Любовная лодка разбилась

             Л ю б о в н а я  л о д к а  р а з б и л а с ь
                (К и н о р а с с к а з №17)      


     Мэри Семеновна, которая, проходя этой ночью мимо  двери комнаты Маяковского, слышала его стоны и оханья, смотрит ему вслед и покачивает головой. 
     Он же, вернувшись к себе, продолжил прерванный разговор с Вероникой.
     – Норик, а давай уедем куда-нибудь. В Ленинград, например. Мне надо развеется. Да и тебе отдохнуть не мешает. Вон ты какая бледная.
     – Завидую я тебе. Куда хочешь, можешь поехать. Ты свободный.
     – Будь свободной и ты. Я только этого добиваюсь.
     – Ты добиваешься, чтобы выгнали меня из театра.
     – Ну что ты все театр, театр. Тебе театр дороже живого человека.
К черту театр! К черту твое замужество! Сейчас запру тебя в этой комнате и никуда не выпущу!
     – Нет, я вижу, ты хочешь меня доконать. Тебе доставляет удовольствие мучить меня. Убивать во мне женщину. Извини меня, но какая ни есть – я все же женщина. Как это жестоко, безжалостно с твоей стороны.
     В глазах Вероники показались слезы.
     – Ну вот, ты опять плачешь. Не лучше ли сделать, как я прошу? Подняться над мелочными заботами. Попробуй  – и тебе станет легко. Ты увидишь, как легко отказаться от того, что считается благоразумным! Махнуть рукой на то, что о тебе говорят! И ты почувствуешь, какое это удовольствие жить, как тебе хочется. Ни на кого не обращая внимание.
     – Что ты говоришь! Я обыкновенная женщина. Ты хочешь, чтобы я махнула рукой на людей, которые меня окружают?  наплевала на их мнение обо мне? Подумай, что ты мне предлагаешь! Меня, как любую женщину, волнует, что обо мне говорят. Я хочу привлекать, а не отталкивать. Хочу быть  желанной. Это же так естественно. Я же женщина! Как ты не понимаешь. А с тобой я чувствую себя одиноко. Мне плохо от твоих разговоров. Плохо, плохо!
     Слезы опять показались в ее глазах. Нервными пальцами Вероника копается в сумочке, достает платочек и осторожно промокает их вместе с комочками туши.
     – Ну, вот, потекла. Как мне в таком виде на репетиции появиться? – Покончив со слезами, Вероника платочек прячет опять в сумочку. –  А насчет «наплевать, что о тебе говорят», я тебе так скажу: каждая женщина хочет, чтобы ее все любили.
     – Знаешь, это как называется, когда все любят?
     – Не оскорбляй меня. Ты знаешь, какую любовь я имею в виду.
     – Я знаю только одну любовь. Любовь для меня – как закон природы. Не может быть, чтобы утром не взошло Солнце. Чтобы я наклонился к цветку, а он убежал. Чтобы я обнял березу, а она сказала: не надо. Любимый человек всегда и во всем прав. Просьба его – закон… Так ты едешь со мной в Ленинград?
     – Если тебе хочется, езжай сам. Мне нельзя.
     – Без тебя не поеду. – Маяковский опять быстро заходил по комнате и стал на своем излюбленном месте: опершись спиной о камин и скрестив ноги. – Как ты не понимаешь, без тебя я уже не могу поехать, – тихо заговорил он. – Месяц назад смог бы. А сейчас не могу… Без тебя все потеряло смысл. Зачем мне эта лампа, стол, комната? Нет тебя – и ничего нет. Жить без тебя я уже не могу.
     – А я с тобой не могу… По крайней мере, с таким, какой ты сейчас.
     – И это говоришь ты мне после того, что я тебе только что сказал? – Раздельно, останавливаясь на  каждом слове, произнес он. – Я понял тебя. Я тебе стал противен! Ты хочешь отделаться от меня!! Ты не любишь меня!!! Это – конец!!!! КО-НЕ-ЕЦ!!!!!
     Душераздирающие выкрики последних фраз парализовали Веронику.
     Почти в невменяемом состоянии Маяковский подбегает к столу, судорожно хватает из него маузер. Крепко сжимает его в руке.
     – Ты едешь со мной?
     – Нет! – едва заметно шевелит губами Полонская. На большее у нее нет уже сил.
     – Едешь?!
     – Нет!
     – Ты не оставляешь мне выбора. – Маяковский взводит курок и приставляет маузер к груди.
     – Помогите! Помогите! – обезумев от испуга, кричит Вероника и бросается к двери.
     Бедная женщина не в состоянии была понять, что этот крик может стать для Маяковского роковым. Со стороны ведь могло показаться, что ее пытаются изнасиловать.
     – Почему ты закричала? Почему ты закричала? –  тихо, с сожалением, будто обращаясь к любимому ребенку, который только что совершил непоправимую ошибку, говорит Маяковский.
     На этот раз судьба от него отвернулась. Но отступать уже было нельзя. Не выстрелить, показаться смешным, обратить все свои переживания в фарс – разве он мог допустить это? Все что угодно, только не это! И он нажимает курок. Но прежде чем нажать курок в его мозгу молнией промелькнуло: «Боже мой! Что я делаю? Остановите меня кто-нибудь! Буду как все. Согласен на любую жизнь. Только не гроб. Только не черви… Да остановите же меня кто-нибудь!.. Люди!!» Но его никто не остановил. И чуда на этот раз не произошло никакого. Осечка, которая спасла его когда-то, на этот раз не случилась. Раздался выстрел. В помраченном мозгу, как в калейдоскопе, замелькали картины его жизни – и над ними лицо Лили с взглядом стороннего наблюдателя.
     Он падает. На рубашке у сердца мгновенно показывается кровавое пятнышко.
     – Что вы сделали? Что вы сделали? – в истерике забилась Вероника.
     Маяковский смотрит на нее стекленеющими глазами, силится к ней приподнять голову и улыбнуться. Он хочет сказать ей что-то. Но это ему не удается, и голова его, упав, ударяется о ковер. Лицо и шея сначала краснеют, а затем становятся белыми. «Заливаются смертельным мелом», как он сам писал о Есенине.
     Соседи по квартире, услышав выстрел-хлопок, как от удара в ладоши, вломились в комнату. Они еще могли увидеть струйку дыма, клубящуюся над дулом пистолета, но помочь ему они уже ничем не могли. В этот момент в комнату влетает начальник секретного отдела ОГПУ Яков Саулович Агранов (Янечка, как называли его Брики) и успевает запечатлеть на пленке агонию Маяковского. Затем он уходит, взяв с собой маузер и предсмертное письмо Маяковского.
     В дальнейшем в деле о самоубийстве Маяковского фигурировал другой его пистолет – браунинг. Почему была сделана такая подмена? Неизвестно. Возможно потому, что маузер, любимый пистолет Маяковского, был незаконным подарком его друга, чекиста Горожанина, и это надо было скрыть. Свою любовь к маузеру  Маяковский высказал еще до дружбы с Горожаниным в стихотворении «Левый марш»: «Ваше слово, товарищ маузер!» И вот «товарищ маузер» произнес это слово. Удивительные предчувствия иногда овладевают поэтами. Как тут не вспомнить  М. А. Кузмина, который писал:
                – Бывают странными пророками
                поэты иногда.
                Косноязычными намеками
                то накликается,
                то отвращается
                грядущая беда… 
     Уж если говорить о пророчествах, уместно напомнить, что еще до революции в одном из своих стихотворений Маяковский писал: «В терновом венце революций грядет шестнадцатый год!» На один месяц ошибся! Первая революция в России произошла в феврале 1917 года.               
     Но вернемся в комнату Маяковского. Камера, как бы прощаясь с поэтом, последний раз показывает его крупным планом. Его яркую одежду: желтые ботинки с металлическими пластинками на носках, коричневые брюки, желтую рубашку, галстук-бабочку. Отдельно фиксирует его лицо с полураскрытым ртом. Затем
устремляется вверх. Мы видим дом Маяковского на Лубянке в виде спичечного коробка и множество людей возле него в виде малюсенькой струйки.
       
                (П р о д о л ж е н и е  с л е д у е т)