Смеяться, ясно, не грешно

А всё-равно смеюсь. Над своим же написанным. Нет, что ни говорите, а хорошо иметь дырявую память! Вот, написал вчера, а сегодня уже смеялся, как над чужим произведением!
Так это ведь хорошо!
Вот завтра меня вызовут, куда следует, и спросят: - Это вы написали такое-сякое?
А я глаза выпучу, читая, как чужое, и начну хохотать над своим же, как бы, чужим. И что с меня тогда взять?
Явно же, сумасшедший!
Нет, память, всё же, иметь надо, хотя бы и дырявую. Например, на лица. Вот встречает меня мужчина, здоровается, пытается обнять. Хорошо, что я помню, как по телевизору этих обнимающихся пропесочили. Это они обнимают, а руки уже по карманам шарят. Хорошо, что у меня шарить небогато. Я точно помню, что положил пятьсот рублей во внутренний карман, а триста, ну, мелочь же? Положил в задний.

Пока вспоминал, где видел этого господина, трёхсот рублей как не бывало. Бесполезно я обшаривал задний карман, чуть ли не обнюхивал себя со всех сторон. Триста рублей нет!
Лучше бы я не помнил про эти триста рублей. Но память у меня какая-то выборочная. Про триста рублей вот уже десять лет забыть не могу!

Когда у меня украли пятьсот тысяч рублей, ну, не долларов же? Так как-то легко забыл!
Этаким лёгким бризом по душе поскребло лет пять. Мне в милиции ( тогда это ещё были "милые лица") сказали, что я не сильно пострадал. Вот это выражение меня и поддерживает уже много лет.

По телевидению-то показывают, как жестоко обращаются разбойники в часы грабежа. После таких показов я вспоминаю воров с благодарностью за их нежелание лезть в мои пенаты во время нахождения меня там же.

Я осознаю, что рискую гораздо больше, когда просто пишу. Писать надо в угоду, а не в разрез. В разрез нельзя. Это чревато. У нас многие пишут в угоду. О, глупые! Не верят, что есть Рай! Я верю. Я не хожу в церковь, но верю. Знаете, можно ходить в церковь, но верить только на словах. Бог лжеца вычислит, едва взглянув в глаза. Ведь там, на небе, суд не такой, как у нас, в России.

Там нет адвоката с протянутой рукой. Там нет прокурора с двумя протянутыми руками. А судья там не ждёт звонка по телефону, чтобы на весы правосудия положить пальчик на ту или другую чашу.
 Там суд настолько прост, что виновник сам всё расскажет, но каяться будет поздно.

Я тут так расписался, что себя даже почувствовал этаким праведником. Нет, конечно! Я - не праведник. Я - грешник! Разве могу я быть праведником, если до сих пор помню, сколько раз меня ограбили, обидели и обошли своей любовью?

Что необходимо, я не помню. А вот что надо забыть навсегда, не получается. Наверно. я - больной. Да мне некоторые знакомые смотрят в глаза с сочувствием и так и говорят - "психически больной, что ли?"
Люди надеются, что послушав такое заключение, я соглашусь постепенно с этим.

Однако здесь-то и срабатывает защитное свойство забывчивости. Я сегодня не помню, кто пофамильно мне это сказал. А может и не говорил? Может мне приснилось?
Так что про триста рублей продолжаю помнить, а про пятьсот тысяч рублей помню смутно, и не помню, в каком году. И были ли у меня эти пятьсот тысяч рублей?

Может, и не было их.

Ижевск, 2012 год