наверное, выглядел, как каплун. Иногда, когда я прохожу мимо, голодный, мне хочется стать коровой.
Хайме вдруг встрепенулся:
— Мы же здесь совсем одни! А может, нам тут вообще нельзя ходить?
— По клумбам и газонам нельзя, а по дорожкам — можно. Этот парк и для таких, как мы, тоже. Странно, правда?
— А почему же он такой пустой?
— Днем тут слишком жарко; парочки приходят сюда, когда стемнеет. Тут иногда такое увидишь!.. А с восьми часов здесь ходят сторожа и полицейские.
По дороге к верхушке холма им встретилось всего три-четыре человека, одиноко прогуливавшихся по парку. Добравшись до самого верха, они очутились на каменной площадке. Посредине возвышался силуэт монумента — огромная фигура Боливара со знаменем. Птичий помет, которым он был покрыт, смутно белел в сумерках. По обе стороны от него, у его мощных ног, выстроились, охватив полукольцом врытый в землю бассейн, бюсты генералов с огромными эполетами, которые торчали в стороны, словно крылья. Лица их все были похожи друг на друга: суровые, мужественные, полные решимости. Профили отличались друг от друга лишь формой бороды, от остроконечной до окладистой. Одна из голов была лысой. Исидро не знал ни одного из них по имени, но признался, что генерал с окладистой бородой ему нравится больше всех. А лысого ему было жаль.
— Почему? — поинтересовался Хайме.
— У него, наверное, часто болела голова, когда он был жив. Во время сражений солнце палило ему макушку.
— А что это все означает? — спросил Хайме, растерянно-недоуменно глядя на генеральские бюсты.
— Это памятник Национальной свободы, — с гордостью ответил Исидро.
Хайме огляделся по сторонам. Вокруг холма, внизу, поблескивали огни города.
— Вон там — вулкан, — Исидро показал рукой на угрюмый конус горы на фоне последних отблесков заката, — а там, — показал он на юго-запад, — море. Сейчас оно в дымке, а иногда по вечерам оно красное-красное. Вон там, видишь, Кордильеры? А вон те низкие холмы — это уже, наверное, пустыня.
— А авенида Карреры?
Исидро показал на широкую цепь огней, протянувшуюся через весь город и затерявшуюся среди холмов.
— Точно! — воскликнул Хайме. — Вон это желтое кольцо, там, где кончаются огни, — это уже рядом с нами. Днем его почти не видно за крышами фабрик, а ночью оно светит к нам в будку, сквозь  щели между канистрами. Когда мы лежим в койке, оно нам все время мигает. Внутри, в этом желтом круге, без конца бегает такая красная стрелка, всю ночь; если на нее долго смотреть — чокнуться можно. А посредине горит какое-то слово, но я же не умею читать.
Некоторое время они молча смотрели вниз на город.
— Наша будка стоит где-то там, где уже темно, — вновь заговорил Хайме. — У нас света нет. Во всем нашем квартале нет электричества. Кто-то рассказывал, что еще два года на том склоне, где мы живем, не было ни одного дома. Это была просто пустыня. А однажды нам всем сказали, чтобы мы убирались оттуда. Полиция уже как-то раз выгоняла оттуда всех, примерно год назад.
— Смотри, луна, — перебил его Исидро и показал на небо. Рядом с ухом Боливара повис бледный диск луны.
— Полнолуние, — произнес Хайме и подошел к бассейну, из которого слышался тихий плеск воды: она непрерывно поступала в него из боковых каналов и уходила через фильтры на дне бассейна. Это была очень чистая вода, чище, чем в фонтане Фортуны. Из-за водорослей на дне она казалась зеленоватой.
— И воды у нас нет в... — Он запнулся и после небольшой паузы прибавил: — Наш квартал даже не имеет названия. Пару раз в день по улицам проезжает водовоз, и у кого есть деньги, тот может купить воды. Ведро десять центаво. А у кого нет, те таскают воду за километр из колодца. Поэтому у нас и нет цветов. Но у Пепы есть хоть кактус. Он стоит у нас на крыше.
— Я в тех местах редко бываю, — сказал Исидро. — Там ничем не разживешься.
Незаметно стемнело. Площадка на верхушке холма была залита лунным светом.
— Кроме нас все еще никого...— прошептал Хайме.
— Сюда на гору редко кто забирается ночью, — ответил Исидро. — Богачи боятся таких, как мы с тобой, а парочки, те прячутся там внизу, по кустам. Что им здесь делать, среди этих генералов, здесь все как на ладони.
Хайме присел на край бассейна и всплеснул воду обеими руками.
— Я уже два месяца не купался... — вздохнул он. — С тех пор, как попал в Летисию, ни разу не получилось. У нас через всю Паницу течет ручей, так я каждую неделю в нем купался.
— Здесь наверху пару раз в год бывают разные церемонии с солдатами, знаменами и полицией. В такие дни в парк никого не пускают. Я-то все это уже не раз видел, издалека, конечно. Таки, как мы, они близко не подпускают. Президент стоял вон там на ступеньках, перед Боливаром. Он произнес длинную речь, но я был слишком далеко и почти ничего не разобрал.
— Я уже весь так пропитался п;том... — пробормотал Хайме.
— Солдаты подошли колонной по шесть человек. Только они поднимались наверх не так, как мы с тобой, зигзагами, по дорожкам, а по ступенькам, прямо от главного входа...
— Вода такая приятная, прохладная... — произнес Хайме.
— Вот это, я тебе скажу, была красота, когда они в ногу шагали по ступенькам, все в парадной форме, с перьями на касках, а впереди — кадетский корпус... Ты когда-нибудь видел кадетский корпус?
— А? Что? — испуганно встрепенулся Хайме, который думал о чем-то своем.
— Конечно, не видел. Где ты их мог видеть! Офицеры в белых, шитых золотом мундирах, и кадеты — самые красивые парни со всей страны, все из богатых, конечно...
— Я бы сейчас за милую душу искупался, — сказал Хайме.
— Искупался? — удивился Исидро. — Где?
— Здесь, в бассейне.
— В этом бассейне? Да это же все вместе — памятник!
— Ну и что?
— Здесь никто не купается.
— Ну и зря. Грех упускать такую возможность.
— Что, прямо вот здесь, перед Боливаром?
— Мы же никому не мешаем. А наша грязь уйдет вместе с водой в землю. Да мы долго и не будем сидеть в воде.
— И что — голыми?
— А ты что, видишь здесь женщин?
Исидро все еще было не по себе, хотя он ничего больше не мог возразить.
— Я лучше постою тут и покараулю, — сказал он наконец. — Если кто появится, я тебе дам знать.
Хайме уже снял пиджак вместе с привязанным к нему шаром и набросил его генералу с окладистой бородой на плечи. Шляпу он нахлобучил на голову лысому. Для штанов генералы не были приспособлены, поэтому ему пришлось положить их на землю. Сандалии он бросил рядом с брюками. Наконец он полез в воду; Исидро тем временем испуганно озирался по сторонам. Перед лицом Боливара он казался себе часовым на посту.
— Потише ты!.. — упрекнул он Хайме шепотом. — В городе и то, наверное, слышно, как ты тут фыркаешь!
— Да брось ты, залезай тоже! — ответил Хайме и громко прополоскал горло водой. — Вода отличная, прохладная. Кто нам что скажет! Если появятся женщины, мы выйдем из воды, и они сразу удерут. А если мужчины — так они и сами захотят искупаться. Бассейн большой, места всем хватит. Главное, чтобы кто-нибудь показал пример.
Исидро тоже страшно захотелось окунуться. Он еще раз посмотрел по сторонам и, убедившись, что на освещенных луной дорожках, ведущих вдоль кустов и деревьев на площадку, никого нет и что ничего, кроме приглушенного шума города, не слышно, он, не в силах больше бороться с искушением — с этим соблазнительным плеском воды, — содрал с себя свою пивную майку, заботливо сложил ее и положил на ближайший эполет. Брюки, сложенные по швам, он повесил через другое плечо генерала. Из бассейна раздался смех Хайме.
— Что тут смешного? — буркнул Исидро.
— У тебя на животе складка.
— А ты хочешь, чтобы я тебе рассказал о твоем носе? — спросил Исидро.
Смех оборвался. Исидро снял башмаки, поставил их рядышком друг с другом и шагнул в бассейн. Хайме в ту же секунду бросился на него и окунул его с головой в воду. Площадка огласилась громким хохотом, плеском и фырканьем, эхо от которых запрыгало между генеральскими бюстами. Взметнулись фонтаны брызг; несколько генералов уже были мокрыми, а любимцу Исидро, с окладистой бородой, целая струя угодила прямо в лицо. Через край бассейна по каменным плитам побежали на газон ручейки. Веселая возня в бассейне не кончалась. Мелкие брызги, сверкая всеми цветами радуги, летели во все стороны, на их рубахи и штаны. Надувной шар, который покачивался перед носом у генерала, как голова кобры, был покрыт сверкающими каплями.
Теперь Исидро пошел в атаку и топил Хайме. Тот пускал под водой огромные пузыри. Наконец Хайме выскочил, как торпеда, из воды, замотал головой, попрыгал на одной ноге, вытряхивая воду из уха, и забрызгал Исидро, обратив его в бегство.
— Летисия — чудесный город! — громко воскликнул он, взмахнув руками. Огромная тень от его носа упала на плиты за бассейном.
Исидро вынырнул и хотел опять броситься на Хайме.
— Перестань, перестань! Я больше не могу! — крикнул Хайме. — Кстати, я не понимаю — почему здесь не купается президент? Ему-то некого бояться, а где еще почетнее купаться, чем здесь, перед Боливаром?
— Это верно, — ответил Исидро. — Может, просто некому было ему посоветовать.
— Вот видишь, никто не пришел. Мне кажется, здесь можно купаться всю ночь, и ничего не будет.
Задрав голову вверх, Хайме посмотрел на Боливара, исполинская фигура которого чернела на фоне лунного неба.
— Здесь так торжественно... — прошептал он. — Мне так и хочется запеть. Только ты подпевай. Одного голоса тут слишком мало. Ты знаешь «О, Дева Мария, преславная, непорочная..»? Нет? А это: «О, ангел мой, защити меня...» Тоже не знаешь? Ну, брат, в святые ты, как я погляжу, не годишься.
Исидро пристыженно опустил глаза.
— А может, вот эту: «Лишь одну ночь, Луиза, лишь одну ночь с тобой...»? — продолжал Хайме.
Исидро молча бороздил пальцами воду.
— Я вижу, у вас в городе не очень-то любят петь, — сказал Хайме. — Но Национальный гимн-то ты, наверное, знаешь!
— Это я знаю, — ответил Исидро и гордо поднял голову.
Хайме прочистил горло и запел:

Сорвала путы родина,
Свободы час пробил!

Исидро подхватил:

Твои просторы, родина,
Господь благословил.

Дальше мелодия переходила на высокие ноты, и низкий голос Хайме срывался.

Пусть знамя наше в высях реет!
Клянись, что верен ей...

И когда мелодия вновь понизилась, они перевели дыхание и самозабвенно грянули:

Пусть будет родина сильнее,
Богатством пусть не оскудеет,
Свою свободу пусть лелеет.
И жизнь свою вручаю
Я родине моей!

Несколько мгновений они растроганно молчали. От этой внезапно наступившей торжественно тишины по коже у них пробежал легкий морозец. Потом Хайме вдруг, поскользнувшись на илистом дне и хрюкнув, исчез под водой. Исидро протянул руку и помог ему встать на ноги. Отплевавшись и отфыркавшись, Хайме заявил:
— Я приду сюда с Пепой, здесь так здорово. А ты, пока она купается, постоишь за Боливаром, ладно?
Добродушный Исидро не возражал.
— А еще знаешь, что? Мы заодно постираем свои тряпки. Пепа развесит их на генералах. За ночь наверняка все высохнет. А мы пока посидим в воде.
Луна спряталась за головой Боливара, и друзьям показалось, что стало прохладнее. Они вылезли из воды, оделись, не спеша спустились с холма по широкой лестнице, миновали портал, похожий на триумфальную арку. Хайме вдруг опять заторопился домой. Его потянуло к Пепе.
— Я же хотел тебе еще показать, где я сплю, — вспомнил Исидро и остановился. — Совсем забыл про это.
— Завтра еще будет время, — ответил Хайме. — Пепа там уже наверняка волнуется. Она вечно выдумывает себе всякие жуткие вещи, которые со мной могут случиться.
— А площади, церкви, порт с пляжем?..
— Завтра, завтра!.. — выпалил Хайме и зашагал дальше. — Представь себе: ей один раз приснилось, что меня убили. Она меня потом вообще не хотела отпускать.
— Да не беги ты так быстро!
Хайме рвался вперед и раза два сворачивал не в те переулки. Исидро с грехом пополам вывел его на авениду Карреры.
— Точно! Это она! — воскликнул Хайме и оглянулся. — Здесь я хожу каждый день. Еще полчаса — и я дома.
— Я тебя провожу еще немного, — предложил Исидро, которому не хотелось оставаться одному, — только не беги.
— Завтра я приду опять, — бросил Хайме на ходу, стараясь идти медленнее.
Но его так и тянуло домой. Столько нужно рассказать Пепе, выложить перед ней все события дня, и потом этот надувной шар и котлета! Неизвестно, досталось ей сегодня что-нибудь на свалке или нет. Мысленно он уже вел с ней нескончаемый диалог.
Пыхтенье Исидро за спиной напомнило ему, что он пока еще только идет домой.
— Завтра сразу же с утра я буду на площади Фортуны, — сказал он, — у фонтана, где мы с тобой встретились. Сначала поработаем, а потом ты покажешь мне все, что мы сегодня не успели посмотреть. Пепа будет от тебя в восторге. Я ей сегодня ночью о тебе расскажу. Завтра она обязательно передаст тебе привет, вот увидишь.
Он запустил руку в карман и проверил, на месте ли мясо. Оно было на месте. Сегодня ей не придется ложиться спать с пустым желудком.
Они прошли мимо какой-то пивной.
«Эх, были бы у нас сейчас те десять крузейро! — подумал Исидро с тоской. — Вот можно было бы налакаться!» У него уже язык повис на плече — так несся Хайме по авениде.
— Да погоди ты, не беги, — прохрипел он.
Хайме не слышал его. Шар его метался из стороны в сторону, полы пиджака развевались. Лицо его в отблесках рекламных огней становилось то зеленым, то красным. На углу Парагвайской улицы оно вдруг превратилось в ядовито-желтую маску.
Исидро наконец сдался.
— Я пошел обратно, — сказал он, подергав Хайме за рукав. — Прощай, до завтра.
Хайме растроганно обнял его:
— Ты мой единственный, мой лучший друг. Мы теперь всегда должны держаться вместе.
— Всегда, — повторил Исидро хрипло.
— Да, всегда. На, держи свою шляпу.
— Ты точно будешь завтра утром на площади Фортуны?
— Клянусь честью Девы Марии! Куда мне без тебя в этом городе!
Исидро еще постоял немного и помахал Хайме вслед; тот пару раз обернулся и тоже помахал ему рукой.
— Передай Пепе от меня привет! — заорал вдруг Исидро, встрепенувшись.

Теперь ему не с кем будет поговорить до самого утра! Он отправился обратно в парк, обогнул холм с Боливаром и повернул к своим кустам. Там пышно разросся рододендрон, который как раз был в цвету. Перед тем как забраться в заросли, Исидро подошел к одной из клумб у самой дорожки и склонился над цветами. Какие же лучше взять для Пепы? Луна стояла прямо над клумбой. Она была такой яркой, что Исидро мог даже отличить белые цветы от желтых. Он понюхал одни, другие, третьи. Желтые пахли хорошо, красные тоже, зато белые были самые красивые. До воскресенья еще можно подумать — какие лучше. Сегодня он слишком устал, чтобы принимать такие решения.
Он вспугнул молоденькую парочку, устроившуюся под его кустом, забрался туда сам и свернулся клубком. Сквозь листья на лицо ему падал неоновый свет городских реклам и фонарей.
«Хайме, дружище, — подумал он, — завтра у нас с тобой будет день еще лучше, чем сегодня. А паломничество в Кариаку мы совершим вместе, это точно».
И Исидро начал читать про себя «Отче наш», как было обещано тому мужчине, что подарил им двадцать крузейро, но не успев прочитать молитву в четвертый раз, он уснул.

2

На следующий день рано утром Исидро уже был на площади Фортуны, но Хайме еще не появился. Исидро посмотрел по сторонам, каждую минуту ожидая увидеть оранжевый пиджак, походил взад-вперед, вспомнил о запрятанной под деревом иностранной купюре, долго и основательно искал пирамидку из собачьих кучек, но она исчезла. Наверное, ее разгребли собаки. Он не мог вспомнить даже место, где она лежала.
Солнце поднималось все выше, и воздух становился все горячей. Мостовая дышала жаром. Куда же запропастился Хайме? Намучился, наверное, вчера за целый день. Ладно, пусть еще немного поспит, он хороший человек.
Исидро поработал два часа и набрал крузейро и двадцать центаво — роскошный заработок за два утренних часа. Одна пожилая женщина дала ему сразу семьдесят центаво. Она была в темных очках и с тросточкой, как у слепых, и Исидро бросился ей вслед — не ошиблась ли она, потому что кроме двух монет по десять центаво, она дала ему еще и пятьдесят центаво одной монетой.
Но она не ошиблась. Монеты, мол, она еще прекрасно может различать на ощупь. Из дому она выходит редко, но если уж выходит, то раздает милостыню всем нищим, так как наследников у нее нет, а деньги брать с собой в могилу она не собирается. А раз он, Исидро, оказался таким честным, то она дает ему еще десять центаво в придачу.
Один крузейро двадцать центаво! Ему не терпелось поскорее увидеть Хайме, чтобы показать ему деньги и истратить их вместе с ним. У него было такое чувство, будто он знает Хайме уже много лет.
«Как же я раньше жил — без него? — удивлялся Исидро про себя. — Друзей у меня хватало, но я их потихоньку всех раскусил, одного за другим. Все они норовили меня облапошить. А Хайме парень честный».
Колокола пробили полдень, а Хайме все еще не было. Исидро уселся под деревом Хайме и стал ждать.
«Может, он просто не нашел дорогу, — думал он. — Но он же знает, как называется площадь. Мог бы спросить. Сегодня он уже не такой робкий, как вчера, он больше не боится города. Это я его научил».
Время шло. Исидро ничего не ел. Он сидел на краю дорожки, подвигаясь вместе с тенью, и ждал. Монеты летели ему под ноги, хотя он уже никого не просил об этом: печаль, застывшая на его лице, трогала прохожих. Голуби семенили вокруг него и даже клевали его растрепанные башмаки. К четырем часам у него уже было два крузейро и сорок центаво, в пять часов — два девяносто, а когда солнце перевалило за крыши — три крузейро сорок пять центаво. Столько он еще никогда не получал за один-единственный день!
«Теперь Хайме уже не придет», — подумал он и поднялся с земли.
Его затошнило от голода. Он купил пару бананов и тут же проглотил их. Потом он отправился к своему рододендроновому кусту. Но перед самым парком он угодил в пивную и пропил всю свою дневную выручку.

Поздней ночью он приплелся в парк, качаясь из стороны в сторону и распугивая своим пьяным лепетом влюбленных и птиц. Неподалеку от своего куста он свалился прямо в клумбу, которой вчера вечером любовался. Чудом он не попал в руки сторожам, зато в рододендроновом кусте, до которого он насилу добрался, он вляпался рукой в свежую, хорошо сохранившуюся в тени кучу собачьего дерьма.
Исидро громко выругался. Не успел он обтереться листьями и травой, как к нему подошла какая-то собака и принялась назойливо обнюхивать его. Исидро пытался отогнать ее, но она не отставала: не помогали ни угрозы, ни плевки, которыми он осыпал ее. Он забрался глубже в кусты, но собака оказалась на редкость прилипчивой и поползла за ним, несмотря на то, что Исидро стукнул ее по носу. Она только взвыла и тут же опять стала приставать к нему. Это был крупный мопс с обвислыми веками, которые напоминали ему Хайме. Когда он несколько раз лизнул Исидро в лицо, тот отломал ветку и принялся дубасить его так, что бутоны рододендрона посыпались, как горох. Пес возмущенно завыл. С бешеным лаем описав несколько кругов вокруг куста, в котором затаился Исидро, мопс вновь принялся приставать к нему.
Шум привлек ночных сторожей. Двое из них уже спешили к убежищу Исидро. Он видел, как скользят по газону их тени, и пытался сообразить, что делать. Он знал: если его накроют, трое суток ареста ему обеспечены. Не оставалось ничего другого, как поскорее уносить ноги, вместе с тяжелым хмелем, от которого голова была словно чугунная. Он вылез из своего куста и, покачиваясь, протопал через газон к соседнему кусту. Но этой ночью ему положительно не везло: на него наткнулся третий сторож, и ему пришлось убраться из парка.
И вот глубокой ночью Исидро, измученный, тащился через весь город к мосту, который вел через реку на другой берег. Он, конечно, мог бы устроиться на какой-нибудь площади или в подворотне, на худой конец среди мусорных баков, но он высоко ценил ночной покой. Спать, зная, что тебя в любую минуту могут вспугнуть или прогнать — это было не для него. Другие устраивались на скамейках, на цоколе какого-нибудь памятника или просто на тротуаре, заваливались, где придется, и тут же засыпали. Если их сгонял с места полицейский, они, протащившись метров сто, опять ложились на землю и спали дальше. Но Исидро это было не по душе.
Рододендроновый куст в городском парке до сих пор был надежным местом для ночлега. А под мост его сейчас тянуло только потому, что там было официально разрешено ночевать таким, как он. Среди чугунных конструкций береговых опор моста каждую ночь собиралась целая ватага бродяг, шумная компания, которая даже спать не могла тихо. Они храпели и разговаривали во сне. Исидро не любил там спать, но в эту ночь он был рад любому месту, где бы он мог проспаться.
В пустых переулках сновали крысы, исчезавшие в подвалах и водостоках. Время от времени какая-нибудь крыса, застыв при виде Исидро посреди мостовой, тупо таращилась на него своими черными зрачками. Чем ближе он подходил к реке, тем сильнее воняло плесенью и гнилью.
В первом часу ночи он спустился по лестнице, ведущей с набережной под мост. Река тоже воняла. Она почти пересохла. Вода сонно хлюпала у подножия опорных тумб. Исидро потоптался среди спящих, выбирая себе место, и наконец в изнеможении опустился наземь.
«По мне лучше всего спать одному, — подумал он. — Мой рододендроновый куст пахнет куда приятней. А как там тихо!..»
По мосту с грохотом помчался поезд. Железная паутина опорных конструкций затряслась. Исидро снял шляпу (однажды у него здесь ночью уже украли шляпу), положил ее рядом с собой и свернулся вокруг нее калачиком. Если кто-нибудь позарится на его шляпу, ему придется сначала убрать с нее руку Исидро. А от этого он проснется.
У него хватило сил только на три «Отче наш». Он даже не слышал крика старухи, спавшей в нескольких шагах от него, которая, резко очнувшись от своих сновидений, с ужасом озиралась по сторонам. Мост опять затрясся и загрохотал под встречным поездом, и Исидро затрясся во сне вместе с ним.

Едва солнце успело позолотить опорные тумбы моста, как подмостная братия разбежалась кто куда. Исидро проснулся одним из последних, повеселевший и полный надежд.
«Сегодня Хайме придет на площадь Фортуны, — подумал он. — Я уверен. Я это чувствую!»
Он расправил измявшуюся за ночь шляпу, надел ее на голову и потянулся, скользнув глазами по мутной реке. Мимо проплыла мертвая, уже разбухшая кошка. Вынырнул на поверхность и поплыл вниз по течению деревянный ящик. В водоворотах кружились гнилые фрукты: персики, абрикосы, папайи.
Какой-то старик, усевшись на край цоколя и свесив вниз ноги, пытался выловить что-нибудь из гнилых фруктов с помощью куска проволоки, конец которой был загнут крючком. Исидро стал наблюдать за ним. Старик дрожал от напряжения и все время колол мимо. Как он ни старался — папайя не желала даваться ему в руки. От досады старик забарабанил босыми тощими пятками по бетонной стене, на которой сидел.
— Помочь тебе? — предложил Исидро.
— Да-да, «помочь»! — сердито передразнил старик. — Знаю я вас! Выловишь ее моим крючком и сам съешь!
Исидро пожал плечами и промолчал. Старик искоса внимательно следил за ним.
— Вот-вот! Теперь сидишь и делаешь вид, будто обиделся, — прохрипел он наконец. — Но меня ты не проведешь, в свои тридцать или сорок лет. Я знаю город и говорю тебе: это плохой город. А почему плохой? Потому что иноземцы свили себе здесь гнездо и испоганили нашу чистую кровь своей кровью!
Папайя, на которую он нацелился, уплыла. Он принялся вылавливать проплывающий мимо абрикос, но охотничий азарт уже покинул его. После двух-трех попыток он поднял проволоку и стал подчеркивать свою речь все более страстными жестами.
— Кто ты такой? — вопрошал он Исидро. — Бастард! Кто такие жители Летисии? Бастарды! Творение испанцев! Они отняли у нас все и привезли нам за это проказу. До их прихода в этой реке не плавали мертвые кошки. До их прихода здесь не было землетрясений. Выходит, их даже боги не любят, это же любому понятно.
— Вон плывет апельсин, — перебил его Исидро. — Если постараться, его можно выудить.
Старик даже не взглянул на апельсин. Ноздри его трепетали. Он устремил на Исидро свой пронзительный взгляд и гордо вскинул голову:
— А знаешь ли ты, кто перед тобой сидит?
Исидро изумленно вытаращился на него.
— Единственный законный наследник Атауальпы!
Торжественная пауза. Старик с любопытством уставился на Исидро.
— Ну что, — спросил он наконец, — не ожидал такого, а?
Исидро посмотрел вслед уплывающему апельсину. «Жаль. Хороший был апельсин. Почти ни одного гнилого пятнышка». Он почесал за ухом. Как же выдурить у старика проволоку?
— А кто он был такой, этот Атауальпа? — рассеянно спросил он.
Старик чуть не задохнулся от возмущения:
— Ты не знаешь имени Атауальпа?! Не знаешь последнего властителя государства инков? О заблудший сын своего народа!
Исидро не верил своим глазам. Что они там, вывалили в реку целую фруктовую лавку, что ли? Теперь к ним приближался огромный арбуз, целехонький и, похоже, еще свежий. Его нельзя упускать! Он вырвал из рук причитающего старика проволоку, прицелился, вонзил крючок в арбуз и подтянул его к цоколю.
— Бандиты! Все вы бандиты! — кудахтал старик. — Вы отняли у нас все, у нас, законных хозяев этой земли! И хоть ты на три четверти индеец — одна четверть испанской крови берет в тебе верх: ты это сейчас доказал. Вы все отняли у нас, все!
Исидро лег на живот и перегнулся через край цоколя. Арбуз был скользким, но после нескольких попыток Исидро удалось ухватить его и вытащить наверх.
— Из-за вас мы подыхаем от голода и болезней! — кричал фальцетом старик.
Исидро тем временем расколол арбуз с помощью проволоки на две равные части. Одну из них он пододвинул старику, а сам принялся за вторую. Еще один оборванец, только что проснувшийся, последний из всех ночевавших под мостом, жадно уставился на арбуз и подполз ближе.
— Нет! — злорадно прошипел старик. — Меня не подкупишь. У меня ты ничего не выпытаешь. Этой местью мы насладимся сполна! Все вы у нас отняли — кроме великого сокровища инков. Его-то мы вовремя спрятали. Вам оно не достанется, слышишь? Никогда! Даже если ты мне подсунешь десять арбузов!
Он широко раскрыл рот, обнажив желтые десны и черные остатки зубов, и силился понять, какое впечатление произвели на Исидро его слова. Но тот, даже не подняв головы, разделил свою половину арбуза еще на две части и начал есть. Арбуз оказался удивительно вкусным. Исидро впивался зубами в красную мякоть, причмокивая и прихлебывая. Сок капал ему на подбородок. Третий, который только что проснулся, весь подался вперед и, не отрываясь, смотрел ему в рот.
— Ты наверняка узнал, что я единственный, самый последний на земле, который знает место, где спрятано сокровище, — зашептал старик. — Признайся! Да, я последний, но я никогда вам не открою этой тайны! Это месть городу Летисия!
Он подхватил лежавшую у его ног половину арбуза, сунул проволоку под мышку и проворно заковылял вверх по лестнице.
— У него с башкой не все в порядке! — захихикал третий и занял место старика.
Исидро только теперь заметил, что у него нет обеих ног, а обрубки обмотаны тряпками.
— Ты что, его еще никогда не видел? — спросил тот Исидро и скорчил вслед старику гримасу.
Исидро покачал головой. Затем легким толчком отправил четвертый кусок арбуза прямо в руки калеки. Тот накинулся на него с такой жадностью, что даже забыл поблагодарить. Он ел, зарывшись лицом в мякоть арбуза. Наконец, зашвырнув обглоданную корку в воду, он вновь заговорил:
— Его все называют Атауальпой. А все оттого, что грамотный, умеет читать: как тут не свихнуться! Раньше он день и ночь торчал на площади Санта Кордула, рядом с портом.
— Я там почти не бывал, — отозвался Исидро.
— Но там его все время лупили испанские матросы. Не очень сильно, так, слегка. Он ведь уже старик, а матросы тоже люди, понимают, что к чему. Но постепенно ему это осточертело, и он перебрался под мост. Слышал бы ты, как он читает! Прямо профессор! А может, он и был раньше какой-нибудь важной птицей,  адвокатом или еще кем. Говорить-то он мастер. Каждый день произносит пару речей — слушают его или нет. Правда, здесь его уже никто не слушает. Мы уже наизусть знаем всю его болтовню.
Калека скривил свое перепачканное арбузным соком лицо и засмеялся, вернее, заблеял, как козел. Исидро он не понравился. Он поднялся.
— Возьми меня с собой, — сказал калека. — Будь настоящим христианином, помоги мне подняться по лестнице.
— У меня нет времени, — ответил Исидро. — Меня ждет друг.
— Ты не христианин! Ну погоди, будешь ты гореть в адском пламени! — воскликнул калека плаксиво.
— Расскажи кому-нибудь другому, что не можешь сам подниматься  по лестнице, — ответил Исидро. — Еще как можешь!
— Ну тогда дай мне хоть пару центаво.
— У меня у самого ни гроша.
— Чтоб ты сдох, собака! — злобно тявкнул калека.
Исидро взлетел по лестнице наверх и запрыгнул на проходящий мимо трамвай. Солнце уже было высоко. Может, Хайме вышел сегодня из дома пораньше? Может, он уже давно ждет на площади? И удивляется, что Исидро еще нет? Спрыгнув на остановке с подножки, он семимильными направился к площади и вскоре достиг ее, совсем запыхавшись.

Хайме не было.
Исидро, как и вчера, терпеливо подождал под деревом, обошел несколько раз вокруг госпожи Фортуны, попил воды, то и дело поглядывая по сторонам. Хайме не появлялся. В полдень, так и не дождавшись приятеля, Исидро не выдержал. На тридцать центаво, которые успел заработать, он купил себе три булочки, съел их, обмакнув в бассейн, и сам отправился к Хайме. Он проехал на трамвае по авениде Карреры до конечной остановки и пошел дальше пешком, сквозь самое пекло. Улица, наводненная потоками прохожих, обнюхиваемая вездесущими собаками, казалась бесконечной. Каменных домов становилось все меньше, они постепенно уступали место баракам, деревья кончились, асфальт пошел бугристый, потрескавшийся. Исидро брел, то и дело спотыкаясь, по глиняному тротуару, миновал последний бетонный столб, который протянул свои провода многорукому деревянному соседу.
«Здесь он точно не живет, — подумал Исидро, — здесь еще есть электричество».
Он поискал глазами фабрику с колесом наверху, с желтым колесом, которое они ночью так отчетливо видели с холма Боливара. Днем его почти не видно, говорил Хайме, но оно же должно быть где-то здесь, и при том должно быть очень большим, иначе бы они не могли его видеть оттуда, сверху.
Он тащился по жаре и пыли, счастлив сознанием того, что скоро наконец увидит своего Хайме. Наверняка он просто заболел, а Пепа побоялась одна пойти в город, чтобы предупредить его, Исидро.
Фабрика выросла неожиданно, посреди деревянных и глиняных хижин, далеко в стороне от авениды Карреры, но такая огромная, что Исидро не мог ее не заметить. Он увидел и колесо, чугунное кольцо в густой паутине всевозможных проводов и проволок, высоко над крышами. Значит, где-то здесь поблизости живет Хайме.
Но Исидро все еще не решался свернуть с авениды Карреры, хотя она уже ничем не отличалась от какой-нибудь замызганной проселочной дороги. Мимо протарахтел весь помятый, но пестрый, как попугай, автобус, развернулся впереди и пополз, переваливаясь с боку на бок, обратно в город. Провода вдруг исчезли, Исидро больше не видел ни одного столба. Хайме, кажется, говорил, что живет где-то среди холмов, уже в самой пустыне? Вдали, за клубами пыли, вившимися вдоль домов, Исидро разглядел силуэт пологого холма. Глиняные хижины терялись в песках. По обе стороны от дороги высились груды мусора, множество раз переворошенные кучи, из которых ветер взметал ввысь холодный пепел.
«Теперь я понимаю, почему он так торопился домой, — подумал Исидро. — Ему нужно на дорогу не меньше часа!»
Потом он заметил квартал, выстроенный из канистр. Начинался он не у самой дороги, а на склоне холма, пестрый, блестящий на солнце квартал без телеграфных столбов, без проводов, без фонарей и деревьев, кишащий детьми и тощими собаками. Дети, почти все голые, барахтались в песке.
В поисках Хайме Исидро прочесал каждую улицу этого квартала, который, казалось, гудел от жары. Он спрашивал о нем прохожих, но они только пожимали плечами. Они смотрели на него с недоверием. Может, считали его переодетым полицейским, а может, бандитом, который собирается свести с этим Хайме счеты. Он украдкой заглядывал в хижины, в щели между канистрами, за кучи песка, пытался что-нибудь выпытать у детей на улице. Они были безобиднее, чем взрослые, но что он вообще знал о Хайме? Каждого третьего мальчишку, каждого третьего мужчину зовут Хайме. Хайме! Редкое имя, ничего не скажешь! Фамилии его он не знал, а Пепу  даже не мог описать. Дети старались помочь ему, посылали его то туда, то сюда, но каждый раз это оказывался не тот Хайме.
— Живет здесь всего два месяца? Ну тогда мы вряд ли его знаем, — отвечали взрослые.
— Попрошайничает? Ну, этим тут занимаются все.
— Без рубахи? Да тут многие ходят без рубахи. А еще какие приметы знаешь?
— Оранжевый пиджак? Господи, да кому здесь бросится в глаза оранжевый пиджак, когда тут все пестрым-пестро!
Исидро вдруг вспомнил, что Хайме упоминал кактус. Кактус на крыше, гордость Пепы! Он еще раз обошел все улицы, внимательно изучая крыши. Дети показывали на него пальцами и кричали:
— Вон он идет опять!
А какой-то сорванец, который, похоже, где-то научился грамоте, вдруг заорал:
— Наслаждайтесь жизнью! Пейте пиво «Корона»!
— Что вы понимаете, сопляки! — пробурчал Исидро.
Дети с хохотом бросились врассыпную, но как только он свернул в следующий переулок, грянул хор:
— Пиво «Корна» идет!
Вскоре он уже шел в окружении целой толпы детей, которые в такт шагам громыхали пустыми консервными банками и кричали:
— Пиво «Корона»! Пиво «Корона»!
Исидро чуть не задохнулся в облаке пыли, которую они подняли, но не отступил, пока не убедился, что ни на одной из крыш нет кактусов. Лишь после этого он обратился в бегство. Дети не отставали от него до самой авениды Карреры и на прощание крикнули ему вслед:
— Мы передадим Пепе и Хайме от тебя привет, когда увидим их! Пока, Пиво «Корона»!

Смертельно уставший и подавленный, Исидро потащился по бесконечно длинной улице обратно в город. Он уже совсем ничего не понимал: Пепа, конечно, его никогда не видела; как она могла его узнать и окликнуть? Но Хайме! Если бы он был дома, он бы наверняка высунулся из своей будки — когда мимо проходила толпа детей, громыхая консервными банками, — и заметил среди этих смуглых дьяволят канареечную майку Исидро. А если его не было в будке, то где же он мог быть еще, как не на площади Фортуны? Еще загадочнее казалась ему эта история с кактусом. Куда он вдруг мог подеваться?
Исидро миновал глиняные хижины и вновь оказался среди каменных домов. Мимо протарахтел пестрый, как попугай, автобус. Вот он и потерял Хайме. А ведь тот пригласил его в воскресенье в гости! И хотел, чтобы он, Исидро, показал ему город! А может, он перепутал квартал? Но он же видел с холма: ни справа, ни слева от авениды Карреры другого такого квартала нет. А он должен быть поблизости от фабрики с желтым колесом. Свет от этого колеса вряд ли был бы виден в таком же квартале по ту сторону холма.
Он запрыгнул на трамвай и всю дорогу внушал себе мысль о том, что они разминулись: «Он просто заболел, а сегодня выздоровел. Когда я пришел в его квартал, он наверняка уже ушел в город, на площадь Фортуны. Бедняга, прождал меня там столько времени — с самого обеда!»
Однако на площади Фортуны его ждало разочарование: никакого Хайме там не было. Сновали прохожие; в тени обоих деревьев уже устроились другие нищие. Один из них стал клянчить денег у Исидро, который, проделав такой длинный путь по жаре и едва не умерев от жажды, долго не мог оторваться от фонтана. Постепенно начинало смеркаться. Исидро страшно захотелось найти укромное местечко, где бы он мог спокойно поспать. Вернуться в свой рододендроновый куст он пока не решался: сегодня сторожа обязательно туда наведаются. Поэтому он опять отправился к мосту, и так как он явился туда еще засветло, то ему досталось хорошее место, у самой стены набережной.
В этот вечер он забыл про «Отче наш».

Под утро его одолели бредовые сны. Он видел Хайме, который шел по улице, прямо перед ним, и вдруг, оглянувшись, ухмыльнулся и  помахал ему рукой, и счастливый Исидро бросился к нему с криком:
— Как хорошо, что ты здесь, Хайме!
Но чем быстрее он бежал, тем быстрее отдалялся от него Хайме; Исидро никак не мог его догнать.
— Да подожди ты, Хайме! Мне у тебя столько всего нужно спросить! Я тебе столько должен рассказать...
— Я же стою на месте, — отвечал ему Хайме каким-то странным, высоким голосом.
— Где кактус? — прохрипел Исидро и пустился бежать еще быстрее.
Хайме показал рукой на крышу собора. Кактус — настоящий колосс — величественно покоился между двумя башнями, пронзив обе колоннады своими шипами. Пепа, совсем крохотная, сидела верхом на сточном желобе в виде химеры, болтала в воздухе босыми пятками и со смехом грозила Исидро, вращая глазами. А вокруг нее вертелось желтое светящееся колесо. «А у меня нет с собой цветов! — в отчаянии подумал Исидро. — Я же хотел нарвать лилий из парка!»
Кто-то потряс его за плечо. Это был старый Атауальпа. Исидро, который испуганно встрепенулся, ударил в нос гнилой запах изо рта старика.
— Я хочу тебе открыть один секрет... — зашептал Атауальпа с видом заговорщика. — Этого не знает никто из тех, кто здесь ночует. Ты показался мне достойным этой тайны, потому что отдал мне вчера пол-арбуза. Значит, ты не жулик.
Исидро пришел в ярость. Такой сладкий сон испортил!
— Чтоб ты провалился! — воскликнул он. — Не нужна мне твоя тайна!
Старик притворился глухим.
— Вот эти вот, — он показал на спящих бродяг, лица которых смутно белели в предутренней мгле, — все глупцы. Они не способны верить. Если я им расскажу, кто я такой, они меня высмеют. А ты...
— Карамба! — задохнулся от злости Исидро. — Ты же мне давно уже рассказал, кто ты такой!
Старик разочарованно отпрянул назад:
— Я тебе это рассказал?
— Вчера утром!
— Не может быть!..
— Что ты единственный законный наследник Атауальпы.
— Тсс!.. Тихо! А то еще кто-нибудь услышит!
— И для этого ты меня разбудил? Чтобы рассказать мне о том, что я уже давно знаю и на что мне тридцать раз наплевать?.. Чтоб ты сдох, старая кочерыжка!
— Будь осторожен, — произнес старик, — смотри, как бы ты не зашел слишком далеко. В назначенный срок я вспомню обо всех, кто верил в меня. Их больше, чем ты себе можешь представить. Сейчас еще рано захватывать власть в стране. Я подожду, пока созреет пора деяний. А она уже близится, я вижу приметы ее. Скоро пробьет долгожданный час, и все очи обратятся ко мне, и враги мои буду ползать предо мной в пыли и целовать мне ноги. Я воздвигну новое государство инков, еще блистательнее, чем прежде, а чужеземцев прикажу утопить в море или отправить на работу в рудники. Тех же, что глумились надо мной, я прикажу бичевать до тех пор, пока они не станут молить о пощаде. Смотри же, чтобы ты не оказался среди них. А теперь вставай и вылови мне что-нибудь из реки. Вот тебе проволока.
— Да пошел ты знаешь куда!.. — пробурчал Исидро и, видя, что ему теперь все равно не уснуть и что сон досмотреть не удастся, он встал и, перешагивая через спящих, словно цапля, направился к лестнице.
— Ты отказываешься повиноваться мне?.. — злобно зашипел ему вслед Атауальпа. — Ты проходишь мимо своего счастья, ибо я намеревался посвятить тебя в тайну сокровища инков...
— Не нужна мне твоя тайна, — ответил Исидро, поднимаясь по лестнице.
— Презренный глупец! — крикнул старик ему вдогонку. — Я мог бы сделать тебя богатым!
Он хотел сказать еще что-то, но несколько бродяг, разбуженные его болтовней, обозлились, и один из них, огромный негр, ухватил его за бороду и пригнул к земле со словами:
— А ну-ка ложись рядом, старая макака, и попробуй мне только пошевелиться, пока я не соизволю встать! Я тебя брошу в реку и утоплю твоим же крючком! Ты понял, принц вонючий?
Исидро видел сверху, как старик, моментально поджав хвост, послушно улегся рядом с черным великаном.
Заря уже окрасила башни собора в розовый цвет. Стаи голубей, взметнувшись с крыш в небо, кружили над городом, садились на площади, на памятники и монументы, семенили у ног нищих бродяг. Занимался чудесный день, но Исидро он не радовал. Ничто не манило его: ни рынок, ни тарелка с объедками у помощника повара, ни парк, ни тем более площадь Фортуны. Сегодня он не желал ее видеть; он не желал видеть ни фонтан, из которого они с Хайме пили воду, ни дерево, под которым сидел Хайме. Все на площади напоминало ему о Хайме.
Заслышав звонок трамвая, он пробился сквозь сутолоку двух или трех улиц, выходивших на набережную, и на ходу вскочил на задний буфер. «Пусть себе едет, куда хочет!..» — угрюмо подумал он.

Трамвая шел в сторону моря. В порту он остановился, и Исидро спрыгнул на землю. Море — вот что ему сегодня подходит лучше всего! Он не пошел к причалу, смотреть, как работают портовые грузчики, и глазеть на пассажиров, а, сделав крюк вокруг гавани, вышел к морю на окраине города.
Голая широкая полоска песка отделяла дюны от моря. Уродливый пляж. Здесь не было деревьев, которые давали бы тень; ни один хозяин не рискнул поставить здесь плетеные навесы от солнца. Иначе зачем же были по ту сторону порта роскошные бухты, изогнутые в виде подков? Там, перед белоснежными виллами на поросших кустарниками холмах, тяжело покачивались шеренги пальм, скалы глубоко врезались в морскую гладь; сновали над темными глубинами лодки, теснились, пестрея всевозможными бутылками, лавки, трепетали на ветру флаги, дразнили синее небо яркие, кричащие краски солнечных тентов. А в стороне, на заднем плане, поблескивали автомобили; из города один за другим прибывали автобусы, и бухты — на берегу и даже далеко в море — кишели людьми.
Здесь же никто не купался; пустынный пляж уныло тянулся в обе стороны. Этого как раз и хотелось Исидро. Ему не мешали горы земли и мусора за дюнами. Кроме нескольких детей, копошившихся посреди мусора и на дюнах, вокруг никого не было. Потом, пройдя немного вдоль берега, он заметил еще нескольких рабочих среди оливковых деревьев за дюнами. Воздух был отравлен смрадным дыханием фабричных труб, дымивших неподалеку от побережья.
Он все шел и шел, шлепал, сняв сандалии, по набегающим волнам прибоя. Время от времени он останавливался, переворачивал большим пальцем ноги какую-нибудь особенно красивую ракушку и разглядывал ее. Иногда нагибался над какой-нибудь полузарытой в сыром песке бутылкой, дощечкой, банкой или тряпкой. Но потом ему надоело: это было утомительно. Он уже почти сутки ничего не ел; у него от слабости дрожали ноги в коленках. Солнце поднималось все выше. Несмотря на то, что на голове у него была шляпа, череп его раскалывался от жары. Он вошел поглубже в воду, чтобы хоть снизу было побольше прохлады.
Коварные волны то прикидывались кроткими, роняли свои гребни задолго до того, как достигнут берега, а то вдруг грозно вздымались и заливали весь пляж.
Исидро забавлялся тем, что старался перехитрить прибой: он дразнил волны, приближаясь к ним и быстро отступая, как только они подкатывали. Но вскоре он оставил и эту игру. Она тоже была утомительной.
Некоторое время он брел по берегу, вновь погрузившись в мысли о Хайме. Потом внимание его привлекло какое-то черное пятно впереди, посреди пляжа; ему показалось, будто оно шевелится. Подойдя ближе, он увидел, что это стервятники, обсевшие огромную мертвую рыбу. Ее, по-видимому, выбросил на берег прибой. Стервятники тупо уставились на Исидро. Они вовсе не испугались. Лишь когда он хлестнул их длинной водорослью, они с ленивым недовольством отошли в сторону. Они и не думали улетать. Они, напротив, сделали несколько шагов в его сторону, как только он отступил назад.
Он огляделся по сторонам. Вокруг не было ни души. А прямо перед ним нахохлились пару дюжин стервятников, крупных, жирных, лохматых хищников. Ему стало не по себе, хотя он и знал, что эти птицы интересуются только падалью, и он отступил назад, под защиту прибоя, которого они боялись. Но те вовсе не собирались нападать на него. Они вновь преспокойно уселись на рыбу и, позабыв про Исидро, принялись терзать свою добычу, все больше обнажая скелет.
Исидро теперь только обратил внимание на то, что весь пляж был усеян костями. Из песка торчали не только рыбьи кости, но и скелеты собак и даже ослов.
«Надо чего-нибудь поесть, — подумал он. — А то я тоже скоро буду похож на скелета. То-то стервятники обрадуются».
Оставалось уже недалеко до скалы, одиноко торчавшей из белой пены прибоя, как будто ее зашвырнул сюда, на пустынную полоску песка в трех милях от ближайших лачуг, из какого-то совсем другого пейзажа неведомый великан. Вокруг нее темнело несколько валунов с зализанными морем спинами. Мальчишкой он не раз бывал здесь. Тогда эти камни казались ему огромным островом, на самом же деле они занимали не больше места, чем площадь Фортуны.
Он вспомнил, что в детстве часто искал здесь съедобные ракушки. Он даже запомнил их вкус: соленый с привкусом йода. В то время они со всех сторон облепляли скалы зыбкими, колеблющимися наростами.
Он уже почти бежал, и в голове у него было только одно: ракушки!
«Боже мой, неужели их там больше нет? — думал он. — Они же слишком мелкие и не годятся для рынка. И собирать их трудно. Их надо сбивать камнем или срезать ножом. Богатые их есть не будут, а у бедных нет денег, чтобы их купить. Если они там еще растут, то у меня сегодня будет только одно занятие: жрать!»
Они еще росли. Мелкие, величиной с желудь, они облепили скалу плотным ковром. Исидро подобрал плоский камень поудобнее и полез в одну из расселин. Первая же волна, разбившаяся о скалу, окатила его с ног до головы пеной. Мокрая одежда стесняла движения. Кроме того, чтобы подобраться к ракушкам, нужно было иной раз залезать в воду по самую шею. Поэтому Исидро вылез из расселины, разделся и отнес одежду на берег.
Ветер взметнул вверх и погнал прочь какую-то бумажку. Исидро озабоченно посмотрел ей вслед: она могла выпасть только из его одежды. Он бросился вслед и догнал бумажку. На ней был записан номер лотерейного билета! Про лотерею он давно уже забыл, но поскольку номер напомнил ему о Хайме, он заботливо сложил бумажку пополам, сунул ее обратно в карман и придавил одежду камнем. Шляпу он оставил на голове, из-за солнца. Сначала он чувствовал себя неуверенно, оттого что среди бела дня, на открытом месте, разгуливал в чем мать родила, но он же здесь был один, в этом он убедился, забравшись на скалу и оглядевшись вокруг. За дюнами сразу же начиналась пустыня, даже полей здесь не было. Окончательно успокоившись, Исидро вновь спустился в расселину.
Он трудился и ел, не переставая, до самого вечера. Один раз его потревожили какие-то звуки, доносившиеся с берега. Он вскарабкался на макушку скалы и увидел одиноко стоявшего на песке осла. Потом заметил какую-то индианку, которая наклонилась к его одежде и убрала с нее камень.
— Эй! А ну-ка!.. — крикнул он сверху и погрозил ей кулаком.
Женщина вздрогнула, испуганно подняла глаза и, увидев голого мужчину в шляпе, резко выпрямилась, бросилась со всех ног, развевая юбки, к ослу, вскочила на него верхом и умчалась прочь.
Исидро смотрел ей вслед, уперев руки в бока. Вдруг он заметил, что море оттеснило пляж назад: между скалой и берегом втиснулась широкая полоска воды.
«Осел вдвойне спас мою одежду — подумал Исидро. — Если бы не его рев, ее стащила бы женщина, а если бы не стащила, то ее унес бы прилив».
Он протопал по воде к берегу и забрал одежду. На площадке, на самом верху скалы, куда он вскарабкался, прыгая с камня на камень, она была в безопасности. Здесь волны ее не достанут. Он вновь спустился вниз и продолжил прерванную трапезу, ползая по расселине и вымоинам.
Голод его отступал очень медленно. Почти все силы, которые ему давали крохотные кусочки ракушечного мяса, уходили на то, чтобы отодрать их от скалы. Время от времени его накрывала с головой волна. А один раз он наступил на морского ежа и долго вытаскивал из ноги колючки. Странные растения попадались ему в этих камнях. А может, это были какие-нибудь морские животные? Они, словно бороды, покрывали камни, забираясь в самые отдаленные уголки гротов и расселин, полоскали свои не то щупальца, не то волосы в набегающих волнах, вздымались и вновь опадали. Они были жесткими и солеными, как йод.
Он закончил свой пир уже перед самым заходом солнца. Выкарабкавшись из сумрачной трещины в скале на свет, он с ужасом обнаружил, что море захлопнуло ловушку, в которой он сидел: оно катило свои волны уже почти до самых дюн, а там, где днем оно ему еще было по колено, когда он ходил за одеждой, вода поднялась до двух метров. Исидро не умел плавать.
«Значит, придется сидеть здесь почти до самого утра! — подумал он. — Тоже неплохо. Здесь никто не мешает».
Он забрался на площадку, где лежала его одежда, и пока опускалось солнце, раскрашивая море и небо всеми цветами радуги, и пламенели закатным огнем скалы, Исидро, пламенея вместе со скалами, соскребал с кожи кристаллики соли, от которых все горело и чесалось. Потом он надел штаны и майку и улегся, свернувшись клубком. Внизу, прямо под ним, гремел о скалы прибой. Исидро казалось, будто это море вдыхает и выдыхает и дыхание его потому такое громовое, что оно и само — огромное.
Он забормотал «Отче наш», каждый раз укладываясь в пять ударов волны. Слова сами так и ложились на ритм прибоя. Таким способом он осилил четырнадцать «Отче наш». На пятнадцатом он уснул. Луна светила так ярко, что даже клочки волос, торчавшие из носа Исидро, отбрасывали тень.
Через час он проснулся от холода. Дрожа и спотыкаясь спросонья, он перебрался в защищенную от ветра вымоину.
Около полуночи он проснулся опять. У него страшно разболелся живот. А от тошноты перед глазами плыли желтые круши. Он подполз к краю скалы и извергнул содержимое желудка в море. После этого он уснул и проспал до позднего утра.

Добравшись до города, изнуренный длинным маршем по жаре, он первым делом взял курс на зарешеченное окошко помощника повара в «Буканэйро». Судя по выражению красного мясистого лица за решеткой, тот был сегодня не в духе.
— Пошевеливайся! — буркнул он сердито, подавая в окно тарелку. — Шеф сегодня лично проверяет.
Исидро в мгновение ока с жадностью проглотил рис и мясо и поблагодарил повара, вернув ему тарелку.
— Если хочешь работать, иди на макаронную фабрику «Сан Марко», — пробасил тот в ответ. — Квартал Лос Лобос, улица Миранды, дом четыре. Там работает один мой приятель. Он мне говорил, что его шеф иногда берет людей с улицы, подметать, таскать мешки и все такое прочее. Сходи туда и попробуй, может, получится что-нибудь.
Исидро отправился на фабрику. Это было длинное, низкое, аппетитно выбеленное известкой здание. Вся улица пропахла тестом. Этот теплый, чуть кисловатый запах сводил Исидро с ума. Вслед за грузовиком с мукой он вошел через ворота во двор. Перепачканные мукой негры сновали взад-вперед с мешками на спине. Два итальянца спорили о чем-то, отчаянно жестикулируя друг у друга перед носом. Исидро снял шляпу, робко приблизился к нм и спросил, где найти шефа.
— Зачем он тебе? — зло уставился на него один из них, белокожий толстяк.
— Я только хотел спросить, не найдется ли для меня какой-нибудь работы. Хоть на пару часов, я...
— Топай отсюда! У нас и без тебя хватает народу.
Исидро не посмел противоречить. Удрученный, он молча повернулся и собрался уходить.
— Присылай его к нам, он нам может пригодиться, на час или два! — крикнул кто-то из открытой двери одного из цехов.
Исидро остановился, еще не решаясь повернуться.
— Ладно! — услышал он голос толстяка. — Эй ты, иди сюда! Вон тот парень покажет тебе, что делать. И попробуй мне только что-нибудь стащить! Мы из тебя бифштекс сделаем!
Его втолкнули в большой цех, из которого доносилось мощное пение. Рабочие, равномерно расположившиеся по обе стороны длинного стола, раскатывали тесто. Все они были итальянцы, не считая двух-трех метисов. В цехе стояла неимоверная духота, поэтому все работали по пояс голыми. Вздувались желваки мускулов, пот градом катился по лицам, плечам рабочих и впитывался их густой темной шерстью на груди. Валики из теста шмякались в такт музыке на гладкую поверхность стола: около сорока итальянцев горланили арию из какой-то итальянской оперы. Вздымались облака мучной пыли и медленно оседали на волосатые груди, на усы и брови и перемешивались с потом.
Как они здорово пели! Исидро, который уносил готовое тесто, подсыпал муку и подливал воду в стоявшие на столе чашки, был в восторге от их пения. Так вот, значит, как поют европейцы! А итальянцы между тем наяривали арию за арией, в три и даже в четыре голоса, отбивая ритм валиками из теста, и, прорыдав финальные ноты, скрывались в клубах белой пыли. Исидро не мог надивиться на них.
Время от времени то один, то другой хватал ближайший из разбросанных по столу гребешков и вычесывал муку и тесто из волос на груди. Постепенно гребешки забивались клейкой массой.
В пять они закончили работу. Побросав Исидро последние валики из теста, они столпились вокруг двух корыт с водой. Через некоторое время цех опустел. Исидро почистил гребешки, присовокупил налипшую на зубцах массу к готовому тесту, вымыл стол и подмел вокруг него.
— Все, можешь идти, — сказал рабочий, который привел его сюда и объяснил, что делать. — Вот твой заработок.
Он протянул Исидро большой, туго набитый кулек.
— Макароны, — прибавил он. — На этом твоя семья может протянуть пару дней.
Исидро не решился сказать, что у него нет семьи.
— Спасибо, — пробормотал он и пошел через двор к воротам.
— Если будет желание, приходи еще! — крикнул рабочий ему вслед. — Здесь всегда найдется какая-нибудь работа.
— Хорошо, — ответил Исидро.
Едва успев свернуть за угол, он озабоченно заглянул в раскрытый кулек. Макароны. А у него не было ни плиты, ни кастрюли. Сырыми он их есть не мог. Какой роскошный подарок был этот кулек для Пепы!
«Надо жениться, — подумал он, — тогда бы эти макароны еще как пригодились! Только кому я нужен? У меня же за душой ничего нет, кроме рододендронового куста».
Он потащил кулек, который возвышался у него над головой, к зарешеченному кухонному окошку «Буканэйро», чтобы подарить макароны помощнику повара.
— Они тебе заплатили макаронами? — расхохотался тот. История Исидро быстро облетела самые отдаленные уголки кухни, и хохот стал многоголосым.
— Макароны для тебя — это все равно что гребешок для лысины! — ржал помощник повара. — Нет, макароны мне не нужны. У меня здесь и своих макарон «Сан Марко» хватает. Да и кто знает, сколько пыли туда налетело по дороге, в твой кулек. Подари их кому-нибудь другому.
Исидро поплелся со своей ношей дальше. Ноша эта была не такая уж легкая; ему хотелось поскорее избавиться от нее.
Какой-то приличный господин на улице Анча, которому он предложил кулек, возмутился и отогнал его прочь. Двое нищих отказались от макарон, потому что у них, как и у Исидро, не было ни семьи, ни дома. Он попытался подарить их какой-то многодетной индейской семье из провинции, растерянно блуждавшей по городу. Но те лишь недоверчиво покосились на кулек и молча прошли мимо: макароны были для них диковиной, а кроме того они боялись подвоха — кто же станет просто так дарить еду?
Некоторое время он бродил по узким улочкам вокруг церкви Санто Доминго, тщетно попытался всучить макароны проходившей мимо старухе-монашке, которая с улыбкой отрицательно покачала головой, и в конце концов забрел в квартал Ля Глория. Там он, не выдержав, хотел уже высыпать макароны в канал, но его остановил полицейский, погрозив ему дубинкой.
Кулек становился все тяжелее. У Исидро ломило шею и ныла спина. Сколько же ему еще таскать эту гирю и когда же он наконец от нее избавится?
Начало смеркаться, и у дверей, подворотен и ворот квартала Ля Глория уже занимали свои посты местные шлюхи. Их кричаще-пестрые платья зазывно светились в полумгле, губы блестели, волосы потрескивали. Исидро уныло тащился мимо этой выставки пышных сережек и браслетов. Самые потасканные шлюхи Летисии ждали здесь своих кавалеров: батраков, официантов, шоферов, уличных торговцев и всех тех, у кого нет денег на более изысканные развлечения. Здесь это было дешевле. Люди побогаче шли в квартал Санта Анна.
Девушки хихикали у Исидро за спиной. Они с первого взгляда поняли, с кем имеют дело: нищий! Никто из даже не пытался заигрывать с ним; тут речь шла о престиже: пока нужда не заставляет ложиться в койку со всяким нищим за пару центаво, ты еще не совсем пропащая душа.
Но нищий с огромным кульком?.. Что может делать мужчина с огромным кульком в руках здесь, в квартале Ля Глория, ночью?
— Эй ты, — ухмыльнулась толстая негритянка в желтых кружевах, — что у тебя там в кульке?
— Макароны, — ответил Исидро.
— Макароны? Черт побери! А что ты с ними собираешься делать? — спросила она, давясь от смеха.
— Может, он хочет ими расплатиться! — подала голос старая метиска в рваном парчовом платье.
Женщины окружили его и принялись совать носы в кулек.
— И в самом деле макароны! Смотри-ка!
Негритянка хлопнула Исидро по спине:
— Ну что, приспичило? А бабок нет, верно? Тут и макароны в ход пошли.
Тощая белокожая девка взяла у него кулек и взвесила его на руке.
— Четыре кило, не меньше, — сказала она. — Это примерно два с половиной крузейро. Недурно.
— Ну кто возьмет его за макароны? — выкрикнула мулатка и огляделась кругом.
Никто не решался: все боялись стать посмешищем для других. За колечко, пусть даже дешевое, за сережки, за платье или за обыкновенную сорочку им всем не раз доводилось работать. Но за макароны?.. Еще никому.
Исидро стоял, раскрыв рот. Об этом он почему-то не подумал. Ну конечно, у них же у всех есть плита, они могут сварить себе макароны. А что — неплохой обмен! Набравшись храбрости, он огляделся и смущенно ухмыльнулся. Да, что ни говори, а красавцем он не был; он никогда не производил впечатления на женщин. Но может, макароны сделают это за него...
Тут вперед протиснулась китаянка с провалившимися глазами.
— Я возьму, — грубо бросила она.
Вся компания взревела от восторга.
— Смотри, как бы ты при этом концы не отдала, со своей чахоткой, — за четыре кило макарон тебе придется стараться на славу! — воскликнула негритянка.
— Нана-макаронщица! — крикнула белая.
— У меня четверо детей! — отрезала китаянка с ожесточенным лицом.
Торжественная процессия проституток, возглавляемая белой девкой, которая шла перед Исидро и несла кулек с макаронами, направилась к дому китаянки.
— Ну и грязный же он! — заметила девка с изрытым оспой лицом. — Посмотрите на его майку! Нет, это не для меня!
— Как будто ты такая чистая! — прошипела китаянка.
Из какого-то окна потянуло запахом еды. Исидро даже остановился на секунду и принюхался.
— Да он же голодный, как собака! — возликовала метиска. — Боже ты мой, да может, ему вовсе ничего и не надо было, а просто негде сварить макароны!
Вокруг Исидро поднялся невообразимый шум. Его хлопали по спине, толкали в бока, щипали. Кулек с макаронами лопнул, но белая успела задрать юбку, и они посыпались ей в подол.
— Ты что, правда голодный? — спросила китаянка.
Исидро судорожно проглотил слюну и усердно кивнул. Этот проклятый запах! У него от голода вдруг даже потемнело в глазах.
— Тебе сначала придется его накормить, Нана! — заглушая остальных, пробасила негритянка. Правой своей могучей ручищей она обняла за плечи Нану, левой — Исидро. — Смотри, не жадничай, а то он еще умрет в твоих объятиях!
Нана сбросила ее руку с плеча.
— Нет, — заявила она. — Или койка, или макароны, одно из двух. Иначе — слишком жирно. Я не позволю себя одурачить.
— Вот это да! — взвизгнула тощая метиска. — Придется тебе, ненаглядный, выбирать — хлеб или любовь. В любви Нана знает толк, когда-то она была настоящей львицей, у нее бывал даже сам алькальд Летисии, когда она еще была, что называется, в соку. Но у нее и кухня что надо, если, конечно, у нее вообще есть в доме жратва. Я у нее однажды ела карри с рисом. Всегда ведь думаешь: ну что такое рис? Рис, он и есть рис. Но то, что она из этого риса сделала, словами не передать. Пальчики оближешь!
— Ну ладно, хватит тебе! — перебила ее негритянка. — Видишь, ему и так нелегко выбирать!
— Давай, выбирай! — приказала Нана.
Исидро мучительно боролся с собой. Вокруг него воцарилась тишина. Челюсти его перемалывали воображаемую пищу. Кое-кому из девиц даже стало жаль его.
— Есть... — вымолвил он наконец.
В ответ грянул залп хохота. Они давно так не веселились.
— Что я всегда говорила? — воскликнула негритянка. — На первом месте стоит жратва! На первом месте — брюхо!
— Есть так есть, — сказала китаянка. — Заходи.
Вся толпа проституток ввалилась во двор. Нана решительно выдворила их обратно.
— Я хочу посмотреть, как он будет есть! — визжала белая. — Меня ты не можешь выкинуть — у меня в подоле твои макароны.
— Еще как могу, — заявила Нана и, вырвав у нее из рук подол юбки, так что макароны посыпались на землю, поднимая пыль, вытолкала ее на улицу и заперла ворота на засов.
Толпа бесновалась снаружи, визжала, хохотала и скандировала:
— Нана-макаронщица! Нана-макаронщица!
— Как будто уж и нельзя посмотреть, как человек ест! — не унималась белая. — Что тут такого стыдного?
Нана позвала своих детей, тощих карликов, которые сидели в какой-то темной каморке в глубине двора, и велела им собрать макароны и сдуть с них пыль.
— Сядь и жди, пока сварятся макароны! — рявкнула она Исидро, который стоял, как пень, посреди двора, не решаясь пошевелиться.
Он послушно опустился на какой-то ящик.
— Четыре кило макарон... — пробормотала она. — Хватит на пять-шесть раз. Эти дети скоро и меня сожрут.
Она поставила макароны вариться, и вскоре от плиты пошел соблазнительный запах. Исидро тяжело вздохнул, почуяв этот аромат. Нана то и дело что-то подсыпала в кастрюлю, добавляла какие-то пряности, как это обычно делают китайцы, и макароны действительно получились удивительно вкусными.
«Как будто мы одна семья», — думал Исидро, сидя за столом вместе с Наной и детьми в ее закутке и уплетая за обе щеки макароны.
Обстановка в каморке Наны состояла из нескольких ящиков, на которых сидели дети, плиты, стола, полки с несколькими помятыми кастрюлями и надтреснутыми чашками и непомерно широкой, некогда помпезной кровати с завитушками в изголовье и в ногах.
— Ты не думай, я не всегда так жила, как сейчас, — произнесла Нана, вскинув голову. — Мной интересуется все больше мужчин — богачи, которые не скупятся на деньги. Они посылают мне цветы и шоколад. Я здесь долго не задержусь. Это дело времени. А сейчас просто так получилось, что я на мели. Но мои мальчики будут учиться в университете, да-да!
Она с гордостью обвела глазами всю свою банду маленьких, худых, замурзанных сопливцев и, заметив на самом младшем вошь, деловито раздавила ее. Восемь узких, как прорези, глаз украдкой наблюдали за Исидро.
— Славные дети, правда? — обратилась она к Исидро. — Ешь, ешь, сколько влезет. Ты это заслужил. Тоже, небось, голь перекатная...
Кто-то постучал в ворота. Нана вскочила на ноги, выбежала во двор, заглянула в щель ворот и, отодвинув засов, втащила во двор какого-то мулата.
— А ну кыш отсюда все! — хлопнув в ладоши, крикнула она детям и втолкнула ухмыляющегося мулата в каморку. — Кыш, я сказала, да поживее! У меня дела.
Исидро вытаращился на мулата, позабыв про еду. Изо рта у него торчали макароны. «Да он не намного богаче меня, — подумал он. — У него даже дыры на коленях. А мои штаны — целые».
— Бери свою тарелку и доедай во дворе! — приказала ему Нана. — А потом сматывайся.
Малыши проворно вышмыгнули во двор. Они привыкли к таким неожиданным визитам. Исидро поплелся за ними. Перед дверным проемом каморки упал, словно занавес, кусок тряпки. Старший сын Наны занял свой пост, усевшись на корточки перед входом. В каморке стало тихо.
Исидро доел макароны, стоя посреди темного двора в окружении горластых коричневых, желтых и черных детей. От так объелся, что даже вздохнуть не мог. Мысли его были за занавеской, в каморке Наны.
«Заработаю денег и приду к ней опять, — решил он. — За два с половиной или за три крузейро она согласится, никуда не денется».
Его вдруг охватило такое жгучее желание, что он торопливо поставил тарелку у порога каморки и бросился прочь со двора. Сейчас, вечером, не очень-то разживешься милостыней, но, может, удастся что-нибудь заработать на вокзале, там ему иногда везло.
Он в один миг отмахал четыре-пять кварталов, отделявших его от вокзальной площади, сходу бросился под закопченные своды вокзала и вскоре заработал шестьдесят центаво, вытащив из вагона и подтащив к выходу пару чемоданов. Но его тут же засекли носильщики в голубых картузах.
— Опять ты лезешь сюда!.. — зашипели они на него. — На прошлой неделе был, сегодня приперся... А ну чеши отсюда, пока цел!
— Не давайте ему чемодан — кричали они клиентам. — У него нет лицензии!
— Пусть тащит, — ответил им один из них. — Мне наплевать, есть у него лицензия или нет. Главное, чтобы у него была сила: чемодан тяжелый.
— Так у него же лепра! — не растерялись носильщики.
— Неправда! — разозлился Исидро. — Откуда у меня может быть лепра? У меня же нигде ничего не гниет!
— Сейчас-то пока не заметно, а скоро и сам увидишь, — ответил ему один из носильщиков. — Все начинается с носа, через год или два.
— Тогда, пожалуй, все-таки не надо, — забеспокоился клиент и взял у Исидро из рук свой чемодан.
— Подлецы! — крикнул Исидро носильщикам.
Те рассмеялись. Он сделал еще одну попытку, обратившись к даме, которая только что вышла из такси и стояла посреди своих сумок и ящиков, беспомощно озираясь.
— Вам нужен носильщик, сеньора?
Она кивнула и принялась объяснять ему, куда нести вещи.
— Ради бога, только не этому, сеньора! — тут же подскочил один из носильщиков. — Если вы с ним свяжетесь, вы больше не увидите своего багажа. Это же вор, каких свет не видывал. Он пристает к беззащитным женщинам и обворовывает их.
— Что вы врете! — прошипел Исидро.
— Его весь город знает, — продолжал носильщик. — Доверьте лучше свои вещи мне. У меня они будут, как у Христа за пазухой.
Дама поспешно забрала свою сумку, которую Исидро уже держал в руках, и передала ее носильщику.
Исидро не сдавался. Он высмотрел себе белого иностранца и уже заполучил его рюкзак. Взгромоздив его себе на спину и с триумфом поглядев по сторонам, он двинулся вслед за своим клиентом.
— У него лепра! И он ворует! — загалдели носильщики вокруг гринго, указывая на Исидро.
Исидро расплылся в улыбке:
— Он все равно не понимает. Не единого слова из того, что вы болтаете. У него другой язык. Можете болтать, сколько хотите!
Носильщики рассвирепели. Один из них подставил Исидро, пыхтевшему под своей ношей, подножку. Тот растянулся во всю длину с рюкзаком на спине.
— О, ему стало плохо, бедняжке! — глумились носильщики. Один из них сорвал рюкзак со спины Исидро.
— Дай-ка я тебе помогу, он для тебя слишком тяжелый, — заявил он и потащил рюкзак вслед за гринго, который так ничего и не заметил и даже сейчас не замечал, что его вещи несет другой.
Исидро медленно поднялся, отряхнул штаны, смахнул пару окурков, прилипших к животу, и пристыженно поплелся прочь. Здесь шансов не было. Он отправился в зал ожидания и стал просить милостыню. Но там заработать было трудно: все, кто там сидел, сами ничего не имели, а кроме того, туда то и дело заглядывал полицейский. Когда он перед зданием вокзала за пару центаво добывал таксистам клиентам, носильщики опять ополчились на него.
Около двенадцати часов ночи он наконец махнул рукой на свой лихорадочный бизнес. Надежда заработать на Нану, покинула его. Он вновь остыл к ней и вложил добытые девяносто центаво в бифштекс.
«Надо будет сегодня проведать мой куст, — подумал он. — Отсюда до него рукой подать. Там сегодня наверняка будет тихо».
Из последних сил он притащился в парк. Его куст оказался свободным. Он забрался под него, поворочался немного с боку на бок и уснул после двух «Отче наш».

Следующий день — суббота — был рыночный. Все субботы Исидро проводил на рынке, помогая торговцам. За работу они платили ему фруктами. У него уже были свои, постоянные лотки, где его знали. Он приходил в самую рань, еще до рассвета, таскал ящики, выстраивал пирамиды из яблок, отбирал гнилые фрукты, подметал мусор — одним словом, делал все, что велели. За это ему отдавали часть подгнивших фруктов. Сумки у него не было, но он выходил из положения очень просто: затягивал потуже ремень штанов и насыпал яблоки, персики или бананы за пазуху. Плоды манго, у другого лотка, он клал в шляпу.
Работа для него кончилась еще до обеда. Он протиснулся сквозь полчища домохозяек и поварих Летисии, заполнивших огромный павильон, вышел на улицу, оставив позади несмолкаемый гул и буйство запахов, и устроился в тени ослиной тележки с высокими колесами. Первым делом он принялся за манго. Кожура и семечки полетели в сточную канаву. Содержимое оттопыренной на животе майки он собирался съесть позже, в два-три приема.
Набитый фруктами желудок его бурчал. Он внимал этому бурчанию, подперев рукой подбородок.
Спустя полчаса он, отрыгивая и отдуваясь, двинулся в сторону площади Фортуны. Прошло ведь уже несколько дней с тех пор, как исчез Хайме; сейчас ему уже, наверное, не так больно будет видеть эту площадь. Он постепенно смирился с мыслью о том, что Хайме не пришел. А к площади он уже привык и не мог долго без нее обходиться. Конечно, какое-то время ему еще будет грустно при виде дерева, под которым сидел Хайме, но уже, наверное, не долго. Время летит так быстро, он теперь уже лишь с трудом вспоминал Хайме.
Вот она, площадь Фортуны, раскинулась перед ним, залитая зноем, со своими голубями, собачьими кучами, со своим засохшим газоном и фонтаном. Пыльная листва обоих деревьев, дававших тень, поблескивала на солнце. Как он ее любил, эту неказистую площадь! Чем ближе он подходил к госпоже Фортуне, тем приветливее она ему улыбалась. Как все же была красива, несмотря на птичий на плечах!
Он напился из ее рога изобилия.
Под обоими деревьями сидели нищие, знакомы и чужие. Хайме среди них не было. Здесь клянчить было уже бесполезно. Исидро заметил перед зданием школы, на противоположной стороне улицы, своего старого знакомого, торговца мороженым, и не спеша направился к нему.
Дела у торговца явно пошли в гору, с тех пор как они виделись в последний раз: он теперь работал под тентом, который, словно балдахин, висел над тележкой с мороженым. Это был человек целеустремленный, неудержимо идущий к благополучию. Семь лет назад он еще был таким же нищим бродягой, как Исидро.
— Привет, Панчо! — поздоровался Исидро. — Отличный тент!
— Вот и я говорю! — просиял Панчо. — Ну а у тебя что слышно? Как дела? Давненько мы не виделись.
— Хочешь грушу? — предложил Исидро и полез за пазуху.
— Я не хочу тебя объедать, — ответил Панчо, но при виде желтой аппетитной груши не удержался и принял угощение. А за это он протянул Исидро вафельный стаканчик с мороженым и пригласил его к себе в тень, под тент.
— Сейчас у них занятия, — сообщил он, — так что я пока отдыхаю. Но как только прозвенит звонок — тут такое начнется! Выручка сказочная. Одни маленькие девочки, лет по десять, и все из богатых семей. На карманные деньги любой из этих девчонок, которые им выдают на неделю, можно жить пару дней припеваючи. Поэтому я без зазрения совести выдуриваю у них сколько могу. Монашки не хотят, чтобы они покупали у меня мороженое, они меня терпеть не могут и говорят детям, что, мол, от моего мороженого у них разболятся животы и будет понос. Но тут ты им хоть святую Цецилию с небес вызывай, в блеске и славе, в розовом и в голубом — они все равно суют мне через решетку свои денежки и кричат: «Мороженое!». Это надо видеть! То и дело вдоль решетки шастает какая-нибудь серая мышь в рясе и отгоняет детишек от забора, но не успеет она отвернуться, как они уже опять целыми гроздями висят на заборе. Вот тут уж не зевай! Иногда я за большую перемену успеваю продать восемьдесят порций! Да, кстати, у меня опять родился сын.
— Поздравляю!
— «Поздравляю»?! Да ты что, смеешься, что ли? У меня их уже восемь. Восемь мальчишек, а девочка никак не получается, прямо как заколдовали! Поэтому мне нравится здесь возиться с девчонками. Начальница их чего только не делала, чтобы меня отсюда выкурить, но я же член профсоюза мороженщиков, так что они меня в обиду не дают. Понимаешь, пока я не на территории школы, монашки ничего не могут сделать, потому что у меня есть лицензия.
А потом я ведь еще придумал такую хитрую штуку: я им рассказываю истории с продолжением. А их же медом не корми — только дай послушать. Даже те, у кого сегодня денег нет, все равно стоят у забора и слушают, развесив уши. Им можно молоть все, что только в голову придет — они верят! Нет, ты не подумай, что я им там какие-то свинства рассказываю! Они же еще овечки невинные. Да и монашки бы меня тогда быстро на чистую воду вывели. Нет, в моих историях ты не услышишь ни одного неприличного слова. Я им, например, рассказываю про ангела-хранителя, ну а если уже ничего не приходит в голову, так я перехожу на святых. Тут я, правда, тоже не большой знаток; я просто беру какое-нибудь  имя, придумываю к нему святую жизнь, пару чудес — чудеса они страсть как любят! — ну и в конце какую-нибудь мученическую смерть посмачнее. Дети мне как-то рассказывали, что, мол, монашка Лина говорила, будто бы святого по имени Нельсон вовсе и нет. Странно. Я всегда честно верил, что Нельсон был святой. Я один раз видел его портрет. Вот где благородство, скажу я тебе. Я-то себе вдолбил, что он покровитель морского флота. Ну что поделаешь, все люди ошибаются. Так я с тех пор пользуюсь календарем, который нашел в мусорном ящике. Там на каждый день есть какой-нибудь святой. Я покажу детям календарь, ткну пальцем в какую-нибудь страницу, а они мне читают имя святого. Вот его-то я и беру для своего рассказа. Монашки мне еще должны спасибо сказать, за то что дети даже на переменах слушают про всякие святые штуки.
Два дня назад у них кончились каникулы. Скудное время для нашего брата: без школьниц мне даже половины не заработать. Но сейчас опять дело пошло на лад. Я тебе вот что скажу: школа — это прекрасная штука. Побольше бы их открывали!
Исидро слушал, прислонившись спиной к забору. Ему было хорошо. От приятной прохлады под тентом и оттого, что с ним разговаривали. Он мог бы стоять так и слушать целую вечность.
— Ну а ты что помалкиваешь? — спросил Панчо.
— Я слушаю тебя.
— А почему бы и тебе не заняться каким-нибудь делом? Или ты ждешь, пока выиграешь в лотерею?
Исидро криво усмехнулся, вспомнив лавку по продаже лотерейных билетов, и липкими пальцами нащупал в кармане бумажку с номером.
— Лотерея? — с недоверием покосился на нее Панчо. — Все это рассчитано на дураков. И сколько же ты за нее отвалил?
— Десять крузейро? — вскричал Панчо. — Ты что, спятил? Ты же на эти деньги мог начать нормальную жизнь! Неужели ты думаешь, тебе повезет? Боже мой, да когда это такое было, чтобы бедные выигрывали в лотерею? Тебе надо подкопить деньжат и начать какое-нибудь дело. Все равно, какое — хоть шнурки продавать или собирать тряпки!
Озадаченный Исидро сунул бумажку обратно в карман. Панчо продолжал выговаривать ему, наблюдая краем глаза за голубями, которые все это время крутились вокруг тележки, поглядывая на них своими холодными глазами-бусинками.
— До чего нахальные твари! — пожаловался он Исидро. — Ждут вафель. Некоторые из этих барышень их не любят и выбрасывают. А голуби только этого и ждут. До чего же упрямые! Только отгонишь, а они уже опять тут как тут и все равно своего добьются. Я даже один раз сон видел про голубей, как будто я их пинаю, а они не отстают, да еще наседают на меня, таращат свои жадные глазищи. Пришлось драпать от них. Представляешь: я бегу от голубей! Вот такие бывают дурацкие сны. Я же с ними постоянно имею дело по работе, вот оно и снится.
Панчо был рад, что его слушают. Дома говорила его жена, а он должен был слушать, зато здесь, в городе, среди детей, он преображался. Дети на переменах не сводили глаз с его губ и уносили с собой его истории, словно драгоценности. А Исидро как благодарному слушателю он готов был выложить все, что только у него сидело в голове, кроме историй про святых.
Исидро внимал ему с раскрытым ртом. Восторг его был безграничен.
Пустой школьный двор вдруг огласился пронзительным звонком. Панчо прервал себя на полуслове и злорадно воскликнул:
— Ага! Перемена!
Он нервно рванул на себя тележку, так что голуби шарахнулись врассыпную, и победно взмахнул своим черпаком.
— Сейчас увидишь! — пообещал он.
А через двор уже мчалась к забору толпа девочек в белых передниках с рюшках. Через секунду рядом с тележкой поднялся такой визг и смех, что ошеломленный Исидро даже вынул руки из карманов.
— Панчо, мороженое!
— Сначала мне!
— Нет, мне, Панчо, мне!
— Тихо-тихо-тихо, сеньориты... — пробасил Панчо. — Всем хватит. А последнему даже лучше — все свое мороженое уже съели, а у тебя еще все удовольствие впереди. Это большое преимущество.
Он работал, как бешеный. Исидро тем временем стоял, как вкопанный, и смотрел на руки, протягивающие монеты сквозь решетку. Он был оглушен возней, хихиканьем, перешептыванием и запахом богатства, который исходил от одежды этой детворы. Он впивался взглядом то в одну, то в другую. У всех были такие чистые уши, и почти все носили золотые сережки.
Между тем на пыльную мостовую уже полетели первые вафли. Голуби принялись за них, оттесняя друг друга. Какая-то собака тоже попыталась было отведать вафель, но голуби чуть не выклевали ей глаза, и она убралась прочь.
— Рассказывай, Панчо! — кричала детвора. — Рассказывай дальше!
— Помоги мне, — сказал Панчо Исидро. — Передавай им мороженое и принимай деньги. Только смотри не обсчитайся! Потом и тебе перепадет еще одна порция.
Исидро стал помогать ему.
— Да, ну так вот... — начал Панчо, нагнувшись над тележкой и орудуя черпаком.  — Святая Эсмеральда сидела в темнице, закованная в цепи...
— Святая Эммеренция! — закричали дети.
— О господи, как же я мог перепутать! Ну конечно же, святая Эммеренция. Так вот, сидит она, значит, в темнице и слышит, как уже к двери приближается палач, чтобы отрубить ей голову. И тут Бог выдавил пальцем решетку в окне темницы и говорит громовым голосом: «Выходи, святая Эммеренция, я решил тебя освободить, потому что ты была такая славная!»
Святая Эммеренция встала со своей соломенной подстилки и подошла к окну, вся дрожа от страха. Но темница ее находилась в башне замка, и окошко было слишком высоко, и она не могла спрыгнуть на землю. Тут дверь темницы распахнулась. Вошел палач. Увидел, что решетка на окне исчезла — и хотел было броситься на святую Эммеренцию, а она взяла да и прыгнула в окно со словами: «Господи, помилуй!». И что вы думаете? — Панчо выпрямился, торжествующе поднял вверх черпак и окинул взором свою застывшую от ужаса публику за забором. — Она не разбилась, а полетела по воздуху!
За забором раздался шумный вздох облегчения.
— Фффу-у... — произнес Исидро и перевел дух.
— Да! И люди на улицах смотрели, как она парит над городом, высоко над крышами, и даже видели, что она простирала руки к небу и благодарила Бога за чудесное избавление. Так мало того — она стала кружить над городом, и соломинки, которые прилипли к ее платью, падали прямо в руки самым бедным, старикам и калекам и тут же превращались в золото. Бедняки могли теперь всю свою жизнь есть, пить да еще покупать себе новые башмаки.
— А император, который приказал посадить святую Эммеренцию в темницу, — что с ним было потом? — спросила маленькая толстушка.
— Ну, император, конечно, тоже получил свое. Когда все соломинки упали вниз, святая Эммеренция сделала пару кругов над замком, в котором жил император, и плюнула прямо на крышу. А Бог сделал так, что слюна превратилась в огонь, и замок весь сгорел дотла.
Девочки вскричали от восторга и захлопали в ладоши.
— И что, святая Эммеренция никогда больше не возвращалась на землю? — продолжала допытываться толстушка.
— Как же! Полетав один день и одну ночь над городом, она доложила Богу обо всех добрых и злых делах, которые она подсмотрела через окна и увидела на улицах, святая Эммеренция спустилась вниз и встала на высокую колонну. Так она на этой колонне и простояла много лет, пока не умерла, и никогда не слезала с нее.
— Так она же, наверное, умерла от голода! — с ужасом произнесла какая-то малявка.
— О святых заботится небо, — успокоил ее Панчо. — Во всяком случае к ней каждый день, утром, в полдень и вечером, являлся ангел и приносил ей поесть.
— А что он приносил? — спросила девчушка с золотистыми волосами.
— Утром кофе и булочки, в обед салат, мясо с рисом — а по праздникам и воскресеньям даже индейку, — и на ужин бутерброды.
— А пирожные?
— По воскресеньям, после обеда, какао с пирожными, а в день рождения Боливара — торт.
— И никогда-никогда не слезала на землю?.. Даже на минутку?
— Нет. — Панчо нырнул головой в глубь тележки. — Никогда.
Исидро был поражен.
— Небесная пища, — пояснил Панчо, — так сделана, что после нее не надо ходить в туалет.
Неподалеку от забора между тем уже замаячила темная фигура монашки, которая быстро приближалась, шурша платьем. Белые передники брызнули в разные стороны; голуби испуганно подскочили, захлопали крыльями. Монашка смерила суровым взглядом Панчо, который поклонился ей с невинной улыбкой, и смущенно ухмыляющегося Исидро. Не успела она скрыться в тени деревьев, как у забора вновь собрались две суетливые стайки — дети и голуби.
— А чем же она занималась на своей колонне? Только завтракала, обедала и ужинала? Это же скучно! — заявила темноволосая кудрявая сеньорита.
— Ей было совсем не скучно, потому что к колонне все время приходили люди. «Святая Эммеренция, что мне делать?», спрашивали они ее и рассказывали о своей беде. Она давала им добрые советы и совершила много чудес. Она исцеляла больных, делала злых людей добрыми, предсказывала погоду, а тем, кто потерял какую-нибудь вещь, она говорила, где ее надо искать. Или: если двое поссорились, то шли к ней, и она их мирила. Она освящала знамена кадетского корпуса. Она давала хозяйкам хорошие рецепты, помогала детям делать уроки, если те что-то не понимали.
— Мне она очень нравится, — сообщила толстушка. — Я буду ей молиться.
— Я тоже, — сказал Исидро.
— Она еще жива? — спросила какая-то глазастая девчушка.
— Нет, она уже давно умерла.
Затрещал звонок. Дети вздрогнули.
— Панчо, быстрей доскажи до конца! — закричали они наперебой. — Расскажи, как она умерла! Тяжелая была смерть? А кровь была?
— Она-то как раз умерла совсем легко. Однажды в полдень явились ангелы — не амурчики там какие-нибудь с крылышками, а настоящие, сильные, как мужчины, — и унесли ее на небо. День был чудесный, на площади, где стояла колонна, цвели деревья тамаиба; люди смотрели ей вслед, щурясь от солнца, и махали рукой, пока святая Эммеренция не скрылась из вида.
В глубине двора громыхнул, словно далекая гроза, голос монашки. Детвора бросилась к дверям школы.
— Девяносто девять порций, — объявил Панчо. — Настоящий рекорд. Это потому что ты мне помогал. Жаль, что я не додумался торговать у этой школы на пару лет раньше. Ты что, спишь?
— Удивительная женщина, эта Эммеренция, — задумчиво произнес Исидро.
— Да, она мне и самому нравится. Здорово она у меня получилась, верно? Потому-то я ее и не стал ни жарить, ни распиливать, мне просто стало ее жалко. Вообще-то я всегда был за разнообразие. Я уже давно собирался отменить на время все эти мученические смерти и хотя бы разок отправить кого-нибудь на небо, что называется, с музыкой. Понимаешь, ко всем этим кровавым ужасам люди быстро привыкают, и это на них уже совсем не действует. Ты же видел, ребятишкам уже почти вовсе не страшно. Зато вот эта штука с ангелами — такое вознесение на небо! — им понравилось. Теперь хоть за всеми святыми присылай ангелов! Хотя со временем, конечно, и это надоест. В один прекрасный день придется опять выпускать палачей.
— Эммеренция наверняка сказала бы, где пропадает Хайме, — сказал Исидро.
— Вот твое морожено, — заторопился вдруг Панчо. — а мне надо сматываться. В двенадцать школа кончается. Через полчаса сюда заявятся мамаши и служанки, которые забирают детей. А я не хочу мозолить им глаза. Приходи еще, если есть желание, будешь помогать мне, за два мороженых. Ну прощай, до следующего раза.
Он покатил свою тележку прочь, и Исидро вновь оказался на солнцепеке. Он не спеша пересек улицу и побрел к площади Фортуны. Устроившись под своим деревом, он выудил из-за пазухи оставшиеся фрукты и съел их. Пока остальные нищие дремали на чахлом газоне, пережидая полуденный зной, он заработал столько, что ему хватило даже на бритье. После парикмахерской, в одной из прилегающих к площади улочек, где он оставил свою щетину, Исидро отправился к реке, стирать майку. Он это делал каждую субботу, дабы в Господень день чувствовать себя человеком.
Два часа он просидел под солнцем на берегу, там, где ипподром упирается в набережную; мокрая канареечная майка его висела на ветвях молоденького мангового деревца, пробившегося сквозь забор. Когда он наконец высохла и запахла свежестью и солнцем, Исидро вдруг заметил, как воняют его брюки. Он натянул майку, стащил штаны, вывернул содержимое карманов и сложил все это между двумя столбиками забора. Бумажку с номером лотерейного билета он придавил камнем.
Майка едва прикрывала его срам, если он не очень наклонялся. Он надвинул шляпу на глаза, расставил пошире свои тонкие, покрытые шерстью ноги и, уперевшись задом в стенку набережной, принялся стирать брюки. Несколько мальчишек, слонявшихся вдоль реки на противоположном берегу, стали показывать на него пальцами.
— Сукины дети, соплячье! — рявкнул на них Исидро и тщетно попытался натянуть майку пониже.
— Где ты отхватил такой шикарный костюм? — послышалось в ответ.
— А какие у него красивые ножки!
— Заткнитесь! А то поймаю — шкуру спущу!
Банда мальчишек на том берегу дружно расхохоталась.
— Давай, иди сюда! Лови! Мы ждем!
— Смотри, как бы тебя не увидела какая-нибудь дамочка, в таком виде! — крикнул широконосый мулат. — Ты же у нас красавец! Она не выдержит и бросится тебе на шею!
— И вы, не дай бог, еще потеряете равновесие и вместе плюхнетесь в воду! — добавил мальчишка-араб.
Они устроились поудобнее на прибрежном откосе и стали наблюдать за ним. Исидро кипел от ярости.
— А ну мотайте отсюда! — заорал он им.
— Сам мотай, если не хочешь нас видеть. Здесь каждый может сидеть, где хочет. Это не твой берег!
— А вам говорю, пошли вон отсюда, твари кривозадые!
— Нет, мы сначала хотим посмотреть, что будет, если появится какая-нибудь бабенка. Придется тебе изо всех сил натягивать свою майку на коленки!
— Спереди-то он натянет, а сзади все будет видно, — заметил китайчонок.
— Придется ему прыгать в воду, — заявил араб. — Потому что как ни старайся, а рубаха все равно слишком короткая.
— А вон они уже идут! — возликовал негритенок, и все уставились в ту сторону, куда он показывал. Исидро тоже повернул голову.
И в самом деле, несколько молодых негритянок приближалось к тому месту, где Исидро стирал штаны.
— Ну? — крикнул китаец. — Что ты теперь будешь делать? Покажешь свое хозяйство или прыгнешь в воду?
Дружки его уже заключали пари, хихикая и жестикулируя.
Исидро боролся с собой. Больше всего ему хотелось переплыть на ту сторону и хорошенько отлупить этих мучителей, всю банду, одного за другим, но он не умел плавать. А негритянки были уже совсем близко. Ему даже казалось, будто он слышит, как они смеются. Что же делать? Может, прикинуться, как будто он их не видит? Или лучше все-таки зайти по пояс в воду?
Он решил остаться на месте, но, оглянувшись еще раз и увидев, что девушки вот-вот поравняются с ним, он не выдержал: его охватила паника. Он вскочил в мокрые, даже не отжатые штаны, схватил свои вещи, лихорадочно рассовал их по карманам, достал из-под камня, уже перед самым носом у девушек, бумажку с номером и понесся прочь. Мальчишки засвистели и заулюлюкали. Негритянки остановились и тоже заухмылялись ему вслед.
Солнце уже зажгло малиновым светом окна высотных домов, когда он вернулся в город. Он дотащился до подвального окошка «Буканэйро», получил тарелку супа и вскоре уснул под своим рододендроновым кустом, успев девять раз пробубнить «Отче наш».

К утру брюки высохли. От них теперь тоже пахло свежестью. Вокруг щебетали птицы, где-то внизу звонили колокола. Репродуктор на башне церкви Санто Доминго не переставая трубил над крышами домов «Аве Мария». Эта «Аве Мария» в исполнении сопрано стала неотъемлемой частью города Летисии. Вряд ли ее где-нибудь слышали чаще, чем здесь; это был атрибут воскресного утра, и если бы когда-нибудь в воскресенье люди не услышали ее, они бы переполошились и стали ломать себе голову, в чем же дело, чего не хватает?
Исидро лежал на спине, закинув руки за голову, и сквозь зубы подпевал репродуктору. Одновременно он лениво наблюдал за парочкой, которая только что выкарабкалась из-под кустов, — она с удивленными, но счастливыми глазами, он заспанный, оба помятые и мокрые от росы. Он вынул из кармана расческу и причесал ей волосы. Она сняла с его костюма прилипшие травинки. Наконец, взявшись за руки, они побрели прочь. Смех их вскоре затерялся среди клумб и кустов. Исидро улыбнулся им вслед. Потом он отбарабанил остаток пятидесяти обещанных «Отче наш», облегченно вздохнул с чувством исполненного долга и отправился в церковь.
Народу было полно. Гудели вентиляторы, женщины махали веерами и платочками. Исидро обмакнул пальцы в чашу со святой водой у входа, перекрестился и протиснулся в угол бокового придела. Обеими руками держа перед собой шляпу, он уставился на главный алтарь. Хотя он и не понимал того, что там происходит, но свечи, букеты лилий и пышные одежды священников настраивали его на торжественный лад. Он вместе со всеми истово опускался на колени и беспрестанно крестился.
Рядом стояла какая-то благородная семья. Поблескивали кольца, цепочки, трепетали веера; дамы смотрели из-под черных кружев, ниспадающих на лоб. Да, Исидро любил стоять в церкви рядом с богатыми. От них так хорошо пахло.
Во время пресуществления честных даров он думал о Хайме, а заслышав Agnus Dei , ударял себя в грудь, честно раскаивался во всех своих грехах, хотя и не знал точно, в чем его прегрешения. Когда началось причащение и народ стал тесниться вперед, Исидро пригорюнился. Ему тоже очень хотелось опуститься на колени перед алтарем и принять то необычайно таинственное и святое, что священник клал каждому причастнику в рот. Но кто-то однажды объяснил ему, что для этого надо в свое время принять первое причастие, а Исидро не помнил, чтобы он это делал. Он даже не знал точно, крестили его в детстве или нет.
Низко гудел орган. Исидро смотрел, как наплывают все новые и новые волны причастников. Потом несколько широких спин заслонили от него алтарь, и он мог видеть только стайки пухлых крылатых ангелочков на колоннах и поверху стен.
— Ite, missa est , — произнес священник, и Исидро попытался понять эти слова.
Потом прихожане запели, уткнувшись в книжечки с текстами псалмов. Пели почти все. Исидро не знал слов и, устыдившись, стал беззвучно шевелить губами. Стоявший рядом с ним мужчина, настоящий богатырь, пел так старательно, что заглушал остальных. Исидро, уставившись на его губы, пытался повторять за ним слова. Наконец все разом устремились к выходу, и песнь словно рассыпалась во всеобщей толчее.
Исидро остался. Церковь постепенно опустела, лишь несколько коленопреклоненных женских силуэтов сиротливо темнели между рядами. Исидро на цыпочках пошел вдоль боковых алтарей; остановившись перед картиной, изображавшей муки святого Себастьана, долго разглядывал ее, потом, как обычно, полюбовался пышной резьбой под кафедрой: ветвистым древом, из ветвей которого как бы росли женщины, короли и прочие бородатые мужи; украдкой посмеялся над какой-то голой женщиной, которую ветер обвил ее же волосами, прикрыв груди и живот, и которая стояла в чем мать родила, словно так и должно быть, и протягивала такому же голому мужчине яблоко.
К обедне Исидро больше всего любил ходить в церковь Санто Доминго, потому что из всех церквей Летисии она больше всего поражала обилием удивительных картин и статуй. Особенно ему нравилась Мадонна из гипса в одной из боковых ниш. Она была очень большая: постамент, на котором она стояла, был Исидро по плечи. Исидро любил ее голубую мантию с розовыми узорами по краю. Она улыбалась ему сверху и протягивала к нему раскрытые ладони; его совсем не смущало то, что у нее был отколот кончик носа. Каждый раз, попадая в эту церковь, он после мессы сначала разглядывал все картины на стенах и фигуры в алтарях, а потом обязательно прокрадывался к своей нише и улыбался Мадонне. Он никогда ни о чем ее не просил и даже не обращался к ней. Он просто почитал ее, а иногда, когда был уверен, что никто этого не видит, целовал украдкой полумесяц, на котором она стояла.
Когда он наконец, почти через час после окончания мессы, вновь вышел на улицу, пропахший ладаном, довольный собой и всеми окружающими, его вдруг обуяла жажда приключений. Перед ним, высоко над крышами самых дальних домов города, окутанный дымкой, величественно возвышался вулкан. Его отроги протянулись до самых предместий, на склонах его красовались многочисленные виллы, а из долин взбегали наверх извилистые тропинки. Правда, слишком высоко они не решались подниматься. Они обрывались там, где под ногами начинала шуршать застывшая лава.
Он запрыгнул на первый попавшийся трамвай и поехал через весь по-воскресному безлюдный город, время от времени выглядывая из-за последнего вагона и убеждаясь, что вулкан медленно ползет ему навстречу. На другом конце города трамвай проехал еще немного вверх по склону, в самую гущу белоснежных вилл, и наконец остановился, добравшись до конечной остановки. Исидро спрыгнул на землю и посмотрел назад.
Город раскинулся далеко внизу. Вдали, словно остров посреди моря крыш, возвышался окруженный парком холм с памятником. Где-то там цвел его рододендроновый куст, туда он снова вернется вечером.
В это воскресенье его особенно манили кварталы богачей. Там наверху он бывал редко, потому что каждый раз возвращался оттуда расстроенным: в этих кварталах было слишком много сторожей и полицейских. Но уж больно интересным было содержимое здешних мусорных ящиков. Здесь он, например, раздобыл себе шляпу. Как-то раз нашел коробку шоколадных конфет, в другой раз — целую буханку хлеба; правда, слегка тронутого плесенью, но еще хорошего. А фруктов! Целые кучи!
А как там было красиво, среди этих вилл! Исидро, сунув руки в карманы, не спеша побрел вдоль садов. Заборы были увиты цветами, которые так и норовили стащить с головы Исидро шляпу; сквозь ворота виднелись бассейны, фонтаны, беседки, теннисные площадки. Из-за заборов на Исидро лаяли собаки. «В городе собаки на меня не лают», — подумал он.
Из мусорных ящиков торчали обрывки бумаги, консервные банки, засохшие цветы. Здесь уже до него покопались другие бродяги. Под грудой пепла он наткнулся на несколько полуобуглившихся вафель с черными краями. Сдунув с них пыль, он отправил их в рот. И все-таки на душе у него, как всегда, было неспокойно: здесь наверху он чувствовал себя не в своей тарелке. Прежде чем заглянуть в мусорный ящик, он робко озирался по сторонам — не идут ли полицейские, не смотрят ли сторожа? Но пока мимо него прошли только две дамы, а чуть позже из ворот, увитых лиловыми цветами, вынырнули трое мужчин. Исидро резко выпрямился, но это были не полицейские. Они удивленно посмотрели на него, неподвижно стоявшего у ящика с отставленными в стороны локтями, скользнули глазами по его перепачканным сажей рукам и, наморщив лбы, снова исчезли за кустами.
Вздрагивая от каждого шороха, Исидро двинулся дальше вверх по склону. Но голод так и пригибал его голову к мусорным ящикам. В следующем ящике он обнаружил два помидора и полупустую коробку мясных консервов. В конце улицы он почувствовал себя увереннее. И здесь же, в одном из ящиков, под ворохом старых газет и древесной шерсти, он нашел маленький флакон, почти полный, который, видимо, выбросили случайно. Он открыл его, и в нос ему ударил сладковато-горький аромат. Чистая одежда и духи! Исидро был в восторге и тут же щедро окропил себя пахучей жидкостью. Флакон даже после этого был почти полным. Исидро вновь завинтил пробку и заботливо спрятал находку за пазухой.
Он так увлекся, что не заметил сторожа. Лишь когда тот уже был в нескольких шагах от него, он испуганно вздрогнул, очнувшись от своих пахучих грез, и бросился в кусты, в которые упиралась улица. Сторож, старый индеец в замызганной форме, распираемый чувством собственной значимости, погрозил ему вслед кулаком:
— Чтобы я тебя тут больше не видел, шакал!
Исидро несколько раз оглядывался, но вредный старик не уходил, и ему не оставалось ничего другого, как сделать большой крюк до соседней улицы через кусты.
Полоски земли, строительные участки, часть которых уже была обнесена колючей проволокой, жались друг к другу, утопая в клубах зелени, в густой, цепкой паутине плюща, покрытые колкой щетиной кустарников, кактусов и широких волосистых листьев. Исидро карабкался все дальше вверх, то по черному, то по красному гравию, громко шурщащему под ногами, и в конце концов забрался выше, чем хотел. Источая неистовый аромат «Soire de Paris», он тщетно искал тропинку вниз и неожиданно оказался посреди небольшой ложбины, в окружении цветущих кактусов, мощных, усеянных желтыми почками колонн, и так как он был сыт, а полуденный зной почти невыносим, он почувствовал острое желание вздремнуть. Он выбрал место без колючек, опустился на плоский холмик из гравия, надвинул на глаза шляпу и уснул.
Спал он долго. Лишь когда на него легли тени кактусов, он очнулся, выпрямился, недоумевающе хлопая глазами, и огляделся по сторонам. Далеко внизу раскинулся город. Он слышал перезвон трамваев, свистки локомотивов и даже рев толпы на ипподроме. В небе, над самым городом, гудел самолет. С какой-то виллы доносилась музыка. Жужжали, тыкаясь в желтые почки кактусов, пчелы.
Вдруг Исидро заметил между стволами кактусов, неподалеку от себя, всего на расстоянии брошенного камня, лежащую женщину, толстую, благородного вида даму с сережками в ушах, которые свисали до самых плеч. Она лежала на земле, опершись на локоть, и читала книгу. Даже подняв глаза, она не могла бы увидеть Исидро, потому что он сидел чуть выше и смотрел на нее сквозь кактусы и желтая майка его сливалась с их распустившимися почками. На женщине было ярко-красное, издалека заметное платье. Пышный бюст ее лег тяжелым грузом на раскрытую книгу. Туфли она сняла, и Исидро видел, как она время от времени шевелит белыми пальцами ног. Белая женщина с гладкими черными волосами, пальцы которой были унизаны кольцами. Наверняка испанка.
Исидро уставился на нее, раскрыв рот. Такая красивая и такая толстая. Хозяйка одной из этих вилл. Сердце у Исидро начинало колотиться, когда она шевелила пальцами ног. Он боялся пошевелиться, чтобы не выдать себя и не испугать женщину.
Вдруг он громко рыгнул, она подняла голову и увидела его.
Он оцепенел от ужаса. Как же это его так угораздило! Сейчас она вскочит и убежит.
Но она продолжала лежать, с тем же ленивым выражением лица, только перестала шевелить пальцами. Потом поманила его рукой. Он неуклюже поднялся и смущенно подошел ближе. Остановившись в нескольких шагах от нее, он снял шляпу.
— Иди-иди, — произнесла она низким голосом. — Садись рядом со мной. И надень шляпу, а то у тебя мозги изжарятся.
Он не решился подойти ближе, а уселся прямо там, где стоял, надел шляпу и положил руки на колени.
— От тебя хорошо пахнет, — заметила женщина.
Исидро просиял. Ему никогда еще такого не говорили. Он нащупал за пазухой пузырек с духами.
— Ты что, заблудился? — спросила она.
— Нет, — ответил он, но потом вдруг, спохватившись, сказал: Да.
— Ты часто сюда приходишь?
Он отрицательно покачал головой.
— А я часто. Почти каждую неделю. Я живу вон там внизу, под красной крышей, рядом с тамариндом, уже десять лет замужем, как за каменной стеной, со всеми причиндалами, с тремя слугами. С ума можно сойти от скуки.
Он молчал.
— А ты где живешь? У тебя есть дом?
Он покачал головой.
— А где же ты спишь?
— В кустах, — ответил он смущенно.
Она посмотрела на него с восхищенным удивлением.
— А иногда под мостом, — прибавил он.
— А на что ты живешь?
— Когда как. Что-нибудь нет-нет да и перепадет.
— Интересная, наверное, у тебя жизнь, а? — сказала она и опять пошевелила пальцами на ноге. — Никогда не знаешь, что будет завтра, каждый день — новые приключения...
Исидро не понимал ее.
— Послушные дети, благородный муж, хорошая прислуга...
Исидро глупо вытаращился на нее.
— Каждый день похож на вчерашний — что это за жизнь?.. Хоть бы вулкан рванул, что ли!
Исидро испуганно посмотрел на вершину горы.
— Вот было бы крику! Или какое-нибудь землетрясение, или холера!
Она рассмеялась. Исидро по-прежнему смотрел на нее непонимающим взглядом.
— Раз в месяц новое платье, новая шляпа, туфли. Все расписано, как по нотам. Раз и навсегда налаженная, спокойная, размеренная жизнь... Ненавижу это богатство. Какие все-таки счастливые бедняки! Им-то скучать не приходится — каждый день приносит что-то новое. Я больше всего люблю книги о бедняках.
Исидро не понимал почти ничего из того, что она говорила. «Слава богу, что я вчера побрился и выстирал свое барахло, — подумал он, — иначе как бы я к ней мог подойти?»
Он опять засмотрелся было на ее пальцы ног, но, тут же устыдившись, отвел глаза в сторону.
Ему было жалко ее. Он, правда, не понимал, почему она несчастна, но она была несчастна, и ему хотелось как-нибудь утешить ее. Он вспомнил про флакон с духами, достал его из-за пазухи и протянул его ей. Она удивленно взяла его.
— Это мне?
Исидро серьезно кивнул.
Она улыбнулась, отвинтила пробку, понюхала и подушилась.
— Ты славный, — сказала она и посмотрела на него.
Исидро смущенно потупил взор и стал чертить пальцем фигуры на земле.
— Один раз я попросила у мужа разрешения сыграть в рулетку, в казино... Но мне нельзя даже купить лотерейный билет. «У нас достаточно денег», говорит муж. А дело-то тут вовсе не в деньгах.
— А я тоже играю в лотерею, — оживился Исидро.
— Ну и как? — воскликнула она. — Здорово? Ты уже выигрывал?
— Да я играю только с понедельника...
— А если выиграешь? Что ты будешь делать?
— Куплю себе где-нибудь здесь наверху виллу.
Она громко рассмеялась.
— Но я не выиграю, — прибавил Исидро.
— Почему это ты не выиграешь? Везение есть везение. Если бы я выиграла, я бы укатила с этими деньгами куда глаза глядят — в Европу или еще куда-нибудь — и промотала бы их с незнакомыми людьми, в чужих краях. Я не боюсь стать нищей.
Исидро захотелось почесаться. У него всегда что-нибудь чесалось, когда он чувствовал себя не в своей тарелке. Он не мог понять, чего ему больше хочется — так и остаться навсегда сидеть подле этой дамы или, наоборот, поскорее убраться отсюда, чтобы не слышать больше ее странных речей. Он поднялся.
— Мне пожалуй, пора, — сказал он. — Солнце уже заходит.
Она опять оперлась на локоть.
— Желаю тебе самого большого выигрыша.
Он поклонился и еще раз скользнул по ней взглядом. Она напомнила ему статую посреди фонтана на площади Фортуны: те же пышные формы, та же улыбка. Он зашагал прочь.
Женщина крикнула ему что-то вслед. Он обернулся.
— У меня заноза в ноге! — повторила она. — Ты не можешь мне ее вытащить?
Он медленно, все еще держа шляпу в руках, вернулся обратно.
— Ближе! — велела она.
Он сделал еще несколько шагов. Ему вдруг стало жарко. У нее были такие белые, такие мягкие ноги. Если бы хоть эта дурацкая заноза попала ей в другое место, в руку, что ли!
Она манила его пальцем до тех пор, пока он не подошел к ней вплотную. Но тут улыбка вдруг исчезла с ее лица: он стоял так близко, что она наконец разглядела его грязные ногти, фурункул между пальцев на левой ноге, а еще она уловила затхлый запах его одежды, который не могли перебить ни речная вода, ни духи. Эта сторона бедности была ей неприятна. Она подтянула ноги к себе, обхватила колени руками и сказала:
— Ну ладно, не надо. До дома как-нибудь доковыляю. А там муж вытащит мне занозу. Можешь идти.
Исидро молча повернулся и пошел.
Он уже был ниже ложбины, когда за спиной у него вновь послышался ее голос. Он видел теперь только ее голову между кактусами.
— Что вы сказали? — крикнул он и сделал несколько шагов назад.
Она опять что-то крикнула, но он не мог разобрать ни слова и вновь вскарабкался наверх, в ложбину.
— Я не понял, что вы сказали, — ответил он.
— Я сказала: «Что ты говоришь?»
— Нет, до этого, когда я уже был внизу.
— Я тебе пожелала счастливого пути.
— А-а...
— Кстати, мне только сейчас пришло в голову, что я тебя не поблагодарила за духи.
Он улыбнулся и кивнул. Потом ушел уже окончательно.
— Счастливого пути! — крикнула она ему вслед.
Он поднял руку в знак того, что все понял.

Ночью он видел ее во сне. Она кружила, вся в красном, над городом Летисия, кружила над парком и роняла на площадь Фортуны золотые соломинки. Он понял, что она ищет колонну, и заметался по улицам, помогая ей искать; время от времени она опускалась в своем полете так низко, что ее толстые белые ноги задевали его шею. Наконец он в отчаянии поднял к небу руки: во всей Летисии для нее не нашлось колонны, а ему так хотелось сделать ей что-нибудь приятное!
Она кротко улыбнулась, махнула рукой, успокаивая его, и полетела к холму, где стоял памятник. Там она опустилась, словно жирное алое облако, на эполет Боливара, и Исидро просто распирало от гордости, когда он, застыв крохотной фигуркой посреди генералов, смотрел на нее снизу вверх. Из города под грохот духового оркестра уже приближалась почетная гвардия, и он, испугавшись, что здесь с минуты на минуту появится местная элита и его отсюда прогонят, крикнул наверх:
— Если вам что-нибудь понадобится, святая Эммеренция, я все сделаю!
Но она лишь улыбнулась, закинула ногу на ногу и покачала носком туфельки.
Тут Исидро вспомнил про ангелов. Да, он готов был просить ради нее милостыню или рыться по помойкам — но ангельскую пищу он ей не мог раздобыть.

Проснувшись ранним утром, он с удовольствием вспомнил вчерашний день. Ему еще никогда не доводилось беседовать с такой знатной дамой! Она говорила с ним, как с ровней. И чуть было уже не разрешила ему вытащить у нее из ноги занозу. Удивительная женщина!
«Если бы у меня была ее фотография, — подумал он, — я бы ее наколол на ветку под моим кустом. Вечером, я бы, конечно, не мог ее видеть, разве что в полнолуние, зато утром — каждое утро белые, мягкие ножки!»
Он решил в следующее воскресенье опять отправиться туда и дождаться ее среди кактусов.
«На этот раз я уже не рыгну. Я ее позову, тихонько, чтобы она не испугалась», — думал он.
Но тут он вспомнил, что не знает, как ее зовут.
«Я тихонько посвищу, — решил он. — Это тоже неплохо».
Он стал размышлять, что бы ей в следующий раз принести. Букет цветов из парка? Но они завянут, пока она вернется домой, в свою виллу. «А жаль... — огорчился он. — Как здорово бы она смотрелась с лилиями в руках!» Он представил ее себе невестой, потом мысленно уложил ее на смертное ложе, с лилиями в сложенных на груди руках, и умилился.
«Она любит читать, — размышлял он. — Можно подарить ей книгу. Сколько мне их попадалось на помойках! Правда, все они были грязноваты. Ну в общем, теперь буду держать уши на макушке. А может, фрукты? В субботу я работаю на рынке. Я могу набить майку битком, спереди и сзади, и подарить ей самые лучшие фрукты, почти без гнили; остальные буду есть сам. Вот бы мы закатили пир. на застывшей лаве, в ложбинке среди кактусов! Ели бы с ней арбузы и папайи, только брызги бы во все стороны летели! Она бы сказала: «Как хорошо, что ты принес фруктов, а то бы я умерла от жажды!» А может, сказала бы: «С сегодняшнего дня можешь рыться в моем мусорном ящике, когда захочешь».
Или макароны! Тоже было бы неплохо — огромный кулек макарон. Я бы мог заработать их в пятницу на макаронной фабрике и спрятать пока под моим кустом, прикрыть ветками, набросать сверху травы. Никто бы их не нашел. А в воскресенье отнес бы ей, и, может, она сказала бы: «Отличные макароны! Отнеси их ко мне домой, мне самой их не донести. А может, ты останешься и поешь со мной макарон?»
Мысли его вдруг перепрыгнули от макарон к Пепе, а от Пепы к Хайме. Он вновь вспомнил про свой сон.
— Какой же я дурак! — произнес он вслух. — Я же мог спросить святую Эммеренцию про Хайме. Она бы наверняка сказала, где он...

3

Его дерево на площади Фортуны было не занято. Он поработал до обеда и наскреб девяносто центаво. Во время двух перемен он помогал Панчо и получил обещанные две порции мороженого.
— Ну как, выиграл? — поинтересовался Панчо.
— Что выиграл?
— В лотерею!
Исидро вспомнил.
— А-а... Да я даже не знаю.
— Сегодня же как раз вышел тираж. Можешь посмотреть таблицу.
— Боже мой, да ничего я там не выиграл, — ответил Исидро.
— Откуда ты знаешь? А вдруг выиграл.
— Но ты же сам говорил.
— Мало ли что я говорил! В жизни всякое бывает.
— Ладно. Зайду как-нибудь, посмотрю.
К обеду стало душно. Когда Панчо уехал со своей тележкой, Исидро пошел к фонтану и попил воды, и ноги госпожи Фортуны снова напомнили ему о вчерашней даме. Эх, если бы Хайме был сейчас здесь! Ему бы он мог рассказать о ней. Панчо был не тот человек.
В «Буканэйро» ему на этот раз не повезло.
— Исчезни!.. Шеф здесь! — шепнул ему помощник повара через решетку. — И не показывайся до завтрашнего обеда, иначе не видать тебе здесь больше жратвы, как своих ушей!
Исидро исчез. Он отправился на авениду Карреры, а идти туда надо было мимо лавки по продаже лотерейных билетов. Там уже висела большая, во все окно, таблица выигрышей. Он остановился перед окном, поглазел с минуту на таблицу, потом долго шарил по карманам в поисках бумажки с номером и наконец извлек ее, изрядно помявшуюся, на свет божий, разгладил и сравнил номер с цифрами в таблице. Ему показалось, будто верхнее число в таблице совпадает с его номером, но он тут же засомневался и решил проверить еще раз. В самом деле — цифра за цифрой повторялись на его бумажке, получалось то же самое шестизначное число: семь-восемь-четыре-пять-два-шесть. Исидро растерялся и не знал, что и думать об этом.
Крепко озадаченный, он протиснулся в лавку.
— Ну? — буркнул продавец.
— Вот это число стоит там в таблице, в окне, — сказал Исидро, протягивая ему бумажку.
— Ну и что?
Исидро еще больше смутился.
— Оба числа совпадают, — пролепетал он.
Продавец поднес бумажку к глазам.
— Ничего не разобрать... — пробурчал он. — Ну и зачем мне эта бумажка?
— Разве я не выиграл? — заикаясь от волнения, произнес Исидро и удивленно уставился на продавца.
Тот рассмеялся.
— По этой бумажке ты хочешь получить выигрыш? Да ты знаешь, сколько здесь таких желающих написать в понедельник утром номер выигрыша на бумажку и заявиться с ней ко мне или в другую контору, а?
— Но вы же сами продали нам этот билет. Разве вы не помните? В прошлое воскресенье.
— Может быть. Но только не эту бумажку.
— Хайме взял билет с напечатанными цифрами, а мне вы написали номер вот на эту бумажку. Мы же заплатили с ним поровну.
Продавец надел очки и внимательнее посмотрел на бумажку.
— И в самом деле, мой почерк, — сказал он затем. — Кажется, я вспомнил: у твоего приятеля нос крючком, верно?
— Да, это Хайме.
— Бумажка эта тебе ничего не даст. Чтобы выиграть, тут нужен сам лотерейный билет, с напечатанными буквами и цифрами. Приноси его сюда, и если там действительно тот же номер, что и в таблице, тогда будем говорить дальше.
— А если это так и будет?
— Ну значит, вы выиграли.
В этот момент в магазин с шумом ввалилась группа молодых людей. Продавец занялся новыми посетителями, позабыв про Исидро.
— А сколько бы мы тогда выиграли? — робко спросил тот.
Но продавец не обратил на него внимания.
— Ты все еще здесь? — спросил он, когда парни наконец ушли и в лавке вновь стало тихо.
— Сколько мы выиграем? — повторил Исидро.
Продавец уже шуршал своими бумагами.
— Там в таблице все написано! — недовольно пробурчал он. — А сейчас давай иди и не мешай мне работать, пока не принесешь лотерейный билет.
— Но я не знаю, где живет Хайме, — пробормотал Исидро.
— Сходи в полицию, они тебе скажут. У них там есть списки со всеми фамилиями и адресами.
— Фамилии его я тоже не знаю.
Продавец вдруг рассмеялся:
— Не знаешь ни фамилии, ни адреса? Карамба! Тогда тебе ничего не остается, как сесть перед дверью магазина и ждать, пока он сам не явится за своим выигрышем! Если, конечно, не хочешь, чтобы он смотался вместе с твоей долей. Хотя тебе и это вряд ли поможет. У тебя есть доказательства, что ты заплатил половину? Есть его подпись? Или какая-нибудь расписка?
— Нет... — испуганно произнес Исидро.
— Ну тогда тебе лучше сразу похоронить свою надежду и не мучиться.
— Хайме честный парень! — воскликнул Исидро. — Он мой друг.
Продавец пододвинул к нему его бумажку с номером.
— Ну посмотришь. Потом вспомнишь мои слова. Если вы, конечно, вообще выиграли, во что я не поверю до тех пор, пока не увижу настоящий билет. Ушлым тебя во всяком случае не назовешь. Вот такие честные дураки, как ты, всегда в конце концов остаются с носом. А теперь иди. Я тебе ничем помочь не могу.
Исидро покорно проковылял к выходу, спустился по ступенькам на тротуар и в растерянности застыл на месте. Прохожие сновали мимо него взад-вперед, молча обходили его и шли дальше своей дорогой. Он стоял посреди тротуара в тяжелом раздумье, тупо уставившись на собаку, которая, присев у края дороги, натужилась и выдавила из себя кучку, потом, когда, собака потрусила дальше, поднес бумажку к лицу, долго-долго изучал ее со всех сторон и наконец принял решение. Он уселся на нижнюю ступеньку перед входом в лавку, на самый краешек, чтобы не мешать людям, и стал ждать Хайме. Он еще не приходил, это было ясно, но в течение дня должен обязательно появиться. Может, он уже где-нибудь в другом месте увидел таблицу, проверил номер, все понял и теперь идет сюда. Они наконец опять встретятся, здесь, перед лавкой, и проведут вечер вместе, уже как богатые люди.
Он так разволновался от предвкушения встречи с Хайме, что не мог сидеть на месте. Вскочив на ноги, он нервно засеменил перед витриной взад-вперед, завертел головой во все стороны, приглядываясь и прислушиваясь. Небо над крышами зловеще почернело, предвещая грозу, в переулках стояла духота; флажки перед кафе напротив скорбно повисли. До сознания Исидро постепенно дошел смысл происшедшего: им с Хайме выпал самый крупный выигрыш. Напротив их номера в таблице стояло число 950000. Он хоть и был неграмотным, но понимал, что это почти миллион.
Уже под вечер он попросил одного прохожего прочитать ему сумму главного выигрыша и еще раз услышал: девятьсот пятьдесят тысяч.
Он уже ни секунды не сомневался в том, что Хайме, а вместе с ним и настоящий лотерейный билет, рано или поздно найдется, и в голову у него роились самые отважные мысли. Кактусовой даме он решил сделать подарок: например, подушку с золотыми кистями по углам, чтобы она могла облокотиться на нее, когда будет читать книжку. Помощнику повара он купит новый резиновый фартук — старый он прожег в двух местах. А как быть с Панчо? Он никак не мог придумать для него подарка. У него ведь уже был роскошный тент, тележка для мороженого, жена, дети. Что ему еще надо?
Гром рванул так, что зазвенели оконные стекла. Молнии одна за другой вспарывали сумерки, вонзались в промежутки между крышами, выхватывая из мглы бледные лица прохожих. Исидро сидел на ступеньке, вымотанный духотой.
«Скоро лавка закроется, — думал он. — Хайме не мешало бы поторопиться. Сейчас прибежит, никуда не денется, еще пару минут — и он вынырнет из-за угла, язык на плече».
Дверь лавки резко распахнулась, продавец выскочил пулей, стрельнул глазами по переулку, отпрянул обратно, спустил жалюзи и запер входную дверь. Соседи его, лавочники, тоже заторопились: кому придет в голову отправиться в такую погоду за покупками? А торчать в лавке, дожидаясь, когда пройдет дождь, тем более что рабочий день уже можно считать кончился, — глупо. Лучше на полчаса раньше закрыться и успеть проскочить домой сухим, пока не рванул ливень. Вокруг дружно затарахтели опускаемые жалюзи, захлопали двери, заметались люди.
— Санта Мария! Ты все еще здесь? — бросил на ходу продавец, сбегая мимо Исидро по ступенькам. — А твой таинственный дружок не показывается?
Ветер гонял по переулку обрывки газет и столбы пыли и задувал в трамваи последних прохожих. Флажки перед кафе вновь ожили и затрепетали. Шляпа Исидро вдруг сорвалась у него с головы и покатилась прямо через собачью кучку на середину мостовой. Не успел он ее поймать и отряхнуть, как брызнули первые капли. Они забарабанили по крышам и спущенным жалюзи, по оконным стеклам и по шляпе Исидро. Он уселся на верхнюю ступеньку, потом вскочил и втиснулся в дверную нишу, но косой ливень настиг его и там. Канареечная майка его через минуту уже прилипла к груди. Вода струилась по животу прямо в штаны.
«Ну где же Хайме? — в отчаянии ломал он себе голову. — Может, пережидает где-нибудь дождь? А может, боится грозы и потому не пришел?»
Он высунулся из своего укрытия и стал напряженно всматриваться вдаль сквозь хлещущий дождь. Он был один в переулке. Лишь мокрый осел стоял на противоположной стороне перед своей тележкой, наклонив голову и повесив уши. Ну и погодка! Такая гроза бывала в Летисии раз или два в году.
Проторчав перед лавкой почти четыре часа, он решился еще раз отправиться на поиски Хайме. Прямо по лужам, не заботясь больше о дожде, он дошлепал до авениды Карреры и дождался трамвая. На этот раз он не запрыгнул сзади, а вошел в вагон, как добропорядочный гражданин и заплатил за проезд: у него ведь было девяносто центаво. Он торжественно опустился на скамейку и с гордостью посмотрел по сторонам, наслаждаясь легальностью своего положения.
В вагоне было всего лишь несколько пассажиров. Они угрюмо смотрели на дождь за окном. Кое-кто из них тоже промок до нитки. Мужчина, сидевший рядом с Исидро, украдкой отжимал воду из своих мохнатых усов. Исидро вдруг почувствовал непреодолимое желание поделиться с кем-нибудь своей радостью. Он окинул оценивающим взглядом тощую метиску с ребенком, которая сидела напротив, но она показалась ему неподходящей собеседницей, потому что сидела, мрачно уставившись в пол. Усатый производил более приятное впечатление. Концы его усов подсохли и распрямились, и он даже принялся шутить с ребенком метиски.
Исидро набрался храбрости, повернулся к усатому и, неловко улыбнувшись, сообщил:
— А я сегодня выиграл в лотерею. Вместе с Хайме.
Метиска вскинула глаза. Усатый замолчал и недоверчиво покосился на Исидро.
— Вот как?
— Да, — подтвердил Исидро. — Девятьсот пятьдесят тысяч крузейро. Вместе с Хайме.
Метиска громко рассмеялась.
— Ну что ж, вас можно поздравить, — сказал усатый и на следующей остановке пересел в другой вагон.
Дождь прекратился. Мостовая дымилась. По желобам вдоль тротуаров неслись бурные желтые потоки. В лужах уже загорелись первые огни реклам. Собаки трясли гривами, брызгая во все стороны. Трамвай постепенно заполнялся людьми. Две растрепанные негритянки плюхнулись на сиденье рядом метиской.
— Он выиграл в лотерею, — хихикнула метиска и показала на Исидро пальцем.
Негритянки недоверчиво посмотрели на него.
— Да, — гордо подтвердил Исидро. — Вместе с Хайме.
— Пойди проспись, — сказала одна из них.
— Или полечись... — прибавила вторая.
Добродушная улыбка Исидро превратилась в гримасу обиды:
— Я правда выиграл! Клянусь Мадонной!
— Ну и сколько?
— Девятьсот пятьдесят тысяч.
Негритянки расхохотались. Метиска визгливо подхихикнула им.
— Почти миллионер! — выдавила из себя одна негритянка сквозь смех. — Подари мне машину, слышь, красную такую, гоночную! Это же для тебя раз плюнуть!..
— Пожалуйста, — ответил Исидро и выпрямился. — Приходи через пару дней на площадь Фортуны. Там меня проще всего найти. К тому времени у меня уже будут деньги.
— Да он просто придуривается, — заявила другая.
— Или нажрался или чокнулся, — шепнула метиска своим соседкам.
Исидро пора было выходить. Эти ведьмы опять расхохотались ему вслед. Трамвай уже тронулся, а он все еще слышал их смех.
И вновь, как и в первый раз, он потащился по бесконечной авениде Карреры; за спиной у него остались сначала каменные дома, затем деревянные бараки, и наконец асфальт кончился, и он зашлепал сандалиями по размокшей глине. Уже почти стемнело. Светящееся колесо над фабрикой было хорошо видно по всей округе. Пестрый автобус обогнал Исидро, дребезжа и фыркая, развернулся впереди и пополз обратно. Пора уже было сворачивать с авениды Карреры и подниматься вверх по склону, к лачугам, слепленным из пустых канистр. Буксуя на мокром песке, шлепая по раскисшей глине, Исидро несколько раз падал. Лицо его было забрызгано грязью.
Его сразу же окружили дети. Они узнали его по желтой майке с рекламой пива.
— Ну что, идешь к Хайме? — загомонили они.
— Да, — ответил Исидро. — Помогите мне его найти. Он выиграл в лотерею. Девятьсот пятьдесят тысяч!
— Ура! — хором вскричали дети. — Мы будем ходить от дома к дому и спрашивать. Если ты точно знаешь, что он здесь живет, то он должен быть где-то здесь.
Они потащили его за собой, от будки к будке, облепив со всех сторон и теребя за мокрые штаны. Пока одни спрашивали, другие кричали:
— Хайме! Пепа! Хайме! Пепа!
Несколько маленьких цепких лапок обхватили ладони Исидро.
— Здесь от дождя получилась яма, иди медленно, мы тебя проведем, — направляли его в темноте детские голоса.
Исидро слышал шепот между стен из канистр, видел чьи-то тени, которые появлялись и вновь исчезали. В трех или четырех хижинах горели свечи, другие почти вообще не выделялись на фоне ночного неба. Желтое колесо над фабрикой светило сквозь тьму.
Они уже обошли один переулок и принялись за второй. Исидро чувствовал себя среди детей уверенно и свободно. Они щебетали вокруг него без умолку и относились к нему всерьез. Они верили в его невероятную историю.
«Как только мы получим деньги, — подумал Исидро, — я пришлю сюда Панчо со своей тележкой. И все дети будут есть мороженое, пока не наедятся».
Только в двух первых переулках они обнаружили четыре Пепы и девять Хайме, и каждый раз, когда дети подзывали его к какой-нибудь будке, сердце его грозило выпрыгнуть из горла от волнения. И каждый раз это оказывались не те Пепы или Хайме. Среди них были старики, мальчишки или отцы семейств в окружении многочисленных горластых и вертлявых детей, а четыре Пепы никакого отношения ни к какому Хайме не имели.
В третьем переулке его опять повели к какой-то Пепе. Разглядеть ее в темноте Исидро не мог, но по голосу понял, что она еще молода.
— Это дом горбоносого, — зашептали ему дети. — Того, с которым случилась эта история, на прошлой неделе.
— Отстаньте от меня, — сказала женщина.
— Здесь живет Хайме? — спросил Исидро в темноту.
— Вы же отлично знаете, что он здесь больше не живет, — услышал он в ответ. — Зачем же вы шляетесь тут в темноте и мучаете меня.
— Его звали Хайме? — удивился какой-то мальчишка. — А мы его всегда называли горбоносый.
Они что-то зашептали ему наперебой, дергая за штаны, но он их не слышал. Мысли его помчались вскачь: горбоносый! у Хайме ведь был нос крючком. Ну конечно, это был Хайме. а эта женщина — Пепа, та самая! Пепа его друга Хайме! Наконец-то он напал на след!
Он стал протискиваться вперед, пока не уперся в канистру.
— Я друг Хайме, из города, — выпалил он.
— У Хайме не было друзей в городе! — отрезала она.
Исидро оторопел. Неужели Хайме ничего не рассказал ей о нем? Или это все-таки опять не тот Хайме?
— Я его ищу, потому что мне надо сказать ему кое-что важное, — сказал он. — Мне нужен Хайме из Паницы.
— Лотерея! — хором закричали дети.
— Но он же умер, — прошептал маленький мальчуган, стоявший рядом с Исидро.
— Он умер, — глухо произнесла Пепа. — Входи.
Исидро точно обухом по голове огрели. Он не мог пошевелиться. Дети втолкнули его в хижину Пепы, а сами облепили все четыре стены, прижали уши к щелям между канистрами и всунули головы в дыры, заменявшие окна. Шепот их заполнил узкое пространство, в котором беспомощно стоял Исидро, стоял так близко от Пепы, что слышал ее дыхание.
— Он умер? — переспросил он ошеломленно. — Почему же он умер?
— Его сбил водовоз.
Исидро судорожно глотнул.
— Его уже похоронили, — сказала Пепа. — Во вторник, после обеда, мы его похоронили.
У Исидро во рту все пересохло.
— В понедельник мы с ним вместе провели целый день... — пролепетал он.
— Это случилось, когда он возвращался домой, в трех шагах отсюда. Водовоз обычно уезжает раньше, а в тот день шофер после обеда напился и проспал весь вечер. Машина ехала с одной фарой, вторая не горела. А может, Исидро тоже был пьяный.
— Он нес тебе надувной шар.
— Да, — отозвалась Пепа. — С ним ничего не случилось. Он был целый, когда Хайме умер, и болтался над ним в воздухе. Я услышала крик, выбежала на улицу, а шар висит над Хайме и блестит от луны. Я схватила его и растоптала. А утром собрала все клочки.
— В тот вечер мы еще купались вместе, — прошептал Исидро.
— Он умер сразу. Он оскалил зубы, как будто смеялся. Он лежал на спине, а глаза у него были открыты.
— Какой отличный был день! Мы вместе просили милостыню. Ты нашла у него в кармане котлету? Он захватил ее для тебя.
— Да, я ее нашла. Я ее съела: он ведь нес ее мне. Кроме этой котлеты у меня в первые два дня ни крошки во рту не было.
— Нам с ним подарили двадцать крузейро: ему десять и мне десять.
Помолчав немного, она сказала:
— Я не нашла у него ни центаво.
— Мы купили на них лотерейный билет.
Она уже не слушала его.
— У него красивая могилка. Номер шестьдесят три, третий ряд снизу. Хозяин водовоза заплатил за нее, чтобы я помалкивала.
— О чем помалкивала?
— О том, что машина ехала с одной фарой. Какая мне польза от того, что полиция его накажет? Моего Хайме все равно уже не оживишь. А так у него хоть будет хорошая могила.
Исидро услышал дыхание детей сквозь щели и оконные дыры и вдруг с ужасом подумал: «Он ведь лежит в могиле! В темноте!»
— Хайме был хороший человек, — проговорил он, и только теперь к горлу его подступили слезы.
— Ведь правда? — прошептала она. — И такой красивый!
Исидро слышал, как она заплакала. Ему было так жалко ее. Он и сам всхлипнул и протянул к ней руку, а она в тот же миг протянула руку к нему. Пальцы их встретились в темноте. Она бросилась к нему на грудь и судорожно обняла его. Снаружи стало тихо.
— И такой красивый! — всхлипывала она. — Я все бросила и пошла за ним в Летисию — такой он был славный и красивый!
Исидро молча гладил ее волосы. Слезы капали ему на грудь.
— О Мадонна, Мадонна... — сокрушенно вздохнул он.
Она была такая маленькая, такая теплая. Вытерла, как ребенок, свой нос о его майку. Потом вдруг подтолкнула его назад:
— Садись на койку, ты, наверное, устал.
Из щелей опять послышалось дыхание мальчишек.
Исидро на ощупь продвинулся назад и, наткнувшись на койку, опустился на нее. Он только сейчас почувствовал, как он устал. Она села рядом с ним и положила ему голову на плечо.
— Он был святой, — прошептала она. — Его еще причислят к лику святых, это точно.
— Да, — отозвался Исидро, — это точно.
Они помолчали некоторое время, обливая друг друга слезами, потом Пепа вдруг прошептала:
— Оставайся здесь, а? Я так боюсь одна. В первые дни у меня ночевала соседка, а вчера она взяла меня к себе. Сегодня я тоже собиралась к ней, но я же не могу надоедать ей каждый день. Ты друг Хайме, ты — все равно что он сам, ты ведь меня не бросишь одну?
— Нет, — ответил Исидро, — я тебя не брошу.
Она обняла его за шею, как ласковый ребенок.
— Ты тоже славный, — шепнула она ему в волосы, потому что не нашла в темноте его уха. Потом уселась к нему на колени.
Он почувствовал, как худа она была. У нее были руки ребенка. Он гладил ее, закрывая и снова открывая глаза и видя перед собой одну и ту же густую, непроницаемую тьму. Он так устал!
— Давай спать, — сказал он и медленно откинулся на спину.
Она потянулась за ним, не отпуская его шею, словно боясь, что он исчезнет, если она разожмет сцепленные у него на затылке руки.
— Ты такой хороший, такой славный... — бормотала она.
Дети еще постояли некоторое время у щелей и окон, но так и не услышав ничего, кроме того, что они слышали почти каждую ночь в своих собственных хижинах, потихоньку убрались, перешептываясь друг с другом.
— Он останется здесь. Он ее жалеет.
— А лотерея?
— Теперь они вместе получат деньги. И уедут отсюда. Купят себе виллу, заведут слуг. Пепа будет настоящая дама.
— Мадонна, вот это счастье! Вот это милость! Интересно, а нам она что-нибудь подарит?

На рассвете храп Исидро резко оборвался. Он полежал еще немного в полудреме, пока не заметил, что на груди у него лежит чья-то рука. Это открытие словно сдуло с него остатки сна. Он все вспомнил.
Пепа намотала несколько волосков на его груди на свой палец и уткнулась головой ему под мышку. Ему были видны только ее черные, как смоль, прямые индейские волосы, бирюзовая блузка и необыкновенно широкая юбка, какие носят индианки в горах. Она, словно ярко-красная простыня, прикрывала их ноги.
Какая у нее была маленькая рука! Но когда он шевелился, она причиняла ему боль. Рука поднималась и опускалась в такт его дыханию. Он повернул голову и обвел глазами внутренность жилища.
Хижина была не более шести шагов в длину и четырех в ширину. Дождь, проникший внутрь снизу, под стенами, оставил на полу борозды и намыл песок к противоположной стене, под уклон. Крышка от ящика на четырех вбитых в землю столбушках заменяла здесь стол. На нем стояло несколько грязных тарелок и чашка с ложкой, по которым бегали тараканы. Под столом он заметил эмалированное ведро. В нем, по-видимому, была вода. Из мебели здесь еще имелись древний металлический складной стул и деревянная скамеечка. В углу, под окном, топорщился ящик, из которого торчали какие-то тряпки. На стене из рифленого железа прямо над койкой висел огромный лист календаря с изображением Боливара в парадном мундире, обрамленного лавровым венком. Давно выцветшая картинка была засижена мухами. Под ней, на выступе канистры, приютилась маленькая гипсовая фигурка Мадонны, наискось расколотая посредине. Верхняя отколотая часть статуэтки была просто поставлена на нижнюю. Между распростертыми руками Мадонны вяло покачивались дряблые, сморщенные темно-красные обрывки шара.
Снаружи прошаркали мимо чьи-то шаги, послышались голоса. Потом в оконном люке показалась и исчезла детская голова. Тряпка, прикрывавшая дверной проем, вздулась на ветру.
«Хайме богаче меня, — подумал Исидро. — у него такой отличный домик и жена с мебелью и посудой».
При этой мысли он вдруг опять похолодел от ужаса: Хайме умер. Он ждал его под деревом на площади Фортуны, когда тот уже был мертв! Хайме был надежный товарищ, он бы пришел, если бы мог, он не заставил бы его ждать.
Пепа заворочалась, приподнялась и вдруг, резко выпрямившись, испуганно уставилась на Исидро.
— Чего ты испугалась? — спросил он, глядя в лицо, которого никогда не видел.
— Вот ты...значит...какой... — пробормотала она.
— Я некрасивый, — прошептал он, — я знаю.
Она улыбнулась и склонилась над ним.
— Я не об этом, — сказала она. — Просто я вчера вечером и сегодня ночью в темноте почему-то думала, что у тебя то же самое лицо, что и у Хайме, а сейчас проснулась, смотрю — а ты выглядишь совсем не так.
— Я ведь тебя тоже только сейчас увидел. Когда Хайме рассказывал о тебе, я думал, ты совсем взрослая женщина, толстая, лет тридцати, а ты, оказывается еще совсем молоденькая и худая.
— Это только так кажется, — ответила Пепа. — Мне уже восемнадцать лет.
— А выглядишь, как будто тебе пятнадцать.
— А тебе сколько лет?
— Точно не знаю. Во время большого землетрясения я был еще маленький. Землетрясение было в 28-м году, значит, мне сейчас примерно лет тридцать восемь.
— Так много? — испугалась она.
Она была очень некрасива, но Исидро не замечал этого. У нее было лицо ребенка, а Исидро все детские лица казались симпатичными.
— А Хайме было тридцать, — сказала она. — Видишь вон там Мадонну? Я ее нашла на свалке. Красивая, правда? Эти красные лохмотья — это шар, который он мне нес. Я в тот вечер схватила Мадонну и стала ее целовать — я думала, может, она оживит моего Хайме. Но у меня так тряслись руки, что она упала и разбилась.
— Ничего, — успокоил ее Исидро. — Трещину почти не видно.
— А что ты будешь делать со своей хижиной, если ты останешься здесь?
— У меня нет хижины. Я спал под кустом в парке. А иногда где-нибудь еще.
— Как хорошо. — Она положила ему голову на плечо. — Значит, останешься здесь, и никаких хлопот.
— Это отличная хижина.
В ней ничего не было, кроме ящика, когда мы сюда переехали. Все, что ты видишь — стулья, посуду, кровать, тряпки, — я притащила со свалки. Она тут рядом, сразу же за горкой. Город вываливает там все свое дерьмо, а иногда, если под мусором много бумаги, его поджигают. Пепел летит сюда, к нам, а дым так ест глаза! Но зато там можно найти целый сокровища, правда!. Конечно, мусорщики сначала забирают самое лучшее себе, но они уже так заелись, что им почти ничего не надо. Только надо не зевать, когда приходит грузовик и вываливает мусор в котловину, иначе не успеешь оглянуться, как детвора все утащит прямо из-под носа. Они прыгают прямо в мусор и роются там, как кроты. Но кое-что я там отхватила. Если хочешь, я сегодня еще туда схожу.
— Тебе туда больше не надо ходить, Пепа. Мы теперь богатые люди. Нам же выпал счастливый билет. Мы скоро будем жить в собственной вилле.
Она ничего не понимала.
— Главный выигрыш — это очень много денег: девятьсот пятьдесят тысяч крузейро.
— Девятьсот пятьдесят тысяч... — благоговейно повторила Пепа — Покажи, а? Они у тебя в майке? Или в карманах? Это же, наверное, огромная пачка. Я никогда в жизни не видела больше ста крузейро одной бумажкой.
Она принялась ощупывать его в поисках денег.
— Они не у меня, — сказал Исидро, — Сначала нужно показать им лотерейный билет, который был у Хайме. Там на обратной стороне полно всяких маленьких букв, а впереди только номер.
— Я ничего такого не видела.
— Из-за этой бумажки я и пришел. Она должна быть где-то здесь.
Он вытащил из кармана свою собственную бумажку.
— Смотри, вот это число. Но оно должно быть напечатано. Моя бумажка не считается, сказал продавец, у которого мы купили билет, потому что на ней номер написан карандашом.
— Я правда не видела никакого билета, — сказал Пепа.
— Значит, надо поискать как следует. Мы должны найти его, понимаешь? Иначе нам не получить деньги.
Пепа послушно кивнула, переползла через него, слезла на пол и застегнула блузку. Какая, она, оказывается, была маленькая! Глядя на нее, он понял, что в Панице она и в самом деле жила очень бедно: на ней было всего лишь три нижних юбки.
Он тоже поднялся и только сейчас заметил, что всю ночь пролежал на своей шляпе. Пока Пепа, еще нечесаная, вынимала все из ящика, он перерыл постель, но ничего не обнаружил.
— Здесь его тоже нет, — сообщила Пепа.
— Но где-то же он должен быть! — воскликнул Исидро.
В оконную дыру заглянули дети.
— Вы что, ищете что-нибудь? — спросили они.
— Посмотрите-ка вокруг будки, нет ли там где-нибудь бумажки с номером, — ответил Исидро. — Может, ее унесло на улицу ветром.
Дети бросились выполнять поручение. Вскоре примчалась назад маленькая девчушка, размахивая в воздухе каким-то листком бумаги. Исидро жадно бросился к ней, но это был всего лишь листок календаря, на одной стороне которого стояли дата и имя святого Ксаверия, а на другой — рецепт венгерского гуляша и пословица «Терпение и труд все перетрут». Но ни Исидро, ни Пепа все равно ничего из этого прочесть не могли.
— Нет, — разочарованно протянул Исидро, — это не то. Та бумажка была пошире, и цифры там выглядели совсем по-другому.
Поиски продолжались. Постепенно дети вновь собрались у хижины. Ничего похожего на лотерейный билет они не нашли.
— Хайме не мог его потерять, — озадаченно произнес Исидро. — Он так загорелся этой лотереей и все гадал, выиграем мы или нет.
— Я бы нашла эту бумажку, если бы она у него была — сам-то он уже не успел ее вынуть, — но в карманах у него ничего не было, кроме четок и котлеты.
— Он сунул билет в нагрудный карман пиджака, — возбужденно сказал Исидро. — Я вспомнил! Точно! В нагрудный карман. Там ты его и должна была найти.
Пепа ошалело уставилась на него.
— В нагрудном кармане? Про него-то я и забыла.
— Значит, он еще там. А мы, дураки, перерыли весь дом! Давай быстрее, где пиджак?
— Так он же на нем!
Исидро подпрыгнул, как ужаленный, и впился глазами в Пепа.
— Как на нем? В могиле?!
Она разрыдалась.
— У него ведь был только пиджак и больше ничего!.. — выла она. — Оранжевый... Ты же знаешь, что у него не было рубахи. Я хотела, чтобы он был красивым в гробу. Что я ему еще могла  надеть? А на пиджаке было только небольшое пятнышко крови, на воротнике, почти незаметно было. Ну сам посуди: как я могла не надеть на него пиджак?
— Но в нем же лотерейный билет! — вскричал Исидро.
Дети испуганно отпрянули, головы их исчезли из оконных дыр.
— Я же не знала! — всхлипывала Пепа. — Честное слово, я не знала, иначе бы вытащила его из кармана и спрятала в ящике.
— Надо срочно идти на кладбище!.. — простонал Исидро. — Мы должны вытащить билет из гроба.
— Из гроба?! Так могила же уже зацементирована!
— Значит, придется ее расковырять. Девятьсот пятьдесят тысяч крузейро! Понимаешь?..
— Да... — прошептала Пепа в изнеможении. — Раз ты считаешь, что надо...
— На каком он кладбище похоронен?
— Я не знаю, как оно называется.
— Пошли, покажешь.
Исидро схватил шляпу и распрямил ее как следует.
Пепа угрюмо заплела волосы в две тугие косы и выудила из ящика свою большую черную шляпу. Исидро стремительно шагнул на улицу, перепугав собаку, которая пристроилась было перед занавеской у входа в хижину. Пепа бросилась за ним вслед. Она почти бежала, чтобы не отстать от него. Земля еще не высохла после дождя. Теперь Исидро и сам увидел глубокие вымоины, оставленные ливнем.
— Люди говорят... — выпалила Пепа, совсем запыхавшись, — такого дождя здесь уже давно не видали. У нас в Панице часто шел дождь, а здесь в Летисии — всего три-четыре раза в год...
Она подергала его за рукав:
— Смотри, трава уже растет!
По краям протоптанных между хижинами дорожек земля покрылась нежным зеленым пушком. Пепа восторженно глазела по сторонам. Исидро же ничего не видел и не слышал. Мысли его уже были на кладбище, у могилы Хайме. Сопровождаемые оравой мальчишек и девчонок, они наконец благополучно спустились, точнее сползли с холма и очутились перед тем жалким отростком авениды Карреры, где нет ни каменных домов, ни асфальта.
— Вон там, — прохрипела Пепа, — немного пройти в сторону города, а потом налево.
Исидро рванулся вперед. Дети остановились и помахали им вслед. Пепа, оглянувшись, тоже помахала им рукой.
— А если они не захотят открывать могилу? — спросила она Исидро из-за спины.
— Тогда я сам ее открою ночью, — ответил он, — Наконец-то у меня появился шанс разбогатеть, и я его не упущу. Перестань болтать и не отставай.
В Летисии имелось четыре кладбища. Главное кладбище, то, к которому она его вела, было зажато домами между центром и предместьями. Исидро хорошо его знал. Лет десять-двенадцать назад он здесь часто ночевал. Но кладбищенские садовники становились все бдительнее и строже, и после того как они пару раз подряд выкинули его ночью на улицу, он перебрался в другое место. Теперь-то тех, прежних садовников там уже не было, это он узнал чуть позже и от души порадовался. Их всех уволили, всех до одного, потому что они были левыми радикалами и участвовали в путче, во время которого, кстати, было сломано молоденькое деревце на площади Фортуны.
На главном кладбище хоронили и богатых, и бедных, однако их аккуратно разделяла широкая аллея. Тогда в кладбищенский период своей биографии, Исидро квартировал среди богачей. С тех пор у него никогда больше не было такого шикарного жилища: он ночевал в заброшенном мраморном склепе, дверь которого уже не запиралась. Склеп этот располагался прямо у стены. Вечер за вечером он перелезал через стену и нырял внутрь, и если бы его однажды не учуяла собака, он жил бы там по сей день: она выла до тех пор, пока не прибежал садовник.
— Подожди... — причитала Пепа у него за спиной. — Не беги так быстро!..
Он не слушал. Мысли его вертелись вокруг лотерейного билета. Наконец они миновали помпезный портал.
— Ну где могила? — спросил Исидро и снял шляпу.
Она немного волновалась: у нее не было полной уверенности в том, что она найдет могилу, но уже со средней аллеи она увидела длинный фронт цементных могил-ящиков, бесконечные шеренги замурованных и поставленных друг на друга гробов.
— Номер шестьдесят три, третий ряд снизу, — тяжело дыша, ответила Пепа.
В каждом из пяти блоков была могила с номером шестьдесят три. Номер блока Пепа не запомнила, и им пришлось обойти все пять блоков. В первом шестьдесят третья могила была еще пуста, во втором отверстие было закрыто дорогой плитой с фотографией молодой женщины.
— Но я же знаю: он лежит где-то здесь! — жалобно пробормотала Пепа. — Там все выглядело точно так же, когда они засовывали туда гроб.
В третьем блоке перед могилой № 63 стоял букет цветов в жестяной банке.
— Это не она, — сказала Пепа. — У меня никакого букета не было. Я поставила перед могилой наш кактус, ничего другого у меня не нашлось.
Наконец они отыскали Хайме в четвертом блоке, грубо залепленную цементом могилу, перед которой на узком карнизе красовался кактус в консервной банке с надписью «Corned beef» .
Пепа разразилась душераздирающими рыданиями. Исидро стоял рядом с ней, словно окаменев, и не знал, как ее успокоить. У него и самого на душе было муторно. На несколько минут он позабыл о лотерейном билете, ему вновь пришел на память тот чудесный день, проведенный вместе с Хайме. Он неуклюже обнял Пепу за плечи.
— Перестань, — пробормотал он. — Хайме теперь намного лучше, чем нам. Его хорошо кормят, и у него теперь белая рубаха. Он обрадуется, когда увидит, что я с тобой и забочусь о тебе. Ему теперь не надо о тебе беспокоиться. И он наверняка не хочет, чтобы ты плакала.
— Да я и не хотела плакать... — всхлипывала Пепа. — А слезы все равно текут.
— Я закажу для него склеп, — продолжал Исидро. — С ангелами и колоннами, просторный, чтобы потом и мы там поместились.
Мимо прогромыхал кладбищенский садовник с тележкой. Исидро остановил его.
— У тебя не найдется молотка и зубила минут на пятнадцать?
Тот выпрямился и вытер перепачканные землей руки о штаны. Потом лихо сморкнулся через плечо.
— Я тебе могу оставить в залог шляпу, если ты мне не доверяешь, — сказал Исидро.
— Вот эту шляпу? — ухмыльнулся садовник.
— А можешь постоять рядом со мной, пока я работаю.
— А что ты хочешь делать?
— Хочу вскрыть могилу.
— Вскрыть могилу?.. — с ужасом переспросил садовник.
— Там лежит мой друг. Он на меня не обидится.
— Ты что, спятил? Это же строго запрещено. Или тебе захотелось в кутузку?
— Мне надо туда залезть! — все больше горячился Исидро. — Я должен достать оттуда кое-что очень важное!
— А о чем ты раньше думал? Если могила закрыта — тут уж ничего не попишешь. Такой порядок. Иначе все кому не лень начнут копаться в своих могилах, вскрывать-закрывать.
— А я слышал, что могилы иногда вскрывают.
— Только с особого разрешения кладбищенского начальства и полиции.
— Ну значит, пойду к начальству, — заявил Исидро и взял Пепу за руку.
— Можешь не пытаться, — ответил садовник, вновь ухватившись за ручки тележки. — Они тебя пошлют подальше. Тут нужны связи, а у тебя их, небось, нет, а?
— Где контора?
— Рядом с воротами, в большом доме. Но я тебе точно говорю: вылетишь оттуда, как пробка!
Исидро уже ничего не слышал и не желал слышать. Таща за собой Пепу, он устремился к конторе. Навстречу им двигалась похоронная процессия. Еще одна как раз медленно выползла из часовни, когда они достигли портала. Пепа засмотрелась на нее и стала отставать.
— Пошли, пошли, — поторопил ее Исидро.

Узнав у уборщицы, где найти директора, Исидро разыскал нужную дверь, надавил ручку вниз и протиснулся внутрь. Пепа прошмыгнула вслед за ним и тут же вцепилась ему в руку. В комнате сидели три писаря, согнувшись над своими бумагами.
— Ну что скажете? — спросил один из них.
Исидро прокашлялся и сказал:
— Я хочу вскрыть могилу.
Писари подняли головы.
— Что?.. — переспросил тот, что сидел посредине.
— В ней лежит мой друг Хайме, — начал Исидро; кадык его дернулся. — У него в кармане лотерейный билет, на который выпал самый большой выигрыш.
Наступила мертвая тишина, лишь молодой писарь коротко хихикнул.
— Он что, пьян? — спросил лысый, сидевший посредине, и посмотрел на Пепу.
— Нет, нет, — зашептала она, все правда, так оно и есть. В нагрудном кармане пиджака у Хайме — лотерейный билет.
— А почему же вы сразу не вынули его?
— Я ничего не знала, — прошептала Пепа еще тише.
— Говори громче! — рассердился лысый.
— Я ничего не знала, — повторила она громче, — а его, — она показала на Исидро, — тогда еще не было.
— А откуда вы знаете, что он выиграл?
Исидро принялся выгребать из кармана весь свой скарб, вместе с пылью, пока наконец не показалась бумажка с номером. Протянув ее писарям, он объяснил, в чем дело.
— Можешь распрощаться со своим выигрышем, — заявил третий писарь. — Из-за такой ерунды они не будут вскрывать могилу. Сколько же ты выиграл?
— Девятьсот пятьдесят тысяч крузейро.
— Черт побери! — выдохнули разом все три писаря.
— Да, вот не повезло так не повезло! Если, конечно, все это не выдумки, — воскликнул самый молодой.
— Я попробую поговорить с шефом, — сказал лысый. — Но думаю, что это бесполезно. Он не любит рисковать. У него все по инструкции.
Он скрылся за дверью. Исидро и Пепа терпеливо ждали, прислонившись к стене. Писари вновь принялись за свою писанину, но так как мысли их были за дверью шефа, перья нервно скрипели по бумаге. Наконец лысый появился на пороге и сказала:
— Господин директор ждет вас.
Он подтолкнул их в открытую дверь. Господин директор сидел за длинным письменным столом, очень далеко от Исидро и Пепы, словно у самого горизонта, широкий, благородного вида мужчина, который сказал «Прошу садиться», а, заметив, что они прилипли к двери, как два истукана, воскликнул: «Садитесь!» и указал на мягкие кожаные кресла. Исидро осторожно опустился в одно из них, а Пепа, усевшись, тут же испуганно вскочила: она еще никогда не сидела на стуле, который опускается под тяжестью тела.
— Сиди! — шепнул ей Исидро и насильно усадил ее в кресло.
— Странная, однако, история, — проговорил директор. — Кстати, как тебя зовут?
— Исидро Санчоваль.
— А она твоя жена?
— Да, господин.
— Вы расписаны, как положено?
— Еще нет, господин. Я только вчера ее первый раз увидел. Но я возьму ее, потому что она была жена Хайме, а Хайме был мой друг.
— Да, я знаю. А почему ты решил, что на этот билет, который якобы находится в гробу у твоего друга, выпал крупный выигрыш?
Исидро еще раз достал из кармана бумажку и рассказал свою историю.
— Где, ты говоришь, находится бюро по продаже лотерейных билетов?
— На улице Гваделупы, рядом с площадью Фортуны.
Пепа не сводила глаз с Исидро. Какой он смелый! Разговаривает с господином директором, как со своим приятелем. Сама она, глубоко провалившись в кресле, с широко расставленными ногами, не смела пошевелиться от благоговейного страха.
Директор стал куда-то звонить по телефону.
На столе не было ничего, кроме бумаги. Исидро отчаянно боролся с зевотой и заразил Пепу. Та громко зевнула, и он ответил ей против своей воли. Наконец он немного отвлекся, рассматривая картину на стене, рядом с большим распятием, на которой было изображено воскресение Христа. Он сразу узнал Иисуса по его раздвоенной бороде и нимбу вокруг головы и долго ломал себе голову, почему воины распростерлись на земле, закрыв лицо руками, когда Иисус восстал из гроба.
Пепа подергала его за рукав.
— Я хочу в туалет! — прошептала она со страдальческим выражением на лице.
— Потом! — ответил он шепотом.
— Я уже не могу! — призналась она беззвучно.
— Придется потерпеть. Уже недолго осталось.
Она горестно сгорбилась, уставилась в пол, и они вновь принялись в угрюмом молчании перемалывать свои тяжелые мысли. Наконец телефонный разговор был закончен.
— Похоже, ты был прав, — обратился директор к Исидро. — Продавец помнит и твоего друга, и тебя и даже узнал свой почерк на бумажке.
Исидро кивнул.
— Исидро!.. — вновь подала голос Пепа, но он сделал вид, будто не слышит.
— Выпавший на этот номер выигрыш, — продолжал директор, — до сих пор, насколько он знает, не был востребован.
Исидро просиял. В словах такого видного человека, как директор, он увидел оправдание своей надежде. Пепа тем временем извивалась, как уж, вся вспотев от волнения.
— Однако дело это не такое простое, как кажется, — сказал директор и откинулся на спинку кресла. — Этот случай не предусмотрен ни одной статьей, ни одним указом или распоряжением. Могилы вскрываются в исключительно редких случаях, например, для судебно-медицинской экспертизы или перезахоронения праха покойного в другую могилу. А извлечение из гроба лотерейного билета не имеет ничего общего ни с тем, ни с другим.
Пепа заплакала.
— Ну-ну, голубушка, — произнес директор. — Зачем же так сразу отчаиваться! Хотя за последние девять лет у нас не было ни одного случая вскрытия могил. Наша полиция работает аккуратно: они сразу как следует осматривают труп, чтобы потом через пару лет не доставать его снова.
Исидро покосился на Пепу. Терпение ее уже достигло своего предела.
— Ей плохо... — пробормотал он.
— Выведи ее на воздух, — сказал директор, — и подожди там вместе с ней. А я пока позвоню заместителю начальника полиции. Это мой друг. Может, я все-таки сумею вам помочь. Я потом вас позову.
Глаза Пепы радостно загорелись. Она вылетела из комнаты, как снаряд. Когда Исидро вышел на крыльцо, ее уже не было.
— Ну как? — поинтересовался через окно лысый писарь, а двое других выжидающе уставились на Исидро.
— Сказал подождать, — ответил Исидро. — Он звонит в полицию.
Писари значительно переглянулись.
— Видать, босс что-то учуял, иначе бы он их и на порог не пустил! — тихо заметил молодой.
— И учуял немало, — шепотом ответил ему лысый. — Старая лиса!
За часовней показалась Пепа. Она вынырнула из-за тисовой изгороди, отделявшей от остальной территории могилы пожарников Летисии. Какой-то могильщик погрозил ей лопатой.
— Ты что, прямо на могиле, что ли?.. — строго спросил Исидро.
Она виновато посмотрела на него исподлобья.
— Я не успела отбежать подальше.
— Хоть бы выбрала другую могилу! Пожарники ради нас жизнью рискуют, а ты!..
— Я же не знала, что там похоронены пожарники.
— Ты что, не видела каски на крестах?
— Карамба! Что толку теперь говорить об этом! — рассердилась Пепа. — Дело сделано, я же не могу это убрать.
Они уселись на ступеньках часовни, двери которой были открыты. Пепа сняла шляпу, положила голову Исидро на колени и уснула.
Исидро очень хотелось есть. И на душе у него было тревожно: прошло уже почти полдня, а в кармане у него всего пятьдесят центаво. Сколько же времени ему придется просить милостыню теперь — когда он должен добывать еду не только для себя, но и для Пепы? Теперь ему надо заботиться о двоих. А кто знает, сколько еще продлятся эти переговоры директора. Надежда получить деньги уже сегодня вечером в нем постепенно угасла. Но зато завтра утром!.. Исидро размечтался. До завтрашнего утра все будет улажено. Утром он поедет в город, в банк у площади Фортуны, и там ему выдадут много пачек денег. Сегодня он в последний раз будет просить милостыню. Какой все-таки оказался хороший человек  — директор! Не лень ему часами звонить по телефону ради него, Исидро. Какими отзывчивыми иногда оказываются богатые! Да если хорошенько присмотреться — все люди добры!
Он решил помолиться Мадонне, а еще лучше святой Эммеренции и попросить ее, чтобы она послала господину директору счастья.
Из конторы вышел молодой писарь.
— Господин директор велел передать тебе, что надо еще немного подождать! — крикнул он Исидро.
Исидро кивнул.
— И что вы можете подождать внутри. Здесь есть диван.
Исидро отрицательно покачал головой. Он не хотел отвечать вслух, боясь разбудить Пепу. Пока человек спит, он не замечает, что голоден.
Писарь пожал плечами и снова исчез в конторе. Исидро сморила полуденная дрема. Голова его опускалась все ниже и ниже и наконец легла на спину Пепы; лицо его растянулось в нелепейшую гримасу. Тела их вздымались и опускались в одном и том же ритме. С деревьев тамаиба летели, гонимые ветерком, лепестки цветов; они летели в шляпу Пепы, в открытый рот Исидро, в часовню, ложились тонким алым ковром на ступени. Мимо них ходили люди; какая-то собака деловито обнюхала их со всех сторон. Разбудил их могильщик.
— А ну мотайте отсюда! — приказал он. — Здесь вам не ночлежка. Шляется тут всякий сброд! Так и норовят устроить здесь табор. Имейте в виду: на нашем кладбище этот номер не пройдет, у нас здесь порядок. А это не ты, — он показал пальцем на Пепу, — только что спутала могилу пожарника с уборной, а? Надо же — не успеешь прогнать, они уже опять тут как тут. Как собаки! А ну пошли отсюда, кому говорю! А не то я вам покажу маленький фейерверк!
— Нам здесь можно сидеть... — сонно ответил Исидро. — Мы получили специальное разрешение.
— У кого это, интересно? — ехидно спросил могильщик. — Уж не у самого ли господина директора?
— Да, — ответил Исидро.
Могильщик побагровел:
— Ты что, меня за идиота принимаешь? Ишь, обнаглел! Вон отсюда, да поживей!
Он угрожающе поднял облепленную красными лепестками метлу. В конторе открылось окно, и из него высунулся лысый писарь.
— Оставь их в покое, Фелипе! — крикнул он могильщику. — Господин директор попросил их подождать.
Метнув в Исидро и Пепу испепеляющий взгляд, тот скрылся среди могил.
— Что, съел? — крикнула ему вслед Пепа.
Окно закрылось. Исидро, подперев ладонями подбородок, стал наблюдать за посетителями кладбища, которые то и дело входили и выходили из ворот и шли мимо них, одни в черном, с траурной вуалью, другие в пестрых платьях.
«Теперь мне придется взять на себя пятьдесят «Отче наш», которые Хайме не успел прочитать, — думал он. — Да еще паломничество в Кариаку. Мадонна вряд ли забыла о нашем обещании, тут уж так просто не отвертеться. Я ведь взял себе жену Хайме и его дом. Значит, я должен взять на себя и его долги».
— Я так хочу есть! — сказала Пепа.
— Я тоже, — ответил он.
— Как ты думаешь, долго нам еще ждать?
— Не знаю.
Исидро огляделся по сторонам и шепнул Пепе:
— Побудь здесь, слышишь?
— Ты куда? — перепугалась Пепа. — Я пойду с тобой. Одна я здесь не останусь.
— Не глупи, — сказал Исидро. — Я отойду всего на пару метров, чуть дальше на территорию, чтобы они не видели меня из окна. А тебе меня будет видно.
— Я с тобой! — заявила она и поднялась на ноги.
— Сядь и сиди тихо! — разозлился Исидро. — Не мешай мне!
Она проводила его испуганным взглядом, но он и в самом деле отошел всего на несколько шагов, за часовню, и начал просить милостыню. Он останавливал всех, кто шел по аллее вглубь кладбища или возвращался обратно к порталу. Пепа удивленно следила за ним.
Окно опять отворилось.
— Входите! — крикнул молодой писарь и махнул рукой.
Пепа энергично закивала Исидро, который успел заработать всего тридцать центаво. Он был в отчаянии. Что же они будут есть? Тех грошей, которые у него были, хватит на пару бананов или на кусок хлеба, а ему так хотелось угостить Пепу чем-нибудь вкусным.
Пепа надела шляпу и вся покрылась красными лепестками. Она в недоумении сняла шляпу и заглянула внутрь.
На этот раз директор поднялся со своего места, когда лысый писарь ввел их в кабинет, и указал им рукой на кресла.
— Ну что, устали, наверное, ждать? — сказал он и предложил Исидро сигарету.
Тот смущенно уставился на портсигар, потом протянул было руку, но тут же отдернул ее.
— Берите, берите, не стесняйтесь, — дружески подбодрил его директор.
Исидро послушно взял сигарету, но рука его тряслась.
— Вы уже обедали? — поинтересовался директор.
— Нет, — ответила Пепа, распахнув глаза.
— Тогда позвольте пригласить вас отобедать с нами. Жене я уже позвонил. Правда, ничего особенного не будет. Закусим чем Бог послал.
Пепа скосила глаза на Исидро, ожидая, что он скажет.
— Вы так добры к нам, — пробормотал он.
Пепа усердно закивала головой в знак согласия.
Директор небрежно махнул рукой:
— Ну что вы! Просто ваш случай меня тронул, вот и все. Кстати, это было не очень-то вежливо с моей стороны, обращаться к вам на ты. Вы ведь респектабельные граждане нашего города. И пожалуйста: с этой минуты я для вас просто дон Делисио, договорились? Что же касается вашего лотерейного билета, оказавшегося в гробу, то тут, похоже, намечается благоприятное для вас решение проблемы: мой друг, майор полиции, подготовит документы на эксгумацию для повторной судебно-медицинской экспертизы. Завтра в восемь часов вечера мы вскроем могилу.
— Да благословит вас Бог! — радостно вздохнул Исидро.
— Будет майор с несколькими полицейскими. Вы, я думаю, тоже захотите присутствовать при этом. Ровно в восемь. Мы решили провести эту процедуру как можно позже, поскольку днем на кладбище много народу; потянулись бы любопытные, зеваки и, что особенно нежелательно, дети, на неокрепшие души которых вид мертвеца может оказать весьма пагубное воздействие. Я за пиетет. Вы, я полагаю, тоже, не правда ли?
— Да, — сказал Исидро, хотя и не знал, что означает это слово.
— Однако тут, видите ли, еще вот какое дело... — продолжал директор. — Вы ведь понимаете, оформление подобного рода документов стоит немалых затрат. Далее: полицейским и могильщикам придется заплатить по повышенному тарифу за сверхурочную работу. Кроме того необходимо будет покрыть также наши с майором издержки, и наконец стоимость самой эксгумации тоже достаточно высока. Дело ваше можно уладить лишь в том случае, если вы позже, после получения выигрыша, вернете нам с майором наши затраты.
— Конечно, конечно, — торопливо произнес Исидро.
— Но все это, конечно, останется между нами, не правда ли? Ведь я делаю для вас немного больше, чем, собственно, это позволяют мои полномочия. Я так сказать, закрываю глаза на некоторые обстоятельства, вы меня понимаете?
Исидро кивнул. Он чувствовал, что это очень серьезный и важный момент.
— А сейчас, милостивая госпожа, — сказал дон Делисио, обращаясь к Пепе, — назовите мне имя вашего покойного супруга и номер могилы.
Пепа выпрямилась, расправила плечи и гордо покосилась вокруг.
— Хайме Вилануэва, из Паницы, могила шестьдесят три, — отрапортовала она.
— Четвертый участок, — прибавил Исидро.
Дон Делисио вызвал к себе лысого писаря.
— Проверьте эти данные по картотеке, — велел он ему и поднялся. — А нам пора. Моя жена уже, наверное, ждет нас.
— Все верно, — сообщил лысый, когда они вышли в приемную.
— Сегодня меня уже не будет, — сказал дон Делисио. — Если я кому-нибудь понадоблюсь — завтра с десяти часов утра.
— Похоже, речь идет о тысячах!.. — шепнул лысый своим коллегам, как только за доном Делисио закрылась дверь. — Вы когда-нибудь видели его таким ласковым с бедняками?
Пепа и Исидро ехали по городу в открытой машине. Это была не новая машина, но зато красивая, бело-голубая, а самое главное — это была машина! Пепа сгорала от гордости. Она сидела прямо, как свеча, боясь пошевелиться, лишь зрачки бегали туда-сюда. Люди оборачивались, смотрели им вслед, она видела это, скосив глаза вбок. Пусть смотрят! Она, Пепа, сегодня в первый раз в жизни едет в машине, да к тому же по такому огромному городу! Какой прекрасный город, Летисия, какой прекрасный день и как прекрасна жизнь богачей!
Исидро были знакомы все улицы, по которым они ехали. Сегодня они казались ему чужими, потому что он никогда не видел их из автомобиля. Они проезжали и мимо площади Фортуны. Статуя посреди фонтана блестела на солнце, газон еще больше побурел от зноя. У школьного забора стоял Панчо со своей тележкой и продавал мороженое. Исидро высунулся из машины и помахал ему, но тот не обернулся: он был слишком занят.
Исидро разочарованно откинулся на сиденье. Но вскоре он опять оживился и стал заглядывать вперед: дон Делисио въехал в фешенебельный квартал под боком у вулкана. Сердце у Исидро набухло от избытка чувств. Сегодня он не будет рыться в мусорных ящиках, и ни один сторож не посмеет прогнать его отсюда — сегодня он был здесь гостем! Настоящая дама ждала его и Пепу к обеду!
Он знал одну-единственную даму из этого квартала — толстую кактусовую красавицу. Поэтому и жену дона Делисио он представлял себе похожей на нее: пышной, черноволосой, с пухлыми, белыми ногами.
Но она оказалась худой брюнеткой.
— Эльвира, — сказал дон Делисио, — это  и есть тот самый господин, которому выпал счастливый лотерейный билет, со своей молодой супругой.
— Я очень рада, что вы приняли наше приглашение, — с улыбкой произнесла донья Делисио.
Сквозь приоткрытую кухонную дверь на гостей с любопытством смотрели две служанки. Пепа, заметив это, уставилась на них. Исидро толкнул ее в спину. Она поняла его по-своему: книксен перед хозяйкой. С юбки и из волос ее посыпались на гладкий каменный пол завядшие лепестки. Пепа вначале обомлела от ужаса, потом нагнулась и стала подбирать их, но услышав из-за кухонной двери хихиканье служанок, растерянно вцепилась в Исидро.
— Может быть, вы хотите вымыть руки? — спросила донья Делисио и открыла дверь в ванную комнату.
В глубине ее таинственно поблескивали краны, пестрели на стеклянных полочках целые шеренги тюбиков и флаконов.
— Нет, — быстро проговорила Пепа, — мне не надо мыть руки.
Но Исидро, как человек бывалый, потащил ее за собой в ванную и закрыл дверь. Он умел обращаться с кранами и уверенно отвернул кран с горячей водой. Пепа даже вскрикнула от удивления: чего только Исидро не умел! Он даже умудрился сделать так, что вода за стеной сразу же подогрелась.
— Вытряхни мне лепестки из волос, — попросила она.
Он выбрал у нее из волос лепестки и побросал их в ванну. Пепа, обнаружив зеркало, уставилась в него, как завороженная. Это было не первое, но самое большое зеркало, которое она видела в своей жизни. Конечно, ей уже приходилось смотреться в стекла витрин. Между деревней Паница и Летисией есть маленький городишко, через который они с Хайме проходили. Там было несколько витрин. Но это зеркало было прозрачнее и светлее. Не сводя глаз со своего отражения, она приблизила лицо к стеклу.
— Я не такая красивая, как донья Делисио, — произнесла она грустно.
Исидро встал рядом с ней и тоже заглянул через ее плечо в зеркало. Своему лицу он не придавал большого значения, но канареечная майка повергла его в ужас. На директоре был пиджак с галстуком. Сразу видно — солидный человек. Ну ничего, надо потерпеть еще два дня. Послезавтра он купит себе костюм.
В дверь постучали. Они вздрогнули.
— Может, я могу вам чем-нибудь помочь? — послышался голос дона Делисио.
— Нет-нет! — ответил Исидро.
Снаружи опять все стихло.
Пепа понюхала свои руки. Мыло пахло сиренью.
Исидро взял со стеклянной полочки расческу, плеснул себе на голову воды и гладко зачесал свои космы назад. Еще раз посмотрев в зеркало, он остался доволен: не так уж он был и некрасив. Пепа пристроилась рядом с ним перед зеркалом и скорчила пару гримас. Оба дружно расхохотались. Гримасничая и кривляясь, они совсем позабыли, зачем сюда пришли, и от души забавлялись этой игрой, пока в дверь опять не постучали. На сей раз это была донья Делисио.
— Прошу к столу! — позвала она.
— Иди первым, — прошептала Пепа.
За дверью кто-то хихикнул. Исидро положил набитую черными волосами расческу на полочку рядом с флакончиками и вышел из ванной. Пепа держалась к нему вплотную, словно боясь отстать. Донья Делисио встретила их улыбкой и повела в столовую.
Гости сели за стол с замиранием сердца. Все выглядело так торжественно. Скатерть поражала своей белизной. Хозяйка встретила их улыбкой и повела в столовую.
Гости сели за стол с замиранием сердца. Все выглядело так тожественно. Скатерть поражала своей белизной. Пепа, объятая благоговейным ужасом, уставилась на белые салфетки, которые дон Делисио и донья Эльвира постелили себе на колени. Тихо звякали ножи и вилки. В столовой все дышало чистотой. Пепа склонилась над тарелкой и среди того, что на ней было, узнала лишь маслины. Куда же девать косточки? Она покосилась на Исидро, но у того, похоже, в маслинах косточек не оказалось. А может, он их проглотил? Она нагнулась и украдкой выплюнула косточки под стол.
Не успела она управиться с закуской, как тарелка ее исчезла. Она озадаченно посмотрела ей вслед.
Подали суп. Пепа обрадовалась: суп есть нетрудно. Позабыв про дона Делисио и донью Эльвиру и весь этот блеск вокруг, она звучно, с воодушевлением, принялась хлебать суп. Донья Делисио вздрогнула и отвернулась.
— Не подавай виду, — шепнул ей дон Делисио. — Игра стоит свеч. Девяносто пять тысяч на дороге не валяются!
Донья Эльвира велела унести свою нетронутую порцию, она честно старалась подыграть мужу и попробовала завязать светскую беседу.
— Так вам, значит, выпал самый крупный выигрыш? — сказала она, обращаясь к Исидро. — С завтрашнего или послезавтрашнего дня вы богатый человек.
Исидро на мгновение поднял лицо и ухмыльнулся.
— Я построю себе виллу, — ответил он и вытер ладонью суп с подбородка.
— Я могу вам организовать превосходный участок для строительства, — предложил дон Делисио, — здесь, наверху, в нашем квартале.
— Да-да, конечно, — отозвался Исидро, продолжая хлебать суп и не поднимая головы.
— А вы, Пепа, — у вас, наверное, тоже есть какие-нибудь желания, которые вы теперь можете исполнить? — продолжала донья Эльвира.
Пепа похолодела от страха, потому что вопрос хозяйки дома был адресован лично ей. Она вынула ложку изо рта, но так ничего и не ответила.
— Она очень стеснительная, — пояснил Исидро. — Она не привыкла разговаривать со знатными господами. Я ей куплю красное платье и длинные сережки из золота, а еще волчок и лифчик. А главное, у нее будет четыре служанки.
Дошла очередь до второго. Пепа зорко следила из-под полуопущенных век за тем, что происходило вокруг, не упуская ни одной мелочи. Накладывая себе на тарелку рис, она заметила на руке у служанки глубокий шрам и уставилась на него.
— Нэна приехала сюда из деревни, — пояснила донья Эльвира, — и не умела обращаться с электроприборами. Но после этого случая она все поняла.
«Как же их есть, эти мясные трубочки?» — думала Пепа, украдкой поглядывая по сторонам. Она бы с таким удовольствием взяла свою тарелку и забилась куда-нибудь в угол, чтобы никто ее не видел! Но так как это было невозможно, то ей не оставалось ничего другого, как повторять все за Исидро. Она наколола мясо на вилку, откусила кусок и положила остаток на тарелку. Служанка опять принялась глазеть на них сквозь приоткрытую дверь кухни. Пепа чувствовала ее взгляд на своих руках. Она решила вообще больше не поднимать глаз.
«Если я не буду смотреть на их руки, они тоже не будут смотреть на мои руки, — подумала она, все быстрее уминая свою порцию. — Главное наесться. Кто его знает, когда еще доведется так вкусно поесть».
— У вас есть дети? — поинтересовалась донья Эльвира.
— Еще нет, — ответил Исидро. — Мы ведь только вчера вечером сошлись.
Донья Эльвира выронила из руки вилку. Служанка тут же подскочила к ней и подняла вилку с пола. Дон Делисио бросил жене суровый взгляд.
— После обеда обещал господин майор. Он тоже хотел бы познакомиться с вами, — сообщил он.
Исидро кивнул. Он силился понять, отчего это он вдруг стал такой важной фигурой, что даже сам майор полиции захотел с ним познакомиться. Бурные волны неведомой жизни подхватили его и стремительно куда-то понесли. Он не сопротивлялся, сразу же покорившись их власти.
— Здесь у нас чудесно, — сказала донья Эльвира, чтобы поддержать разговор, — квартал спокойный, чистый, и всякий сброд не шатается по улицам, как в городе. Мы живем здесь совсем рядом, так сказать, с нетронутой природой. Всего в нескольких шагах отсюда настоящие заросли кактусов...
— Я там был, — усердно кивнул Исидро. — Они все усыпаны желтыми цветами...
— Вы там были? — удивилась донья Эльвира. — Но среди кактусов же невозможно гулять. Там ведь одни колючки.
— Да это ничего! — оживленно возразил Исидро. — Ходить можно. Я себе построю виллу здесь наверху, роскошную виллу!
Пепа вытерла нос уголком блузки.
— У меня тоже есть кактус, — вдруг сказала она.
Дон Делисио перегнулся к ней:
— Если хотите, можете нарвать себе букет цветов для вашего домика.
Пепа потупилась и, глядя в тарелку, пробормотала:
— У нас нет вазы.
— Ну, этому горю помочь нетрудно! Ваза для нас не проблема. — воскликнула донья Эльвира.
Пепа тем временем с серьезным видом расправлялась с десертом. Он ей не понравился, но она жадно поглощала все, что давали, наедаясь впрок. Потом можно будет хоть на пару часов совсем забыть о еде.
После обеда они отправились в беседку. Горничная принесла на серебряном подносе маленькие чашечки. Беседка утопала в розах. Внизу перед хозяевами и гостями раскинулся объятый мирной дремой город. Дон Делисио, довольный собой и своим будущим, блаженно сложил руки на животе.
— Как здесь красиво! — воскликнул Исидро. — Мы тоже будем жить здесь наверху.
— Я действительно могу вам предложить роскошный участок, — сказал дон Делисио. — У меня даже есть на примете хороший архитектор, мой друг.
«Как от них воняет!» — думала донья Эльвира, приветливо улыбаясь и изо всех сил держа себя в руках.
По саду весело носился пудель, он бегал вокруг маленького бассейна, валялся в траве.
— У меня тоже будет собака, — мечтательно произнес Исидро. — Такая же точно, как эта. И такой же бассейн.
Пепа быстро опорожнила свою чашечку и теперь сидела на плетеном стуле, как истукан, шныряя глазами по роскошному саду и подмечая все до единой мелочи. Исидро же с полузакрытыми глазами безмятежно наслаждался прохладой тенистой беседки. В «Буканэйро» помощник повара сейчас обливается потом, а Панчо продает мороженое под своим жалким тентом. Где-то рядом слоняются по раскаленным улицам сторожа; на макаронной фабрике итальянцы раскатывают тесто, мешая муку с собственным потом, нищие бродяги Летисии, тянут руки к прохожим, а он, Исидро, восседает в беседке, в фешенебельном квартале Лас Тамаибас, среди богачей, и прихлебывает кофе. О святая Эммеренция, что же случилось? Мир преобразился! Завтра вечером в руках у него будет лотерейный билет. Он был на самой вершине своего счастья.
Пепа вдруг заплакала.
— Я хочу домой!.. — всхлипывала она.
— Это, наверное, от кофе, — заметила донья Эльвира. — Крепкий кофе возбуждает. А она к нему не привыкла.
— Ничего, успокоится, — сказал дон Делисио, — во всяком случае домой вам еще рано. Да и майор хотел с вами познакомиться.
Исидро смущенно наклонился к Пепе. Он не знал, что с ней делать: ударить? А может, погладить?
— Замолчи! — сердито прошептал он наконец. — Ты что, хочешь разозлить господина директора? Чтобы он передумал завтра открывать гроб?..
Пепа робко взглянула на него и затихла.
Около трех часов появился майор, стройный мужчина с усиками. Исидро был слегка разочарован: он ожидал увидеть мундир, а майор явился в обычном костюме. Он галантно поприветствовал донью Эльвиру, потом поцеловал руку перепуганной Пепе. Исидро следил за ним, раскрыв рот. Пепа удивленно уставилась на свою поцелованную руку.
— Ну что же, дон Исидро, такому везению можно только позавидовать! — воскликнул майор и хлопнул Исидро по плечу. — Я уже наслышан о вас, мой друг мне все рассказал. Это же надо — лотерейный билет в гробу! Ну ничего, завтра вечером мы с этим делом разберемся, мой дорогой! Все в наших руках, все можно провернуть, было бы желание. Мы, полицейские, тоже люди и всегда готовы помочь ближнему.
— Да, — отозвался Исидро.
Пепа не сводила с майора удивленных глаз. С его появлением в саду стало шумно. Весело топорща усы, он так и сыпал шутками и анекдотами, которых ни Исидро, ни Пепа не понимали. Пользуясь тем, что донья Эльвира была в доме, он заставил Исидро еще раз, с самого начала, рассказать историю с лотерейным билетом, а из Пепы выудил все, что было связано с гибелью Хайме.
— Но только я обещала ничего не рассказывать полиции, — повторяла Пепа через каждые три слова.
— Никто ничего не узнает, — заверял ее майор. — Мы же свои люди.
— Мне же за это оплатили гроб и могилу.
— Хорошо, хорошо, донья Пепа. Все останется между нами. Я же не на службе.
Дон Делисио тем временем подал знак рукой, и на столе тут же появились рюмки и бокалы. Из корзинки, стоявшей в углу беседки, он достал бутылки. Донья Эльвира опять присоединилась к ним, теперь уже в белом платье; на грудь ей ниспадали длинные фиолетово-розовые бусы. Пепа, которая никогда не видела ничего красивее доньи Эльвиры с ее платьем и бусами, не могла надивиться на нее.
Донья Эльвира улыбалась.
Дон Делисио наполнил бокалы, в которых поблескивали кусочки льда.
— Твое виски выше всех похвал, — заявил майор. — Где ты его достаешь?
— Там же, где и все, в том числе и ты, — ухмыльнулся дон Делисио. — Или ты, как дурень, платишь наценку за импорт?
Майор ответил ему одобрительной ухмылкой.
Пепе тоже вручили бокал, и все чокнулись друг с другом.
— За выигрыш! — воскликнул майор.
Пепе виски не понравилось. Она скривилась.
— Ты должна это выпить, — шепотом приказал ей Исидро. — Все богатые это пьют. И тебе надо привыкать.
Пепа покорно кивнула и сделала еще один глоток.
— Ты уже приготовил бумаги? — тихо спросил майор.
— Да, они наготове, — ответил дон Делисио. — Сейчас дело пойдет быстрей. Он же к этому не привык.
— За нашего дорогого дона Исидро! — провозгласил майор, взмахнув бокалом.
Исидро был тронут: они называют его дон Исидро. Значит, они считают его равным себе. Как быстро все меняется! Еще вчера в это же время он робко сидел на ступеньках лавки, бедняк Исидро, один из множества нищих бродяг Летисии... Дон Исидро!
— У вас симпатичная маленькая жена, дон Исидро, — сказал майор. — Скоро у вас будет достаточно денег на наряды для нее.
— Куплю ей белое платье и длинные розовые бусы, — серьезно заявил Исидро. — И еще красное платье с золотыми сережками.
Донья Эльвира улыбнулась.
— За прекрасную молодую даму! — воскликнул майор.
Все повернулись с поднятыми бокалами к Пепе. Та беспомощно посмотрела на Исидро. Она не понимала, что происходит.
— Что они от меня хотят, Исидро? — спросила она.
— Ты пей и помалкивай, — ответил Исидро.
И Пепа пила, быстро входя во вкус. Она пила все быстрее. В бокале позвякивали льдинки. Она достала одну из них пальцами из бокала и принялась рассматривать ее со всех сторон.
— За счастье, за это капризное, непредсказуемое счастье, — предложила донья Эльвира.
— Да, за счастье! — поддержал ее майор. — Мне бы оно не помешало. Оно не помешало бы никому из нас.
У Исидро уже пылали уши. После второго бокала он вдруг, почувствовав в себе прилив небывалого мужества, неуклюже встал и воскликнул:
— А теперь за богатых! Потому что они — хорошие люди.
Дон Делисио и майор переглянулись и подняли бокалы. Донья Эльвира улыбалась. Дон Делисио заботился о гостях. Бокалы наполнялись беспрерывно. Пепа вдруг безо всякого повода разразилась резким гортанным смехом, хватаясь за живот и вскрикивая. Вся компания умолкла и испуганно уставилась на нее.
— Что с ней? — спросил майор.
— Представления не имею, — ответил дон Делисио.
— Она просто не привыкла к таким напиткам, — смущенно объяснил Исидро. — Хватит пить, Пепа.
Он попытался отнять у нее стакан, но она не выпускала его из руки.
— Я теперь тоже богатая! — крикнула она. — И могу пить, когда хочу!
— Оставь ее, — посоветовал майор.
Дон Делисио еще раз наполнил ее бокал и подлил виски Исидро.
Пепа жадно выпила. Майор положил руку на плечо Исидро.
— Счастье ваше, что вы попали на дона Делисио, — сказал он. — Это добрейший и честнейший человек. Он сделает все, что в его силах.
— Да, — откликнулся Исидро, прослезившись. — Я до конца жизни буду у вас в долгу за все, что вы для меня делаете!
Пепа встала и подошла к донье Эльвире. Исидро, глядя на нее, пробормотал:
— Белое и красное платье. У меня есть жена. Пепа моя жена...
Пепа нежно коснулась фиолетово-розовых бус и пощупала ткань платья. Донья Эльвира, поймав взгляд дона Делисио, не шевелилась и даже мягко улыбнулась.
— Пепа начинает осваиваться, — заметил майор.
— Она скоро будет себя вести так же культурно, как вы! — воскликнул Исидро. — Она быстро научится. Будет оттопыривать мизинец, когда будет держать чашку, ну и все такое, как полагается. И нарожает много детей, и все они будут сплошь богатые дети. У девочек будут белые передники с рюшками, и они будут ходить в ту школу, где монашки, у площади Фортуны. Они там будут все учить про святых и про Эммеренцию, и про других...
Майор подмигнул дону Делисио.
— Давайте будем друзьями, — предложил тот.
— Да, — вспомнил Исидро, — у меня был друг, но он умер. Зато теперь у меня есть два новых друга. Какое счастье мне привалило! Вы обязательно приходите к нам в гости, на нашу виллу. У меня тоже есть беседка и бассейн, и пудель.
Одной рукой он обнял за плечи майора, а другой потянулся к дону Делисио.
— Кстати, я предлагаю поскорее разделаться с нашими делами, прежде чем мы окончательно предадимся виски и нашей дружбе, — сказал дон Делисио, доставая свои бумаги. — Сегодня утром я вам уже говорил, дон Исидро, что для нас с майором неизбежны некоторые издержки. Давайте-ка мы сейчас все это быстренько зафиксируем на бумаге! И в кладбищенских, и в полицейских документах должен быть порядок.
— Конечно, конечно, — согласился Исидро.
— Мы специально постарались свести эту сумму до минимума, исходя из самых низких расценок, — прибавил майор. — Получилось всего по десять процентов от вашего выигрыша для нас с доном Делисио.
— Да благословит вас Бог за вашу доброту!
Майор смущенно взглянул на дона Делисио и многозначительно кашлянул, но тот сделал вид, что не замечает этого.
— Теперь ваша подпись, — обратился он к Исидро, протягивая ему свою авторучку. — Вот здесь.
— А я же не умею писать, — грустно признался Исидро.
Теперь уже дон Делисио озадаченно посмотрел на майора.
— Можно я их разок надену? — спросила Пепа.
Донья Эльвира с улыбкой сняла с себя бусы и надела их Пепе на шею. Пепа важно обошла вокруг беседки, не сводя глаз с фиолетово-розовых жемчужин.
— Я всего два раза в жизни подписывал бумаги, — сказал Исидро. — Так я каждый раз ставил три креста.
— Пусть нарисует три креста, — решил майор, — а я заверю подпись.
Исидро схватил авторучку и, высунув от усердия язык, нарисовал первый крест там, где дон Делисио держал указательный палец. Пепа тем временем начала обрывать розы с беседки.
— О... — осторожно начала донья Эльвира. — Вообще-то эти розы я велела посадить здесь для другой цели. С ними беседка кажется такой нарядной. А вон те чайные розы, за бассейном, вы можете рвать, сколько хотите.
— Нет, — ответила Пепа, — я хочу эти.
Она нарвала огромный букет, оголив сразу полстены беседки. Донья Эльвира все еще улыбалась, не решаясь протестовать.
— А чего это у меня пустой стакан? — удивилась Пепа.
Донья Эльвира налила ей еще виски.
Дон Делисио махал ей рукой из-за спины Исидро, давая понять, что с Пепы сегодня уже хватит, но донья Эльвира не поняла его знака и успела наполнить ее стакан.
— Дай мне твое платье, — потребовала Пепа.
Донья Эльвира на секунду потеряла самообладание, но тут же спохватившись, улыбнулась:
— У меня есть другое, там в доме, еще красивее. Я вам его вынесу, как только освобожусь.
— Получаются какие-то некрасивые, — вздохнул Исидро.
— Ничего, это не страшно, — успокоил его дон Делисио. — Крест есть крест.
Перо не выдержало давления и обломилось. Чернила брызнули на бумагу. Исидро страшно расстроился.
— Ерунда! — махнул рукой дон Делисио. — Велика ценность, авторучка!
Майор вручил Исидро полный стакан.
— Выпейте, теперь все позади.
— Я вам подарю новую авторучку! — воскликнул Исидро, обращаясь к дону Делисио. — Серебряную, самую лучшую, какая только есть!
— Вы оказали мне честь, сломав перо моей авторучки, — заявил дон Делисио, убирая со стола обе бумаги.
Исидро выпил. Веки его становились все тяжелее. Пепа нагнулась к нему и сунула ему под нос букет.
— А вот, смотри: бусы! — похвасталась она.
Ей вдруг пришла в голову какая-то новая мысль. Бросив букет, она устремилась к дому. Розы посыпались на Исидро и повисли у него в волосах, на майке, на штанах. Он попытался собрать их, но пальцы уже не слушались его.
— Что она, интересно, задумала? — встревожилась донья Эльвира.
— Иди с ней, — велел дон Делисио, — только не устраивай там сцен.
— Пошли со мной! — позвала Пепа Исидро.
Он грузно поднялся и, увешанный розами, пошатываясь, двинулся вслед за ней.
Пепа тем временем уже начала обход помещений. Она направилась через холл в кухню. Служанки, сидевшие там, испуганно вскочили на ноги. Из-за спины Пепы показалось бледное лицо доньи Эльвиры. Она приложила указательный палец к губам. Служанки поняли ее. Пепа поднимала одну за другой крышки стоявших на плите кастрюль, потом вдруг рассмеялась и распахнула обе двери. Одна из них вела в столовую, вторая в кладовую. Заглянув в столовую, она повернулась обратно и исчезла в кладовой.
— Исидро! — позвала она оттуда. — Иди сюда, здесь полно еды!
Исидро двинулся на голос т тоже ввалился в кладовую.
— Смотри, целая буханка хлеба! Это мы возьмем с собой.
Она сунула ему в руки хлеб и, позабыв про кладовую, рванулась дальше — наверх по лестнице в спальню хозяев. Донья Эльвира не отставала от нее ни на шаг. Улыбки на ее лице как не бывало. Следом шел, с трудом переставляя заплетающиеся ноги увешанный розами Исидро, а за ними кралась Нена, одна из двух горничных.
На мгновение Пепа застыла на пороге: вот, значит, как спят богачи! Потом исчезла в спальне.
— Ну что она там делает? — шепотом спросила снизу Нену Роза Эдулия, вторая горничная.
— Разглядывает обои, — так же шепотом ответила ей Нена. — А теперь идет на цыпочках к туалетному столику. Смотрит в зеркало. На ней же бусы госпожи.
— Что ей надо? Чего она хочет? — опять послышался шепот Розы Эдулии. Она услышала голос Пепы, звавшей Исидро.
— Она выдвигает все ящички.
— Святая Дева Мария!
— И рассматривает все флаконы на столике.
— Смотри, она еще начнет пить из них! Ну пусть только придет в нашу комнату — я ей глаза выцарапаю!
— Добралась до туалетной воды.
Нена вдруг расхохоталась.
— Что там такое? — сгорала от любопытства Роза Эдулия.
— Она поливает туалетной водой себя и Исидро и даже хлеб! Вылила уже почти целый флакон! Ха-ха-ха!
— Перестань смеяться, глупая девчонка! — рассердилась донья Эльвира. — Я не вижу здесь ничего смешного. Сбегай лучше вниз и позови дона Делисио. Скажи, чтобы он пришел немедленно!
Нена бросилась вниз, перепрыгивая через две-три ступеньки, и в мгновение ока оказалась в саду. На ее место прокралась Роза Эдулия и, встав на цыпочки, жадно заглянула в спальню через плечо доньи Эльвиры.
Пепа исследовала кровать. Она пощупала покрывало в голубых цветочках, приподняла его и попробовала коленом, мягкий ли матрац.
— Как мягко... — удивилась она и в ту же секунду уже сидела на кровати и качалась, как ребенок.
— Попробуй, Исидро!
Дон Делисио поднялся по лестнице и вошел в спальню. За ним поспешила Нена.
— Ступай вниз! — приказала ей донья Эльвира. — И тебе, Роза Эдулия, здесь тоже нечего делать.
Роза Эдулия спустилась до нижней ступеньки, но через минуту уже вновь была наверху.
— Что она делает? — шепотом спросила ее Нена.
— Оба сидят на кровати и качаются, а вокруг валяются розы. Исидро вцепился обеими руками в свой хлеб.
— А что там за крики?
— Это Пепа визжит. Размахивает шляпой и визжит от удовольствия.
Нена слышала внизу, как в спальне стонут пружины матраца.
— Ой, Исидро свалился с кровати! Сначала хлеб, а потом он сам!
Роза Эдулия звонко расхохоталась. Донья Эльвира, потеряв терпение, прогнала девушек в кухню и набросилась на дона Делисио:
— Ну что ты смотришь? Сделай что-нибудь!
— Мы не можем допустить скандала, тем более здесь, наверху: с прессой у меня нет надежного контакта. Если они начнут выпытывать у Исидро, что да как, мы можем оказаться в очень неприятном положении. Закрой окно, а то еще соседи услышат.
— Посмотри, что они вытворяют с нашей кроватью!
— Не забывай о девяноста пяти тысячах.
Нитка бус лопнула. Фиолетово-розовые жемчужины рассыпались по кровати, покатились на ковер. Пепа не обращала на них внимания.
— А зачем ты все время впутываешься во всякие грязные истории? — со злостью прошептала донья Эльвира.
— А ты думала, что такую виллу можно построить на одно мое жалование? — прошептал в ответ дон Делисио.
Пепа распахнула дверцу шкафа и вынула оттуда палантин, первое, что ей попалось в руки, и накинула его себе на плечи. Потом метнулась к двери, отодвинула в сторону дона Делисио и донью Эльвиру и, сбежав вниз по лестнице, устремилась к столовой. Исидро потащился за ней вслед.
— Стой! — вне себя закричала донья Эльвира. — В столовую нельзя!
Она понеслась за Пепой, догнала ее и схватила ее за руку. Пепа стала вырываться и кричать.
— Брось ее! — воскликнул дон Делисио. — Не заводи ее еще больше!
— Хайме! Хайме! — кричала Пепа.
Исидро загородил ее грудью.
— Не трогайте ее! А то...а то я...вас ударю! — произнес он угрожающе и поднял над головой буханку хлеба.
— Ну что вы, Исидро, это же просто шутка! — поспешил успокоить его дон Делисио.
— И зачем вы ее так напоили! — всхлипывала донья Эльвира.
— Мы? — возмутился дон Делисио. — Это ты ее напоила! Я тебе махал-махал рукой, а ты ей все подливала!
Привлеченный шумом, в дом вошел майор.
— Да-а, заварил ты кашу, — сказал он дону Делисио. — Но уж будь любезен, позаботься о том, чтобы дело не дошло до скандала. Я не люблю подобные истории. В случае чего, я тебя не смогу выгородить.
Пепа завизжала.
— Отпусти ее, Эльвира! — крикнул дон Делисио.
Донья Эльвира, скрепя сердце, подчинилась.
Пепа бросилась грудью на дверь в столовую и распахнула ее. С победным воплем она подскочила к шкафу и выдвинула ящик с приборами. Бросив палантин на пол, она высыпала на него две пригоршни ножей.
Майор отвел донью Эльвиру на кухню и велел горничным позаботиться о ней.
— И не вздумайте никого звать на помощь, что бы вы там в столовой ни услышали! — строго предупредил он их.
Девушки мрачно кивнули.
— Это мы возьмем с собой, — слышали они голос Пепы. — На свалке я еще ни разу не нашла ни одного ножа. Одни только вилки и ложки.
— Одни только вилки и ложки... — повторил Исидро, еле ворочая заплетающимся языком.
Роза Эдулия не выдержала, приоткрыла дверь и принялась шепотом комментировать Нене, которая обмахивала веером лицо доньи Эльвиры, происходящее в столовой:
— Завязывает ножи в палантин. Она так налакалась, что еле-еле стоит на ногах. Это же надо — спустилась с гор и корчит из себя черт знает что! Я не понимаю, зачем хозяин их вообще сюда притащил.
Донья Эльвира громко зарыдала в свой платочек.
— Но я тебе вот что скажу, — зашептала Роза Эдулия, — так ему и надо! А если еще этот Исидро тоже начнет буянить, то, может, нам даже удастся кое-чем поживиться...
— Тс-с-с!.. Ну что она там делает?
— О Мадонна! Теперь ее понесло в гостиную!
— Ты ее видишь?
— Стоит перед напольными часами и таращится на маятник. Зовет к себе Исидро. Наверное, хочет, чтобы он взял часы с собой.
— А что делает он? — спросил майор, который курил у окна.
— Кладет хлеб на ковер.
— Что угодно, только не часы! — послышался вдруг голос дона Делисио. — Они достались мне от деда!
— Что сказал мой муж? — встрепенулась донья Эльвира и выглянула из-за своего носового платка.
— Ничего особенного. Он сказал: «Какой сегодня приятный день, так прохладно», — ответил майор.
Она опять опустила голову и высморкалась.
— Он хочет удержать Исидро, а тот сопротивляется, — продолжала докладывать Роза Эдулия. — Дон Делисио встал перед балконной дверью и расставил руки. Ай!..
Послышался звон разбитого стекла.
— Он схватил часы и швырнул их в дверь балкона, прямо между рук дона Делисио!
Нена перекрестилась и от волнения уронила веер донье Эльвире на колени.
— А Пепа? — торопливо спросил майор.
— Ей это страшно понравилось. Она говорит: «Я тоже хочу, я тоже хочу».
Майор отодвинул Розу Эдулию в сторону и шагнул в столовую. Через открытую дверь он успел заметить, как Пепа, схватив с письменного стола огромную энциклопедию, швырнула ее через закрытое окно в сад.
Горничные в кухне испуганно вскрикнули.
Майор бросился в гостиную. Дон Делисио, стоявший между дверью и окном, с осколками стекла в манжетах брюк, безмолвно обвел трясущейся рукой следы разбоя и с обреченным видом указал на Пепу.
— Здесь везде окна, Исидро, — лопотала она пьяным голосом. — Давай, ты тоже бей...
— Помоги мне, — простонал дон Делисио, — им же ничего не стоит и дом спалить, они способны на все! Еще чуть-чуть — и я бы вылетел вместе с часами сквозь стекло. Кто мог подумать, что они окажутся такими опасными! Ну не стой, как истукан, сделай что-нибудь!
— Если ты уступишь мне треть своей доли, я попробую что-нибудь придумать, — ответил майор.
— Подлец!
Пепа потащилась обратно в столовую. Оттуда тоже послышался звон стекол.
— Святая Дева Мария, заступись за нас! — взмолился дон Делисио.
— Ну усмиряй ее сам, — заявил майор.
— Я? Как? Что мне ее убить, что ли? Я не могу даже позвать полицию!
— Я тебе предложил помощь, а ты от нее отказываешься. Услуга за услугу!
— Ну черт с тобой: да!!! — заорал дон Делисио. — Только сделай так, чтобы она немедленно прекратила крушить стекла, немедленно!
Майор отправился в столовую.
— Донья Пепа, — сказал он ласково. — Я знаю другую игру, еще лучше. Она не такая шумная, зато куда веселее...
Пепа недоверчиво уставилась на майора, тот потихоньку, шаг за шагом, приблизился к ней и осторожно коснулся ее руки.
— Какую игру? — пролепетала она.
— Тарелочку давайте отложим в сторону, хорошо?.. — прошептал он. — И ножи тоже...
Он взял у нее из рук тарелку и узел с ножами и притянул ее к себе.
— Осторожно! — крикнул ему сзади дон Делисио.
Он испуганно обернулся и увидел прямо перед собой лицо Исидро.
— Вот! — сказал Исидро и ткнул майора в грудь буханкой хлеба. — Это моя Пепа!
В ту же секунду он уже забыл про майора.
— Часы стоят...стоят там в саду, Пепа, — сообщил он.
Пепа опять сграбастала узелок с ножами и вытаращила глаза на майора, который бессильно опустился в кресло.
— Чего это он? — спросил Исидро.
— Не знаю, — ответила Пепа.
Оба подались прямо через разбитую балконную дверь в сад. Между беседкой и бассейном одиноко возвышались напольные часы. Волочась со своим узлом вдоль края бассейна, Пепа заметила, как один из ножей выскользнул из палантина и упал в воду. Она остановилась и посмотрела, как он забавно, спиралью, опустился на дно.
— Иди сюда, — позвала она Исидро и, присев на корточки, бросила в воду еще один нож.
Исидро подошел, лег рядом с ней на живот и подпер свою тяжелую голову кулаками. На дно уже опускался кругами третий нож.
— Смешно, правда? — сказала Пепа.
— Смешно, — ответил Исидро.
Что-то острое упиралось ему в живот. Он попробовал, не вставая, задрать майку и выяснить в чем дело, но у него ничего не получалось. Пепа запустила руку в разрез его майки и вытащила оттуда розу. Он тоже бросил ее в бассейн, но она не потонула.
— Ножи тонут, а роза не тонет, — сонно пробормотала Пепа. — Почему так? Ты понимаешь?
— Нет, — ответил Исидро, зевнув. Он опустил голову на край бассейна и закрыл глаза.
— Меня тошнит... — простонала Пепа, но Исидро ее уже не слышал.
Она побросала в воду остальные ножи. Ей казалось, будто она и сама, как нож, медленно, кругами, опускается на дно. Сад закружился вокруг нее, бассейн закачался. Ее вырвало прямо в воду. После этого она положила голову на спину Исидро, вытянула ноги и тоже заснула.
— Лежат, голубчики, — с облегчением произнес дон Делисио и, вынув из манжет брюк осколки стекла, пошел в столовую.
— Два окна и большая дверь... — вздохнул он.
Майор все еще сидел в кресле и чертыхался.
— Во всяком случае ты свою треть не получишь, — заявил дон Делисио.
— А кто, по-твоему, утихомирил эту бабу?.. — вскипел майор. — Да я из-за тебя, можно сказать, жизнью рисковал! Он же мог меня угробить!
— Это не ты, а Исидро вытащил ее из дома.
— Да я ее уже успокоил, когда он вошел!
— А откуда ты знаешь, что она не начала бы буянить в саду?
— Ну хорошо, шестая часть.
— Двенадцатая. При условии, что ты отвезешь их домой.
— Да пусть идут пешком.
— Правильно, чтобы они по дороге своими пьяными языками разболтали всем знакомым и незнакомым, как мы им помогаем, ты этого хочешь?
— Пусть болтают там в своих вонючих трущобах сколько угодно, нам это не повредит. Там же живет одна деревенщина, а они полицию уважают.
— Зато вокруг площади Фортуны шатается много любителей всяких сплетен!
Раздался звонок. Роза Эдулия бросилась к двери, но дон Делисио открыл сам. На пороге стояли два сторожа.
— Нам сказали, что с вашей виллы доносился звон стекол и крики, — сказал один из них.
— Мои гости немного повеселились, — с улыбкой ответил дон Делисио. — Нет причин для беспокойства.
— Тогда простите, что помешали. Желаем приятного продолжения.
Дон Делисио сунул обоим на чай и закрыл за ними дверь.
— И вообще, — заявил он, повернувшись к майору, — это ты мне должен часть своей доли. Почему я должен один нести убытки?  Платить за разбитые стекла, если ты заинтересован в сделке с Исидро точно так же, как и я? Ты свалил на меня этот званый обед только потому, что твоя жена в отъезде.
— Я бы их так не напоил.
— Алкоголь был основой нашего совместно разработанного плана операции. И если ты взвалишь на меня все убытки, я пущу слух, что ты принимаешь участие во всяких оргиях.
— Ладно, пусть все будет так, как было, — сдался майор, — десять процентов тебе, десять процентов мне.
— И ты везешь их домой.
— Когда они проспятся. А пока тебе придется их еще подержать у себя.
Они наконец договорились. Дон Делисио заглянул в кухню.
— Что они делают? — робко спросила донья Эльвира. — Почему так тихо?
— Все в порядке. Они спят.
— А что будет, когда они проснутся?
— Они проспятся и станут тише воды и ниже травы.
— Что они там натворили в столовой?
— Побросали ножи в бассейн и разбили тарелку.
— От сервиза?.. О боже, что за варвары! И за что нас так наказывает судьба? А кровать, на которой они сидели — я к ней больше не прикоснусь!
— А где же ты собираешься спать сегодня ночью?
— У подруги.
Дон Делисио переполошился: она наверняка не удержится и все разболтает.
— Послушай, Эльвира, дорогая... — сказал он. — Давай лучше снимем номер в отеле. А завтра я тебе куплю новую кровать.
— Как можно быть такими неблагодарными? — всхлипывала донья Эльвира. — Мы разделили с ними обед, хотя они явились чуть ли не с помойки, а они обошлись с нами, как будто они здесь хозяева, а мы их слуги. Эти люди ни в чем не знают меры! Держать такой сброд в узде просто необходимая мера самозащиты. Если бы они дорвались до власти, они бы вывернули наизнанку все наши государственные устои. А мои бусы?..
— Вспомни о девяноста пяти тысячах, — сказал дон Делисио. — Я подарю тебе новые бусы.
Сад медленно погружался в сумерки. Горничные сновали взад-вперед с совками и вениками, груды битого стекла постепенно перекочевали в мусорные ведра. Тяжелые напольные часы вновь заняли, благодаря физическим усилиям дона Делисио и майора, свое законное место в гостиной. Механизм их, однако, безмолвствовал.
— А если они спросят, где часы? — прошептала донья Эльвира.
— Скажем, что отправим их утром на машине, — ответил майор. — Мол, ночью им нельзя находиться на воздухе, это для них вредно.
Около полуночи Исидро и Пепа, за которыми неусыпно наблюдали вдохновленные щедрыми чаевыми служанки, проснулись.
— Хорошо поспали? — весело осведомился дон Делисио.
Исидро не сразу понял, где он. Наконец в тяжелой от хмеля голове его забрезжил рассвет возвращающейся памяти.
— Уже вечер, — сказал он и поднял Пепу на ноги.
Пепа потупила глаза от смущения. Она тоже не могла вспомнить, как и почему оказалась на краю бассейна. Заспанная, она поплелась за Исидро.
— Я отвезу вас домой, — сказал майор.
Донья Эльвира с улыбкой протянула Пепе буханку хлеба.
— А что касается часов... — начал дон Делисио.
— Каких часов? — не понял Исидро.
Майор толкнул дона Делисио в бок и ответил за него:
— То, что часы пробили полночь, — это не беда. Мы всегда ложимся спать поздно.
— Сегодня самый лучший день в моей жизни, — растроганно произнес Исидро. — Господь и все святые обязательно вознаградят вас за то, что вы для нас сделали. Пепа, поблагодари их.
Пепа, сделав перед каждым из них книксен, — а самый глубокий перед доньей Эльвирой, — послушно пробормотала слова благодарности.
— Завтра в восемь на кладбище, — напомнил дон Делисио, пока майор усаживал Пепу и Исидро в машину, — не забудьте!
Пепа прислонилась к плечу Исидро. У нее болела голова.
— И никому ни слова о наших делах, как договорились, хорошо? — шепнул на прощание, стоя перед дверцой, дон Делисио.
Машина тронулась, и Исидро долго махал рукой, хотя позади уже ничего не было видно, кроме ночной тьмы. Донья Эльвира сразу же поспешила к бассейну и подняла с земли палантин. Теперь его надо было сдавать в чистку. Потом она принялась за дона Делисио и обрабатывала его до тех пор, пока он не надел свои плавки и не достал со дна бассейна ножи. После этого они отправились в отель «Мирафлорес».
Майор вез их по безлюдным улицам. На улице Гваделупы Исидро попросил остановиться. Он вышел из машины и скрылся за афишной тумбой. Пепа, испугавшись, что он ее бросит, потащилась за ним, в полумрак скудного электрического света.
— Отойди! — крикнул Исидро из-за тумбы.
Пепа остановилась.
— Говори что-нибудь, чтобы я тебя слышала! — попросила она.
— Какого черта! — разозлился Исидро. — Ты меня и так услышишь!
— Поторапливайся! — крикнул майор.
— Ну вот, теперь ничего не получается!.. — пробурчал Исидро.
На авениде Карреры ему опять приспичило. Майор, проглотив ругательство, остановил машину, выпустил Исидро и схватился за ручку дверцы, чтобы Пепа не смогла выйти.
— Он сейчас придет, — сказал он.
Но Пепа чуяла подвох. Она изо всех сил уперлась в дверцу, и майору пришлось ее выпустить.
— Карамба! — не выдержал Исидро, который на этот раз избрал для этой цели дерево. — Отстань ты от меня наконец, иначе опять ничего не получится!
Она остановилась и навострила уши.
— Ты еще здесь? — шепотом спросила она, когда за деревом все стихло.
— Глупая, — сказал он, выходя из-за дерева на свет фонаря. — Ну зачем мне убегать от тебя сейчас, когда нам подарили такую огромную буханку хлеба и когда мы вот-вот станем богатыми.
— Там было так темно, где ты стоял, — прошептала она и повисла на нем.
Между отростком авениды Карреры и канистровым поселком они сбились с пути, и машина застряла в песке. Пепе и Исидро пришлось выйти и толкать ее сзади. Яркий свет фар, достигавший до самых хижин на склоне холма, привлек любопытных. Они обступили машину со всех сторон.
— Далеко еще? — спросил майор, когда они вновь выбрались на дорогу.
— Нет, вон там наверху.
— Тогда я поехал обратно. Идите домой и проспитесь, как следует. А если соседи будут приставать с расспросами, пошлите их к черту и держите язык за зубами.
— Хорошо, — пообещал Исидро.
— А завтра в восемь на кладбище.
— До свидания, — сказал на прощание Исидро и помахал рукой.
— Хлеб! — крикнул вдруг майор. — Вы забыли свой хлеб!
Исидро подбежал к машине, забрал хлеб, и майор, дав газу, умчался вниз по склону. Шум мотора затерялся где-то на авениде Карреры.
Собравшиеся не могли оправиться от удивления.
— На машине, да еще с таким солидным господином! — шептали они уважительно. — Исидро, ты, наверное, какой-нибудь важный человек, если у тебя такие друзья.
— Да, — ответил Исидро, — это верно.
Они с Пепой отправились домой, и вся толпа проводила их до самой хижины.
— Как у богатых хорошо пахнет хлеб, — сказала Пепа и дала понюхать буханку всем желающим.
— Ну а что с лотерейным билетом? — спросил кто-то.
— Послезавтра нам выплатят денежки, — ответил Исидро. — больше я вам пока ничего сказать не могу.
Они ввалились в лачугу.
— Как у нас здесь тесно, — сказала Пепа. — Правда, Исидро?
Но Исидро уже ничего не слышал и не видел. Он упал на кровать, в сандалиях, в шляпе, с буханкой хлеба в руках, и сразу же заснул.
«Такие красивые бусы...» — подумала Пепа, устраиваясь у него под боком.
Они проспали почти до самого обеда. В оконные дыры время от времени просовывались детские головы; кто-то топтался вокруг их будки; шорохи вдоль стен становились все нетерпеливее, все назойливее, а они все спали и спали. Солнце уже буравило крышу отвесными лучами, когда Пепа проснулась. Сначала она решила, что ее голова лежит на груди Исидро, но грудь не поднималась и не опускалась. Пепа открыла глаза: под головой у нее был хлеб. Ах да, целая буханка хлеба! Хватит на два дня, даже если отрезать кусок соседке. А больше и не надо — скоро она будет держать в руках пачки денег. И все этот Исидро! Как ей с ним повезло! Она подперла голову рукой и нежно посмотрела на него.
«Как он храпит! — с гордостью подумала она. — Настоящий мужчина! И в первый же день показал мне красивую жизнь. Я даже ни разу не вспомнила о Хайме. Кажется, я вчера у них нарвала целый букет роз? Надо было взять его и сегодня положить Хайме на могилу. Ну ничего, Исидро купит красивые искусственные цветы, огромный букет, они не вянут. И вазу».
Она пощекотала Исидро в носу соломинкой, и тот встрепенулся.
— Представляешь, — сказал он, — мне приснилось, как мы с тобой бросали в воду ножи.
Она изумленно посмотрела на него:
— И мне тоже снились какие-то ножи в воде!
— Чудн;, — пробормотал Исидро и задумался.
— А ты помнишь, как я вчера рвала розы?
— Да. Ты меня потом обсыпала ими.
— А я такого не помню...
— Я-то помню точно, потому что они кололись.
— Ты ведь сегодня никуда не пойдешь, правда? Еды нам пока хватит. Какая молодчина донья Эльвира, что подарила нам хлеб.
— Ты так хорошо пахнешь.
— Ты теперь тоже хорошо пахнешь, потому что я пролежала всю ночь рядом с тобой.
И тут к ним потянулись первые гости. До вечера Исидро и Пепа успели разболтать все, что с ними приключилось.


4


     — Я обязательно запл;чу, когда они будут открывать гроб, — сказала Пепа.
     Она заботливо сложила свой единственный, выгоревший добела на солнце платочек и сунула его в вырез блузки.
     В семь часов вечера (у одного из обитателей поселка имелись часы) они собрались в путь. Пепа, у которой было две блузки, надела по этому случаю выходную, оранжевую. Шляпу Исидро вычистили, а из майки вытряхнули оставшиеся со вчерашнего дня лепестки роз.
     Уже почти стемнело, когда они наконец тронулись. Над фабрикой уже засветилось желтое колесо. На этот раз Исидро шел медленнее, но Пепа все равно шагала позади, как ее когда-то, еще в Панице, учила мать: ни одна уважающая себя женщина никогда не пойдет рядом с мужем, а всегда позади, потому что он ее господин. Если она идет рядом, значит муж у нее не мужчина, а тюфяк! И вот теперь господином Пепы был Исидро, пусть все видят!
     Как только они миновали портал кладбища, из окна им махнул рукой лысый писарь.
     — Идите к могиле! — крикнул он. — Господин директор тоже сейчас туда придет.
     Они протопали в потемках мимо деревьев тамаиба у часовни и пошли вглубь кладбища.
     — Как же ты в такой темноте найдешь его карман? — спросила Пепа.
     — Они наверняка принесут фонари.
     — Мне уже страшно. А вдруг все мертвецы захотят вылезти из своих гробов и начнут шевелиться, стучать и скрестись?..
     — Ерунда, крышки гробов же все привинчены болтами, — шепотом ответил Исидро.
     — Мне холодно, — прошептала она.
     Трещали цикады, шуршала на ветру сухая трава. Где-то за кладбищенской стеной репродуктор гундосил танго. Между рядами могил вдруг заплясал, быстро приближаясь, свет фонаря. Пепа задрожала.
     — Кто это может быть? — прошептала она и вцепилась Исидро в руку.
     — Не бойтесь, раздался голос из темноты. — Здесь привидений не бывает. Это я, дон Делисио.
     Исидро и Пепа поднялись на ноги. Дон Делисио привел с собой двух могильщиков с фонарями, увешанных всякими инструментами.
     — Все в сборе, не хватает только нашего доблестного майора, — сказал он. — Сейчас он подойдет, и мы сразу же начнем. Ну как поспали? Головы, небось, болят, а? А вы что скажете? — обратился он к могильщикам. — Вам, наверное, еще не приходилось вскрывать свежую могилу?
     Один из них прокашлялся и ответил:
     — Как же, приходилось. Когда перезахоранивали дон Антонио с центрального кладбища на южное.
     — Это не то, — возразил дон Делисио. — Тогда ведь гроб не открывали, а сегодня...
     — Мы что, будем открывать гроб?.. — в ужасе переспросил второй.
     — Конечно, — ответил дон Делисио. — Для судебно-медицинской экспертизы. Что, испугались? Вы же народ привычный.
     Они молчали.
     — Держите меня, а то я упаду! — воскликнул дон Делисио. — Могильщики испугались мертвеца! Ладно уж, так и быть — ваше дело вытащить гроб и отвинтить крышку, а сниму я ее сам.
Могильщик незаметно приблизился к Исидро.
— Это вы захотели, чтобы открыли гроб? — тихо спросил он его.
Исидро кивнул.
— А что там в нем за секреты такие?
— Лотерейный билет. В нагрудном кармане. Девятьсот пятьдесят тысяч крузейро.
— Да вы что, спятили? Из-за этого вы хотите нарушить покой мертвеца? Вы что, не слышали, что мертвецы мстят за такой грех? Ваш покойник будет вас преследовать день и ночь!
Пепа и Исидро обомлели от ужаса.
— Что же нам делать? — шепнул Исидро. — Теперь ведь уже поздно идти на попятную.
— Пойдите к шефу и скажите, что передумали, что вы отказываетесь от этого лотерейного билета.
— Но мы не хотим отказываться. Хайме наверняка ничего не имеет против. Он мой друг и не будет нас преследовать.
— А вдруг будет? Откуда ты знаешь, что думают покойники? — забеспокоилась Пепа.
— На вашем месте я бы не стал так рисковать, — продолжал шепотом могильщик. — Я уже имел дело с покойниками, можете мне поверить. От них чего угодно можно ожидать. Подумайте, пока еще есть время.
— Да, — зашептала Пепа, — пойди к дон Делисио и скажи ему.
Но Исидро не решался. Что скажет дон Делисио? Что скажет майор? Столько народу собралось здесь ради них среди ночи. Что же они, выходит, напрасно пришли? И где он возьмет деньги, чтобы покрыть расходы дон Делисио и майора, если не получит выигрыш? Нет, придется ему все же пойти на это, не взирая на месть Хайме: пути назад не было.
Могильщик поспешно отошел в сторону, заметив приближающийся из темноты караван пляшущих фонарей: впереди поблескивала лысина писаря из конторы, за ним шагали четверо полицейских во главе с майором.
— Добрый вечер, Пепа, — сказал майор. — Ну что, страшно? Ничего не поделаешь, нам без тебя не обойтись — ты же должна идентифицировать труп. Исидро знал Хайме всего один день. Этого недостаточно.
— Что я должна сделать с Хайме? — шепотом спросила Пепа у Исидро. — Ты понял его?
Исидро покачал головой.
— Я к нему не притронусь! — заявила она решительно. — Пусть делают, что хотят, но я к нему не притронусь!
— Давайте приступим, — сказал дон Делисио, — чтобы поскорее покончить с этой неприятной процедурой.
Могильщики не спеша подошли к стене и под неотрывными взглядами присутствующих принялись вырубать каменную плиту с помощью зубил и молотков. Лбы их покрылись капельками пота. Они работали так медленно и с таким нарочитым недовольством, что дон Делисио не выдержал и сердито поторопил их:
— Быстрее, быстрее! Мы не собираемся торчать здесь всю ночь!
Они заработали быстрее. Наконец плита отделилась. Они опустили ее на землю и прислонили к нижней могиле.
— Вытаскивайте гроб и ставьте на землю, — приказал дон Делисио.
Могильщики поставили гроб на землю; Исидро заметил, что у них трясутся руки. Пепа заплакала, достала из выреза блузки свой выцветший носовой платок. Он смутно белел в свете фонарей.
Исидро вдруг стало не по себе. Он стоял посреди теней, на стене могильного блока тоже шевелились тени, могильщики казались ему похожими на чертей. Что, если крышка гроба вдруг отлетит в сторону и Хайме поднимется во весь рост?..
— Отвинчивайте крышку, — глухо произнес дон Делисио.
Майор подошел к гробу. Могильщики отвинтили крышку и, не поднимая ее, попятились назад. Дон Делисио и майор ухватились за крышку и сняли ее. Над гробом закачалось несколько фонарей. Несколько бледных лиц склонились над ним и в ужасе отпрянули назад.
— Да он же голый!.. — пролепетал дон Делисио.
— Голый? — переспросил майор.
— Голый? — шепотом повторил Исидро.
— В самом деле голый, — подтвердил лысый писарь.
Они недоумевающе переглянулись.
— А почему же он голый?.. — запричитала Пепа и наклонилась над Хайме.
— Послушай, ты!.. — зарычал майор, схватив Пепу за руку. — Ты что, нас за идиотов принимаешь? Значит, мы, выходит, зря старались? Ну смотрите у меня!.. Если вы с Исидро все выдумали, — пеняйте на себя!
—  Господин майор! — залепетала Пепа. — Я его похоронила в брюках и в пиджаке, Пресвятая Дева Мария и все святые мне свидетели! Как я могла похоронить своего мужа раздетым? Да я бы такого позора не вынесла! Он был в белых штанах, которые ему пошила его мать, и в оранжевом пиджаке, у меня есть свидетели — все на нашей улице видели, в чем он лежал в гробу. Только рубахи на нем не было, потому что у него ее стащили, единственную рубаху, она висела за нашей будкой. Взяли и стащили! Но я же вам про рубаху ничего и не говорила. В брюках и в пиджаке, но не голый!
Майор молча слушал и о чем-то напряженно думал. Потом подозвал к себе могильщиков.
— Вы помните эти похороны, в прошлый вторник?
— Да, господин майор.
— Вы ничего особенного не заметили? Может, кто-нибудь посторонний крутился около гроба? Или потом возился у могилы?
— Нет, господин майор.
Он посветил фонарем в их угрюмые лица и оставил их на время в покое.
— Боже мой, что же делать? — прошептал дон Делисио.
Исидро неотрывно смотрел в гроб. Он ничего не понимал. Он знал только одно: Пепа похоронила Хайме в одежде. Обманывать она не могла.
Вот он, его Хайме, лежит в гробу, худой, с огромным заострившимся носом; лицо уже совсем чужое. почти не узнать. Как задрана верхняя губа! Как оскалены зубы! А вонь!..
—  Я докопаюсь до истины! — угрожающе пообещал майор. — Ночами спать не буду, а узнаю, в чем тут дело!
Он опять подозвал к себе могильщиков.
— А ну-ка откройте эту! — приказал он, ткнув пальцем в соседнюю могилу.
Могильщики с каменными лицами принялись за работу.
— Зачем это тебе? — удивился дон Делисио.
— Сейчас увидишь, — ответил майор. — Есть у меня одно подозрение...
Плита отделилась, показался гроб, уже довольно ветхий. Все затаили дыхание от страха, что он развалится в руках у могильщиков. Те осторожно поставили его рядом с гробом Хайме, отвинтили и сдвинули в сторону крышку — покойник был голый.
Майор проворно поставил крышку на место и, отвернувшись, схватил воздух ртом, словно выброшенная на берег рыба: из-под крышки вырвалось облако невыносимого смрада. Потом указал рукой на одну из могил верхнего ряда. Могильщики молча повиновались. После этого он велел вскрыть могилу в самом нижнем ряду, непосредственно над землей. Он, казалось, был одержим какой-то идеей. Четверым полицейским тоже пришлось закатать рукава. Стучали молотки, эхо плясало между могильными блоками, сыпалась штукатурка, плиты отделялись, освобождая путь гробам, которые один за другим опускались на землю. Все покойники были голыми.
— Взять могильщиков! — приказал майор.
— А мы-то здесь при чем? — возмутились те и сразу ожили, принялись жестикулировать с молотками и зубилами в руках. — Мы честные могильщики и ни в чем не виноваты. Мы ничего не знаем!
— Я могу это подтвердить, — нервно произнес дон Делисио. — Они работают под моим началом уже почти десять лет, и у меня никогда не было к ним никаких претензий.
— Сколько у тебя могильщиков в штате? — спросил майор.
— Четыре. И шесть садовников.
— Садовники меня пока не интересуют, они вряд ли могли снюхаться с могильщиками. Арестуйте остальных могильщиков, — приказал он полицейским, — и отведите всех четверых в контору для допроса.
— Я здесь пока еще тоже имею право голоса! — возмутился дон Делисио.
— Ты что, разве не заинтересован в том, чтобы мы как можно скорее заполучили лотерейный билет? — шепнул ему майор. — Если, конечно, его вообще теперь можно заполучить. Самое разумное для тебя сейчас — это поддержать меня.
Дон Делисио слегка умерил свой пыл, но все еще продолжал ворчать:
— А гробы? Ты велел вытащить четыре гроба. Кто их теперь поставит на место, если ты арестуешь всех могильщиков? Ты хочешь, чтобы народ завтра спотыкался об них или, еще лучше, чтобы каждый, кому не лень, поднимал крышки и заглядывал внутрь?
— Позови садовников, ответил майор, направляясь вслед за полицейскими. — Шесть человек, я надеюсь, тебе хватит, чтобы засунуть гробы обратно и заделать дыры цементом.
Дон Делисио послал лысого писаря за садовниками, а сам поспешил за майором.
— А завтра что? — спросил он, тяжело дыша. — У нас заявлено пять или шесть покойников. Кто их будет хоронить? Смотри, не перегибай палку, а то мы возьмем и объявим забастовку. Вот будет шуму в прессе!
— Да погоди ты! Дай мне сначала выяснить обстановку. Сейчас пока еще ничего непонятно. Может, они не все замешаны в этом деле. Во всяком случае я постараюсь провести расследование без лишнего шума.
Пепа и Исидро так и остались стоять посреди гробов; в суматохе про них совсем забыли. Фонари один за другим исчезли из вида, и они опять, как и вначале, остались в темноте.
— А нам что делать? — спросила Пепа.
— Не знаю, — ответил Исидро.
— Значит, мы так и не станем богатыми?
— Не знаю.
— Он этого не заслужил, наш Хайме.
— Бедный Хайме.
— Нехорошо оставлять его здесь голым.
— У меня только майка и штаны. Ты же знаешь, ничего другого у меня нет. Ни того, ни другого я ему не могу оставить.
— А может, накрыть его моей нижней юбкой? Одной больше, одной меньше — какая разница?
Она сняла с себя самую нижнюю юбку и накрыла ею Хайме. Юбки хватило лишь, чтобы прикрыть голову, туловище и ноги до колен.
— Ноги торчат, — огорчилась она.
— Мы накроем гроб крышкой, и его никто не будет видеть.
Они осторожно положили на гроб крышку, прочитали по десять раз “Аве Мария”, потом закрыли остальные гробы и на ощупь двинулись к центральной аллее, подальше от облака зловония.
— Он же видел, что мы не хотели сделать ему ничего плохого, — прошептала Пепа. — Как ты думаешь, он все равно нас будет преследовать?
— Нет, — ответил Исидро. — Хайме не такой. Он не будет слушать других покойников, если те его начнут на нас натравливать.
Они добрались до конторы. Здание было ярко освещено.
— Входить нам туда или нет? — прошептал Исидро.
— А может, мы там только мешать будем, — ответила Пепа. — Если мы им понадобимся, они нас сами позовут.
Она уселась на ступеньках перед входом и мгновенно заснула. Исидро, уперев подбородок в ладони, мрачно уставился на деревья, растущие у часовни, и задумался о своей вилле. Из конторы доносилась какая-то глухая возня, слышались чьи-то причитания и громоподобная ругань.
“Сейчас их там, наверное, дубасят, бедняг”, — подумал Исидро.
Неожиданно дверь распахнулась, на крыльцо выскочил полицейский и, споткнувшись об Исидро, полетел вниз по ступенькам.
— Зараза!.. Кто это тут расселся? — заорал он, поднимаясь на ноги.
— Это мы, Пепа и я, — ответил Исидро и снял шляпу.
— Меня послали за вами. Заходите. Шеф хочет с вами поговорить.
Исидро разбудил Пепу и потащил ее за руку в контору. Там уже некоторое время было совсем тихо. В углу просторной приемной угрюмо сидели под охраной полицейских четверо могильщиков. Лиц их было не различить в полумраке. Один из них прокашлялся, когда Исидро проходил мимо. Майор и дон Делисио курили в кабинете, устроившись под “Воскресением Христа”. Пепа замигала на яркий свет лампы.
— А, вот и вы. — сказал майор. — А мы уже думали, куда это вы запропастились. Ну так вот, они во всем признались. Они уже семь лет продают одежду покойников одному старьевщику. Ночью после похорон вскрывают могилы и раздевают трупы. Семь лет! И никто ничего не замечает. Целое кладбище голых трупов!
— А тебе, конечно, обязательно нужно рассказать все до мельчайших подробностей! — пробурчал дон Делисио.
— Я возмущен! — негодовал майор. — Я тоже человек и знаю, что такое пиетет к смерти. Они не пощадили даже могил выдающихся людей Летисии! Представь себе: мы с тобой умерли бы за эти семь лет и лежали бы сейчас, как пить дать, голяком в своих гробах! Они не гнушались даже трусами!
— Это открытие поразило меня не меньше, чем тебя, — заявил дон Делисио, — ибо я осмелюсь утверждать, что я такой же честный христианин, как и ты. То, что это случилось на моем кладбище, это, конечно, неприятно, но люди есть люди... Ты вот, например, уверен, что в твоей полиции служат одни праведники?
— Ладно, ближе к делу, — сказал майор. — Они признались, что сбывали барахло старьевщику. Но фамилию и адрес этого старьевщика мне не удалось выколотить из них даже дубинками. Я же не могу забить их до смерти. Мы в конце концов живем не в средневековье. Главарь их заявил, что адрес торговца они назовут только при условии, что им тоже кое-что перепадет из твоего выигрыша. Они что, спрашивали тебя, зачем мы полезли в гроб, Исидро?
— Да, — ответил Исидро.
— И ты рассказал им о лотерейном билете?
— Да.
— О святая простота! — воскликнул майор. — Теперь тебе не остается ничего другого, как согласиться. В Летисии полно зарегистрированных старьевщиков и столько же, если не больше, незарегистрированных торговцев тряпьем. Если мы сейчас начнем искать, то за неделю ни за что не управимся. А ты знаешь, что лотерейный билет необходимо предъявить не позднее, чем через десять дней после выхода тиража? Иначе он пропадет. Осталось ровно семь дней. Так что надо торопиться. Самое разумное для тебя сейчас — это принять их условия. По двадцать тысяч каждому, итого восемьдесят. Это же гроши по сравнению с твоей гигантской суммой. И у полиции было бы гораздо меньше хлопот. Если ты им пообещаешь деньги, у нас через минуту будет адрес. Поедем, конфискуем пиджак — и утром ты получишь свой выигрыш.
— Да, да, — согласился Исидро. — Конечно, вы же лучше меня разбираетесь в этих делах.
Майор хлопнул Исидро по плечу и весело произнес:
— Я знал, что ты парень сообразительный.
Он отправился в приемную к арестованным могильщикам, но тут же вернулся обратно.
— Они требуют какую-нибудь бумагу, — сообщил он, — один из них умеет читать.
— Я составлю договор, — предложил дон Делисио, — и ты подпишешь, Исидро... Это быстро. Да у тебя уже и опыт есть, со вчерашнего дня.
Заклацала пишущая машинка, Исидро намалевал свои три креста, и майор исчез с бумагой за дверью. Не прошло и минуты, как он появился опять.
— Они не признают никаких крестов, — удрученно произнес он. — Отказываются от дачи показаний, пока не увидят нормальную подпись.
— Сделаем так, — сказал дон Делисио Исидро. — Я тебе напишу на бумаге твою фамилию, а ты ее аккуратно срисуешь, и они тогда успокоятся.
Исидро бросило в пот. Он порядком измаялся с тремя крестами, — а тут еще целая фамилия. Майор подсунул ему сзади кресло, и он принялся старательно перерисовывать букву за буквой.
— Отлично получается, отлично, — похвалил его дон Делисио и указал Пепе, которая все еще стояла у стенки, как истукан, на кресло. На этот раз оно ее уже не удивляло. Она плюхнулась в него, поджала под себя ноги, свернулась клубком и тут же заснула.
Исидро наконец закончил свои художества, изобразив нечто, не поддающееся расшифровке. Майор вышел с бумагой за дверь и на этот раз возвратился с триумфом, размахивая своей записной книжкой.
— По коням! — скомандовал он. — Сейчас мы этому субчику наступим на хвост, даже если ради этого его придется вытащить из постели.
— А что будет с могильщиками? — спросил дон Делисио.
— Отправлю их в тюрьму. А что же еще?
— А пять гробов завтра утром? Я же не смогу так быстро найти новых могильщиков. Это ремесло не для каждого, люди боятся покойников. Тем более что этому вообще надо еще научиться, поденщикам я эту работу доверить не могу. Кстати, трое из них — семейные. У одного даже целых девять детей. Это будет на твоей совести.
— Ладно, — сказал майор, — этот многодетный пусть остается. Мне хватит и троих.
— Черт возьми! — воскликнул дон Делисио. — А какая разница — девять или шесть детей? Оба воровали и продавали тряпье ради семьи.
— Ну забирай двоих, если ты такой добрый, — проворчал майор. — Но это моя последняя уступка.
— У тебя нет сердца, — заявил дон Делисио. — Самый молодой из них женился две недели назад. Жена на восьмом месяце. А восьмой месяц самый опасный, ты это знаешь не хуже меня. А вдруг с ней что случится? Я бы на твоем месте не стал брать грех на душу.
— До чего же ты въедливый! — скривился майор.
— А что нам с тобой сулит судебный процесс над ними? Что некоторые господа заинтересуются твоими и моими делами? Тебе этого хочется? Тебе не терпится, чтобы все поскорее узнали, как и при каких обстоятельствах мы напали на след этих воришек? То, что пресса потом сделает из этой истории, я думаю, тебе не пойдет на пользу.
Майор с минуту молча поиграл тяжелым пресс-папье и сказал:
— Но ребра-то я им еще разок пересчитаю, прежде чем отпустить...
— Ну это твои дела, я в них не вмешиваюсь, — небрежно произнес дон Делисио. — А что ты намерен делать с четвертым?
— Суну его на пару дней в кутузку, потом отпущу. Надо их всех четверых так запугать, чтобы они всю жизнь помнили.
Он решительно протопал в соседнюю комнату. Вскоре оттуда послышались отчаянные вопли.
— Так, так, всыпать им хорошенько! — крикнул дон Делисио сквозь приоткрытую дверь. — Они это заслужили.
— Зачем наказывать тюрьмой? — сказал он, повернувшись к Исидро. — Они только научатся там всяким глупостям. Хорошая взбучка гораздо эффективнее. Я готов побиться об заклад, что они теперь вообще не прикоснутся ни к одному гробу без моего указания. И скорее еще свою одежду положат в гроб, чем украдут чужую. Честно говоря, я и в самом деле ничего не знал об их проделках. Но какова идея-то, а? Вот это сообразительность! Просто удивительно, какую находчивость иногда проявляют совершенно неграмотные люди! А я-то все эти годы удивлялся, как это простые могильщики умудряются на нищенское жалование так хорошо кормить своих детей.
За дверью тем временем майор отдавал какие-то распоряжения. Потом просунул голову в дверь и сказал:
— Все! Пошли! Я закончил.
Исидро разбудил Пепу, вывел ее во двор и помог ей забраться в машину. Трое могильщиков проковыляли мимо и скрылись в темноте. Четвертого увел один из полицейских.
Машина была просторная, места хватило всем. Мотор взревел, и через несколько секунд портал остался позади. Лысый писарь вернулся в контору, погасил свет в кабинете дон Делисио и в приемной и запер двери. Садовники поплелись по домам, спотыкаясь в темноте о могилы. Хайме вновь лежал замурованный в своей могиле, укрытый пепиной юбкой.
— Улица Сан-Рафаэль, — сказал майор шоферу. — Не такой уж и плохой квартал.
Шофер повел машину по узким переулочкам к старому испанскому центру Летисии.
— Смотри, Пепа, — сказал Исидро. — Здесь все старинное: ворота, башни, дома.
Пепа зевнула.
— Ты только посмотри во дворики. Некоторые все в цветах. Особенно вон тот, на углу, там еще даже статуи.
— Да ну их! — ответила Пепа. — Я сплю.
В следующем переулке Исидро не выдержал и опять растормошил ее:
— Смотри, какие эркеры, Пепа! Ты хотела бы жить в доме с таким эркером?
Пепа захрапела.
“Спит, как сурок!” — сердито подумал Исидро. — “Я стараюсь, показываю ей всякие интересные штуки, а она даже глаз не открывает.”
Они добрались до улицы Сан-Рафаэль, с обеих сторон которой тянулись аркады.
— Номер девятнадцать, — сказал майор.
— Постарайся там обойтись без шума, — попросил дон Делисио.
Машина остановилась. Один из полицейских постучал в дверь. На втором этаже открылось окно.
— В чем дело? — послышался сверху женский голос.
— Мы хотели бы видеть сеньора Освальдо Ларасабаля. Он дома? — спросил майор, задрав голову вверх.
— Дома-то дома, да только он никого не ждет, — ответила женщина.
— У нас к нему срочное дело!
Женщина исчезла и вскоре появилась опять.
— Кто его спрашивает?
— Полиция! — шепотом ответил майор.
— Кто?
— Полиция! — прошептал майор еще громче.
Женщина, ничего не разобрав, рассердилась:
— Завтра с десяти утра! — буркнула она вниз и захлопнула окно.
— Ломайте дверь! — рассвирепел майор.
Двое полицейских бросились на деревянную дверь. Она трещала, но не поддавалась. Третий подоспел им на помощь. Удары оглашали переулок гулким эхом.
— Тише, тише! — взревел майор.
Пепа встрепенулась и удивилась спросонья:
— А что мы здесь делаем?
— Мы приехали за лотерейным билетом, — объяснил Исидро.
— Я хочу домой.
— Скоро, Пепа, скоро. Спи пока. Я тебя разбужу, когда приедем домой.
— Ты тоже мог бы помочь, Исидро! — пробурчал майор, сидевший напротив Исидро. — Чей это в конце концов билет — твой или мой?
Исидро стало стыдно оттого, что эта мысль не пришла ему самому в голову. Он собрался уже вылезти из машины, но дон Делисио остановил его:
— Ерунда. Им и втроем там делать нечего. Сиди, а то они тебя еще раздавят.
— Вчера они все обращались к тебе на вы, — шепнула Пепа Исидро, — а сегодня уже опять “тыкают”. Ты заметил?
— Друзья всегда друг с другом на ты, — возразил Исидро.
— Но ты же им говоришь “вы”.
— Я просто еще не привык, вот и все. Со временем это пройдет.
Дверь наконец не выдержала. Двое полицейских ввалились в темную парадную. В переулке одно за другим открывались окна, выглядывали любопытные. Увидев полицейскую машину, они мгновенно исчезали, и окна вновь закрывались. Зато в доме господина Ларасабаля стало вдруг оживленно. Вспыхнул свет, и в дверях показался мужчина очень маленького роста в красном халате.
— Что означает это вторжение посреди ночи, господа? — спросил он строго.
— Почему вы не открыли? — задал ему майор встречный вопрос.
— Это было недоразумение. Моя экономка вас не поняла. Неужели у вас ко мне такое срочное дело, что вам обязательно нужно было сорвать меня с постели?
— Очень срочное.
— Завтра я к вашим услугам.
— Мы не можем ждать. Вы говорите с заместителем начальника полиции города.
— Входите.
Майор вылез из машины и вошел в дом. Дверь закрылась за ним.
— Пусть теперь сам немного попыхтит, — произнес дон Делисио, закуривая сигарету. — Я свое дело сделал.
— Какое дело? — спросил Исидро.
Дон Делисио прокашлялся, но так ничего и не ответил. Голова Пепы медленно сползла Исидро на колени. Она опять заснула. Ждать пришлось долго. Наконец из дома господина Ларасабаля вышел полицейский и пригласил дон Делисио и Исидро наверх.
— Черт бы побрал все на свете, кроме этого лотерейного билета!.. — пробурчал дон Делисио и с трудом вылез из машины. — Ну что там наверху?
— Они беседуют, — ответил полицейский.
Пепа карабкалась по лестнице вслед за Исидро. Это была мраморная, некогда роскошная лестница. Красный ковер уже давно стерся, перила скособочились, амурчик с отбитой головой вздымал руки к небу. Майор, стоя наверху, перегнулся через перила.
— Быстрее! — поторопил он — Нам сегодня ночью еще много чего предстоит, поэтому надо ехать как можно скорее.
— Карамба! — воскликнул дон Делисио. — Неужели это все еще не конечная станция?
— Исидро, теперь от тебя зависит, сколько мы еще провозимся с этим делом, — сказал майор. — Я бы тебе посоветовал сейчас не ломаться и делать, что говорят, иначе плакал твой лотерейный билет.
Он провел их в слабо освещенную комнату. Сеньор Ларасабаль, маленький, но достойного вида пожилой господин в красном шлафроке, сидел нога за ногу в кресле. Он был турок. Исидро узнавал турок с первого взгляда. Треть всех торговцев Летисии составляли турки и армяне. Они всегда ухитрялись заключать самые выгодные сделки и очень быстро делали себе солидные состояния.
Майор указал рукой на дон Делисио:
— Это мой дорогой друг дон Делисио Коста...
— ...директор центрального кладбища, — вставил дон Делисио.
— ...который оказал нам содействие при вскрытии могилы. А это — Исидро, счастливый владелец упомянутого билета, славный малый, так сказать представитель народа, нуждающийся в нашей помощи, со своей женой Пепой. А вы, — майор махнул рукой полицейским, — выйдите за дверь.
Полицейские попятились из комнаты.
Сеньор Ларасабаль предложил гостям садиться. У него был очень тонкий, высокий голос. Пепа украдкой рассмеялась.
— Сеньор Ларасабаль, как выяснилось, ни в коей мере не причастен к этой возмутительной истории, — сказал майор, обращаясь к дон Делисио.
— Могильщики действительно продавали ему в течение нескольких лет одежду, в среднем тридцать-сорок килограммов в неделю, но они выдавали себя за тряпичников. А их в городе несчетное количество. Как же он мог предложить, что это одежда, украденная из могил?
— А вы не обратили внимания, что от одежды исходит весьма странный запах? — спросил дон Делисио.
— Лохмотья всегда воняют.
— Но не мертвечиной. В этой одежде, прежде чем она была украдена, трупы лежали по два-три дня.
— Я никогда не принимаю товар лично, — ответил сеньор Ларасабаль. — Этим занимаются мои служащие, которые давно утратили восприимчивость к запахам. Однако я знаю по своему собственному опыту, который накопил в молодые годы, что у всякого профессионального тряпичника свой особый запах. Когда-то мне достаточно было понюхать любую из тряпок, и я безошибочно мог сказать, кто ее сдал. То же самое и в этом случае: одежда, о которой идет речь, имела свой специфический запах, вот и все. Посудите сами: что было бы с нами, если бы мы стали изучать происхождение каждого запаха?
— И сколько же вы платили за эти лохмотья? — спросил дон Делисио и весь подался вперед в ожидании ответа.
— Двадцать пять центаво за килограмм.
— Да это же грабеж среди бела дня! — воскликнул дон Делисио. — Вы получали первоклассный товар!
— Если я правильно понял господина майора, — с достоинством ответил сеньор Ларасабаль, — цель вашего ночного визита — это поиск пиджака, который был на покойном... — он прокашлялся, — супруге этой молодой дамы. Мне трудно предположить, что в этом случае речь может идти о первоклассном товаре...
— Это исключение! — выпалил дон Делисио. — И вы это прекрасно знаете! Почти все, кого хоронят на моем кладбище — люди из зажиточных семей. Двадцать пять центаво! Уму непостижимо!
— Мне кажется, мы отклонились от сути, — поспешно вставил майор. — Нас сейчас интересует только оранжевый пиджак. Как вы мне только что сообщили, сеньор Ларасабаль, товар, поступивший с кладбища в среду, четверг и пятницу истекшей недели, был на следующий же день, то есть в субботу, перепродан другому торговцу.
— Перепродан? — встрепенулся дон Делисио. — За сколько?
— Это коммерческая тайна, — ответил сеньор Ларасабаль.
— Перейдем к главному, — предложил майор. — Сеньор Ларасабаль уверен, что интересующий нас оранжевый пиджак должен быть в числе перепроданных в субботу вещей, поскольку от могильщиков с тех пор ничего не поступало. Его показания совпадают с показаниями могильщиков. Естественно, он не может сказать, был ли в нагрудном кармане пиджака лотерейный билет; кроме того, он сомневается также, что это знают его служащие, потому что внимание во время приема уделяется лишь вещам, которые составляют одно целое, например брюки и пиджак; все остальное без разбора набивается в мешки, взвешивается и убирается в сторону.
— Надо торопиться, — сказал дон Делисио. — Поехали к покупателю. Я намерен сегодня ночью еще хоть пару часов поспать.
— Таким образом мы подошли к важнейшему пункту нашей беседы, — объявил майор. — Сеньор Ларасабаль готов назвать нам адрес торговца за соответствующее вознаграждение.
— Но позвольте!.. Это же неслыханно! — воскликнул дон Делисио, побагровев. — Это уже не вписывается ни в какие рамки! Сколько?..
— Десять процентов от суммы выигрыша, — ответил сеньор Ларасабаль.
Дон Делисио вскочил на ноги и зашипел на майора:
— Это ты раскрыл все карты?
— Тут нечего раскрывать, все и так известно: размер выигрыша и фамилия владельца счастливого билета будут опубликованы в газете. А десять процентов есть десять процентов.
— Но мы и сами получим всего по десять процентов!
— Так кто из нас раскрывает карты? — Майор вскочил на ноги, рванул дверь на лестницу и столкнулся с полицейским, который в ужасе отпрянул назад.
— А ну пошел вниз, на улицу, там твое место! — рявкнул майор.
Того словно ветром сдуло.
— Десять процентов! — все больше распалялся дон Делисио. — А что вы, сеньор Ларасабаль, — лично вы — делаете для того, чтобы этот билет нашелся? Вы даете нам адрес и больше ничего!
— Но это самое важное, — с улыбкой ответил сеньор Ларасабаль. — Без адреса все ваши усилия не имеют смысла. В Летисии более ста заведений, для которых этот старый пиджак представляет определенный интерес: магазины по продаже ношеной одежды, матрацные и бумажные фабрики, лавки старьевщиков и тому подобное. Ищите!
— Сколько нам всего пришлось вынести за свои десять процентов!.. — простонал дон Делисио. — Эти бесконечные телефонные разговоры, расходы на обед, битая посуда, выломанные окна!.. А опасность лишиться здоровья, а то и жизни?..
— Перестань! — оборвал его майор.
— Это ваше дело, — произнес сеньор Ларасабаль. — Надо было требовать более высокой платы за ваши старания. Мое условие остается неизменным: десять процентов.
— Это вымогательство! — протестовал дон Делисио.
— Вы можете не принимать это условие. Тогда адрес останется при мне, а вы избавите себя от дальнейших расходов.
— Ты забываешь, Делисио, — вставил майор, — что требование сеньора Ларасабаля касается денег Исидро, а не твоих. Это немного разные вещи. Наша с тобой доля в любом случае никуда не денется.
— Если я вручу вам адрес, — заметил сеньор Ларасабаль.
Дон Делисио молчал, мрачно уставившись на ковер.
— Одним словом, нам не остается ничего другого, как разбудить нашего друга Исидро и дать ему подписать бумагу, — сказал майор.
Он наклонился к Исидро, который мирно спал, положив голову на плечо Пепы. Та уснула еще раньше него. Разбуженные майором, они медленно поднялись, покачиваясь, словно деревья на ветру.
— Десять процентов сеньору Ларасабалю, — сказал майор. — Он нам очень помог. Ты ведь не возражаешь?
— Нет, нет, — пролепетал Исидро, который даже не знал, о чем речь, и не мог вспомнить, как он очутился здесь, в чужом, незнакомом ему доме.
Сеньор Ларасабаль засуетился, в мгновение ока составил текст договора и сунул готовый документ под нос Исидро, у которого все плыло перед глазами. Исидро подписал. Перо в его пальцах больше не ломалось, чернила не брызгали во все стороны. У него уже был опыт. Сеньор Ларасабаль вручил майору адрес: Элисео Сантамария, квартал Ля Глория, переулок Лос Сиете Печос, дом семь, вход со двора.
— Ля Глория!.. — повторил тот в ужасе.
— Он торгует ношеной одеждой, — пояснил сеньор Ларасабаль, — и выбрал подходящий квартал для своего ремесла. Это мой давнишний клиент. Постарайтесь обойтись с ним повежливее; я бы не хотел его потерять.
— Ля Глория... — пробормотал дон Делисио. — Скверная история.
— Ничего не поделаешь, господа, придется стиснуть зубы, — сказал сеньор Ларасабаль. — Вы ведь преследуете благородную цель. Ну а я, разумеется, желаю вам всяческих успехов.
Когда они спускались по лестнице, майор шепнул Исидро на ухо:
— Мы должны пообещать денег полицейским: один из них подслушал разговор и конечно понял, что к чему, и я готов поспорить, что он уже давным-давно все рассказал остальным. Надо заткнуть им глотки щедрой подачкой, иначе они везде будут об этом болтать, а тебе это совсем ни к чему. Я думаю, по пятьсот каждому будет достаточно.
— Да, — ответил Исидро.
Пепу опять усадили в машину, Исидро прислонился к ней. «Как, оказывается, тяжело становиться богатым, — подумал он. — Всю ночь никакого покоя».
Майор пошептался с полицейскими. Те заухмылялись, закивали головой и тоже полезли в машину. В доме Ларасабаля погас свет. В окнах соседних домов загадочно зашевелились занавески.
— Поехали! — скомандовал майор.
— Куда? — спросил шофер.
— Ля Глория.
Полицейские переглянулись с ухмылкой. Машина рванулась с места. Дон Делисио мрачно смотрел в ночную темень.
— Послушай, — сказал он через некоторое время майору. — Я, пожалуй, здесь выйду. Ты знаешь: я вчера сделал все, что от меня зависело. Честное слово, у меня больше нет сил. Шофер, остановите машину!
— Значит, ты хочешь подсунуть мне самую грязную работу, да? — тихо произнес майор. — Я и сам только что хотел попросить тебя возглавить операцию в Ля Глории. Ты вполне мог бы обойтись и без меня: взять моих полицейских и забрать билет у этого Сантамарии. Полчаса — и ты свободен. Шофер бы тебя потом отвез домой. Я просто устал. Я больше не могу.
— Нет уж! Ночью в Ля Глорию — да ни за что в жизни! По всему городу сразу же разлетятся сплетни: у этого уже не хватает денег на девочек из Санта Анны, значит, он на пороге банкротства!
— Мне нельзя туда ночью по той же причине. Представь себе: заместитель начальника полиции ночью в Ля Глории!
— Ты в мундире. Каждый видит, что ты там по долгу службы.
— Неужели ты думаешь, кто-нибудь поверит офицеру полиции, ночью, в Ля Глории, что он там по долгу службы?..
Полицейские слушали с неподвижными лицами. Возникла пауза. Дон Делисио и майор, надувшись, угрюмо размышляли. Запоздалые прохожие с любопытством косились на полицейскую машину: наверное, подстерегают какого-нибудь преступника.
— Я предлагаю вот что, — сердито пробурчал наконец майор. — Мы оба выйдем здесь. На моего капрала можно положиться, он сам справится с этим делом. Пепа опознает пиджак, Исидро знает, где должен лежать билет, он будет представлять наши интересы.
— Да... — сонно пробормотал Исидро.
— Билет капрал передаст мне утром. Он мне отвечает за него головой. Вы слышите, Сергио? Он же отвезет Исидро с Пепой домой, а утром заедет за ними. Будьте в девять часов готовы. Вместе поедем в банк.
— Мне кажется, это все-таки рискованный шаг, — прошептал дон Делисио. — Не забывай, о каких суммах тут идет речь.
— За своего капрала я готов руку положить в огонь. Я его знаю уже не один год.
— Ну смотри, тебе виднее, — сказал дон Делисио.
Майор тщательно проинструктировал капрала, велел  хорошенько запомнить место, где стоит будка Исидро и Пепы, чтобы утром найти ее, приказал ему вести себя в Ля Глории так, чтобы не лишить жителей этого квартала веры в высокие моральные принципы полицейских Летисии, а в восемь часов утра явиться к нему домой для доклада и передачи лотерейного билета. Ободряюще хлопнув его на прощание рукой по плечу, он вылез из машины. Дон Делисио последовал за ним. Машина тронулась с места и через минуту скрылась из вида.
— Ну и куда теперь? — спросил майор дона Делисио. Они еще стояли перед воротами бойни.
— В квартал Санта Анна, конечно! Куда же еще?
Майор покашлял.
— Я собственно тоже об этом подумал. Ночь все равно уже пропала. Надо хоть остаток ее провести с толком, верно?
— Пошли, — бодро сказал дон Делисио и взял майора под руку. — На углу возьмем такси.

Полицейская машина медленно приближалась к переулку Лос Сиете Печос, с трудом продираясь сквозь толпу. Там, где она появлялась, толчея еще больше усиливалась. Девушки махали полицейским, парни горланили и улюлюкали.
— Эй, привет! — крикнула маленькая негритянка. — И вы, значит, решили нас навестить, сладенькие вы мои? Что усы повесили? Давайте мы вам их в миг подкрутим!
— Чччерт!.. — процедил сквозь зубы шофер и по ошибке нажал на тормоз.
— Езжай, езжай! — крикнул капрал. — Тут останавливаться нельзя, иначе от них не отвяжешься!
— А этот же только вчера был здесь! — удивилась какая-то китаянка, указывая на капрала. — А теперь делает вид, будто в первый раз сюда попал.
Пепа к тому времени уже выспалась. Она удивленно смотрела по сторонам. Такое столпотворение она видела только на рынке в Панице.
— Это что, рынок? — спросила она.
Ей никто не ответил.
«Нет, на рынок это непохоже, — подумала она. — Никто ничего не продает, никто не несет на голове корзинки или кувшины. Чудной город, эта Летисия — ночью люди гуляют по улицам...»
Исидро спал, положив голову ей на плечо. Она старалась не шевелиться, чтобы не разбудить его. Но перед домом номер семь шофер резко затормозил, и Пепу бросило на спинку переднего сиденья, а голова Исидро, соскользнув с ее плеча, стукнулась обо что-то твердое. От удара он мгновенно проснулся.
Заметив во дворе полицейских, две девицы, торчавшие в окне, испуганно взвизгнули и исчезли. Вместо них в дверях вырос мужчина богатырского телосложения. При виде его темного силуэта полицейские, как по команде, встали плечом к плечу, но направив на него карманный фонарик, они увидели, что великан сам трясется от страха.
— Господа, — воскликнул он. — Я не знаю причины, по которой я удостоился чести вашего визита, но в моем деле у вас в полиции должны быть сведения о том, что я недавно уже подал заявление на получение лицензии!
— Вы Сантамария, владелец лавки ношеной одежды? — спросил капрал и шагнул вперед.
— Ах, так вы по поводу моей лавки? — с облегчением произнес великан. — Это другое дело. Тут у меня все в порядке: налоги, плата за аренду помещения, все чин чином. Вы можете посмотреть мои бухгалтерские книги.
— Мы хотим посмотреть ваш товар.
— Конечно, конечно, с удовольствием, сюда, пожалуйста. Господам понадобился костюм? А может, сорочка? У меня имеются и мундиры, еще в хорошем состоянии. Время для покупок, правда, не совсем обычное, но вы видите, я в вашем полном распоряжении.
Он подвел их, то и дело кланяясь, к запертой двери, открыл ее и, щелкнув выключателем, указал на длинные шеренги облитых скудным светом пиджаков, брюк, костюмов и платьев, в тенистых складках которых попрятались от света пауки и тараканы.
Пепа принюхалась:
— Какой-то запах здесь смешной — сладковатый...
— Сладковатый и...противный, — пробормотал Исидро.
— Мы ищем оранжевый мужской пиджак, — сказал капрал.
— Оранжевый? — переспросил великан. — А почему именно оранжевый? Я могу вам предложить первоклассный белый пиджак, редкий товар и почти не ношеный...
— Мы не собираемся ничего покупать, мы собираемся конфисковать один пиджак, один-единственный конкретный пиджак, и он не белый, а оранжевый.
— Господа, — испуганно залепетал великан, — здесь нет ни одной краденой вещи, все было законно приобретено у торговца-оптовика по дорогой цене.
— Знаем, знаем, — бросил капрал и дал знак рукой полицейским. — Осмотрите все пиджаки. Женщина вам поможет. Она узнает эту вещь.
— Да что же происходит? — воскликнул великан в отчаянии. — В чем меня обвиняют?
— Успокойтесь, — ответил капрал. — Нас интересует только оранжевый пиджак и больше ничего. Вы купили его в субботу у  Ларасабаля. Отдайте его нам, и мы в ту же секунду исчезнем.
— Среди пиджаков его нет, — доложил один из полицейских.
— Черт побери, где он? — разозлился капрал. — Где у вас склад? Где остальной товар?
— У меня нет склада. Все, что я покупаю, я сразу же развешиваю здесь на вешалках. От долгого хранения вещь только теряет свою ценность.
— Послушай ты, продавец ветоши, — прошипел капрал, который тем больше храбрел, чем сильнее потел великан. — А ну-ка напряги свои мозги и вспомни, где этот пиджак. Может, он еще в чистке?
— В чистке? — заикаясь, повторил великан. — Я ничего не отдаю в чистку. Поэтому у меня товар дешевле, чем в любом другом месте. Я только опрыскиваю вещи духами, перед тем как повесить их на вешалки.
— Этот пиджак сняли с покойника, а ты его не отдал в чистку, свинтус?
— Я его не убивал! — заскулил великан, потерявший разум от страха. — Клянусь вам: я его не убивал!
— Отвечай мне четко и ясно на вопросы, которые я тебе буду задавать, — сказал капрал и схватил его за шиворот; для этого ему пришлось встать на цыпочки, — а если ты хоть один-единственный раз попробуешь соврать, мы вплотную займемся твоим бизнесом, на который, как ты говоришь, тебе должны выдать лицензию.
Капрал чувствовал себя превосходно. За годы службы в полиции он насмотрелся на офицеров и знал, как себя вести в таких случаях.
Пепа стояла рядом с великаном и смотрела на него сверху вниз. Ей было жалко его.
— Зачем вы с ним так грубо обращаетесь? — спросила она.
— Он знает, где пиджак Хайме, — шепнул ей Исидро.
— Значит, ты купил шмотки у Ларасабаля в субботу? — продолжал капрал.
— Да, господин капрал, в субботу утром. Двадцать один килограмм, по семьдесят центаво.
— И как ты их сюда доставил?
— На спине. В мешке.
— Сам?
— Нет, мой работник.
— А он не мог что-нибудь потерять по пути?
— Это исключено. Я договорился с Ларасабалем, чтобы он вручал работнику опечатанный мешок. Иначе бы тот по дороге половину продавал.
— А когда ты распаковал мешок?
— В тот же день после обеда.
— И все сразу же развесил? Себе ты ничего не оставил?
— Абсолютно. Мне все равно ничего не подходит.
Полицейские рассмеялись.
— Значит, если ты ничего не оставил себе, а сразу же все развесил, то все, что было в мешке, сейчас должно быть здесь, так?
— Нет, господин капрал. Я ведь после этого уже три дня торговал: в понедельник, во вторник и сегодня. Если бы я знал, что вы все это захотите посмотреть, я бы, конечно, подождал с продажей.
— Ты уже продавал вещи из мешка?.. — ошарашенно переспросил капрал. — Вспомни: не было ли среди них оранжевого пиджака? Такого, совсем заношенного, как мне сказали.
Великан просиял.
— Ну конечно! Я вспомнил! — облегченно воскликнул он. — Старый оранжевый пиджак, с растрепанными рукавами. По-моему, это было сегодня утром. Я уже думал, что никогда от него не избавлюсь.
— Карамба! — взревел капрал и принялся трясти его. — Как он выглядел?
— Кто?
— Тот, кому ты продал пиджак!
— Да как же я его теперь вспомню? У меня каждую минуту кто-то заходит или выходит, и почти все на одно лицо. Я запоминаю только тех, у кого примерно мой размер.
— О святая Тереса! Продал и не знает, кому! Что я теперь скажу майору?
Ему вдруг пришла в голову спасительная мысль:
— А ты случайно не находил в нагрудном кармане пиджака никакую бумажку, перед тем как продал его?
Великан недоумевающе вытаращился на него.
— Говори, падаль вонючая! Ты ведь, конечно, ее вынул из кармана и сохранил для нас, а?
— Я забыл проверить нагрудный карман, — испуганно произнес великан.
Капрал в отчаянии опустился на стул. Обстановка была предельно ясной: пиджак вместе с лотерейным билетом продан, и установить, кому он сейчас принадлежит, не представляется возможным. Он, капрал, сделал для выполнения приказа все, что было в человеческих силах, но выясненные в ходе расследования обстоятельства можно приравнять, выражаясь языком юристов, к «непреодолимой силе». Утром он сразу же доложит майору об этих печальных фактах.
Он свистнул полицейским, и они покинули помещение. Снаружи послышалось хихиканье. Девицы, столпившись у окон, глазели на полицейских.
— Извини, старина, — сказал капрал великану. — Мы тебя покидаем. Иди к своим бутылкам и не забывай про лицензию. У меня есть предчувствие, что на следующей неделе здесь будет небольшая проверка. И если мы вдруг наткнемся на твою винокурню, а у тебя все еще не будет лицензии, — смотри, пеняй на себя.
— Я вам очень благодарен, господа, — засопел Сантамария. — На следующей неделе здесь не будет никакой винокурни. Может, господа все-таки заглянут ко мне на часок? Моя водка славится на весь квартал. И девочки имеются, которые соскучились по кавалерам.
Капрал бросил взгляд на своих подчиненных. Они с надеждой смотрели на него.
— Ладно, — согласился он. — На часок.
Великан от радости потер руки.
— Мой дом — это ваш дом! — воскликнул он и распахнул дверь в дом.
— Идите садитесь в машину, — сказал капрал Исидро и Пепе. — Вам там будет удобно. А мы через часик вернемся и отвезем вас домой.
Как хорошо без офицеров! Полицейские бросились в дом. Великан Сантамария улыбался. На следующей неделе ему теперь нечего опасаться.
Пепа и Исидро протопали обратно к машине, и их сразу же окружили любопытные.
— Вы кто, арестованные или шпики? — спросил кто-то.
— Отстаньте вы от нас, — сказал Исидро. Он очень устал и не желал вступать ни в какие разговоры.
— Если вы шпики, мы вам сейчас набьем морду.
Исидро не оставалось ничего другого, как все рассказать.
— Эх, бедняга, — сочувственно произнес кто-то, когда он закончил. — Не видать тебе этого лотерейного билета, как своих ушей. Не найдете вы его. Такую маленькую бумажку в огромном городе!
— Но мне же помогает столько людей.
— Даже если они его найдут — они тебя выпотрошат, как гуся.
— Что ты имеешь в виду?
Несколько человек рассмеялось.
— Ну а что вы делаете в этой машине? — спросила какая-то женщина.
— Нам сказали подождать, пока они выйдут.
— На вашем месте я бы поскорее смотался отсюда, — посоветовал старик с кривым лицом. — С полицией лучше не иметь дела, даже если ты не арестованный.
— А может, мы и в самом деле арестованы и не знаем об этом? — прошептала Пепа.
— Да хватит вам всем болтать ерунду! — рассердился Исидро. — Майор мой друг. Давай, Пепа, покажем им, что никто нас не арестовывал. Вылезай! Пойдем погуляем по городу. Ты же еще ни разу не была в городе. Я тебе все покажу и расскажу.
— А если они выйдут, а нас нет?
— Они их теперь до утра оттуда не выпустят, — успокоили их обступившие машину зеваки. — Вы еще десять раз успеете вернуться.
Пепа и Исидро вылезли из машины. Люди расступились, освобождая им дорогу, и с любопытством уставились на них.
— Ну что, видите теперь, что мы свободны? — воскликнул Исидро.
Он взял Пепу под руку, и они поплелись прочь. Два подростка потихоньку увязались за ними. Они решили не упускать их из виду и, если понадобится, помочь полиции их задержать. Кто знает, а может, они и в самом деле преступники?
Народ разошелся. Дети, забравшись в машину, прыгали и барахтались на сиденьях.
Пепа на каждом шагу останавливалась. Ей все здесь было в диковинку: сверкающие бусы, серьги, короткие пестрые юбки женщин, перемешанные обрывки музыки, звучавшей со всех сторон, огни реклам на фасадах домов.
Исидро приходилось тянуть ее за собой.
— Если ты все время будешь останавливаться, — ворчал он, — то я тебе ничего не успею показать, ни церквей, ни мостов, ни площадей. Сначала ты должна посмотреть площадь Фортуны.
— А мне здесь нравится, — заявила она.
Проститутки оглядывались на нее и хихикали: что же, интересно, здесь делает эта маленькая индианка из провинции — ночью, в Ля Глории?
— Чего это они все на меня смотрят? — спросила она Исидро.
— Потому что ты красивая, — ласково ответил Исидро.
Она просияла и с гордостью посмотрела вокруг.
— Мне здесь правда очень нравится, — сообщила она. — Люди все такие приветливые.
Они добрались до конца квартала Ля Глория.
— Вон там мой парк, где я раньше ночевал, — сказал Исидро.
— Покажи мне его! — попросила Пепа.
— Но мы же сначала хотели посмотреть соборы, мосты и площади. А сколько в Летисии памятников, которые ты еще не видела!
— Я не хочу смотреть памятники, я хочу посмотреть место, где ты ночевал!
— Ну ладно, — согласился Исидро и повел ее в парк.
Мальчишки, которым слежка быстро наскучила, развернулись и пошли обратно.
Луны не было видно, но белые цветы светились во мраке на фоне темных кустов.
— Тс-с-с!.. — шепнула Пепа и остановилась. — Ты ничего не слышишь?
— Птица поет.
— Нет, я не про щебет. Послушай!
— Музыка с аттракционов, что ли? Это на другом конце города. Значит, ветер с запада.
— Да нет же! Кто-то шушукается в кустах, где-то здесь рядом, и шуршит... — Она вцепилась Исидро в рукав.
— А-а-а... — протянул Исидро и рассмеялся. — Это люди, которые здесь спят.
— А я уже думала, привидения. В Панице есть привидения. А здесь?
— Не знаю?
— Привидения должны быть везде.
— Может, на другом конце города, на склоне вулкана.
— Я один раз видела привидение в Панице, ночью, прямо на площади — лицо на дереве посреди ветвей, зеленое-зеленое, а из подбородка торчит зеленое перо.
— В самой Летисии нет привидений. Здесь слишком светло. И шуму много. И здесь их никто бы не испугался, а им же надо, чтобы их боялись.
— Как пахнет хорошо!
— Вон мой куст. Тихо! Надо, чтобы никто не заметил, что мы туда залезаем.
Он стащил ее с дорожки, подвел по газону к темнеющим зарослям кустарников и мягко пригнул ее к земле.
— Дальше надо ползком, — шепнул он.
Они встали на четвереньки и поползли внутрь, под рододендроновый куст Исидро. Пепа зацепилась своими косами за ветку и потеряла шляпу. Они начали ее искать, стукнулись лбами и рассмеялись.
— Мне здесь не нравится, — заявила Пепа. — Здесь так низко, и крыши над головой нет, да и спал ты на голой земле. Наш дом лучше.
— А цветы у тебя там такие есть? — возмутился Исидро. — А аромат какой? Рано утром ты услышишь, как поют птицы. И тени здесь хватает. Я здесь долго ночевал, и мне нравилось.
— А мне не нравится, — повторила Пепа.
— Этот куст цветет целый год. И пыли здесь нет.
— Но мне здесь все равно не нравится!
— А я хочу, чтобы тебе нравилось!
Пепа молчала.
— Ну что, нравится тебе здесь или нет?
— Нет.
Исидро влепил ей пощечину.
— А сейчас нравится?
— Да... — послушно ответила она.
Он рванул ее к себе так резко, что у нее опять слетела с головы шляпа, и шепнул ей на ухо:
— Давай побудем здесь немного. Два часа еще не прошли. Мне вдруг так захотелось — прямо мочи нет терпеть!..
Пепа тихо засмеялась и легла на спину, и Исидро пообещал ей купить такие же роскошные серьги, как они видели у женщин в Ля Глории. Потом они уснули и проспали до самого утра.

В половине восьмого, когда по всей Летисии зазвонили колокола, капрал, очнувшись после бурной ночи в переулке Лос Сиете Печос, вспомнил об Исидро и Пепе, которые, как он полагал, ждали в машине.
«Они наверняка уснули, — подумал он. — Теперь, слава Богу, их не надо ни отвозить, ни забирать. Уйма сэкономленного времени. Можно сразу же везти их к майору».
Он растолкал своих двух подчиненных, потом долго искал портупею, нашел ее наконец под кроватью, которой он не помнил, и стал готовиться к трудам и заботам нового дня. Голова его, правда, гудела, как чугунная, но он был в прекрасном настроении и насвистывал. Это была роскошная ночь.
Заспанные полицейские вышли, слегка пошатываясь, во двор, залитый ярким солнечным светом.
— Уже восемь! — воскликнул капрал. — Едем сразу к майору.
— Буду с нетерпением ждать вашего следующего визита! — крикнул им вслед великан. — Вы для меня всегда желанные гости. Не забудьте: для вас скидка двадцать пять процентов. Да хранит вас Господь!
В машине никого не было. Только на заднем сиденье спал какой-то мальчишка. Капрал выдворил его без всяких церемоний и возмущенно воскликнул:
— Не могли подождать каких-то несчастных пару часов!
— Наверное, пошли домой, — сказал шофер.
— Сразу же после рапорта съездишь и привезешь их.
— А куда ехать? — спросил шофер.
— Куда-куда — туда, где они живут, придурок!
— А где они живут?
Капрал от неожиданности раскрыл рот. Он и представления не имел, где они живут.
— Ну чего зубы скалите? — рявкнул он на полицейских. — Забыли, кто перед вами стоит? Я ваш капрал, понятно?
— Брось корчить из себя начальство, — ответил второй полицейский. — Ты теперь в наших руках.
— Это вы в моих руках, а не я в ваших! Вы у меня в любую минуту можете вылететь на улицу!
— И ты вылетишь вместе с нами. Одно словечко майору, — и тебе крышка.
— Он вам не поверит.
— А у нас этой ночью свидетелей было больше, чем достаточно. Так что советую тебе успокоиться.
— Если вы думаете, что можете таким способом заставить меня плясать под вашу дудку, то вы ошибаетесь. У майора тоже рыльце в пуху, ему невыгодно вам верить, потому что он тогда и сам сядет в дерьмо!
Вокруг машины уже собирались любопытные и с интересом прислушивались к их разговору. Когда они наконец уехали, великан Элисео Сантамария с облегчением вздохнул, запер входную дверь и пошел спать.

Капрал стоял перед дверью в квартиру майора, сгорбившись под тяжестью своей вины. Но никто не открывал, и за дверью было тихо: майор еще не вернулся. Он появился в девять часов, мрачный, как туча, растрепанный и заспанный, однако при виде полицейской машины лицо его прояснилось.
— Ну, добыли билет? — крикнул он еще издалека.
— Капрал ждет вас на лестнице, — поспешно сообщил шофер.
Майор ринулся в дом.
Спустя некоторое время из дверей вывалился бледный капрал. Он со стоном рухнул на сиденье машины и приказал:
— Езжай по авениде Карреры до самого конца, на окраину города! Где-то там должна быть эта вонючая навозная куча, в которой живет Исидро. Придется прочесать весь квартал.
— Втроем?
— Возьмем еще троих из казармы. Давай быстрее отъезжай, а то майор сейчас заорет из окна!

Детворе канистрового поселка это утро принесло с собой небывалую забаву: шесть полицейских перетряхивали хижину за хижиной в поисках Пепы и Исидро. Но люди решили, что тем это не сулит ничего хорошего, и капралу даже не удалось узнать, в какой хижине они живут. Никто их не знал. Никто ничего не слышал, все только пожимали плечами, а дети, гурьбой сопровождавшие полицейских, верещали от удовольствия. Около полудня подоспела еще одна полицейская машина. Потом они обе укатили. Дети махали им вслед.

Исидро и Пепа проспали до позднего утра. Первой проснулась Пепа. Ей упал в раскрытый рот лепесток, и она закашлялась. Исидро испуганно встрепенулся. Он вспомнил про полицейскую машину в Ля Глории.
— Ну вот, сейчас придется нестись, как угорелым, — сказал он.
— А здесь и в самом деле хорошо! — воскликнула Пепа и, сорвав цветок, бросила его Исидро за пазуху.
— Щекотно! — захихикал Исидро. — Вытащи его!
Она достала цветок и прикрепила его к шляпе Исидро.
Когда они добрались до дома номер семь в переулке Лос Сиете Печос, машины там уже не было.
— Уехали без нас!.. — в ужасе воскликнул Исидро.
— А может, они еще в доме? — сказала Пепа.
Исидро постучал в дверь. Им открыла девушка с ведром в руках. Узнав их, она бросила ведро и понеслась наверх. Через минуту во дворе распахнулось одно из окон второго этажа. Великан взволнованно замахал им руками.
— Майор ищет вас! — заорал он. — Весь квартал поднял на ноги. Недавно был здесь и всех про вас расспрашивал. Меня из-за вас тоже сорвал с постели, и вся эта ночная история с пиджаком началась сначала!
— Надо же, — сказал Исидро, чтобы хоть что-нибудь сказать.
— Что? — не расслышав, заорал великан.
— Надо же! — заорал Исидро.
— Подождите, я сейчас спущусь вниз!
Окно захлопнулось, заскрипела лестница, и он вышел из дома; за ним волочились подтяжки.
— Я сейчас позвоню в управление полиции, — произнес он отдуваясь. — Но сначала пусть они мне пообещают лицензию, иначе я им не скажу, где вы. Я ее честно заслужил: через эту полицию я сегодня понес такие убытки!
Он что-то шепнул в открытое окно, расположенное между входной дверью и дверью в магазин. Одна из двух девиц, показавшихся в окне, подала ему ключ, и пока он тащился к воротам и запирал их снаружи, девицы легли грудью на подоконник и, посмеиваясь, не спускали глаз с Исидро и Пепы. Те мирно устроились на пустых перевернутых ведрах, стоявших во дворе, и погрузились в ленивое ожидание.
— Когда же мы наконец получим много денег? — спросила Пепа.
— Завтра.
— Ты каждый день говоришь «завтра»!
— Это не так просто.
— Когда у нас будут деньги, давай переедем сюда.
— Мы же хотели построить виллу, там наверху, где живет дон Делисио!
— А мне здесь больше нравится!
Они помолчали немного. Потом Пепа заявила:
— Я хочу есть.
— Я тоже, — откликнулся Исидро.
— Дома у нас еще лежит целых полбуханки хлеба.
— Мы сейчас не можем пойти домой. Майор нас ищет.
— Зачем он нас ищет?
— Мы ему нужны, чтобы получить деньги.
— А зачем нам деньги?
— Что?
Пепа вдруг встала и крикнула:
— Я не хочу никаких денег! Я хочу домой!
— Не болтай ерунду, — сказал Исидро. — Еще как хочешь. Все хотят денег, и ты тоже. До тебя просто еще не дошло.
Она опять опустилась на свое ведро и сонно молчала, пока за воротами не завизжали тормоза. В замочной скважине проскрежетал ключ, ворота резко распахнулись, и во двор влетел майор, а за ним сияющий Сантамария.
— Что это вам стукнуло в голову? — воскликнул майор. — Вы что, нас за дураков принимаете? Мы вас уже полдня везде ищем! Где вы шлялись?
— Мы спали, — смущенно пробормотал Исидро.
— А почему вы тайком ушли, пока полицейские искали пиджак?
— Они велели нам подождать в машине, пока они выпьют водки. А мы подумали: кто захотел выпить водки, тот уже так быстро не появится. Поэтому я решил показать Пепе парк, а там мы случайно и задремали.
— Никакой водки они не пили! — пробурчал майор. — Мои подчиненные никогда не пьют на службе.
Он повернулся к великану:
— Они у вас сегодня ночью пили водку?
— Боже упаси! — с жаром ответил Сантамария.
— Ну вот видишь, Исидро, тебе приснилось. Никто здесь сегодня ночью водку не пил. Полицейские Летисии неподкупны!
— Неподкупны!.. — повторил Сантамария.
— Ну а теперь пошли. Больше вы у меня не потеряетесь.
Он загрузил их в машину и отвез в ближайший комиссариат полиции, неподалеку от своего дома. Он провел их через широкий раскаленный двор, потом по темному коридору в боковой флигель, подозвал полицейского со связкой ключей и велел ему открыть камеру с двумя жесткими койками.
— Вы не арестованы, — сказал он Пепе и Исидро, — никто на вас тут не будет орать. Просто вам нужно побыть здесь, потому что вы мне в любую минуту можете понадобиться. А там, среди этих канистр, вас не найдешь.
— А хлеб? — встрепенулась Пепа. — У нас дома на столе лежит полбуханки хлеба!
— Вас здесь будут хорошо кормить. Будете есть то же самое, что и полицейские. Можете погулять во дворе, но на улицу вам нельзя, иначе вы опять потеряетесь.
— А лотерейный билет? — спросил Исидро.
— Мы ищем оранжевый пиджак. У Пепа будет много работы. Надо использовать все возможности. У нас осталось всего шесть дней.
Он исчез.
Пепа и Исидро молча сели друг возле друга на одну из коек и уставились на выбеленную известкой стену. Через некоторое время в дверях показалась голова полицейского.
— Есть хотите?
Они кивнули.
— Я слышал, вы выиграли в лотерею. Значит, можете заплатить за харчи.
— У нас пока нет денег, — грустно ответил Исидро.
— Мне не к спеху. Заплатите, когда вам выдадут выигрыш. Я вам напомню.
Он отвел их на кухню, где гремела кастрюлями толстая повариха. Она поставила перед ними по тарелке риса с мясом. Наевшись, они устроились на ступеньках аркады, окаймлявшей двор, и стали наблюдать за полицейскими. Сверху, с капителей колонн, им улыбались щербатые амурчики. Каменные ступени были стерты каблуками, основания колонн испещрены именами и непристойными рисунками, на закопченных сводах аркады зияли многочисленные следы от пуль. Портал был увит вырезанными из пещаника голубями и кукурузными початками; монастырский герб под круглой аркой давно выломали, а между мраморными плитами посреди двора виднелись следы засыпанного колодца.
Пепа и Исидро с живым интересом следили за тем, что делают полицейские: они чистили то оружие, то сапоги, играли в карты, а после обеда, когда жара ослабла, выпустили из маленького изолятора в глубине двора подследственных заключенных, и те полчаса лениво бродили по двору. Потом они загнали их обратно в душные камеры и снова принялись за карты. Позже с улицы привели арестованного и допросили его под сводами аркады, там было прохладнее. В сумерки к зданию тюрьмы подъехала полицейская машина и забрала трех арестантов. Одним словом, здесь было много интересного.
— Я хочу домой, — сказала Пепа вечером.
Исидро попытался ее утешить, но так как речистым он никогда не был, то у него ничего не получалось. Тогда он просто лег к ней на койку. Койка была такая узкая, что ему пришлось крепко держаться, чтобы не упасть. Но через минуту он все равно свалился. Пепа захихикала.
Исидро понял, что она наконец успокоилась.

На следующий день утром их навестил дон Делисио.
— Крепитесь! — воскликнул он, стоя в дверях. — Все будет хорошо. Не мог же этот пиджак провалиться сквозь землю!
— Нет, не мог, — устало откликнулся Исидро.
— Полицейские получили указание задерживать всех, у кого оранжевые пиджаки. У тебя сегодня будет много работы, Пепа.
И в самом деле: вскоре после ухода дона Делисио во двор комиссариата влетела полицейская машина, и Пепе пришлось осмотреть три оранжевых пиджака, которые разложил перед ней полицейский.
Она отрицательно покачала головой: пиджака Хайме среди них не было.
Через час другая машина доставила еще двух задержанных в оранжевых пиджаках, которые с испуганными лицами сидели между полицейскими. Их вытолкнули из машины и поставили перед Пепой.
— Нет, — сказала Пепа, — это все не то.
— Убирайтесь, — бросил лейтенант, руководивший процедурой, и махнул рукой.
Задержанных как ветром сдуло.
Под вечер посыльный принес из управления сразу восемь пиджаков. Но того, который был нужен, не оказалось и среди них.
— Так хлеб жалко, — прошептала вдруг Пепа среди ночи. — Такой вкусный. Он уже, наверное, совсем засох.
— Ты думаешь, он все еще лежит на столе? — спросил Исидро.
— А где же ему еще быть?
— Дети его уже наверняка давно прибрали к рукам.
— Хоть бы у них хватило ума. Теперь их, бедных, будет мучить совесть, когда мы вернемся домой.
Следующий день была суббота. Исидро проснулся очень рано, потому что суббота была рыночным днем, и сколько он себя помнил, он каждую субботу работал на рынке и получал свою плату фруктами. Его непреодолимо потянуло на волю. Он тоскливо смотрел сквозь решетку в окне на авениду Морага, которая уже разгоралась в лучах раннего утра.
Панчо сейчас стоит перед школьным забором; он уже, наверное, беспокоится, куда это запропастился Исидро: в последние дни он ни разу у него не был. Исидро вспомнил его чудесные рассказы о святых. Если бы Панчо знал, где он сейчас находится, он прикатил бы сюда свою тележку и угостил бы его мороженым через решетку!
Помощник повара в «Буканэйро» сейчас помешивает в своих котлах. Разве может что-нибудь сравниться с его объедками? Он, небось, тоже поглядывал в окно каждый день, а потом, не дождавшись его и удивленно пожав плечами, вываливал объедки в мусорное ведро. Ведь Исидро уже несколько лет приходил к его окошку; они знали друг друга целую вечность.
Атауальпа сейчас сидит на цоколе под мостом и пытается выудить из реки какую-нибудь папайю или арбуз. Исидро захотелось пить. Да, сегодня он уже не набьет майку фруктами!
Эх, сейчас бы на площадь Фортуны! Он бы работал как никогда! Он попытался вспомнить улыбку госпожи Фортуны, но она ускользала от него. Ясно представить себе он мог только ее ноги. Они напомнили ему о даме в кактусах. И ему тут же вспомнилась святая Эммеренция. Он помолился ей.
В этот день Пепе было предъявлено для опознания шестьсот три оранжевых пиджака. И ни один из них не имел к Хайме ни малейшего отношения. После пятидесятого Пепа заплакала. Она не желала больше ничего опознавать.
— Наш хлеб уже, наверное, весь засижен мухами, — всхлипывала она.
— Да ведь его же давно съели дети! — воскликнул Исидро.
— Нет! — возразила Пепа. — Они наверняка побоялись. Я хочу домой.
Исидро совсем растерялся. Он не знал, как ее успокоить. От обеда она отказалась и несколько часов просидела на ступеньках в тени колонн, молча обливаясь слезами. Полицейские посмеивались над ней. А поварихе стало ее жалко, и она угостила ее крылышком цыпленка, но Пепа отдала его Исидро и опять заплакала.
Под вечер опять явился майор и отвел Исидро в сторонку.
— Плохи наши дела, — сказал он. — Остается всего три дня. Надо что-то придумать. Лучше всего расклеить плакаты. Но для этого мне нужно получить разрешение начальника полиции. Значит, придется ему все рассказать. Тебе не мешало бы его расположить к себе. Какими-нибудь десятью тысячами тут, конечно, не отделаешься: человеку, который занимает такой важный пост, надо предлагать не меньше десяти процентов от выигрыша.
Исидро усердно кивнул.
— И потом вот еще что: надо пообещать вознаграждение тому, кто поможет найти пиджак. Я думаю, тысяч десять. Потому что за меньшие деньги вряд ли кто-нибудь захочет мараться, если, конечно, он не нищий.
— Конечно, десять тысяч, — согласился Исидро.
— Я смотрю, ты и в самом деле сообразительный парень, — улыбнулся майор. — Я прикажу сегодня же напечатать плакаты.
Ночью Исидро спал плохо. В этот раз ему не удалось побриться к воскресенью. Заросшее щетиной лицо чесалось. Да, придется ему праздновать это воскресенье грязным и небритым.
Рано утром Пепа подергала его за ухо.
— Что, нашли? — встрепенулся Исидро.
— Кого?
— Пиджак.
Пепа покачала головой.
— А чего же ты меня разбудила?
— Давай уйдем отсюда.
— Черт побери, ты же знаешь, что нельзя!
— Только на сегодня. Сегодня же воскресенье. Мы просто сделаем себе выходной. Сходим в церковь, потом домой, посмотрим, как там наш хлеб, а потом опять придем сюда. Я тебе обещаю, что буду проверять все пиджаки и не буду реветь.
— Охранники нас все равно отсюда не выпустят.
— Я уже потихоньку сходила во двор и посмотрела — охранники у ворот спят. Дождемся, когда зазвонят колокола, тогда вообще никто не услышит, как мы уйдем.
В половине восьмого под гул всех колоколов города они беспрепятственно покинули комиссариат. Пепа дрожала от радостного возбуждения.
— Сначала на площадь Фортуны, — решил Исидро.
Они помчались по безлюдным улицам. Площадь была пуста. Только несколько собак слонялось по ней без дела, да голуби семенили вокруг фонтана. Несколько прихожан чинно прошагали к часовне Сан Руфино, примыкавшей к площади задним фасадом. Исидро повел Пепу к фонтану и показал ей статую Фортуны.
— Кто это? — спросила Пепа. — Жена Боливара?
— Не знаю, может быть, — неуверенно ответил Исидро. — Я о ней ничего не слышал.
— А чего она стоит голая?
Исидро пожал плечами. Он и сам себя не раз спрашивал, почему. Хотя он, собственно, не имел ничего против того, что она голая.
Они попили воды и умылись.
— Вон там под тем деревом я обычно работаю, — пояснил Исидро, — а вон там школа с монашками, где Панчо продает свое мороженое.
Он показал ей и прокомментировал все здания вокруг площади: банк, отель, несколько магазинов, кинотеатр, городской отдел здравоохранения, гараж и пару жилых домов.
— Здесь я и встретил Хайме.
— Ну теперь пошли домой, — сказала Пепа.
— Нет, сначала в церковь.
— У меня же нет покрывала на голову, — огорченно ответила Пепа.
— А мы встанем у самого входа, там это не страшно. Там непонятно, где ты стоишь — внутри или снаружи.
Они остановились под аркой широко раскрытого портала, перекрестились и стали слушать с благоговейным вниманием. Месса уже началась. Прихожане поднялись со своих мест на «Глорию». Ароматный шлейф фимиама, вытянутый сквозняком наружу, окутал и Пепу с Исидро.
— Святая Эммеренция, — молился Исидро, — сделай так, чтобы мы поскорее получили деньги и стали богатыми.
— Святая Дева Мария, — молилась Пепа, — сделай так, чтобы мы поскорее очутились дома и чтобы хлеб еще лежал на столе. А если его взяли не дети, а кто-нибудь другой, — пусть у него отсохнут руки!
Во время пресуществления честных даров они вместе со всеми преклонили колена и почти коснулись лбами каменных плит, а когда дошла очередь до «Agnus Dei», принялись истово ударять себя в грудь. Они оба считали себя недостойными тех чудес, что происходили у алтаря, а Исидро даже боялся распятого над алтарем Бога. Ему была ближе святая Эммеренция. Она понимала его, а он доверял ей.
Месса закончилась, и прихожане, устремившись к выходу, вытеснили Пепу и Исидро на солнце.
— Смотри, какие рюшки! — крикнула Пепа и толкнула его в бок локтем. — А вон та старуха с кружевами, а?
— Тихо! — шепнул он ей и подумал: «Она не умеет себя вести! Сразу видно, что выросла в деревне. Надо будет ее научить».
Пепа показала пальцем на чью-то шляпу.
— Я тоже такую хочу, — сказала она громко. — Как ты думаешь, она мне ее продаст, если у нас будет много денег?
Исидро выдернул Пепу из потока по-воскресному разряженных горожан и повел ее обратно на площадь Фортуны.
— Сейчас пойдем домой, — произнесла Пепа со счастливой улыбкой на лице.
— Дай я сначала немного поработаю, — сказал Исидро. — Деньги нам не помешают. Надо же что-то есть.
— Но у нас же дома есть полбуханки хлеба!
— Ты уверена, что хлеб не стащили?
Он отошел к фонтану и принялся просить милостыню. Прихожане не скупились на подаяния. К церкви уже двинулся следующий поток: скоро должна была начаться торжественная месса. Пепа устроилась под деревом Хайме и с гордостью следила за Исидро. Через час у него уже набралось два крузейро. Так быстро он еще никогда не зарабатывал два крузейро!
— Ну теперь пошли домой, — заторопила его Пепа.
— Подожди еще хоть пятнадцать минут, — взмолился Исидро. — Сегодня мне так везет. Это надо использовать.
Пепа неожиданно вскрикнула и с ужасом уставилась куда-то через плечо Исидро. Он оглянулся и увидел трех полицейских, которые шли прямо на него. Не успел он сообразить, в чем дело, как на плечо его тяжело опустилась ладонь одного из них.
— Удрал, значит? — произнес полицейский. — Исидро узнал его. Он видел его в комиссариате. — Напрасно, напрасно. Теперь тебе там уже не будет так вольготно, как раньше.
— Это же надо быть таким дурнем! — сказал второй. — У нас тебя каждый день кормили досыта, и не надо было клянчить милостыню. Все у тебя было, даже женщина. И даже комната на двоих! А ты удираешь, чтобы попрошайничать!
Они повели его обратно в комиссариат, а Пепа бежала следом за ним, как собачонка. Прохожие останавливались поглазеть на арестованного, но увидев, что это всего-навсего какой-то бедняк, мгновенно теряли к нему интерес.
— Переночуешь сегодня в кутузке, — сказал лейтенант в полицейском участке, — чтобы до тебя наконец дошло, что приказы майора надо выполнять. Я был вынужден послать всех своих людей на поиски.
— А что будет с Пепой? — спросил Исидро.
— Она будет ночевать в той же комнате, в которой ты с ней жил до этого. За нее не волнуйся, с ней ничего не случится.
Когда Исидро повели в камеру, Пепа разревелась и увязалась за ним. Полицейские со смехом оттеснили ее назад.
— Успокойся, Пепа, — сказал ей Исидро, у которого тоже на душе кошки скребли, — я же приду. Завтра утром я вернусь обратно.
— Я уже никому и ничему не верю, — всхлипывала Пепа. — Все на свете врут, как собаки! Ты теперь уже никогда оттуда не вылезешь!
Дверь захлопнулась. Пепа бросилась на пол и завыла, как волчица. Полицейским пришлось позвать повариху.
— Как тебе не стыдно, — сказала та и подняла Пепу на ноги. — У других мужья неделями торчат в этой вонючей дыре, а некоторых так и забывают выпустить. А ты своего завтра утром получишь живым-здоровым и еще закатываешь тут истерику!
Но Пепа было не оттащить от тюремной двери. Она уселась перед ней и сидела до самого вечера, отказываясь от еды и не произнося ни слова; ни к одному из тридцати оранжевых пиджаков, принесенных ей в течение дня для опознания, она даже не притронулась, а лишь отрицательно качала головой.
Когда полицейские притащили бачок с ужином для заключенных, она лежала перед дверью и спала. Они разбудили ее и отодвинули в сторону, но она, дождавшись, когда откроют дверь, попыталась прошмыгнуть внутрь. Лейтенанту все это в конце концов надоело. Он приказал доставить Пепу в ее комнату и запереть снаружи дверь. Некоторое время она выла и колотила в дверь ногами, потом затихла, уснув прямо на полу.
Но лейтенант все же не решился выпустить заключенных во двор на прогулку: стоило Исидро подать голос, — и она бы опять проснулась и подняла шум. Заключенные, лишившись возможности глотнуть свежего воздуха, глухо ворчали и не скрывали своего недовольства.
Исидро подавленно сидел в углу камеры. Заключенные, около двадцати человек, лежали, сидели или стояли, зажатые четырьмя стенами в узком пространстве. Сначала они глазели на него, пытались его расспрашивать, но он отвечал неохотно и скоро наскучил им. Он был всего лишь один из многих, кого угораздило попасть в лапы полиции.
Один заключенный сидел на единственном стуле, который был в камере, неподалеку от двери, рядом со стопкой картонных коробок. Из высокого потолка прямо над ним торчал железный крюк, загнутый в кольцо. Сквозь это кольцо было протянуто несколько бечевок, которые болтались перед стулом. Полицейские, время от времени заглядывавшие в камеру, обращались с этим заключенным почти как с равным. Под вечер он подошел к Исидро и присел рядом с ним на корточки.
— У тебя есть деньги?
— А тебе какое дело? — буркнул Исидро и отодвинулся дальше.
— Не будь дурнем. Я хочу тебе помочь. Здесь, как только стемнеет — так держись! Они воруют друг у друга все, что только можно. Особенно у новеньких. Среди них есть настоящие карманники. Засыпаешь вечером с денежками в кармане, со шляпой на животе и со шнурками в ботинках, а просыпаешься — ничего нет, кроме штанов, рубахи да крестика на шее. И что ты тогда будешь делать? Тыкать пальцем то в одного, то в другого и спрашивать: «Это ты? Или ты?» Да любой из них плюнет тебе в лицо, а остальные посмеются над тобой. Но я могу тебя от этого уберечь, могу защитить твое имущество, потому что я доверенное лицо лейтенанта, он меня сам выбрал, на все время, пока я здесь, а я здесь уже восемь месяцев. Ты же видел: суп раздаю я. Кто наглеет и не признает меня, тот получает одну жижу. А для тех, кто меня уважает и выполняет мои распоряжения, я черпаю с самого донышка, где мясо лежит. Со мной лучше жить в мире, это я тебе говорю. Ну так что, есть у тебя деньги или нет?
— Есть, — робко признался Исидро.
— Сколько?
— Один крузейро и девяносто центаво.
— Хорошо. Давай их сюда. Завтра получишь свои денежки в целости и сохранности — один пятьдесят. Клянусь честью Мадонны.
— Ты хотел сказать один девяносто?
— Нет, один пятьдесят. Сорок центаво я высчитываю за надежное хранение.
— Сорок центаво?..
— Смотри, не зарывайся, дружок. С других я беру по пятьдесят центаво за ночь! Тебе я сделал поблажку, потому что у тебя всего один девяносто. Ты, конечно, можешь отказаться. Никто тебя не заставляет. Только потом не приходи ко мне и не жалуйся, что у тебя стащили деньги. Ты же видишь: я тебе добра желаю, положись на мой опыт. Ну, а половину из твоих сорока центаво мне надо отдать полиции. Так что самому мне почти ничего не остается.
Исидро вручил ему все свои наличные средства. Тот, заставив его сдать также содержимое карманов, в том числе и бумажку с номером, упаковал все вместе со шляпой в картонную коробку для обуви, покрытую многочисленными и весьма странными знаками.
— Как раз есть одна свободная, — сказал он.
Нарисовав карандашом на дне коробки с внешней стороны еще один знак, огромное «С», он аккуратно перетянул ее резинкой, которую достал из кармана, и привязал к одной из бечевок. После этого он подтянул коробку к самому потолку, где она лениво поворачивалась вокруг своей оси.
— Вот видишь, — произнес фаворит лейтенанта, прикрепляя нижний конец бечевки к своему поясу. — Туда уже никто не доберется, а перерезать веревку они побоятся.
К нему тем временем уже потянулись и другие заключенные, чтобы сдать свои ценности. Когда стемнело, под потолком уже висела целая гроздь коробок. «Доверенное лицо», приготовившись к ночлегу, улегся на пол и сложил руки на животе, где из пояса у него росло две дюжины бечевок. Остальные тоже начали укладываться. Кое-кто осенил себя крестным знамением. «Доверенное лицо» стал вслух читать «Аве Мария», и все хором принялись вторить ему. Дочитав до конца молитву, «доверенное лицо» приподнял голову, ухмыльнулся Исидро сквозь заросли бечевок и сказал:
— Ты не молился со всеми. Сегодня я, так и быть, закрываю на это глаза, потому что ты еще толком не знаешь наших порядков. Но с завтрашнего дня чтобы молился, как все, иначе получишь одну жижу. Ты что, так и собираешься сидеть всю ночь в своем углу? Не смеши народ, ложись!
Исидро лег. Но уснуть он не мог. Вокруг все храпели и рыгали. Камера постепенно заполнялась вонью. Он с тоской вспоминал свой рододендроновый куст и душистый воздух парка, вспомнил выстроенную из канистр будку. Чего бы он сейчас только не отдал за то, чтобы спать хотя бы под мостом, где сквозь чугунные железяки опор можно было смотреть на небо.
«Эх, Пепа, — подумал он, — не горюй: святая Эммеренция нас не бросит в беде».
Он закрыл глаза и увидел перед собой святую в красном, облепленном соломинками платье; она лежала среди цветущих кактусов, покачивая ногой, такой же точно, как у госпожи Фортуны, и ласково улыбалась ему. Прежде чем уснуть, он долго молился ей.

В понедельник утром, еще до того как рассвело, Пепа стояла у окна и через решетку смотрела на улицу. На афишную тумбу напротив комиссариата какой-то мужчина только что приклеил огненно-красный плакат. Двое прохожих остановились перед ним.
— Десять тысяч крузейро за оранжевый пиджак? — сказал один. — Недурно. Жаль, что у меня нет оранжевого пиджака.
Второй засмеялся:
— У пиджака, который они ищут, растрепанные рукава. Да и зачем тебе эти несчастные десять тысяч? Это, дорогой мой, — он похлопал рукой по плакату, — прилепили здесь для бедняков, а не для нас.
Они побрели дальше. Пепа только сейчас заметила, что оба были пьяны. Они подпирали друг друга, ослабленные галстуки их сбились на сторону, растрепанные волосы лезли в глаза. Они вскоре скрылись из вида, и Пепа вновь посмотрела на плакат. Огненный цвет его больно резал глаза. Когда она, отвернувшись, взглянула на белый потолок, на нем тоже вспыхнул красный плакат. Он проступал всюду, куда бы она ни посмотрела, становясь все бледней и бледней, пока наконец совсем не пропал.
Пепа еще долго стояла у окна. Она расстроилась: почти никто из прохожих, которые теперь повалили густым потоком, не обращал внимания на плакат. В начале девятого в замочной скважине повернулся ключ, и в камеру вошла повариха.
— Поешь немного, а то скоро ноги протянешь, — сказала она и поставила перед ней кофе и хлеб.
Но Пепа покачала головой и даже не взглянула в сторону еды. Она вдруг оттолкнула повариху в сторону, выскочила из камеры и понеслась через залитый солнцем двор к тюрьме, еще издалека крича: «Исидро!»
— Пепа! — послышалось в ответ.
Пепа ухватилась обеими руками за дверную ручку и изо всех сил принялась ее трясти.
— А ну уйди оттуда, ведьма! — заорал на нее охранник, стоявший у ворот.
— Пепа! — опять послышалось из тюрьмы. — Пепа
Но это был уже не только голос Исидро. Несколько заключенных подхватили его крик, и через минуту уже вся камера хором ритмично, все громче, скандировала: «Пепа! Пепа!» За воротами в переулке стали останавливаться прохожие. Во двор, отчаянно жестикулируя, выскочил лейтенант.
— Пепа! Пепа! — Заключенные кричали, подчеркивая ритм глухими ударами в закрытую железную дверь.
Голос Пепы давно утонул в этом реве. Она в ужасе выпустила ручку двери, отступила на несколько шагов и слушала, раскрыв рот и не сводя глаз с дрожащей, подпрыгивающей двери.
Сквозь зарешеченный люк высоко над дверью вдруг полетели во двор куски картонных коробок, вслед за ними выпорхнула картинка с Мадонной, затем оттуда вышвырнули кошелек, из которого прямо на Пепу градом посыпались монеты. Под ноги ей упал ботинок, а на шляпу приземлились чьи-то очки.
— Господи Иисусе!.. — пролепетала Пепа.
Крики «Пепа!» переросли в мощный, оглушительный рев ненависти.
— Да это же бунт! — крикнул лейтенант и достал из нагрудного кармана свой свисток.
Но и без его свиста весь личный состав подразделения давно собрался во дворе и ждал распоряжений. Посыпались приказы. Полицейские выстроились полукругом перед дверью тюрьмы, оттащили прочь Пепу и взялись за дубинки.
— Мужайтесь, ребята, — сказал лейтенант хриплым от волнения голосом, — на их стороне численное превосходство!
Набравшись храбрости, он подошел к двери и отпер ее. Дверь с грохотом распахнулась. Наружу выкатился клубок из четырех заключенных, впившихся руками в одну перевязанную коробку. Пятый, сжимая в руке пачку сигарет и вращая очумелыми глазами, переступил через них и заковылял дальше, но его тут же догнал и бросился ему на спину шестой. Из темных недр тюрьмы доносилась бешеная ругань. Несколько полицейских пробились внутрь и погнали заключенных пинками и дубинками во двор.
Пепа бросилась к растрепанному и обескураженному Исидро.
— Ой, Исидро!
Она прыгнула ему на шею, а он так крепко прижал ее к себе, что оба потеряли равновесие и повалились наземь.
Заключенные, еще секунду назад рычавшие от злобы, расхохотались.
— Эй, вы что, совсем обалдели? На людях, среди бела дня! — заорал лейтенант, шагнув через порог темной камеры и щурясь на солнце.
Пепа и Исидро кое-как поднялись на ноги и тут же с любопытством уставились на дверь: двое полицейских как раз выволокли из камеры последнего заключенного, «доверенное лицо» лейтенанта. Физиономия его распухла, штаны, лишенные пояса, сползли чуть ли не до самых колен.
— Ну вы мне еще за это ответите, скоты! — крикнул лейтенант.
Но заключенные, не обращая на него никакого внимания, ползали по земле и собирали монеты.
В этот момент во двор въехала машина и, резко затормозив, остановилась. Из нее вышел майор.
— Где охрана? — спросил он и удивленно вскинул брови. — Что здесь происходит?
— Заключенные взбунтовались! — тяжело дыша, доложил лейтенант. — Но я их уже усмирил.
— Именно сейчас, когда с минуты на минуту должны появиться представители прессы! А им же все интересно! Вы что, не могли перенести этот балаган на другой день? Где Исидро? Что они делают среди заключенных? Они к ним никакого отношения не имеют. Неужели нельзя было проследить хотя бы за этим?
— Мы еще не закончили выяснение обстоятельств бунта, — заикаясь произнес лейтенант, — но, похоже, эта проклятая девка и завела заключенных...
— Пепа? — изумился майор.
— Она молотила кулаками в дверь и трясла ручку.
Майор подошел к Пепе.
— Это правда, что ты трясла дверную ручку? — мягко спросил он.
— Она хотела ко мне, — ответил за нее Исидро.
Майор ничего не понимал.
— Вчера он у нас из-под носа ушел, — промямлил лейтенант. — Пришлось прочесать весь квартал. Поэтому мы его и сунули в кутузку. Мы же не можем держать его целый за штанину.
— Да вы соображаете, что делаете? — взорвался майор. — Я изо всех сил стараюсь его не разозлить, а вы сажаете его за решетку!
Дальнейшие их слова утонули в шуме двигателей трех автомобилей, которые один за другим въехали во двор.
— Убрать заключенных, быстро! — приказал майор. — Чтобы эти газетчики хотя бы до них не добрались!
Полицейские погнали заключенных обратно в камеру.
— Мои очки! — крикнул один из них. — Я же ничего не вижу!
Пепа протянула ему его очки. Он хотел взять их, но промахнулся рукой. Тогда она сунула их ему в нагрудный карман рубахи.
— О ангел милосердия! — воскликнул он и потянулся к Пепе руками, чтобы обнять ее.
— Вот сюда, дружок, — сказал один из полицейских и толкнул его к двери камеры.
Очкарик споткнулся о порог и рухнул в черную бездну камеры. Полицейский захлопнул дверь и запер ее на ключ. Повариха подметала мусор под зарешеченным люком. Она украдкой поднимала с пола монеты и прятала их в карман фартука.
— А что делать с этими? — спросил капрал и показал на избитое «доверенное лицо», бессильно повисшего на плечах двух полицейских. — Если его посадить обратно в камеру, они из него сделают мясной фарш.
— В медицинский изолятор, быстро! — шепнул майор. — И чтобы он мне там не пикнул!
Они потащили его прочь. Журналисты высыпали во двор.
— Где же этот счастливчик? — спросил долговязый фоторепортер.
Майор подтолкнул Исидро вперед, и его тотчас же обступили со всех сторон. Защелкали фотоаппараты.
— Давайте, пройдем в тень, господа, — предложил майор, — там нам будет удобнее беседовать.
Все это пестрое и шумное собрание устремилось под своды аркады. Полицейские принесли складные стулья и кресло-качалку для майора. Теперь и Пепа оказалась в центре внимания. Она не знала, куда себя девать. Насмерть перепуганная, она закрыла лицо подолом нижней юбки.
— Ну, расскажи-ка нам свою историю, — сказал кто-то из журналистов.
Но Исидро не пришлось ничего рассказывать. За него это сделал майор. Исидро не мог прийти в себя от удивления: история, которую поведал майор, была очень мало похожа на ту, что приключилась с ним на самом деле. Но, наверное, у него были причины рассказывать именно так, а не иначе; он умный человек и всегда все делает правильно. Он же, Исидро, молча стоял среди журналистов, чем-то напоминая редкое и странное животное.
— Зд;рово! — воскликнул один из слушателей. — И пиджак этот так до сих пор и не нашли?
— Пока нет, — ответил майор. — Но мы не теряем надежды. Сегодня по городу расклеили плакаты; кроме того, я ожидаю поддержки и от вас, господа. Это была бы поистине трагедия, если бы какая-нибудь прихоть судьбы в конце концов лишила бы одного из неизбалованных сыновей нашего народа и его жену этих денег, которые им так нужны!
— До какого времени нужно предъявить лотерейный билет?
— До среды, не позднее двенадцати часов, иначе он становится недействительным.
— А если билет в пиджаке не окажется?
— Боже упаси! Но с другой стороны — кому придет в голову, купив пиджак, сунуть руку в нагрудный карман? Даже если тот, кто его купил, и в самом деле сунет туда руку, — вряд ли он обнаружит там такой маленький кусочек бумаги.
— Девятьсот пятьдесят тысяч крузейро! Баснословная сумма. Этот человек окажется вдруг в центре общественной жизни Летисии!
— Вот видите, у бедняков, оказывается, тоже есть шансы стать счастливыми, — заметил майор.
— И что же ты будешь делать с деньгами, Исидро — спросил долговязый фоторепортер.
Исидро оживился:
— Куплю виллу в Ля Глории, Пепе два платья — красное и белое — и сережки, а себе галстук, а еще волчок для Пепы.
— Волчок?
— Да, такой, который жужжит. Хайме хотел ей купить такой волчок.
Журналисты заухмылялись.
— Значит, будешь жить в Ля Глории?
— Пепе там очень нравится.
— А благотворительностью не хочешь заняться?
Исидро не понял, что имеют в виду.
— Ну, помогать бедным.
— А как же! — воскликнул Исидро. — Дети в нашем поселке будут есть мороженое, сколько захотят.
— Я хочу есть, — сказал вдруг Пепа.
— Ты что, еще не завтракала? — удивился майор.
— Нет, — ответила она. — Пока Исидро сидел в тюрьме, мне не хотелось есть.
— Господа, не подумайте ничего дурного, — поспешно объяснил майор. — Эта крошка — простая, до ужаса наивная особа. Она очень слабо ориентируется в происходящем. Дело в том, что лейтенант, который вчера дежурил, разрешил Исидро поболтать с заключенными в камере: он обнаружил среди них пару знакомых. Дверь камеры, пока они беседовали, само собой разумеется, была заперта снаружи. А наша Пепа сделала из этого неверные выводы. Но мы же не могли ее впустить в камеру вместе с ним. Вы же понимаете: реакция заключенных на женщину непредсказуема.
Исидро удивленно вытаращился на майора.
— А что это был за человек, которого ваши люди потащили куда-то под руки? — спросил кто-то.
— Тихо помешанный. Мы арестовали его за хулиганство, но вскоре выяснилось, что он невменяем. Сейчас он находится в медицинском изоляторе. Его сегодня же заберут в клинику.
— А нельзя ли на него взглянуть? — спросил другой.
— В интересах больного я бы вас просил воздержаться от этого. Он очень возбудим.
Представители прессы стали прощаться.
— Примите нашу благодарность, господин майор, — сказал корреспондент утренней газеты Летисии. — Мы намерены широко осветить историю Исидро и с вашего позволения будем регулярно справляться о ходе событий.
На Пепу и Исидро посыпался шквал добрых пожеланий. Они смущенно улыбались. Машины выехали за ворота.
— Черт бы побрал эту прессу! — выругался майор и сказал, обращаясь к Пепе:
— Пойди на кухню, пусть тебя там накормят. И не вздумай мне еще раз ляпнуть при репортерах, что ты хочешь есть.
Он снова опустился в кресло-качалку.
— Боже мой!.. — произнес он. — Да десять процентов за всю эту нервотрепку — это же просто чаевые.
Он покачался некоторое время, задумчиво глядя на Исидро, который сидел у его ног на ступеньках, потом достал пилку для ногтей и принялся обрабатывать свои ногти.
— Я не жалел для тебя ни времени, ни денег, Исидро. Я сгибаюсь под бременем ответственности. Ты себе и представить не можешь, как тяжело искать этот пиджак. Все полицейские Летисии подняты на ноги и прочесывают кварталы бедняков и патрулируют на улицах. К сожалению, я должен тебе сказать, Исидро: тех десяти процентов, что ты мне пообещал, недостаточно. Потребуется еще пять процентов, если ты хочешь, чтобы мы нашли пиджак.
— Да, — отозвался Исидро.
Майор вынул из кармана блокнот, что-то написал на нем, вырвал листок и протянул его Исидро:
— Вот, подпиши. Мне уже пора идти.
Исидро лег на живот, прямо на каменные плиты, и подписал бумагу. Майор хлопнул его по плечу.
— Теперь я займусь поисками с новыми силами! — воскликнул он и, сунув листок в карман, зашагал прочь.
Не успел он уехать, как прибежал лейтенант.
— Ну вот, уже ускакал! А мы тут должны вариться в собственном соку, — пожаловался он. — Что теперь делать с этим типом в изоляторе?.. Мы его накачали водкой, чтобы он не раскрывал пасть, пока не уедут корреспонденты, и теперь он дрыхнет себе и храпит. А что дальше? В камеру его теперь не отправишь — они его там разорвут на куски. А держать в изоляторе — слишком жирно будет для него. И так плохо, и эдак нехорошо! Все шишки на меня валятся. Эту затею — назначить доверенное лицо — тоже придумал майор. В центральной тюрьме они своему «доверенному лицу» просто-напросто отрезали уши, ножом, который как-то умудрились протащить в камеру. И, конечно, никто ничего не знает!
Пепа вернулась с кухни. Она принесла Исидро большой ломоть хлеба и кофе в миске. Пока он ел, она устроилась на ступенях у него за спиной и стала расчесывать ему волосы.
— Плакали мои денежки, что я заработал на площади Фортуны, все, что было в карманах! И шляпу растоптали.
Пепа обняла его за шею и прошептала:
— Это не беда! Завтра ты себе, если захочешь, купишь золотую шляпу!
Она снова принялась с нежностью причесывать его, смачивая волосы слюной и пытаясь сделать их волнистыми.
Но идиллия эта продолжалась недолго: вскоре пришла машина с пиджаками — пять пиджаков вместе с владельцами, присланные из управления. Пепе пришлось отложить в сторону гребешок и заняться их осмотром. Результат опять был отрицательным.
Не успели пятеро задержанных убраться восвояси, разочарованно поджав губы, как подоспело целое стадо пиджаков, на этот раз пешком, в сопровождении полицейского. До позднего вечера оранжевые пиджаки тянулись во двор комиссариата нескончаемой вереницей, но Пепа еще издали видела, что все это не то, и махала на них рукой, а около семи вечера она бросилась на землю и категорически отказывалась даже смотреть в их сторону. Исидро ласково уговаривал ее потерпеть еще немного, и она в конце концов, уже при свете фонарей, продолжила свою работу.
После ужина к ним наведался дон Делисио. Он нервничал. Его вера в успех сильно пошатнулась. Но, понаблюдав некоторое время, как идет осмотр пиджаков, он вновь воспрянул духом. Он напомнил о строительном участке, который он, дон Делисио, велел оставить специально для него, а Пепе подарил плитку шоколада и, заметно повеселевший, вскоре распрощался. Пепа разделила свою долю шоколада с поварихой и хотела угостить и лейтенанта, но тот, ухмыльнувшись, покачал головой: растаявший шоколад уже почти превратился в кашу, облепившую пепины пальцы.

— Давай утром опять уйдем, — шепотом предложила Пепа ночью, лежа на своей койке. — Только не на площадь Фортуны, а домой. Там они нас так быстро не найдут.
— А лотерейный билет?
— Да ну его, этот билет! Не хочу я его.
— Я никуда не пойду. Мне нужны деньги. Я хочу хоть раз в жизни побыть богачом.
Утром в дверь постучала повариха:
— Пепа, вставай! Пиджак привели!
Пепа, разразившись неприличным ругательством, которому она научилась у Хайме, нехотя поднялась и вышла из комнаты. Посреди двора в нежно-розовых лучах утреннего солнца стоял какой-то старик, а рядом с ним полицейский из чужого участка. Полицейский что-то втолковывал старику, отчаянно жестикулируя.
Пепа лишь коснулась взглядом пиджака, и сердце ее дрогнуло: растрепанные рукава и пятно крови на воротнике.
— Это он! — закричала она.
— Что ты говоришь! — Полицейский от радости схватил Пепу за руку. — Десять тысяч крузейро — мои!
На крик Пепы сбежались остальные полицейские и окружили пиджак. Лейтенанта было нигде не найти; пришлось капралу взять на себя руководство.
— Это пиджак Хайме! — еще раз ликующе крикнула Пепа и со всех ног бросилась в комнату, где спал Исидро.
Рванув на себя дверь, она влетела в комнату и растолкала Исидро.
— Пиджак нашелся!
Тот, дрожа от волнения, поспешил во двор. Да, это был пиджак Хайме, он и никакой другой!
— Я притащил его сюда силой, — рассказывал сияющий от счастья полицейский. — Он не хотел идти. Я его выловил в уборной, сегодня утром, в шесть часов! О Мадонна! Десять тысяч крузейро!..
— Что?.. Какие десять тысяч? — рассмеялся капрал. — Ты-то тут при чем? Ты служишь в полиции. А такие вознаграждения получают только штатские, понял?
У полицейского в глазах сверкнули слезы.
— О-о-о... — простонал он.
Пепе стало жалко его.
— Пообещай ему тоже десять тысяч, — сказала она Исидро. — У нас же их так много!
Тот охотно пообещал, и в глазах полицейского снова засияла радость.
— Ну что, придурок, — обратился капрал к старику в оранжевом пиджаке Хайме, — проморгал свои десять тысяч крузейро?
— Откуда я мог знать, что кто-то ищет мой пиджак?
— Да это написано на каждой афишной тумбе! Со вчерашнего утра.
— Я все равно не умею читать.
— А тебе разве никто ничего не говорил про твой пиджак?
— Да я вчера залил бельма и дрыхнул весь день под забором.
— Сам виноват.
— И слава Богу, что они мне не достались. Пропить десять тысяч — этого мое здоровье уж точно не выдержало бы.
Пепа пощупала рукав пиджака. Старик оттолкнул ее.
— Убери свои грязные лапы, — зашипел он. — Это мой пиджак! Я его купил неделю назад за свои кровные денежки, и никто не имеет права без моего разрешения его трогать или отнимать.
— Никто у тебя его не собирается отнимать, — сказал капрал, который уже отправил в управление курьера с известием.
— А зачем же он вам тогда нужен? — удивился старик.
— Я и сам толком не знаю, — признался капрал. Ему на этот счет не давали никаких указаний.
Только сейчас Исидро пришло в голову, что вовсе не пиджак является ключом к богатству. Он сунул руку в нагрудный карман пиджака и вытащил лотерейный билет.
— Вот он... — произнес он благоговейно.


5

Прошло еще более суток, прежде чем Исидро смог получить свой выигрыш. Трещали телефонные звонки, велись переговоры между управлением полиции и бюро по продаже лотерейных билетов; сновали корреспонденты; Пепа и Исидро глупо улыбались со страниц местных газет. Майор откомандировал в первый полицейский участок для усиления еще десять человек, который должны были охранять Исидро и блокировать ворота от любопытных.
— Мне надо с ним поговорить! — кричала старая толстая негритянка полицейским, пытаясь оттеснить их в сторону. — Я его хорошо знаю. Он обещал мне красную гоночную машину!
— Ничего не знаю! — заявил капрал и преградил ей дорогу.
Негритянка, осыпая полицейских ругательствами, отступила на несколько шагов, но уходить не собиралась.
— Сейчас с ним все равно говорить бесполезно, — сказал ей капрал. — Вот когда он выйдет из банка, тогда другое дело. Там-то ты его и должна перехватить.
— А какой банк?
— Национальный банк, на площади Фортуны.
Негритянка подумала, наморщив лоб, и собралась уходить, потом опять обернулась и спросила:
— Когда?
— В газетах будет написано.
Явился в участок и Панчо.
— Он мой друг, — сообщил он столпившимся у ворот зевакам. — Я его всегда угощал мороженым. У него доброе сердце, он мне обязательно подарит маленький фургончик, для мороженого. Тогда я смогу ездить от одной школы к другой, чтобы не пропустить ни одной перемены. В следующем году, я чувствую, придется мне открывать филиал.

— Боже мой, Исидро — изумленно воскликнул помощник повара в «Буканэйро», склонившись над газетой. — Кто бы мог подумать! Вот, оказывается, почему его давно не видно. Завтра утром он идет в банк. Это я должен посмотреть! Он мне все же кое-чем обязан, этот Исидро.
Он отправился к шеф-повару и отпросился у него на полдня.
— У меня умерла бабушка, — пояснил он.
— Прими мои сердечные соболезнования, — сказал шеф-повар. — Конечно, о чем речь, завтра можешь быть свободен.

Дон Делисио появился в комиссариате сразу же после того, как был найден лотерейный билет, и уже больше никуда не отлучался. Охранники у ворот пропустили его безропотно, так как он не скупился на чаевые. Он старался защитить Исидро от натиска просителей, но к обеду толпа у ворот разрослась до угрожающих размеров, и целая группа из одиннадцати человек сумела пробиться сквозь заслон полицейских и ворвалась во двор.
Лейтенант попытался выкурить их с территории участка, но среди них оказались шурин начальника полиции и тетка министра внутренних дел со свитой, а еще — дочь последнего из оставшихся в живых участников сражения под Пало Дорадо. Они категорически отказались покинуть комиссариат до того, как им будет предоставлена возможность побеседовать с Исидро.
Перед лицом такого блестящего общества лейтенанту, не желавшему подвергать свою карьеру опасности, не осталось ничего другого, как позвать Исидро. Тот пришел и испуганно захлопал глазами, покорно кивая головой, что бы ему ни говорили. Перед ним стояли представители движения «Помощь сиротам», индейской  миссии, общества охраны животных, приюта для падших девушек, дома инвалидов и комитета попечительства о нуждающихся прихожанах трех церквей Летисии. Исидро кивал головой, тряс протягиваемые ему руки, и все уходили с довольными лицами.
— Как ты можешь всем подряд обещать деньги? — негодовал дон Делисио.
— Да у меня же их так много, так много!.. — отвечал Исидро.
Поток просителей не прерывался весь вечер. Исидро постепенно освободился от робости и теперь уже наслаждался каждым своим выходом. На лице его сияла гордая улыбка, когда люди, окружив его со всех сторон, наперебой ему что-то говорили. Взбешенный дон Делисио не выдержал, помчался в управление и разыскал майора.
— Так больше продолжаться не может! — сказал он. — Это же немыслимо. Зачем ты сообщил прессе, в котором часу Исидро завтра пойдет в банк? Ты что, не видишь, что это может повредить нашим интересам?
— Информацию они получили в банке, а не от меня! А те с удовольствием им все рассказали. Они-то сами при этом ничего не теряют.
— Ну так собери всех своих гвардейцев, сколько наскребешь. Завтра утром они тебе очень пригодятся. И мой тебе совет: спрячь Исидро куда-нибудь подальше до утра, иначе от них всю ночь покоя не будет. А если еще пройдет слух, что он никому не отказывает, чего бы у него ни попросили, то за эту ночь учредят еще пару десятков благотворительных обществ.

Майор сам доставил Пепу и Исидро в закрытом автомобиле в девятый полицейский участок, расположенный в порту.
К утру газетчики обнаружили их укрытие, и как только появился свежий номер газеты, на окнах девятого участка повисли целые гроздья любопытных.
Майор в эту ночь почти не спал. Около четырех часов утра позвонил начальник полиции: друзья и родственники замучили его расспросами, где Исидро; так где же он?
В шесть часов его первый сон нарушил своим звонком дон Делисио: нельзя никого пускать в банк, пока Исидро получает деньги, только его, дон Делисио, и себя; он потом отведет Исидро в отдельный кабинет и уладит с ним все дела...
— Я это знаю и без тебя! — заорал в трубку майор.

Старый Атауальпа, усевшись по-турецки в кругу затаивших дыхание слушателей, читал вслух утреннюю газету.
— У него доброе сердце, — сказал он, закончив чтение. — Он позаботится о нас. Сегодня в десять часов он пойдет в банк и заберет свои девятьсот пятьдесят тысяч крузейро. Нам бы тоже не мешало пойти туда и напомнить о себе. Мне так он даже кое-чем обязан: я же ему давал крючок, чтобы он мог ловить фрукты в реке.
— Беднее нас никого нет! — заявил безногий калека. — Пусть раскошеливается, а не то мы ему ребра посчитаем!
— Посчитай, посчитай, — бросил высокий негр, — своим болтливым языком.
— Вперед, на площадь Фортуны! — крикнул Атауальпа и затрусил к лестнице.
Остальные бросились за ним, жадно сверкая глазами. Безногого негр понес на плечах.

Исидро и Пепа всю ночь безмятежно проспали, крепко и без сновидений; лишь под утро их разбудило бормотание любопытных за окном.
— Сегодня в десять! — радостно воскликнула Пепа и спрыгнула с койки. — Сегодня в десять, сказал майор. А что мы будем делать, когда выйдем из банка?
— Первым делом пойдем к повару в «Буканэйро», чтобы он видел, что я еще здесь. А потом там пообедаем, только не сзади, а прямо в зале.
— А потом?
— Потом в «Ля Роха»! Купим волчок. Я тебе говорю: ты такой красоты еще не видела! И два платья — белое и красное.
— А потом пойдем домой, да?
— Да. Позовем Панчо и возьмем его с собой. То-то он удивится! У нас там столько детей, что ему придется на другой день еще раз приходить, потому что у него не хватит мороженого.
— У нас будет беседка с розами, — мечтательно произнесла Пепа, — и огромное зеркало, как у доньи Эльвиры.
— А перед нашей виллой будут стоять мусорные ящики, чтобы бедные люди могли в них спокойно копаться. И мы не будем их прогонять.
— А я буду каждое утро класть туда целую буханку хлеба. А они будут удивляться.
— А потом мы купим себе красную машину и поедем в Паницу. Остановимся перед хижиной твоих родителей. Дети со всей Паницы будут бежать за машиной, а твои родители выглянут из окна и испугаются. Спросят: «Что это за знатная дама в красном платье и с длинными сережками? Что ей у нас, интересно, понадобилось?»
— А я медленно выйду из машину и сниму шляпу, чтобы они увидели мое лицо, и скажу: «Я ваша Пепа. Вы меня не узнаете? Не обижайтесь, что я ушла в Летисию, так было лучше, потому что я теперь богатая, а это мой муж Исидро. Я вам всем привезла подарки».
— Правильно, — согласился Исидро. — Обязательно поедем в Паницу. Сначала навестим твою родню, а потом подъедем к дому алькальда, и когда он выглянет, я брошу ему в лицо десять бараньих костей.
— Давай поедем прямо послезавтра! — предложила Пепа.

Уже в девять часов на площади Фортуны собралась уйма народу. Они валялись на выгоревшем газоне, бродили по площади, распугивая голубей и с нетерпением поглядывая на дверь банка. В половине десятого прибыл небольшой отряд полицейских, которые начали патрулирование на площади перед банком. Толпа медленно придвинулась ближе, заполонила улицу и парализовала движение транспорта. Водители, ругаясь и сигналя, с трудом пробивали себе дорогу через это ленивое стадо. Полицейские пытались освободить проезжую часть и подходы к банку, но у них ничего не получалось: толпа сжалась в крутую массу и вползла на самый верх, прямо к стеклянной вращающейся двери.
Безногий сидел на третьей ступеньке и, размахивая руками, произносил пламенные речи, которые никто не слушал. Атауальпа пробился до самой верхней ступеньки. Он был стар, но неутомим; стоя наверху, он хищно вертел головой по сторонам, как стервятник. Неподалеку от него прокладывал себе дорогу помощник повара из «Буканэйро». Он оттопырил локти, чтобы защитить свой воскресный костюм. Обе негритянки из трамвая тоже были здесь, а Панчо торговал на краю площади мороженым и только успевал нырять в свою тележку. Этот день сулил ему небывалую выручку!
«Потейте, потейте! — радовался он про себя. — Кто потеет, тот не откажется от порции мороженого».
Стайка девиц из Ля Глории обступила его тележку. Среди них была и Нана со своими четырьмя детьми.
— Ну что, красавицы, — приветливо сказал Панчо. — В такую рань уже на улице? И чего же вы ожидаете от сегодняшнего дня?
— Нана его знает, — ответили девицы. — Он у нее ел макароны.
— Так-так, макароны, говорите...
— Можешь не верить, но это святая правда. Он ее сразу узнает. Может, он подарит что-нибудь ее детям. А может, отдаст их учиться.
— Я не принимаю подарков! — заявила Нана. — Я беру только тогда, когда сама что-нибудь даю.
— Ой, да замолчи ты со своей дурацкой гордостью!
— У него доброе сердце, — сказал Панчо.
— Нана его хочет пригласить к себе. Мы все хотим его пригласить. Ему незачем ходить в квартал Санта Анна, даже если бы он выиграл миллиард. Он не тот человек, чтобы туда ходить.
Пришло даже несколько человек из канистрового поселка.
— Как ты думаешь, они еще покажутся у нас? — спросил один.
— Они, небось, сразу же переедут в свою собственную виллу. Что им у нас делать? Тем более что вчера их хижину уже заняла кривая Дельфина со своими пятью гавриками. Попробуй ее теперь выкури оттуда! С Дельфиной шутки плохи, она зубами будет цепляться за свою будку. Да еще пять человек в подмогу...
— Вот повезло им! Кто бы мог подумать! Наша Пепа — и вдруг такое...
Справа и слева от банка торговцы торопливо закрывали свои лавки и опускали жалюзи. Монашки тоже встревожились и запретили детям во время перемен выходить во двор. Да-да, площадь Фортуны!.. Здесь уже всякое бывало.
Молоденькая сестра Консуэло выглянула в окно и взволнованно воскликнула:
— Приехал водомет! Революция!
— Вздор! — возразила мать-настоятельница, которая уже почти ничего не видела. — Много ты понимаешь в мирской жизни! Это, наверное, просто инкассаторы приехали. Кому еще, кроме них мог  понадобиться банк?
На площадь со всех сторон стекался народ. Толпа сгущалась. На окнах лотерейной лавки тоже загремели жалюзи. Продавец помчался к банку.
— Это я ему продал лотерейный билет! — радостно сообщал он всем, кто попадался ему на пути. Я его сам вытащил для него!
Вереницы машин, застрявших на площади, становились все длиннее. Один за другим прибывали респектабельные представители обществ и комитетов, которым Исидро пообещал материальную поддержку. Они тоже втискивались в плотные ряды штурмующих банк, стремясь достичь верхней ступеньки, но застревали на полпути и так и оставались в толпе, лишенные возможности вернуться назад.
Около десяти часов появились три могильщика с центрального кладбища. Четвертый, которого майор велел арестовать, давно уже был здесь. Он прибыл в сопровождении надзирателя, прямо из тюрьмы. Это «увольнение в город» стало возможным, лишь благодаря тому, что он пообещал надзирателю определенные проценты от своих процентов.
Сеньор Ларасабаль, с сигарой во рту и с тростью в руке, как бы случайно проходя мимо, присоединился к группке прилично одетых граждан. Тем временем к месту событий медленно продвигался, прижимаясь к фасадам домов, и Элисео Сантамария, продавец ношеной одежды.
Напряжение росло: было уже пять минут одиннадцатого. Где же он застрял, этот Исидро, которого фортуна наградила с такой неслыханной щедростью?
Полиция пыталась расчистить узкий проход от улицы до входной двери банка. Фотографы метались взад-вперед, то и дело предъявляя свои удостоверения. Безногого оттеснили назад, и теперь он сидел в полумраке, зажатый со всех сторон, между девицами из Ля Глории. Толстая негритянка споткнулась об него.
— Будьте же милосердны, христиане!.. — скулил безногий. — Я же тоже хочу что-нибудь увидеть!
— Смотри на наши ноги, вот и увидишь что-нибудь! — ответила ему белая девица. — Это тоже зрелище, которое ты еще не скоро забудешь.
Неожиданно все головы, как по команде, повернулись в одну сторону: показался Исидро. Он сидел вместе с Пепой в открытой полицейской машине и с любопытством смотрел по сторонам. Майор сам вел машину. Дон Делисио, сидевший рядом с ним, побледнел, увидев столпотворение перед зданием банка.
— А что здесь такое происходит? — удивленно спросил Исидро.
— Все эти люди пришли пожелать тебе счастья, — ответил майор.
— Как бы нам не остаться при пиковом интересе, — сказал дон Делисио. — Видишь, что делается?
— Здесь двадцать полицейских, — успокоил его майор.
Толпа уважительно раздалась в стороны, уступая дорогу машине. Исидро пошел по ступеням вслед за майором. Перепуганная Пепа вцепилась ему в руку.
Они добрались до входа в кассовый зал, который охраняло несколько полицейских. Там молодая девушка от имени центрального бюро по продаже лотерейных билетов вручила Исидро огромный букет цветов. Исидро, смутившись, ухватился за него обеими руками и не знал, что с ним делать. Он нерешительно повернулся назад и посмотрел вниз, на площадь Фортуны, где колыхалась разноцветная толпа.
— О святая Эммеренция!.. — прошептал он. — Столько счастья!..
— Привет, Исидро! — крикнул ему Панчо, взмахнув черпаком.
— Да здравствует Исидро! — закричали девицы из Ля Глории и замахали платочками и зонтиками.
— Будь христианином! — визжал безногий.
— Да здравствует Исидро! — кричали соседи Исидро из канистрового поселка, и крик этот подхватила уже вся толпа.
У Исидро навернулись слезы на глаза: все, все смотрят на него, все приветствуют его, все желают ему добра. Он поднял руку и помахал им. Толпа прихлынула к ступеням.
— Не забудь о сиротах! — раздался чей-то крик.
— И о собаках, о собаках! — хрипло чирикнула пожилая дама.
Четверо могильщиков взволнованно махали Исидро белыми листками бумаги.
— Сжалься над нами! Сжалься над нами! — кудахтал безногий.
— Идите, — сказал майор и повел Исидро и Пепу внутрь.
Дон Делисио не отставал от них ни на шаг. Закрыв за собой дверь, он уперся в нее плечом.
— Не беспокойтесь, — сказали ему банковские охранники, двое вооруженных до зубов мужчин. — Мы уж позаботимся о том, чтобы никто из посторонних сюда не попал.
Дон Делисио облегченно вздохнул и поспешил вслед за Исидро. Снаружи полицейские загородили собой дверь и стали теснить толпу ревущих и размахивающих руками горожан вниз.
Фотографы роились вокруг Исидро, словно мухи, пока на столике перед ним под умильными взглядами директора банка и самого кассира росла гора аккуратно упакованных розовых, фиолетовых и серых банкнот.
— Пусть этот фантастический выигрыш принесет вам счастье! —воскликнул директор.
Исидро беспрестанно пожимали руку, хлопали по плечу. Деньги расплывались у него перед глазами. Он сунул букет Пепе в руки, осторожно прикоснулся к одной из пачек, пощупал банкноты, потом стал складывать их, все быстрее и быстрее, в огромную стопку, которую едва мог обхватить двумя руками, и наконец, сграбастав деньги в охапку, бросился к двери, отделяющей его от толпы.
— Стой! Куда? — крикнул майор. — Нам еще надо кое-что уладить! Ты что, забыл? Наши издержки!
Дон Делисио догнал Исидро и схватил его за майку.
— Наши деньги!
— Ты что, так и собрался выскочить на улицу с деньгами в руках? — крикнул майор. — Да они же там все сойдут с ума, когда увидят столько денег! Надо их положить во что-нибудь, в большой конверт, что ли, или завернуть!
Но Исидро, стоявший рядом с дверью, уже ничего не слышал. Он вырвался из рук дона Делисио; Пепа, которую почти не было видно из-за цветов, словно прилипла к нему. Прежде чем майор успел раскрыть рот, чтобы отдать приказ, Исидро распахнул дверь и с ликующим воплем поднял над головой ворох денег.
Толпа взревела и подалась вперед.
— Друзья! — крикнул он.
Полицейские растерянно отступили, освобождая ему дорогу. Когда майор выскочил наружу, было уже поздно. Толпа сомкнулась за спиной Исидро, словно пучина, выплеснула его вниз на мостовую и понесла к площади Фортуны.
Майор бросился в этот людской водоворот и мгновенно исчез, словно канул. Дон Делисио, напротив, остался неподвижно стоять на площадке перед дверью, устремив застывший взгляд вниз. Рядом с ним уже никого не осталось, толпа с ревом и хохотом устремилась к площади.
— Дайте глянуть, что там такое! Что там происходит? — визжал безногий.
— Деньги по воздуху летают! — ответила стоявшая перед ним девушка и умчалась прочь.
Безногий сполз на своих культяпках вниз по лестнице и полез в самую гущу свалки. Пыль стояла столбом.
Дон Делисио пошарил глазами в толпе в поисках букета цветов. Да, вон она, Пепа. Исидро нигде не было видно. По воздуху порхали банкноты, целая стая. Он видел, как полицейские ловили их. Среди них он узнал капрала и тех трех , что были вместе с ним ночью у сеньора. Какой-то полицейский из первого комиссариата бросился на капрала и вырвал у него из рук банкноту, которую тот только что ухватил.
— Надо же что-то предпринять, надо что-нибудь сделать! — воскликнул дон Делисио.
Щуплый кассир, стоявший рядом с ним, был того же мнения.
— Кто-то уже зовет на помощь! Там уже началась поножовщина!
— Полиция ничего не сделает, — заявил кассир.
— А почему? Потому что они сами гоняются за деньгами! — возмутился дон Делисио.
— По мне тоже лучше ловить деньги, чем работать дубинкой, — признался кассир. — Потому я и не служу в полиции.
— Почему они не вызовут подкрепление? — воскликнула секретарша, которая тоже не усидела в банке и выскочила на крыльцо.
— Они там уже сцепились, как свора собак, весь уличный сброд!
— Вон, смотрите — сломали дерево!
— Последний раз было не так интересно, — сказала секретарша.
Дон Делисио в окружении нескольких банковских служащих, с безопасного расстояния наблюдавших это захватывающее зрелище, отчаянно искал глазами Исидро. Наконец в толпе вспыхнула его канареечная майка. Какой-то мужчина — это был Панчо, — лежа на нем, старался вырвать у него из рук тот жалкий остаток денег, который Исидро еще прижимал к груди.
— Они раздавили мою тележку! — громко взвыл Панчо и принялся дубасить Исидро кулаками. — Мою новую тележку! И тент — сломали, растоптали! Ты мне за все заплатишь, собака!
Дон Делисио вытаращил глаза, заметив, как Пепа, в разодранной блузке, с растрепанными волосами, без шляпы и букета, вылетела пулей из толпы, бросилась на Панчо и впилась ему зубами в спину. Тот вскрикнул, поднялся, шатаясь, на ноги и стряхнул ее с себя.
Исидро поднялся с земли и заковылял к фонтану. Видимо, он хотел спрятаться за статуей, но не успел этого сделать: прежде чем он добрался до госпожи Фортуны, на него кинулись, как коршуны, четыре могильщика во главе с тюремным надзирателем. Он исчез с головой в новой волне, а вместе с ним и Пепа.
Зато теперь показался майор: он сидел на земле, беспомощно ощупывая свой полуоторванный погон. Фуражки у него на голове не было. Неподалеку от него стоял, вцепившись в тоненькое деревцо, сеньор Ларасабаль.
Медленно подкатил водомет и направил в толпу струю воды. Целая орава парней, чистильщиков обуви, спасаясь бегством, взбежала на крыльцо банка. Зеваки на площадке перед дверью с криком ретировались внутрь и опустили железную решетку. Вслед им через стеклянную дверь полетел камень. Охранники выхватили пистолеты.
Но орава чистильщиков уже опять метнулась вниз, к автомобилям руководителей благотворительного общества, которые не успели вовремя смотать удочки и теперь стали свидетелями расправы над своими автомобилями: один подожгли, другой перевернули.
— Я этого не переживу! — прорыдала тетушка министра внутренних дел и без чувств упала на руки своих спутниц.
Атауальпа, который, унося ноги, вскочил на край бассейна, чуть не помер от страха, когда роскошная красная спортивная машина, принадлежавшая шурину начальника полиции, пронеслась через всю площадь Фортуны, протаранила молодое дерево, переломив его пополам, повернулась вокруг своей оси и с грохотом врезалась в стенку бассейна. Атауальпа едва успел отдернуть ногу. Мотор заглох. Из кабины выкарабкался небритый оборванец и попытался было обмыть в бассейне залитые кровью глаза, но тут же рухнул на землю, как подкошенный.
Народ собрался вокруг женщины, которую задела машина. У нее была разодрана нога до самого бедра. Она сидела на земле, расставив ноги, и ругала красную машину, грозя в ее сторону кулаком. Это была старая негритянка из трамвая.
«Слава Богу! Наконец-то прислали подкрепление!» — подумал помощник повара, затаившийся, лежа на животе, за фонтаном.
Полицейские попрыгали из кузова грузовика на землю и, рассыпавшись по площади, стали разгонять толпу. Несколько тысячных банкнот были втоптаны в грязь. Двое мальчишек заметили деньги, вытащили их из-под ног взрослых и удрали.
«Да, нелегко все-таки вынести несправедливость», — подумал майор, с трудом поднимаясь на ноги. Он хотел сесть в свой автомобиль, но у него оказались проколотыми все шины. Пришлось ему довольствоваться кабиной грузовика.
Он смотрел, как народ разбегается в разные стороны. Какой-то полицейский протянул ему фляжку с водкой.
— Господин майор теперь наверняка получит орден, — сказал он. — Господин майор сам рисковал жизнью и бился вместе с рядовыми.
«А что? Так оно, собственно, и есть», — подумал майор, и это его немного утешило.
Панчо горестно катил по площади Фортуны свою помятую тележку на трех колесах, волоча за собой разодранный тент. Из тележки что-то капало. Дорогу ему пересек безногий, прыгая на своих культяпках, как кузнечик. На лице у него застыла довольная ухмылка: ему неизвестно как перепала банкнота. А для тюремного надзирателя, который привел могильщика, эта среда стала днем небывалого счастья: ему достались десять тысяч крузейро — прилетели к нему по воздуху, он просто протянул руку и схватил их.
В парадном подъезде отдела здравоохранения улыбался великан  Сантамария — пятьсот крузейро! Бумажка торчала из кармана полицейского, который свалился на него в давке. А зачем полицейскому, у которого твердое жалованье, так много денег? Это у него, Сантамарии, доход зависит от всяких случайностей. Поэтому он потихоньку вытащил бумажку и спрятал ее.
Прибыли машины скорой помощи и забрали старую негритянку, мужчину, лежавшего у фонтана, и в придачу беременную женщину, у которой в самый разгар потасовки неожиданно начались схватки. Санитары подошли и к Исидро, склонились над ним и брызгали ему в лицо водой, пока он не пришел в себя.
— Вставай и попробуй, сможешь ли ты убраться отсюда своим ходом, — сказал один из них.
Но Пепа, сидевшая рядом с Исидро, окрысилась на них:
— Отстаньте, от него, черти проклятые! А не то укушу!
Санитары рассмеялись и пошли дальше, тут же позабыв про Исидро.
Площадь Фортуны опустела. Полицейские собрались у грузовика, члены комитета разъезжались в своих израненных машинах без стекол, дон Делисио покинул банк через заднюю дверь. Показалась машина аварийной службы. Перевернутый автомобиль поставили на колеса, а сожженный увезли. С башни капеллы прозвенело одиннадцать ударов, но всем давно уже было известно, что эти часы спешат на пятнадцать минут.
Из дверей школы осторожно высунулась монашка, и через минуту во двор высыпали маленькие девочки, но сколько они ни глазели через забор, так ничего и не увидели, кроме красной машины у фонтана.
— Машина у фонтана! — заливались они от смеха.
— Может, она захотела попить? — воскликнула толстушка.
— Святая Эммеренция! — прошептала глазастая девчушка.
— А где же Панчо? — разочарованно спросил кто-то.
Они посмотрели по сторонам, недоумевающе переглянулись, но никто ничего не мог объяснить, и теплые монеты в их потных ладошках так и остались невостребованными.

— Да... — пробормотал Исидро и уставился на небо.
— Ты цел? — робко спросила Пепа.
Он попробовал выпрямиться. Щеки его были в крови. Кто-то  угодил ему ногой в лицо. Глаз заплыл. Лохмотья майки свисали на штаны.
— Да... — пробормотал он еще раз и наконец сел.
— Пошли домой. Я тебе помогу. Эти твари, эти подлые твари, стервятники!..
— Да-да... — произнес Исидро, глядя перед собой невидящим взглядом.
Пепа вдруг распахнула глаза.
— Ты же сидишь на деньгах! — прошептала она.
Исидро вздрогнул, отодвинулся назад и вытащил из-под себя бумажку. Они склонились над ней.
— Двадцать крузейро, — сказала Пепа.
— Двадцать крузейро? — прохрипел Исидро. — Двадцать крузейро?
Он со стоном поднялся на ноги, рванул Пепу на себя и взмахнул бумажкой:
— Какое счастье, Пепа! Святая Эммеренция желает нам добра! Ровно двадцать крузейро!
Он постоял, раскачиваясь из стороны в сторону, осмотрелся вокруг и почти бегом бросился в сторону улицы Гваделупы. Через несколько шагов он споткнулся о растоптанный букет, преподнесенный ему представителем центрального бюро по продаже лотерейных билетов. Он валялся на мокром тротуаре.
Исидро устремился прямо в гущу вновь открывшегося  автомобильного движения. Он пересек улицу, как лунатик, не слыша ни ругани водителей, ни испуганных криков Пепы. Она с трудом догнала его и вцепилась ему в рукав.
— Что ты хочешь делать, Исидро?
Он, шатаясь, ступил на тротуар.
— Двадцать крузейро... — прохрипел он. — Как раз хватит на новый лотерейный билет!
— Но только потом пойдем домой, хорошо? — прошептала она.