Таёжные истории-5-6. Таёжные треугольники

*****
(Журнальный вариант. В небольшом сокращ.)

   
   ОТ АВТОРА

   Эти истории таёжного цикла можно читать и по отдельности, без продолжения.
   Я просто разбила его на части.
   Их объединяют только главные герои: Галина и Сергей.
   Но, чтобы лучше понять содержание, начните всё же с первой, "Медвежий террор" – http://www.proza.ru/2012/04/15/1453 – и дальше... если не пропадёт интерес!
   
 
   ИСТОРИИ ПЯТАЯ и ШЕСТАЯ

   ТАЁЖНЫЕ «ТРЕУГОЛЬНИКИ»

                Шумит дремучая тайга.
                А жить в тайге – совсем не шутка!
                Морозы страшные, пурга,
                От воя волчьего так жутко!..*
               
                ***
                "Погружусь в шелестящий листвы разговор –
                Буду слушать тайгу бесконечно,
                Чтоб понять и принять необъятный простор,
                Тот, что душу врачует навечно."
                (Н.Шубина)
               
               
   ПРЕДИСЛОВИЕ

   В один из необычно тихих, хрустально-прозрачных и тёплых ноябрьских вечеров, когда мы, напившись духмяного** ягодно-травяного чая с диким таёжным мёдом (вкусным – невероятно!), сидели в маленьком домике на самом краю тайги, охотник Сергей, муж моей новой знакомой, нанайки Галины, хитро глядя на меня, вдруг спросил:

   — А хотите услышать историю моего рождения?

   — А что в ней необычного? – спрашиваю пока ещё без особого интереса.
   
   — О! Такого Вы, наверное, нигде в романах не читали и в кино не видели!.. У нас тут свои драмы и трагедии, и даже... любовные треугольники!..

   — Треугольники? Таёжные? – сразу загораюсь я, уже предвкушая что-то ужасно интересное.

   — Ещё какие таёжные! Расскажу Вам о двух сразу!..

***
   Рассказ его я тогда хорошо запомнила и постараюсь передать почти в точности, придав ему чуть более художественный вид, хотя рассказчик Сергей сам по себе замечательный, колоритный.

Глава 1

   Вот и отгремела залпами праздничных салютов победная весна сорок пятого! 
   В притаёжные рыбацкие посёлки, как и по всей стране, началось массовое возвращение уцелевших в страшных мясорубках Великой Отечественной войны воинов-победителей.

   Охотник Прокоп пришёл с фронта на удивление целёхонький, не то что некоторые его односельчане: кто без ног, у кого руки нет, кто контуженный и глухой на оба уха, а кто и почти совсем слепой.
   
   А он, везунчик, чудом уцелел в той, действительно, настоящей мясорубке под Сталинградом, где геройски навсегда полегли многие его товарищи-однополчане, с которыми почти всю войну прошагал он и проехал по расхлябанным и разбитым городским и деревенским фронтовым дорогам.
   
   Но он же не виноват, что они погибли, а он вот остался жив! Значит, так провидению и Богу было угодно!.. И ведь снайпером был, а они на войне долго обычно не жили!..
   "В рубашке", видать, родился!?..

***   
   Казалось бы – живи теперь да радуйся: мирной жизни, ясному небу над головой, родной тайге-кормилице. А вот не получилось у Прокопа зажить так, как он не раз мечтал там, в землянках и блиндажах, в редкие минуты фронтового затишья.
   Ему было уже под сорок, а он всё не мог найти себе подходящую невесту, жениться, завести детишек и жить, как все нормальные люди: уютно, по-семейному.
   
   А дело было в том, что народу тогда в их посёлке было уже мало, и свободных девушек и женщин всем мужикам не хватало. Были, конечно, у них и смешанные браки: кто на нанайке, кто на тунгуске (так у них эвенков называли – по старинке) женился, но Прокопу пока никто не приглянулся.
   Никто "нА сердце не лёг"!..

   Вот и жил он одиноким и неприкаянным в срубленном им самим ещё до войны домике на краю тайги. Ни семьи, ни женщин.
   А ведь какой видный был мужик: высокий, плечистый, сильный, как богатырь русский, белокурый и синеглазый (у них все в роду были такие)!
   Вот все немногочисленные поселковые девки и бабы – и замужние тоже! – на него и заглядывались, даже пытались "закадрить"! 
   
   Но его храброе и суровое охотничье сердце по-прежнему оставалось свободным. Не прикажешь ведь ему, насильно мил никто не будет!..

***
   Как и отец, и дед его, ходил Прокоп (тоже одиночкой) в тайгу на промысел, ценную пушнину добывал: белок, лисиц, соболей (правда, всё меньше их оставалось в здешних лесах). А случалось – и покрупнее зверя заваливал: кабана, изюбря, а то и медведя, если встретится. Ножом одним охотничьим! Во силища!
   Охотник он был отменный, удачливый, и потому деньги зарабатывал хорошие. С таким мужем ни одна жена горя бы не знала, да и детишки с голоду не померли.
   Хорошая пушнина всегда высоко ценилась, и Прокоп жил по тем, послевоенным меркам, даже богато. Он почти не пил и не курил: не принято у них, охотников, это было, вот все мужики в их роду и были здоровяки-богатыри. Да красавцы все, как на подбор!
   
   ...И всё же жил Прокоп бобылём. Сам никого не любил, и его никто ещё не полюбил так, чтоб на всю жизнь вместе, до гроба!..
   
   Уходил он в тайгу – никто не провожал, приходил – никто не встречал. Жил да жил себе здоровый, крепкий и совсем ещё не старый мужик размеренной, правильной жизнью, и эта отрешённость его, граничащая с одичалым аскетизмом, вовсе никого уже не удивляла – привыкли люди и даже Бирюком промеж себя метко прозвали его.
   Да он и был бирюк! Волк-одиночка, точнее. Есть и такие в тайге! Но им всегда труднее там выжить.

Глава 2

   Как-то раз зимой, выслеживая хитрых обманщиц лисиц и заодно проверяя капканы и ловушки-"кулёмы" на соболей, попал Прокоп в пургу, сбился с тропы и набрёл на маленький чум на берегу реки.
   
   В нём жили двое эвенов: муж и жена. Глазастый Прокоп сразу обратил внимание на их полное несоответствие друг другу.
   Муж был типичный тунгус***: маленький, коренастый, широкоскулый. А жена, хоть и не девочка молоденькая уже – стройная, как молодая сосенка, высокая, черноглазая, с длиннющей (ниже пояса) косой толщиной в руку. Красавица таёжная, да и только! Но вот взгляд её... Трудно было его выдержать – уж больно пристальный, как угли, насквозь прожигал и в то же время манил, увлекая за собой куда-то далеко-далеко.
   Словно дразнила она своей колдовской красотой всякого, кто видел её!
   
   Когда разговорились, оказалось, что хозяин чума – Василий – двоюродный брат умершего недавно старого шамана, которого медведь-шатун задрал. А его жена, сорокалетняя красавица Мария (они все были крещёные, поэтому и имена русские у всех), досталась ему… по наследству. От старшего брата, того самого шамана!
   Умирая от ран (медведь в тайге напал и изувечил!), он наказал Василию, чтобы тот не оставил его жену и женился на ней. Так уж у них было испокон веков! Да и что оставалось делать Василию: волю брата нарушать – нельзя, да и тайга кругом, до ближайшей деревни сотню вёрст брести по бездорожью, где ж тут молодую жену найдёшь сразу? А тут – свой человек, да и красивая она, и умная, и, надо сказать, давно Василию нравилась – вовсе не по-родственному. Ну и что, что он моложе жены будет на какой-то десяток лет – это ведь в семье не главное! Да и он ей, вроде бы, по душе пришёлся: молодой, сильный, не то что муж её – намного старше неё был, в отцы годился! И охотник Василий был неплохой, с ним с голоду не пропадёшь!

***
   ...Прошёл положенный срок после похорон шамана, и стали они с Марией жить вместе в дружбе и согласии.
   
   Вместе рыбу ловили, вместе на белок и лисиц охотились. Но вот беда: детишек у них так и не было. То ли Василий по мужской части слаб был, хоть и молод ещё, и здоров, то ли Мария мало его любила или уже старая была, или с какой-то червоточиной – поди тут, в таёжной глуши, без врачей, разберись!

   Наверное, так бы и жили они спокойно вдвоём, не встреть он однажды в тайге чуднУю женщину.
   Русскую!..

Глава 3   

   В начале осени Василий с собакой своей высмотрел белку на дереве, улучил момент и удачно выстрелил ей в глаз, как обычно.
   И вдруг – ещё один выстрел откуда-то, одновременно с его! И белка уже лежит на земле, иди и бери!
   
   Но тут неожиданно к ней женщина из-за кустов орешника выходит и нагибается, чтобы взять.   
   
   — Моя белка! Моя!!! – кричит Василий.

   — Нет, моя, – спокойно так, словно поддразнивая, отвечает незнакомка.
   
   Пока он, опешив, её разглядывал, она вытащила трубку из какого-то тёмного дерева, зажгла её, затянулась и… Василию передаёт!
   Он даже растерялся от неожиданности!
   
   А женщина вдруг и говорит:
   
   — А я... мужика себе ищу. Муж-то мой помер, а одной-то бабе в тайге не сладко. У тебя баба есть? Жена то есть?
   
   — Да есть… – честно отвечает Василий. – Нету! – вдруг поправился он, закурив и придя, наконец, в себя. – Есть, да только…
   Сказал и сам не понял, что это он несёт, будто кровь ударила в голову!
   
   Он внезапно закашлялся, да так, что слёзы из глаз брызнули. А потом Василий, словно в каком-то неземном блаженстве, то ли улетел, то ли провалился куда-то...

***
   Когда он пришёл в себя, то почувствовал, что на него кто-то пристально смотрит.
   
   Василий, медленно возвращаясь с небес на землю, увидел наклонившуюся к нему женщину с распущенными волосами.

   Это была та самая охотница на белок, трубку которой он закурил.
   
   — Очнулся, милок? – ласково спросила незнакомка.
   
   Василий, словно онемев, смотрел на неё во все глаза, жадно разглядывая.

   Она оказалась настоящей красавицей: длинные светло-русые волосы водопадом сбегали по её груди и плечам, опускаясь почти до пола, лицо белое, нежное, а огромные голубые глаза – как чистые озёрца, что иногда встречаются в тайге – на радость всякому!
   
   Такой женщины и так близко, совсем рядом, Василий в их местах никогда не видел!
 
   Попутно замечает: у него голова так странно кружится, и туман какой-то перед глазами стоит. Может, это сон ему красивый, сказочный снится в родном чуме?
   
   Но, с трудом оглядевшись, Василий видит, что он вовсе не у себя в чуме, а в какой-то незнакомой комнате.
   И он протянул к незнакомке руку, будто дотронуться хотел, убедиться, что не спит.
   
   А незнакомка засмеялась вдруг, обнажив великолепные ровные белые зубы, и сбросила с себя одежду. И... прилегла рядом с Василием!

   Полежав минутку, она, на удивление умело, раздела его и начала сначала целовать, а потом ласкать, гладить руками всё его мускулистое тело. Нежно тронув его мужскую плоть, заставила вздрогнуть и затрепетать от незнакомых ему ранее томительно-сладостных ощущений.
   Потом она вдруг замерла, будто испугалась своей смелости. И тогда Василий нетерпеливо и крепко обнял женщину, прижал её к себе, и их обнажённые тела сплелись в едином порыве...
   И вскоре оба, уже паря над землёй, погрузились в сладкую грешную истому...

***   
   ...Вернувшись в свой чум, целую неделю потом как не в себе был Василий: рыбалку и охоту забросил, до Марии ни разу ночью не дотронулся. Да и днём внимания на неё не обращал, будто она – пустое место!
   
   Смотрел, словно сквозь неё, молчал и о чём-то своём думал всё время. Растерянный и грустный стал, будто белый свет ему не мил.
   
   — Ищи себе другую жену, – наконец, не выдержав, сказала ему Мария.
   
   — Как… ищи? Ты что... всё... знаешь?!
   
   — Знаю... – спокойно ответила Мария. – Да иди уже к ней, этой своей русской!.. Одна как-нибудь проживу!.. Не пропаду, не бойся!
   
   Мария, действительно, будучи дочерью таёжного охотника, могла сама, без мужика, прожить и охотиться – стреляла она без промаху, ничуть не хуже Василия. Да и давно уже ничего не боялась: ни тайги, ни людей!

Глава 4

   Рано утром, на заре, ушёл Василий от Марии.
   И сразу – к Анне (так звали прекрасную охотницу-незнакомку)!
   
   — Вот, пришёл я, однако...
   
   Анна сидела у печи в своём маленьком домике на опушке.
   Она взглянула на него и улыбнулась своей загадочной колдовской улыбкой:
   
   — А я знала это, милый! Иди ко мне, мой князь! Мой царь**** и господин!
   
   И, сладко потянувшись, она поднялась и потянула Василия за собой, не обращая внимания на закипевший в котелке взвар из душистых таёжных ягод и трав, заполнивший своим сладковатым ароматом всё вокруг...

   И снова его тело стало будто невесомым, а душа белокрылой птицей воспарила в неведомую блаженную высь!..

***
   ...С тех пор они с Анной жили вместе, как говорится – «душа в душу»!

   Ходили вдвоём на охоту и добывали больше зверья и пушнины, чем он с Марией.
   А холодными осенними ночами Василий опять тонул в её крепких, почти мужских, объятиях и забывал обо всём на свете, как тогда, первый раз попробовав её необычную трубку!..
   
   ...А вскоре Анна сказала ему, что к лету у них будет маленький. 

   «Сын!» – ликовал счастливый Василий, уже давно и не надеявшийся стать отцом, живя с Марией.

   Он набрал в лесу полузамёрзших лиан плетущегося по деревьям лимонника и сплёл, как сумел, маленькую люльку-зыбку для малыша.
   Почему-то он был уверен, что родится мальчик.

   И Анна ещё больше расцвела и похорошела, готовясь стать матерью. Она напомнила Василию зрелую самку, олениху-изюбриху, которую он однажды подстрелил случайно, – с её огромными глазами и невыразимой словами красотой. А ведь, живя с мужем, Анна почему-то так ни разу и не забеременела. Выходит, не в ней тогда было дело, не пустоцвет она вовсе!

***
   ...Однажды, когда они с Анной возвращались из тайги, Василий провалился в глубокую медвежью берлогу под корнями огромного кедра, где, на его счастье, никого не оказалось.
   Он сильно ушиб и подвернул ногу, она страшно болела, и на неё нельзя было даже наступать.
   И до их домика Анна потом почти волоком, под мышкой, тащила его – благо, рослая уродилась, сильная была, как добрый мужик, а Василий – небольшой и не очень тяжёлый. А тут, видать, после ежедневных ночных любовных утех и вовсе... полегчал!
   
   Добравшись до дома, Анна разрезала его мягкий олений ичиг на ноге (она сильно распухла, и он не снимался) и сразу сделала холодный компресс, затем наложила тугую повязку и напоила Василия своим, одной ей известным ещё от бабушки-знахарки, отваром из трав, быстро снимающим боль.
   
   Анна ухаживала за ним, как за ребёнком, чуть ли не с ложечки кормила и поила его. Видно, так она соскучилась по человеческому теплу, ласке, оставшись без мужа одна, что ничто ей теперь не было в тягость.

***
   Пока нога Василия заживала, Анна одна ходила охотиться в тайгу и рыбачить на реку.
   Надвигалась суровая таёжная зима, и на счету был каждый короткий день. Надо было успеть очень много: собрать грибы и ягоду, запастись мясом и рыбой, засолить их, засушить-завялить и закоптить впрок, чтоб хватило до весны. Если не повезёт зимой кого из зверья подстрелить и свеженины добыть, солонина всегда выручит! А вяленая и сушёная рыба (Ленок, таймень и хариус) – большое подспорье в морозы да в холода, лакомство вкусное и сытное.
   
   Ещё дров было у них маловато, а ведь зимы здесь обычно долгие, снежные – завалит всё в лесу, где потом возьмёшь сухих? Если дрова будут потеряны – это настоящее бедствие в тайге!..
   
   И Анна между делом собирала сухой валежник и небольшие деревца, поваленные ураганами, тащила их к дому волоком, сваливая под навес, сооружённый недавно Василием под стенами их маленького домика, где уже была сложена аккуратная поленница из берёзовых и лиственничных дров. Но зимой дров много не бывает, лишними не будут!
Да, и воды ещё надо из ручья во фляги натаскать, запастись, чтоб не мучиться.

Глава 5

   ...В один из таких осенних дней, уйдя, как обычно, в тайгу, Анна домой не вернулась, хотя надолго старалась Василия не бросать одного с его ещё не зажившей до конца ногой.
   Он ждал её всю ночь и весь следующий день, но жены всё не было.
   
   Тогда, с трудом передвигаясь с палочкой, он оделся, взял двустволку и вышел на поиски Анны.
   Но уйти далеко Василий не смог: нога опять распухла и не давала ему двигаться без боли дальше. Да и снег вдруг повалил, и такой сильный, что в двух шагах ничего не было видно.
   Зима, как всегда, свалилась внезапно!

   Покричал он, покричал, охрип даже, но никто не отозвался. Пришлось ему вернуться домой.

***   
   ...Прошло ещё два дня томительного ожидания.
   Метель, разыгравшаяся не на шутку, наконец, утихла, и Василий снова предпринял попытку найти Анну. Он ходил на лыжах по заснеженному лесу, кричал, звал Анну. Но всё было безуспешно.
   Василий не мог ни есть, ни спать и длинными одинокими ночами всё прислушивался к каждому звуку за стенами дома. Иногда он выходил на крыльцо и с тоской смотрел на бездушную одинокую луну, взирающую на него с высоты своим бело-жёлтым круглым глазом.
   
   На пятые сутки рано утром в крошечное замёрзшее окошко кто-то сильно постучал.
   
   «Анна!» – радостно ёкнуло в груди. Но, открыв дверь, обитую кабаньей шкурой (чтоб тепло из дома наружу не выходило), Василий с удивлением и разочарованием, его сменившим, увидел перед собой… Марию.
   
   — Я нашла Анну... – тихо сказала она. – Пойдём, покажу. Брезент захвати...

   Василий в сопровождении Марии шёл по таёжной тропе, и ему казалось, что они снова вместе идут на охоту, как бывало прежде. Но в то же время он, идя вслед за ней и ощущая Марию совсем рядом, уже ничего к ней не испытывал. Будто и не жили они вместе в их маленьком чуме, не спали, прижавшись друг к другу – и тёплыми летними, и такими унылыми и бесконечно длинными осенними, и холодными зимними ночами!..

   Все его мысли сейчас были устремлены к Анне: Где она? Что с ней?

***   
   Когда они с Марией с трудом вышли к берегу реки, Василий с трудом, запинаясь, спросил:

   — Где... она?

    Мария показала ему на небольшой холмик-шалаш из поваленных деревьев.
   
   — Здесь... – еле слышно, словно что-то горло сдавило, душило и мешало говорить, прошептала Мария.
   
   А Василий будто онемел от догадки и горя, свалившегося на него.

   До этого он ещё надеялся на то, что Анна найдётся живая. А теперь... Видно, Анна наткнулась на медведя-шатуна и не смогла в одиночку  одолеть голодного и злого лесного бродягу, ставшего людоедом!..
   
   Земля была уже мёрзлая, неглубокую могилу могли разрыть голодные таёжные звери.   
   Василий в последний раз поцеловал ледяные губы Анны. Потом трясущимися руками замотал её изуродованное тело в брезент.

   Они обложили Анну ветками, сучьями и подожгли…

Глава 6
   
   Прожив месяц после похорон Анны один, Василий, страшный, исхудавший, вернулся в чум Марии. Он не мог больше оставаться в домике Анны, где всё напоминало о ней каждый день. Особенно невмоготу ему было смотреть на детскую колыбельку, сделанную им собственноручно и так и не дождавшуюся их малыша... Возможно, сына!..
   
   Но и там, в чуме, со смуглой и черноволосой Марией, истосковавшейся по мужской ласке, в её жарких и крепких объятиях Василий видел свою светловолосую и белокожую Анну...
   
   Когда Мария, насытившись им, как младенец материнской грудью, засыпала, он, уставший и опустошённый, выходил из тёплого чума на мороз. Смотрел с тоской на высокие звёзды и долго курил самодельную деревянную трубку, подаренную ему Анной. В такие минуты он словно забывал о времени и совсем не чувствовал холода, пробиравшего до костей.
   
   В нём как будто что-то умерло, исчезла какая-то важная часть его мужского существования, и само это его жалкое существование уже не имело для него никакого смысла...

***   
   Говорят, время лечит не только раны, но и сердца, и души людские.

   И Мария видела, как постепенно Василий оттаивает, но улыбаться, как прежде, он перестал. Да и к ней он относился больше как к сестре, чем к жене. Не приласкает никогда, доброго слова от него не услышишь – ни днём, ни ночью. Изредка молча, сопя, второпях сделает свою мужскую «работу», будто из-под палки, а потом сразу отвернётся и захрапит.

   ...Всё чаще и чаще Василий уходил в посёлок на побережье.

   На вырученные от сдачи пушнины деньги покупал там соль, спички, крупу, сахар, муку и патроны.
   А потом... Он брал водку или находил в чьём-то доме дешёвую бражку, шёл к брату Анны, который жил один-одинёшенек, и напивался с ним до чёртиков, чтобы забыться хоть на время…

***   
   Скучно с ним стало Марии, тоскливо на душе, одиноко. Не этого она ждала, когда Василий к ней вернулся!..

   Но, видно, другим или прежним теперь он уже не будет, если только ещё хуже не станет!..
   
   Да и куда ещё хуже-то, если вон и пить стал, чего раньше не было, и руки дрожат – в цель не всегда попадает. А ведь недавно совсем в глаз зверю стрелял, теперь же и в голову не мог попасть иногда, с похмелья. А разве можно такому в тайгу ходить? И значит, выручки никакой не будет, если не сдадут побольше пушнины и мяса. Одной ей теперь приходится всё делать, их обоих одной кормить.
   
   Разве о таком муже Мария мечтала?!..

***
   ...Всю ночь мело, мело. Ветер то как филин, ухал тяжело где-то совсем рядом, то свистел, запутавшись в огромных деревьях, то надоедливо скрёб стены чума колючими снежинками.
   Прокоп, оставшись в чуме до утра, смотрел на Василия и Марию и понимал, что не всё у них ладно.
   Они выпили с Василием спирта, который Прокоп всегда с собой носил в плоской алюминиевой фляжке – по старой фронтовой традиции, похлебали ухи из замороженной рыбы, поели вкусной строганины.
   И, переночевав и поблагодарив хозяев за гостеприимство, Прокоп ушёл от них утром, как только закончилась пурга.
   
***
   А Мария всё время после его ухода задумчиво вспоминала неожиданного гостя: синие глаза Прокопа, его совсем светлые (как у погибшей Анны) волнистые  волосы и добрую улыбку, с которой он смотрел на неё.
   
   Ей понравился этот чуть бирюковато-диковатый, большой и сильный, красивый русский охотник с крепкими и мозолистыми мужскими руками и твёрдо стоящий на больших ногах – несмотря на то, что молча пил наравне с Василием. А её Василия двумя чарками водки можно с ног свалить, совсем слабый стал! Да и  много ли надо северным здешним мужикам, организм которых не принимает алкоголь?! Это вон русским хоть бы что, ведро или бутыль бражки могут выпить!
   
   А что и она этому русскому понравилась – это Марии подсказывало её женское чутьё, а его уж не обманешь!..

Глава 7
   
   После появления у них русского охотника, богатыря Прокопа, жизнь Василия и Марии круто изменилась. И не в лучшую сторону!
   
   Василий стал ещё угрюмее, а, напиваясь, иногда бил Марию, словно вымещая на ней свою боль и тоску по Аннушке – как он её ласково называл. Даже ночью, забывшись, в постели с женой!..
   
   Мария поначалу молча сносила всё это – с привычной покорностью тунгусской женщины. Но когда она потом несколько раз за зиму встретила во время своих одиноких хождений по тайге красавца Прокопа, она поняла: больше уже так продолжаться не может!..

***
   …И надо же было тому случиться: как-то раз, уже по весне, они столкнулись с ним на опушке леса возле домика Анны, где совсем ещё недавно жил и её Василий. Такой счастливый здесь в ТОЙ своей новой любви!

   Снег уже сошёл, но было ещё промозгло и сыро, и Прокоп предложил Марии, озябшей и изрядно уставшей от бесплодных поисков дичи (в тот день ей явно не везло на охоте, а так хотелось не солонины, а свежего мяса поесть!), зайти в дом отдохнуть и погреться.
   Он растопил печь, которую уже никто давно не топил, принёс из ручья воды. И вскоре оба, плача от едкого дыма, наполнившего домик, пили с его сухарями обжигающе горячий и такой духмяный чай из сушёных лесных ягод и трав таежных, найденных ими в мешочке полотняном на полке над печкой.
   И он казался им таким вкусным!
   
   Мария согрелась и раскраснелась от тёпла и горячего чая, а ещё больше – от пристального взгляда русского мужчины, который и смущал её, и волновал так, как никогда ещё до этого не было. Сказывалась и усталость за день хождения по тайге, и она, силясь не заснуть да не упасть во сне, прислонилась к шершавой бревенчатой стене.

***
   Проснулась Мария внезапно, будто толкнул кто.

   В маленькое оконце светила ярко-жёлтая, как глазунья, луна, освещая всё вокруг.
   Женщина лежала на деревянной кровати, укрытая большим и тёплым полушубком Прокопа. А сам он спал, сидя за столом возле остывшей за ночь печки, время от времени издавая ртом и носом негромкие свистящие звуки, которые и разбудили Марию.
   Она с удивлением смотрела на этого замечательного мужчину, отдавшего ей свой тулуп и, наверное, уже совсем замёрзшего за столом. Да и спать так долго сидя ведь неудобно!
   
   И Прокоп, будто почувствовав на себе взгляд её красивых, чуть раскосых чёрных глаз, сладко всхрапнул ещё раз и резко проснулся. Он встал из-за стола и, сладко потянувшись, улыбнулся Марии своей чуть смущённой, какой-то по-детски светлой и доброй улыбкой.

   А потом вдруг, словно притягиваемый её гипнотическим, немигающим горящим взглядом, Прокоп подошёл к кровати и лёг рядом с замёрзшей женщиной, сразу согрев её теплом своего большого тела...

***
   
   ПОСЛЕСЛОВИЕ

   А через девять месяцев, зимой, Мария... родила сына – синеглазого крепыша, очень похожего на отца. Только темноволосого и смуглого!
   Они с Прокопом ещё раньше расписались в их поселковом совете и были теперь самыми счастливыми родителями на свете, хоть и немолодыми уже!
   Позднее счастье сладко бывает, однако!

   А Василия к тому времени уже не было в живых: летом утонул по пьянке, бедолага!..
   
***
   — А своего синеглазого первенца они назвали... Сергеем.
   
   Ну, поняли теперь, кто это?! Так что, я тоже не совсем русский, а только наполовину! Метис, полукровка – как у нас говорят! Таких много на Дальнем Востоке (как и везде, наверное)!..

***
   Так муж Галины закончил свой рассказ и снова со своей хитроватой улыбкой посмотрел на меня, ошеломлённую таким поворотом сюжета.

   Вот и не верь после этого в чудеса!
   
 
   Примечание

* Мои стихи.
 
** То же, что душистый, пахучий (диалект.)

*** Тунгусы – старое, дореволюционное название таёжных эвенков.
   А тундровых эвенов называли ламутами и орочами. "Ороч", "орочен" – от слова "орон", которое означает "домашний олень".

**** Имя Василий в переводе с греческого означает: "князь", "царь", "правитель" –  видимо, это и имела в виду Анна, так называя Василия.
   


© Ольга Благодарёва, 2012
               
N.B.!

   Это произведение, как и все остальные, имеет авторское свидетельство
и защищено Законом "Об авторском праве".
   Никакая его часть не может быть скопирована и использована в любом виде без письменного согласия автора и обязательного указания на источник цитирования!
   
   ПРОДОЛЖЕНИЕ ЗДЕСЬ: ИСТОРИЯ СЕДЬМАЯ. В ВОЛЧЬЕЙ ЯМЕ –
   http://www.proza.ru/2012/05/15/592               


   Фотокартина – из ИНТЕРНЕТА.
   Спасибо автору!