Роджер и Тимми часть 3. Незнакомец спешит попрощат

--Так, на чем мы с вами остановились? – спросил Незнакомец, подсаживаясь за столик.
--Вы закончили нам рассказывать про времена Второй Мировой, - сказал Тимми.
--У меня есть вопрос, - вставил Роджер. – Если вы так много знаете, почему же не читаете лекции, не выходите «с этой правдой на улицу».
--И как вы себе это представляете? Привет всем, я живу три тысячи лет и я хочу открыть вам правду. Большая часть людей пройдет мимо, некоторые задержатся, ожидая шоу, другие, может, выслушают и задумаются, но, как и вы, все время пребывая в недоверии и недоумении.
Лучший способ изложить и донести свои мысли к людям в доступной форме – написать книгу. Но у меня нет таких талантов, да и…чего уж там…мне лень.
--Политика вам не нравится, общественная деятельность тоже. Как на счет религии? Вы могли бы быть чудом господнем.
--Нет, спасибо. Я далек и от религии. Способ манипуляции и одурманивания. На её почве развязывались войны, гибли неповинные ни в чем люди, заключались перемирия, а в итоге выгоду получали вышепоставленные лица. За всю историю люди поклонялись сотням богов, приносили им жертвы, но жизнь от этого не стала легче. А пару лет назад я купил в церковном киоске батарейки. Они лежали среди икон, свечей и прочего. Последнее окончательно выбило эту дурь из моей головы.
Понимаете, за жизнь мы проходим несколько религиозных стадий. Первая стадия – страх. Воспитание учит нас бояться бога, ибо тот есть творец всего. Молодой мозг рисует образ чего-то, что светлого, доброго, но страшного. И последнее заставляет уважать этот образ. Потом дети взрослеют, подростковые гормоны выгоняют из детей родительские наставления, и здесь наступает вторая стадия – сомнение, ведь, начиная формировать картину мира, человек сомневается в правдивости тех или иных суждений. Наблюдая за редкими проявлениями несправедливости, мы ставим под сомнение столь идеальное и правомерное царствие божье. Детский пытливый ум пытается объяснить те или иные события, которые не может объяснить ему господь, добавляем к этому подростковые физиологические и гормональные метаморфозы и получаем третью стадию – презрение. И теперь подросток самоуверенно бесстрашно заявляет всем, что бога нет. Он кичится этим, словно его неверие – самая вкусная конфета, которая есть только у него. Проходят года, человек умнеет. Жизнь учит его радоваться мелочам на фоне однотипных, но нескончаемых, проблем; в виду этого человек редко размышляет роли господней в мире, но, как удачно заметил один из Карамазовых Достоевского, свободу свою надо преподнести кому-то, чтобы быть свободным и далее. Так человек и вступает в четвертую стадию – равнодушие.
--Это как-то очень туманно.
--Я не беру индивидуальность. Я беру общую массу последних нескольких столетий. Знаете, в отдельности каждый из нас очень умный и интересный человек, в толпе же мы все глупые и бесхребетные. Но на этом дело не заканчивается. На стадии равнодушия сам человек редко вникает, во что верит. Он знает, что есть бог, есть церковь, есть служители, но он не может сформулировать смысл всех этих звеньев, да и незачем, собственно. Но особенно интересны люди перед смертью.
--И чем же? – спросил Роджер.
Незнакомец странно улыбнулся.
--Скажите, - сказал он. – А что есть смерть?
--Это прекращение жизнедеятельности, я полагаю, - сказал Тимми.
--Верно. Но это с точки зрения физиологии. Если мы говорим о вековом понимании, все сводится к философии. И даже танатологию следует рассматривать философски. А философы, как правило, не говорят о смерти как о конце жизни. В то же время они не представляют смерть как процесс  противоположный жизни. И никто не скажет, что такое смерть, пока не умрет, а после этого так тем более. Никто из живущих ничего не знает об этом, и, кстати, редко об этом думают. Но, так или иначе, человек должен понимать, что умрет в любом случае. И неизвестность этого явления страшит его. Что будет с ним потом? Встретит ли его господь, или дьявол? Или он просто попадет в «ничего». И вот поэтому на смертном одре человек вступает в пятую стадию – верование. Боязнь неизвестного заставляет его отречься от всего. В страхе он хватается за религиозную веревочку, надеясь, что она приведет его после смерти в храм божий. Ведь человек не хочет представлять себе вечные мучения ада и постичь великое «ничего» ему не дано. А веками рекламированный бренд божий появляется из низменных глубин его подсознания, и человек неожиданно для себя решает: «Да, я верую, помилуй меня от смерти, либо же возьми в свое царствие на небесах». Так и умирает человек, последним вздохом и экскрементами говоря нам несказанные свои последние слова.

Настала пауза.
--В таком случае, во что вы верите? – спросил Роджер.
Незнакомец ответил, немного помолчав.
--В мир, вселенную. Мир это огромная сложнейшая система, в которой каждое звено для чего-то необходимо. А если брать это более глобально, то вся Вселенная связана. Любой процесс в Туманности Орла находит свое отражение здесь; в свою очередь любое действие тут неминуемо проявится где-нибудь в Крабовидной.
--Вы правда верите в…эм…это?
--Это мотивирует меня. Я не стану что-то делать ради денег, власти. Я не приверженец идей о совершенстве мира, наоборот, я считаю, что переделывать мир под конец не резон. И уж тем более я не чувствую, что продолжение рода и обеспечение следующих поколений достойным будущим должны побуждать меня на какие-то действия. Но вера в то, что я един со Вселенной заставляет меня просыпаться утром и делать что-то, с надеждой, что где-то далеко это найдет свое отражение. К тому же, это делает меня менее чувствительным к черным полосам бесконечной жизни. Я верю в связь всего сущего, каждого поступка и каждого слова. Моя религия более простая, но главное правило в ней такое: не поступай с другими так, как бы ты не хотел, чтобы поступили с тобой.
--Иными словами: поступай с другими так, как хочешь, чтобы поступали с тобой.
--Нет, моя трактовка более сложная. Давайте возьмем примитивный пример: если я всех приветствую, значит, меня тоже будут приветствовать. Это по вашей трактовке. Мою же можно расшифровать как: если я никого не бью при встрече, значит, и меня не будут бить при встрече.
--И как? Срабатывает? – улыбнулся Роджер.
Незнакомец не ответил.
--В современном мире, во время «глобализации» каждый человек может сам выбирать себе и веру, и место работы, и друзей, и родителей, и даже имя.
--Что же в вашем понимании «глобализация»? – спросил Тимми.
--В моем понимании – это страшная, но неизбежная, машина, которая давит все, что творят люди, лишает их свободы, права и жизни.
Есть одно четкое определение. Глобализация – это слияние национальных рынков. Экономическое и самое четкое. Отсюда уже можно вывести культурны, социальный, демографический и политический аспекты. Но сложность в том, что при глобализации экономики необходимо четко распределить наши ограниченные ресурсы на всех существ планеты. Но, увы, большая часть ресурсов принадлежит не очень-то щедрым людям, которые, видя растущее с каждым днем население и убывающие с каждым часом ресурсы, стремятся подмять под себя как можно больше. Я не уверен, что достаточно точно смог сформулировать это, однако смысл вы наверняка поняли.
--Да, вроде как уловили, - задумчиво протянул Тимми.
--Замечательно. Так все же, в реальных условиях какое определение можно дать такому процессу, как «глобализация». А вот какое: глобализация – это концентрация всех земных ресурсов в руках определенного количества людей. Это своеобразная «монополизация», которая происходит на уровне всей планеты. И если обычный монополист бы стягивал с нас неимоверные суммы, будучи единственным поставщиком необходимого нам блага, то такой вот «монополист» будет стягивать с нас лишь нашу работу в таком количестве, в котором ему надо будет. И здесь уже не будет места для гуманизма и меркантилизма. У меня вообще есть теория, что в будущем нас ждет возврат бартера. Только обмен будет трудо-ресурсный.
--Это немного отдает «теорией заговора», - заметил Роджер.
--Никакого заговора нет, это всего лишь эволюция. Иначе не могло быть. Посудите сами: человек есть существо эгоистичное и вечно потребляющее, ресурсы суть ограничены. Можно сказать, что с внедрением товарно-денежных производственных отношений судьба социума была предрешена.
Хотя конец наступит в любом случае. Потому что есть внешняя среда, от которой зависят и простые люди, и богачи со своими ресурсами. Это космос. Сколько бы миллионов не было у человека, летящий на Землю астероид сравняет его с массой простых людей. Об этом вот люди почему-то не всегда думают.
Но, возвращаясь к теме религии.
В данных условиях, когда земные ресурсы на гране полного исчерпания и те находятся в руках у небольшого количества резидентов планеты, когда Солнечная активность понемногу доходит своего апогея. Когда нестабильная тектоника Земли ежедневно уносит жизни тысяч людей, а климат поражает нас сезон за сезоном. Когда воды и почвы уничтожены техногенной деятельностью человека, в условиях псевдо-глобализации патриархи и настоятели благословляют нас на служение господу, ибо он спасет наши души.
Но кто, скажите, спасет наши жизни?

Настала пауза. Роджер смотрел на дно своего пустого стакана, Тимми уставился на плавный дым своей сигареты.

--Что же, господа, - начал Незнакомец, поднимаясь. – Я рад, что мы пообщались. Но мне уже пора.
--Куда же вы? Вы еще не все нам рассказали. Мы не все еще поняли! – вскочил Роджер.
--А больше вам и не надо, - улыбнулся Незнакомец.
--Куда же вы направитесь сейчас? – спросил Тимми.
--Неплохо было бы посетить Новую Зеландию. Прощайте, - он пожал руки собеседникам и стремительно покинул бар.

--Роджер, - после некоторой паузы заговорил Тимми. – Вполне возможно, что есть смысл в его словах. Но мы с тобой прекрасно знаем, что начнем отрицать это и смеяться с этого уже через пару часов. Так ответь мне сейчас, не от трусости ли мы не можем поверить в это? Не от того ли, что нам легче воспринимать это с точки зрения бездумного потребления, думая лишь о накоплении благ? Не причина ли нашего спокойствия лишь навязанная уверенность в гуманности и демократичности нашего мира?
--Я не знаю, Тимми. Он наговорил слишком много, но точно ничего не сказал. Он явно спешил. Занятно, что даже таким долгожителям свойственна спешка. А ведь, если верить ему, то спешить действительно надо. – Роджер немного помолчал. – Я не могу ответить на твои вопросы, Тимми.

Друзья немного посидели молча и покинули бар.