16. встреча с Филином
За столом, на стуле с высокой резной спинкой, больше похожем на трон, сидел мужчина и что-то писал. Домна не могла разглядеть его лица, она стояла сзади, но что-то уж очень знакомое было в его горделивой осанке и темных с проседью волосах, ровной волной падающих на плечи. Она вздрогнула, и волнение острым жаром растеклось по ее телу. Нет, она знает, где находится, и не должна поддаваться чувствительной слабости. Она старалась дышать ровно и умеренно, и вскоре волнение улеглось. Мужчина продолжал писать, не обращая внимания на ее присутствие. Домна терпеливо ждала. Однако вскоре раздражение чувствительным смычком прошлось по нервам, и синие глаза вспыхнули несвоевременной дерзостью.
- Долго я так стоять буду? – громко и требовательно вопросила она.
Мужчина резко развернулся вместе со стулом, будто бы и не письмом был занят вовсе, а только и ждал, когда звук ее голоса нарушит предзакатную тишину.
- А что же ты стоишь? Чего ждешь? – лукавство едва плеснулось в прищуренных умных глазах.
На сей раз Домна похолодела. Вот оно, коварство нечистого – и не скажешь, что похож как две капли воды, но неуловимо чертами тонкими уводит к милому образу, путая мысли и лишая дух твердости. Она понимала, что, поддавшись искушению, растеряется и окажется всецело во власти хозяина. Нужно укрепиться. Домна попыталась произнести молитву, но, странное дело, слова не укладывались в привычные фразы и не облекались силой вдохновения. Она молчала.
- Что молчишь, Домнушка? – довершая произведенный эффект ласковой интонацией барина, потешался хозяин. – Давай свой вопрос!
- Кто ты? – решила Домна не прятаться за иносказание, а напрямую выяснить всё, что волновало ее, ради чего она здесь оказалась.
- Филин. – Умные глаза смотрели насмешливо, но беззлобно.
- Это имя твое или прозвище. А кто ты по сути? – она потихоньку собрала волю и с ее помощью возобладала над чувствами. Истинность и справедливость ее намерений укрепляли дух и придавали решительности. А решительность проясняла разум, позволяя мыслям не путаться бестолковым стадом, а течь ровно и свободно.
- Ну… скажем, человек. Как и ты, не совсем обычный, но человек.
- Нет, ты не человек, а правитель тьмы. Скажи мне, зачем мучаешь людей страданием? Зачем ломаешь их души и низвергаешь их в ад?
Все-таки непонятный страх, просачивающийся из глубин ее подсознания, слегка холодил кончики пальцев. Да, права Мохониха, нелегкое это дело, противостоять самому властелину тьмы. Но Домна выстоит, горе закалило ее в упорстве.
- Я? – удивился Филин, и не чувствовалось в нем притворства. – Господь с тобой, женщина, - усмехнулся равнодушно, - я лишь послушный исполнитель, творец декораций.
- Декораций зла? – жестко спросила Домна, поддаваясь очередной волне раздражения, – как можно причину многочисленных страданий, боли, слез человеческих облекать в такую безвинную форму? – И тут же одернула себя… да что же происходит, почему она так неустойчива в равновесии? И поняла… проникновение. Видимо, ее защита слаба против повелителя тьмы. И с этим ничего не поделать, все же она смертный человек. Домна сосредоточилась, собрала магическую нить и послала ее в черный омут хозяйского глаза. Разумеется, нить оборвалась… Теперь усмехнулась Домна и испытующе посмотрела на Филина.
Он рассмеялся, сверкнув надменностью взгляда, и снисходительно махнул холеной рукой.
- Понимаю тебя, хочешь говорить на равных – хорошо, согласен. Но потом, когда получишь свое, я восполню эту уступку. Ты – согласна? – жесткость его голоса не оставляла сомнений в согласии Домны. – Итак, декорации зла… Да будет тебе известно, женщина, что декорации не содержат в себе ни зла, ни добра. Только люди наделены этими свойствами. И именно люди, исходя из разных побуждений, придают то или иное качество материальному миру и явлениям, в нем происходящим. Я всего лишь предлагаю человеку ситуацию, в которой он может воспользоваться своим законным правом, отделяющим его от другого живого и мертвого мира - правом выбора.
- Ты хочешь сказать, что не участвуешь в этом выборе?
- Я не уполномочен…
- А кто подталкивает человека к неразумному решению? Не ты ли?
- Зачем же утруждать себя? – несколько натянуто рассмеялся Филин. – Человеческие пороки – вот греховная смесь, определяющая дурной выбор.
- А кто замешивает эту смесь, не ты ли? – настаивала Домна.
- Ну что ты… каким образом могу я замесить? Всякий человек сотворяется без моего участия… Я лишь предлагаю плод запретный.
- А проникновением? Не влияешь ли ты на равновесие добра и зла в человеке? Не смущаешь ли его страстями губительными да чувствами досадными? Сомнением, неверием, раздражением, тоской, страхом…
- Как бы я смутил, если бы не было заложено в человеке возможности и для страстей, и для чувств разнообразных? Иначе, суть выбора чем обусловить?
- Однако ж и не отрицаешь своего влияния… я ведь поняла, что проник ты в разум мой и с толку чуть не сбил. Не просто мысли-то путал, а чуждое во мне раздувал.
- Не чуждое, раз присутствует в тебе. В каждом смертном смесь одинакова, только в частях различается, чего-то больше, чего-то меньше. Ты воспитанием да наукой тайной запрещаешь себе темные, разрушительные чувства, потому что светом наделена сверх меры. А была бы обычной бабой, куда бы ты от соблазнов делась? И так поди с трудом держишь себя, чтобы к барину в постель не броситься… - мгновенно переменилось лицо Филина, черты теми же остались, но смягчились, упростились, и глаза цвет поменяли, и взгляд в них застыл его, Никитушки… и столько укоризны и боли было в нем. Сжалось сердце у Домны виной да раскаянием. Но и негодованием переполнилось. Вскинулась она отповедь гневную сказать, да опередил ее хозяин:
- Ну полно, полно… не буду больше. – И снова лукавство взгляда стерло намерение его, будто бы и не собирался вовсе сломить Домну, а только забавлялся безобидно.
Промолчала она. А Филин вдруг перестал быть похожим и на барина, и на Никиту, а как-то осунулся, ссутулился, будто видавший виды усталый человек, сникший под бременем своих обязанностей. И черты его приобрели выражение покорной мудрости, и в голосе оттенок доверительный появился. «Ну хоть к ране прикладывай» - усмехнулась Домна внутренне, однако сие преображение возымело свое воздействие. Она успокоилась и готова была разговаривать уравновешенно и вдумчиво.
- И все же, зачем терзаешь людей сомнением?
- Выбор порождает сомнения. – Он сокрушенно покачал головой. - Домна, люди обвиняют меня во всех мерзостях, оправдывая себя за собственные пороки. Эка невидаль… Каждый думает о себе, что он ангел во плоти. Я послан на землю для того, чтобы показать человеку самого себя, как в зеркале отразить двоякость его истинной сути. Вкусивши от плода, человек приобрел познание добра и зла. Но еще слишком слаб, чтобы отличать одно от другого, часто путает местами, доводя гармонию до нелепицы. Как иначе покажешь зло, не заставив его почувствовать? А как человек будет расти и становиться лучше, если не показать ему зло, которое он должен искоренять в себе, дабы приблизиться к Совершенству, которое есть Любовь?
- Есть Слово Божье и в нем всё прописано. Человеку Вера нужна.
- Сколько ребенку ни говори, что огонь обжигает – поверит, но не узнает, пока ручонку не сунет. Слово Божье не мертво, но действенно станет, когда человек потрогает суть его умом и сердцем. В размышлениях и сомнениях истина обнажается. А неразвитый ум извращает Слово Божье. Вера слепая к крайности приводит. А крайность опрокидывается без уравновешивания и приводит к погибели.
Задумалась Домна. Мудро говорил Филин. Слышала она от матери сказку-быль, которая в роду их передавалась из поколения в поколение. Будто бы когда сотворялся мир на основании двух начал, определены были два высших ангела соблюдать эти начала и равновесие между ними. Творец спросил их: «В какой ипостаси желаете быть в служении на Земле?» Один ангел изъявил свою волю: «Хочу сам себе свиту выбирать, обучать и силой наделять, наместников своих определять повсеместно, оставаясь ангелом и единым повелителем над своим началом до истечения полноты времен. Ибо начало мое подразумевает хаос, который одной главенствующей силой в узде держать надобно». Другой ангел задумался: «На все воля Твоя, Создатель. Но, исходя из сути моего начала, насилие для обращения смертных неприемлемо. Убеждение и сила образа – вот орудие труда моего. А убедить и научить может равный среди равных. Позволь мне стать одним из них и порождать себе подобных, передавая знания и умение и силу свою из рода в род, укрепляя и совершенствуя опытом человеческим и мудростью Твоей».
Благословил Творец ангелов своих и послал их в мир - каждого, согласно воле его. С тех пор передается сила светлая от потомка к потомку по всей земле-матушке, в каждой новой жизни обновляясь и утверждаясь. А повелитель темных сил правит единолично, через многочисленных своих подданных распространяя семена зла, дабы взращивать из них погибель, на краю которой жизнь утверждается.
- Что молчишь, женщина светлая? Слова мои взвешиваешь?
- Да… не буду спорить с тобой… Однако людей жалко, страдания их безмерны и мучительны.
- Да мне и самому жалко, - вздохнул Филин, но и капли сочувствия не просочилось ни во взгляд его, ни во вздох. Тот, кто знает суть и видит мир в относительности, в чувствах человеческих не нуждается. – Но разве я вправе изменить человека? Вот смотри, - он встал и пошел к окну, приглашая Домну следовать за ним.
Странное дело… Домна не знала, сколько времени она находится в необычной зале. Время здесь несостоятельно. Но предзакатное состояние природы, которое она застала при своем появлении, нисколько не изменилось до сей минуты: всё так же мир плескался в коралловом свете зависшего над горизонтом солнца. И вдруг, в мгновение ока картина за окном преобразилась. Поздние сумерки фиолетовой завесой окутали зыбкое пространство. С невидимой стороны восходила луна и серебристой пылью накладывала легкую ретушь на неясные очертания пейзажа.
- Вот смотри, - повторил хозяин, - видишь, дорога. Сейчас по ней пойдет человек с самыми естественными и безобидными намерениями. Можешь сама заглянуть в его разум. После трудового дня он торопится к семье, чтобы принять в ее нуждах достойное главы участие. В мыслях своих он доволен собой, ибо знает, что поступает правильно. Я лишь поставлю на пути его питейное заведение, из окон которого доносится смех и музыка, и посмотрим, что будет делать сей представитель рода человеческого.
И действительно, Домна увидела мужчину, идущего по дороге устало, но решительно. Впереди показались огни придорожного кабака. По мере приближения к нему шаги мужчины замедлялись, а не доходя нескольких метров, он и вовсе остановился. Задумался. Потом, не столь уже решительно, двинулся вперед. Но вдруг махнул рукой, будто отгоняя от себя назойливое насекомое, и резко повернул к средоточию пьянства и разврата. Картина сменилась. В едких клубах табачного дыма, пьяно ухмыляясь и шаря вокруг себя бессмысленным взглядом в поисках очередной порции вина, мужик блудливо оглаживал взгромоздившуюся к нему на колени распутную девку.
Следующая картина была невероятно удручающей. В чисто прибранную избу ввалился пьяный, грязный, орущий непристойности глава семейства. Четверо детишек нежного возраста возились на полу, смеясь и забавляясь своими нехитрыми играми. У печи, готовясь к ужину, хлопотала опрятная дородная женщина. С появлением мужчины страх и напряженная тишина утвердились в доме. Чувство вины у человека, разум которого притуплен алкоголем, порождает неуправляемое раздражение. Картины быстро сменяли одна другую: плачущие, жмущиеся в углу дети; орущие друг на друга, бросающие страшные и нелепые обвинения и угрозы, муж с женой; жестокая драка между ними и неловкое падение женщины, стоившее ей жизни. Запоздалое раскаяние, отчаянное страдание и ничем не оправданная горечь сиротских слез, сломанные детские судьбы…
Домна отвернулась от окна, в ее глазах дрожала боль. Филин безучастно продолжал смотреть в ночную темень.
- Ты видела, я ни одним пальцем не шевельнул, чтобы повлиять на принятое человеком решение. Он подчинился собственным порокам, происходящим из греховности смертных.
- Ты разбудил в нем эти пороки своим тайным проникновением. Зачем ты это сделал? Если бы не ты, он не искусился бы. Не было бы этого страшного исхода, не было бы столько боли… - Домна потеряла хладнокровие от увиденного и под влиянием чувств перестала рассуждать здраво. Голос ее срывался от негодования и несправедливости произошедшего. – Почему грешат одни, а страдают другие, невинные?
- Болью они постигают зло, совершенное другими. Я говорил тебе о ребенке, сующем руку в огонь, разожженный не им. – Голос Филина стал жестким, взгляд холодным и надменным.
- Но твое проникновение…
- Хватит о проникновении! – Резко и властно оборвал Филин. - Женщина, не будь безумной! – он вернулся на свое место за столом, воссел на трон и стал говорить спокойно и снисходительно. - Есть Тот, Кто равен мне по предназначению, но превосходит меня по значимости, потому что служит Любви. Он тоже проникает и исполняет свое дело. Не пытайся уличить меня во вседозволенности. Я всего лишь делаю свою работу. И если я буду делать ее не по законам, Тот, Кто сильнее всех устранит меня.
- Он все равно тебя устранит, как бы ты ни старался. Итог противостояния двух начал известен.
- Да, придет время, и я выйду на пенсию. Господь освободит меня от моих обязанностей и позволит скинуть тяжелое бремя, из-за которого я так впал в немилость по слепоте человеческой. – Перед Домной сидел немолодой усталый человек, задумчиво взирающий на истину. – Довольно об этом. Все равно тебе не постичь сути, ты – женщина смертная. Что хочешь от меня? Не за тем же ты пришла, чтобы о путях Всевышнего спрашивать?
- Нет, не за тем. Негоже тщиться знать о путях Его больше, чем позволено Им. Высокомерие это есть, Ему неугодное. Я пришла о себе спросить. Почему горем тяжким извести меня хочешь?
Филин насупился и в упор уставился на Домну круглыми пустыми глазами цвета выжженной травы. Крючковатый нос, тонко поджатые губы и серые пряди, вздыбившиеся надо лбом, дополнили образ, приведя сходство в полное соответствие с именем. Домна вздрогнула и невольно отшатнулась, почудилось ей тревожно-грозящее протяжное: "У-у-у-у-к-к-к-к-х-х-х-х…"
Филин молчал, сковывая волю немигающим взглядом и давящей тишиной. Слабела воля – подступал страх. Не было сил сопротивляться, да и желание вскоре пропало. Домна тупо смотрела на блестящие прямоугольники каменного пола и слушала, как леденящее чувство подступает к сердцу. Она села, прикрыв босые ноги широкими юбками.
- Что? – быстро спросил Филин, не отводя пристального взгляда. – Сдалась? Всё еще хочешь узнать мои намерения относительно тебя? Силушек-то нет принять судьбинушку горькую, а?
- Я-то не сдалась, - тихо произнесла Домна, - это ты опять нечист со мной, страхом давишь…
- Ха-ха-ха! Дорогуша, как же я, Нечистый, могу быть чистым с кем бы то ни было? Ах, до чего же доверчивое создание – дитя человеческое… - он вдруг сделался жалким и притворно всхлипнул, смахнув невидимую слезу с круглого, сверкнувшего желтым безумием глаза. – Так умиляет…
Домна медленно подняла голову и с удивлением открыла рот, силясь что-то сказать, но так и не нашлась…
- Какой прелестный ротик… прикрой, не искушай меня, женщина. Страсть моя безмерна и многогранна… забудешь и о барине… и о муже, - неторопливо, каплю за каплей вливая в звук своего голоса сладкую патоку обольщения, проговорил Филин.
Домна улыбнулась покорно:
- Да я уже забыла. Однако не угадал ты, разве что силой возьмешь… Да будет ли тебе, изысканному обольстителю, по вкусу равнодушное тело без страсти-дерзости да ласки-нежности? Эх ты, страхом чрезмерным естество мое придавил... Он и есть твое главное оружие в борьбе с человеком, твоя правая рука.
- О, да. Всесильный властелин человеческих душ и вершитель судеб – господин страх. Он – тайная основа всех мучительных чувств. Скажи, женщина, что может быть сильнее боли?
- Страх боли... – С горечью прошептала Домна.
- А из чего произрастает чувство вины? Правильно, из страха перед наказанием. Что формирует мучительную ревность? Страх потерять того, кто дорог или себя в его глазах. Панический страх смерти превращает естественный переход жизни на иной, более высокий, уровень реальности в адскую пытку. Сколько жертв безропотно подчинились печальной участи, обессиленные страхом до состояния невменяемости и невозможности противостоять своим, во многих случаях более слабым, палачам! Ну, что еще можешь сказать? – теперь Филин походил на сельского учителя, дающего задание усердному ученику. «Еще бы пенсне нацепил на нос» - усмехнулась Домна, чувствуя облегчение. – «Увлекся видать, ослабил пытку страхом».
- Чувство тревоги, вызывающее ночную бессонницу, появляется из страха перед неустойчивостью и хрупкостью этого мира. Страх роковой ошибки определяет неверный выбор в жизненно-важных ситуациях. А страх перед собственной незрелостью и беспомощностью мешает признать свою неправоту и исправить ошибку, – будто выученные наизусть определения из учебника четко произносила Домна.
- Браво, женщина! Хорошо усвоила урок! – Филин довольно потер руки и заметно оживился. - А сейчас я тебе скажу, что природа любого чувства тоже двояка и может служить как в наказание, так и в облегчение. Раз уж мы говорим о страхе… может сама скажешь?
- Скажу, отчего ж нет… Есть страх, который определяет выбор в светлую сторону к делам добра, любви и разума. И это есть страх Божий. Но он не угнетает, а окрыляет. И в каждом чувстве должна быть своя мера: в котором – по глубине, а в ином – по времени. Тогда даже больное чувство приносит облегчение и служит к пользе.
- Верно! И светлые чувства без меры приводят к крайности, за которой переходят в темные! – с торжеством воскликнул Филин, актерским мастерством вовлекая Домну то в азарт рассуждений, то в водоворот эмоций, чтобы обнажить, сделать более чувствительной и уязвимой ее душу. – У нас один и тот же арсенал средств, но применимый к разным ситуациям – декорациям на сцене жизни, и отмеряемый в разных количествах и соотношениях, он окрашивает результат свершений в черный или белый цвет. И нет ничего, не существующего в рамках этих обусловленностей. И чем же тогда моя суть отличается от сути Того, Кто служит Свету?
- А вот ты и лукавишь… - уверенно посмотрела Домна в жесткие глаза хозяина. – Есть Истина и она беспредельна. Любовь Божья не имеет крайности, потому что нет в ней начала. Она предвечна. Была, есть и будет. Поэтому Тот, Кто служит Свету всегда сильнее тебя. Поэтому один и тот же арсенал средств в Его руках приносит радость и облегчение, а в твоих – боль и страдание. Поэтому Его любят, а тебя ненавидят. Но ты нужен так же, как и Он. Пока времена не прейдут, и не исполнится написанное. – Домна замолчала в напряженном ожидании яростного гнева и проклятий на ее голову. Но нет…
- Ах, Домна… - укоризненно покачал головой Филин и улыбнулся, - умная женщина сродни лукавому. И почему я не человек? Барин, к примеру… Эх, и славненько мы бы провели времечко! – похотливо хихикнув, он потянулся на своем троне и вздохнул якобы с сожалением. Не меняя интонации, Филин лениво продолжил, - а когда исполнится написанное, то с концом нынешнего света и с полной победой Его, Светлого Князя, над Князем тьмы, равновесие, образованное противостоянием двух начал, не закончится. Просто одно окончательно отделится от другого. Свет сконцентрируется в единое сияние рая, а тьма отойдет в ад. Добро отделится от зла, но каждое будет существовать, благодаря и относительно друг друга, без оттенков и компромиссов, без внутренней относительности и условности. И это будет время моей бесконечной спокойной пенсии.
Не всё поняла Домна – не все понятия ей были доступны – и возражать не стала. Да и обессиленная лукавством Филина, чувствовала усталость и острое желание поскорее вернуться домой. Она с тоской посмотрела в окно, на застывшую фиолетовую пелену и подумала отстраненно, что в такой просторной зале слишком много света исходит от четырех светильников. Будто бы не сумрак ночной за окном, а радостный день, полный солнечного сияния.
- Филин, я домой хочу… - по-детски пожаловалась Домна, не отрывая взгляд от окна.
- Иди… - равнодушно согласился Филин, оборачиваясь к столу и склоняясь над бумагами.
Она вздохнула и подумала: «Взять бы и пойти… Может, лучше было бы не знать об участи своей... Но как тут пойдешь? Где ж выход-то? – она осмотрелась в задумчивости. – Да и не во мне дело – близких надобно спасти».
- Скажи мне, почему несчастья на мою голову посыпались? Почему извести меня хочешь? – скорее обреченно, чем упрямо, повторила Домна.
Бесследно растворились ее слова в молчании и бездвижии. Она сидела на полу, подперев голову рукой, и смотрела в никуда. Хозяин застывшей в безвременьи залы, казалось, целую вечность сидел неподвижно, зависнув над своими бумагами, как хищная птица, парящая над безмолвной жертвой...
- Да будет терпение ваше совершенным… - в смиренном раздумье произнесла Домна.
- Ты еще здесь?- не сразу откликнулся Филин и, не отрываясь от бумаг, монотонно заговорил: - Сильная ты. Знаю, что род твой посланника произведет, который якобы значительно ослабит мою власть. Чую, через тебя он придет. А мне и так вас, светлых, хватает по всей земле. Хочу уничтожить тебя.
- Ух ты… губа не дура, да кишка тонка, - засмеялась Домна, почувствовав прилив сил от дерзости противостояния. Знала правду за собой. – Не можешь ты жизни лишить потомков Ангела светлого, права не имеешь нить светоносную оборвать.
- Ну да, не имею права лишать. Я и не собираюсь. Живи себе, коли жизнь в милость будет. А вот способности у тебя отнять, или разум помутить, чтобы не смогла передать знания по нити, мне никто не запрещал. Нуждой и мучениями тебя сломлю, страданиями близких обессилю и отниму всех, одного за одним: любовников, мужей, детей. Одна-одинешенька останешься. Любовь свою между ними разделивши, оскудеешь духом. От скорби безумием заболеешь, и сожрет оно память твою. Всё, теперь свободна. Ступай.
Будто стужей ледяной выхолодило душу. Встала Домна и покорилась уж было. Да идти куда не нашла – так ни одной двери и не обнаружилось. Вздохнула она глубоко, сжала пальцы в кулаки и произнесла твердо:
- Нет. Не поддамся тебе. Не сломишь мой дух. Хорошо, что предупредил, знать буду, к чему готовиться, и укрепляться. Есть у меня Защитник Светлый. Он не позволит тебе бесчинствовать. Что, испугался наследника моего? Так и тебе страх не чужд? – она упрямо смотрела исподлобья, бросая вызов.
Филин резко вскинулся, обратил перекошенное гневом лицо к ней, бесцветные, будто размытые серой водой глаза сверкали яростью и безумием. Он крикнул пронзительно и безжалостно, мастерски разыгрывая эту сцену для пущего устрашения:
- Глупая! Не ведаешь, что творишь! Хочешь узнать все муки твои? Узнай!... – Он взмахнул рукой, и ветер поднялся в зале, будто от взмаха огромного черного крыла. Он становился сильнее и сильнее, вдруг закружил, ломая и круша все подряд. Погасли светильники, только черные сполохи носились в сером воздухе, да бесновались в круговерти обломки крушения.
Откуда-то налетела дико орущая стая черных ворон с горящими глазами. Закружили в стремительном вихре сонмы огромных летучих мышей с оскаленными острыми зубами. Полчища отвратительных крыс с громким писком бросились под ноги. И вся эта нечисть набросилась на ошеломленную Домну и стала рвать и терзать ее кровожадными когтями, зубами, клювами.
И рассыпалась она, бедная, на тысячи рваных кусков безумной боли, и закричала, застенала воплем нечеловеческим, и захотелось ей руками своими раздробить свою голову и достать оттуда разум и попрать его ногами, чтобы прекратить мучения адские.
И горела душа ее огнем тысячи неугасимых солнц. И слезы горючими потоками разъедали ее истерзанное тело, солью крутой дымились на рваных ранах… И зубы крошила она, стиская их в муках немыслимых…
Сколько она так страдала: несколько минут или тысячи столетий – она не знала, только из последних сил рванулась к небесам и воззвала к Господу в мольбе отчаянной. И рухнула без жизни в темень хаоса...
Все стихло, опустело и очистилось. В зале постепенно светлело. Домна лежала на полу и сквозь полуоткрытые потухшие глаза смотрела, как убирается ее кровь в вены, затягиваются ее раны и сила жизни постепенно наполняет ее измученное тело.
Вспыхнувшие свечи в четырех бронзовых подсвечниках, грозными стражами соблюдающих царство темного дерева и тайну чистых листов белой бумаги, хранящих не буквы, но мысли, выхватили из полумрака сидящего вполоборота Филина. Он спокойно смотрел в окно на занимающуюся зарю.
- Люблю взирать на мир в розовых тонах… - задумчиво произнес он. Медленно повернулся к Домне, - узнала, что претерпеть придется?
- Узнала, - едва слышно прошептала она.
- Будешь упорствовать или покоришься мне? – и опять в его глазах вспыхнул нежностью умоляющий взгляд барина, и мягкие интонации его голоса потекли в измученную душу теплым, обволакивающим воском, - покорись, Домнушка, приди ко мне, отдай мне силу твою и оставлю тебя в покое благостном. Мужа доброго обретешь, деток нарожаешь и будешь жить в любви и радости. А хочешь, служить мне станешь? Будете с Мохонихой дружить, да недуги сердечные приворотами лечить. Что, милая?
Покачала головой Домна:
- До чего ж ты безжалостный…
- Нет, я не безжалостный, и не добрый. Нет мне нужды в чувствах человеческих. Я лишь исполняю свою работу… - он внимательно, как бы изучая, смотрел на встающую с трудом женщину. – Так покорись?!
- Нет, Филин, я тоже должна исполнять свою работу. Было Господу моему угодно послать меня на землю с предназначением, вот и доведу дело до конца. Говоришь, в чувствах нужды нет, а наследника-то моего боишься… - довольно произнесла Домна, расправляя юбку.
- Да не боюсь. – И опять усталый и безыскусный человек сидел перед ней. – Просто на пенсию хочу уйти достойно, по собственному желанию… - он отвернулся к своим бумагам и произнес мягко, по-отечески тепло, - иди, женщина. Там дверь, в дальнем углу.
Шатаясь от слабости, Домна побрела в дальний угол. Медленно, едва волоча онемевшие ноги, шла и плакала. Еще бы чуток и не выдержала бы, сдалась бы дьяволу покорно, ибо сил в ней осталось едва дойти до выхода. Она открыла тяжелую, изукрашенную резным узором дверь и, ступая в туннель бесконечного перехода, услышала, будто издали: - Я лишь делаю свое дело…
Шла Домна, не разбирая леса, не высматривая тропинки в густых зарослях. Травы острые секли ее босые ноги, ветки жгуче хлестали по рукам, когда она прикрывалась ими, и по лицу, когда опускала бессильно руки. Слезы застилали глаза, и не могла она понять, утро теперь, или вечер занимается. Она даже не знала, в какой части леса оказалась, когда выскользнула из запредельного мира. Горькая обида, боль и страх перед неотвратимостью судьбы переполняли ее, обнажали в ее необыкновенной личности обыкновенную слабую женщину, нуждающуюся в защите и утешении. И не было силы обратиться к целительным источникам природы, не было сил даже воззвать к Господу. Слишком разрушительной для нее оказалась эта нелегкая встреча. Сейчас она хотела только одного – добрести до комнаты с потухшим камином и упасть в теплые объятия, и плакать, и довериться бесконечно, и обрести, наконец, утешение…
Свидетельство о публикации №212050500818