А это- мой Пушкин! Гл. 71. К убийце гнусному явись

Саше, после первых неудач с «Современником», Краевский и Одоевский,которые оказывали ему неоценимую помощь в подготовке  журнала, предложили издавать его на паях.
- Мы вам оставим только литературную часть, а себе заберем разделы науки, критики и все остальное. И, как соиздатели, возьмем все заботы о типографии и книгопродавцах.

Но Саша отказался:
- Нет, хоть такой способ издания журнала избавило бы меня от множества хлопот, с такой реорганизацией "Современник" перестанет быть моим голосом, и, боюсь, потеряет свое направление.
 
И  тратил много  сил и времени, несмотря на сложную личную жизнь,на своего любимого детища.Готовя к печати третий том, Саша на ходу исправлял промахи, допущенные в первых номерах: снизил тираж до 1200 экземпляров, тем самым вдвое сократив типографские расходы. Чувствуя, что журнал ориентирован на слишком узкий круг читателей, он хотел сделать его более интересным и занимательным именно для тех, кому он и предназначался - для образованных читателей.

 С этой целью он начал публикацию романов и повестей Гоголевским "Носом».
В четвертом номере он планировал "Капитанскую дочку", а в пятом рассчитывал опубликовать какую-то из повестей Одоевского: "Княжну Зизи" или "Сильфиду" - тот обещал их отдать только ему.

Именно в третьем томе журнала он раскрыл свое мнение об отечественной литературе - в нескольких критических статьях…
   Так, в рецензии на «Об...   обязанностях  человека» Сильвио Пеллико он указывал: «Это уж не ново, это было уже сказано», — вот одно из самых обыкновенных обвинений критики. Но всё уже было сказано, все понятия выражены и повторены в течение столетия; что ж из этого следует? Что дух человеческий уже ничего нового не производит? Нет, не станем на него клеветать: разум неистощим в соображении понятий, как язык неистощим в соединении слов. Все слова находятся в лексиконе; но книги, поминутно появляющиеся, не суть повторение лексикона. Мысль отдельно никогда ничего нового не представляет; мысли же могут быть разнообразны до бесконечности».

«Всё, что ты говоришь о романтической поэзии, прелестно, ты хорошо сделал, что первый возвысил за нее голос — французская болезнь умертвила бы нашу отроческую словесность. У нас нет театра, опыты Озерова ознаменованы поэтическим слогом — и то не точным и заржавым; впрочем, где он не следовал жеманным правилам французского театра? Знаю, за что полагаешь его поэтом романтическим: за замечательный монолог Фингала — «Нет! песням никогда надгробным я не внемлю!". Но вся трагедия написана по всем правилам парнасского православия; а романтический трагик принимает за правило одно вдохновение...».

«… любят поэзию не только в ее лирических порывах или в унылом вдохновении элегии, не только в обширных созданиях драмы и эпопеи, но и в игривости шутки, и в забавах ума, вдохновленных ясной веселостью. Искренность драгоценна в поэте. Нам приятно видеть поэта во всех состояниях, изменениях его живой и творческой души: и в печали, и в радости, и в парениях восторга, и в отдохновении чувств, и в Ювенальном негодовании, и в маленькой досаде на скучного соседа...
Благоговею пред созданием «Фауста», но люблю и эпиграммы».

В рецензии на стихотворение Виктора Теплякова «Фракийские элегии» отметил:
« Тишина гробницы, громкая как дальний шум колесницы; стон, звучащий как плач души; слова, которые святее ропота волн...» -  всё это не точно, фальшиво или просто   ничего не значит.
...Главные достоинства «Фракийских элегий»: блеск и энергия; главные недостатки: напыщенность и однообразие».

Его усилия не прошли даром. Те же самые читатели, которые нашли второй том «Современника» скучным, с восторгом признавали, что третий очень хорош. Саша воодушевился: «Еще больше престиж журнала поднимает известие, что в четвертом томе я буду печатать «Капитанскую дочку»…Это дает надежду на то, что подписка  увеличится в следующем году…».

 Но все радости от успеха журнала тускнели от великосветских слухов и клеветы, которые оплели его имя и имя жены. Но он не будет с этим мириться! Единственное, чего он боялся,это того, что до поры до времени разнесется слух, что он послал оскорбительное письмо Луи Геккерну.Это еще больше подольет масла в огонь. Он не хотел, чтобы ему помешали осуществить задуманное и с нетерпением ожидал решения посланника.

А тот собирался к другу Строганову на обед, когда получил его письмо. "И чего ему надо? Ведь для вызова нет никакой видимой причины!».
Но на оскорбление надо  реагировать. И Геккерн решил: «Общественное звание, которым я облечен королем, не дает стреляться мне самому. С этим неуёмным человеком будет стреляться мой сын».
 
Придя посоветоваться по этому поводу к  графу  вместе с Дантесом, он свое решение объяснил так:
- Поймите мое положение: мне невозможно оставаться победителем, потому, что это обесчестит моего сына. Кроме этого, недоброжелатели всюду будут говорить, что я сам вызвался, так как уже раз улаживал подобное дело, в котором сын обнаружил недостаток храбрости. – Он помолчал, и, достав белоснежный шелковый платок, обтер лицо. Поглядев исподтишка на терпеливо ожидающего продолжения старца, продолжил с надрывом: - А если вдруг он падет жертвой, то его жена останется без поддержки! – театрально выдержав паузу, Геккерн кивнул в сторону Дантеса. При этом из его груди вырвался горестный вздох.  - Когда сын мой неминуемо выступит мстителем…

Дантес не проронил ни слова. Граф Строганов  отлично знал все правила дворянской чести, за что пользовался особенным уважением. Он объявил Геккерну и Дантесу:
- Но за оскорбительное письмо непременно должно драться…

Увидев из окна идущего к нему д`Аршиака, Саша встретил его на пороге дома и сразу произнес:
- Я принимаю вызов, пусть он даже сделан от имени так называемого сына.
 
Он не ошибся. Приняв от  виконта письмо, через хитроумные словеса все-таки сумел продраться, чтоб уразуметь его смысл:
«Милостивый Государь!
Не зная ни Вашего почерка, ни Вашей подписи, я обращаюсь к виконту д`Аршиаку, который вручит Вам настоящее письмо, с просьбою выяснить, точно ли письмо, на которое я отвечаю, исходит от Вас. Содержание его до такой степени переходит всякие границы возможного, что я отказываюсь отвечать на все подробности послания. Вы, по-видимому, забыли, Милостивый Государь, что Вы же сами отказались от вызова, который сделали барону Жоржу Геккерену и который был им принят. Доказательство того, что я здесь утверждаю, существует, оно написано собственно Вашею рукою и находится в руках секундантов.

 Мне остается только предуведомить Вас, что виконт д`Аршиак едет к Вам, чтобы условиться о месте встречи с бароном Жоржем Геккереном и предупредить Вас, что встреча не терпит никакой отсрочки.
Я сумею позже, Милостивый Государь, научить вас уважению к званию, которым я облечен и которого никакая выходка с Вашей стороны оскорбить не может. Остаюсь Ваш покорнейший слуга  Барон Геккерен.
 «Читано и одобрено мною», стояло под ним и подписано:
Барон Жорж Геккерен.

Наконец-то тягостное ожидание  для него закончилось.Теперь Саша, спокойный и веселый, много выезжал, не пропуская ни одного бала или приема. Обедал у графини Е. П. Ростопчиной, поразив супругов  постоянной беготней в умывальную  и обратно  - мочил себе горящую  голову холодной водой.
Вернувшись после первого раза в комнату и, увидев их недоумение, рассмеялся белозубо:
- Ах, меня мучает жар в голове и - давно! А вы не знали?

Двадцать шестого января утро он, как обычно, провел с Тургеневым, читая его дневники о путешествиях по Европе - готовил  их для пятого тома своего журнала. С Александром Ивановичем он в последнее время особенно сблизился. Тема  путешествия Сашу неудержимо влекла - считал , что  воспоминания, впечатления  такого человека,как Тургенев, от зарубежной поездки, чего сам был лишен всегда, обязательно заинтересуют публику. Заслушивался его рассказов, значит, и всем будет интересно прочитать  его впечатления о чужих краях.

Вечером он, на балу у графини Разумовской, куда отправился без жены, веселился от души - давно его не видели такого: полного жизни, веселого, без всяких признаков задумчивости, каким он представал перед всеми до сих пор.
Постоянно  шутил и смеялся, много разговаривал. И никто не догадывался, что у него в кармане лежит записка от виконта  д’Аршиака, полученная до прихода сюда.Тот его  извещал, что будет ждать его дома у себя до одиннадцати часов вечера, а после, на балу у графини Разумовской, он хочет встретиться с его секундантом, "которому будет поручено дело, которое должно закончиться завтра».
 
 И в самом деле, встретившись здесь, на балу,с д`Аршиаком и  уединившись, стали тихо говорить о деле, когда до Саши донеслось его имя. Настороженно оглянувшись, увидел, как Соллогуб, низко нагнувшись над сидящим в кресле князем Вяземским, шепчет:
- Пойдите, посмотрите - Пушкин о чем-то объясняется с д`Аршиаком.Тут, видно, что-нибудь недоброе.

Саша незаметно подал виконту знак, как  только увидел, что Вяземский  поднялся и направился  в их сторону. Д`Аршиак быстро отошел от него.

У Саши с Вяземским завязалась легкая беседа о присутствующих дамах. Потом он поинтересовался, как продвигаются  его любовные дела  - князь  был сильно влюбчив и болел очередной любовной болезнью, о чем много говорил.

Между шутками Саша не переставал думать о деле - из разговора с виконтом  выяснилась дата поединка. «Стало быть, это будет завтра - двадцать седьмого!». Но ни малейшая тень не омрачила его лицо. Продолжал себя вести, как ни в чем не бывало.

Но … Надо срочно выбрать секунданта. Кого же? - он обежал взглядом толпу танцующих и  среди них вдруг  наткнулся на Мэджниса, советника при английском посольстве. Они  познакомились у графини Фикельмон, где беднягу окрестили  «Больной  попугай» - за красный длинный нос. Саша знал его, как порядочного  человека и уважал за честный нрав. Обрадовался – так не хотелось вовлекать  в дело, за участие в котором полагается смертная казнь, никого из приятелей!

Выбрав момент, тронул советника тихонько за рукав, и отвел в сторону;
- Мистер Мэджнис, я прошу вас быть свидетелем в деле чести.
- Скажите, а могу я узнать причину дуэли? -  пытливо уставился тот на него.

 Но не мог же Саша ему рассказывать о своей семейной жизни!
 - Я не могу вам ничего сообщать по этому поводу, - ответил он, сжимая  за спиной руки. Ногти впились в ладони.
Мэджнис  на него некоторое время смотрел с сожалением, потом поклонился слегка:
- Тогда я тоже отстраняюсь от этого дела, извините .

Саша заволновался: не так-то легко найти человека, которому можно доверять. На Соллогуба нет надежды, он первый раз с Геккернами не оправдал его доверия…

Почти под утро, после бала, Саша приехал домой, сильно озабоченный. Бегая по кабинету из угла в угол, перебирал имена, кого можно просить стать секундантом. Но так ничего и не придумал. Ему не спалось. Он сновал по кабинету, изучая бумаги, документы и приводя их в порядок.

Утром не успел выйти к столу,  как на подносе подали письмо. В нем д`Аршиак писал:  «Я настаиваю еще сегодня утром на просьбе, с которой я имел честь обратиться к вам вчера вечером. Необходимо, чтобы я имел свидание с секундантом, которого вы выберете, притом, в самое ближайшее время. До полудня я буду дома; надеюсь раньше этого времени увидеться с тем, кого вам угодно будет ко мне прислать».

Кипя от негодования, Саша тут же набросал ему ответ: «Я не имею никакого желания вмешивать праздный петербургский люд в мои семейные дела; поэтому я решительно отказываюсь от разговоров между секундантами. Я приведу своего только на место поединка. Так как г. Геккерен меня вызывает, и обиженным является он, то он может сам выбрать мне секунданта, если увидит в том надобность: я заранее принимаю его, если бы даже это был его егерь. Что касается часа, места, я вполне к его услугам. Согласно нашим, русским обычаям, этого вполне достаточно... Прошу Вас верить, виконт, - это мое последнее слово, мне больше нечего отвечать по поводу этого дела, и я не двинусь с места до окончательной встречи».

Отправив письмо, с нетерпением стал ждать ответа.  Д`Аршиак, честный человек, опять прислал письмо:
«Оскорбив честь барона Жоржа Геккерена, Вы обязаны дать ему удовлетворение. Это Ваше дело - достать себе секунданта. Никакой не может быть речи, чтоб его Вам доставили. Готовый со своей стороны явиться в условленное место, барон Жорж Геккерен настаивает на том, чтобы Вы держались принятых правил. Всякое промедление будет рассматриваться им, как отказ в удовлетворении, которое Вы ему обязаны дать, и как попытка оглаской этого дела помешать его окончанию. Свидание между секундантами, необходимое перед встречей, становится, если Вы все еще отказываете в нем, одним из условий барона Жоржа Геккерена; Вы же мне говорили вчера и писали сегодня, что принимаете все его условия".

Саша вскочил и стал бегать по комнате: «Что же делать? Кого просить? Да -
 Клементия Осиповича Россета! И как я сразу не догадался! Он порядочный человек и никому ничего не растреплет преждевременно  о дуэли».
 
Приказав заложить экипаж, он быстро сбежал с крыльца и назвал адрес, но не застал того дома и еще сильнее занервничал: времени  уже  в обрез  - уже около часу пополудни!

И тут, на его счастье, на Пантелеймоновской увидел Данзаса, не спеша  шествующего ему навстречу  – с левой рукой  на перевязи. Саша возликовал: это же, Данзас, милый лицейский  летописец "Мудреца", а теперь - боевой подполковник.

 Громко его окликнул:
- Данзас, я же ехал к тебе! Садись со мной в сани. Поедем во французское посольство, где ты будешь свидетелем одного важного разговора.

Да, это  был тот самый покладистый Константин Данзас! Не говоря ни слова, он сел с ним рядом и они поехали к Большой Миллионной. Там находилось французское посольство, где жил секундант Геккерна.

Саша  всю дорогу оживленно болтал о последней встрече 19 октября, где они тогда были. Оба не затрагивали тему дуэли…

 Переступив порог жилища д`Аршиака, после приветствия с хозяином, Саша обратился к Данзасу:
- Теперь я вас введу в сущность дела.

И, обращаясь только к нему, рассказал все, что происходило до сих пор между ним и Геккернами. Свое объяснение закончил следующими словами:

- Теперь я вам могу сказать только одно: если дело это не закончится сегодня же, то в первый же раз, как я встречу Геккерена, - отца или сына, - я им плюну в физиономию. - Повернулся к виконту  и, глядя ему в глаза, объяснил причины, которые заставляют его драться. - Есть двоякого рода рогоносцы: одни носят рога на самом деле; те знают отлично, как им быть; положение других, ставших рогоносцами по милости публики, затруднительнее. Я принадлежу к последним.- Указав изящной рукой на Данзаса, и глядя на Аршиака,  добавил:
- Вот мой секундант.

И только тогда спросил Виконта:
-Согласны вы?
-Да,- прозвучал  такой же лаконичный ответ.

Оставив секундантов договариваться обо всем, Саша откланялся, окончательно успокоившись.

Он знал, что Данзас, хоть уже  и подполковник, остался ленивым, и в свете говорят, что он притворяется  повесой и  развратником. Но все это – неправда. Костя -  отличный боевой офицер, светски образованный. И  сейчас он находится в отпуске по ранению. «Данзаса я знаю с детства, на его самоотвержение я могу положиться…» - Ехал, так рассуждая сам с собой.

Тем временем, как только он вышел из дома д`Аршиака, секунданты мрачно посмотрели друг на друга. Потом Данзас задал виконту тот вопрос, который его мучил с тех пор, как узнал о будущем поединке:

-Нет ли средств окончить дело миролюбиво?

-Нет,  никаких средств нет к примирению, – прозвучал твердый ответ француза.
 
Им ничего не оставалось, как приняться  составлять условия дуэли, обсуждая каждый пункт и споря.

Наконец, из-под их пера вышел документ, подписанный  внизу обоими.
1. Противники становятся на расстоянии двадцати шагов друг от друга, за пять шагов назад от двух барьеров, расстояние между которыми равняется десяти шагам.
2. Противники, вооруженные пистолетами, по данному сигналу, идя один на другого, но ни в коем случае не переступая барьера, могут пустить в дело свое оружие.
3. Сверх того принимается, что после первого выстрела противникам не дозволяется менять место для того, чтобы выстреливший первым подвергся огню своего противника на том же расстоянии.
4. Когда обе стороны сделают по выстрелу, то, если не будет результата, поединок возобновляется на прежних условиях: противники ставятся на то же расстояние в двадцать шагов; сохраняются те же барьеры и те же правила.
5. Секунданты являются непременными посредниками во всяком объяснении между противниками на месте боя.
6. Нижеподписавшиеся секунданты этого поединка, облеченные всеми полномочиями, обеспечивают, каждый за свою сторону, своею честью строгое соблюдение изложенных здесь условий.
Константин Данзас, инженер-подполковник.
Виконт д`Аршиак.

Д`Аршиак к этим условиям присовокупил слова: «не допускать никаких объяснений между противниками».

Данзас согласился с тем, что «во избежание новых каких-либо распрей, не дозволить им самим объясняться». Только  настоятельно  потребовал:

- Нам нельзя упускать случая к примирению!  Поэтому мы сами, как секунданты, должны объясняться за них!..

Пока Данзас ехал к Пушкину, ему казалось, что роковая бумага жжет его грудь. С погасшим настроением постучался к другу.  Саша был один дома - как и всё последнее время, но он об этом не знал. Не раздеваясь, Данзас расстегнул  свою бекешу и достал из-за пазухи  злополучный документ, но Саша даже не захотел читать условия.

Он сказал:
- Я согласен на все. - И пожал плечами.

Данзас  заметил:
-По моему мнению, ты должен бы стреляться с бароном Геккереном-отцом, а не с сыном, так как оскорбительное письмо ты написал Геккерену, а не Дантесу.

- Геккерн, по официальному своему положению, драться не может,- неохотно и кратко пояснил Саша. - Потом продолжил: - Костя, пока ты разговаривал с виконтом, я заходил в магазин и смотрел пистолеты. Тебе  сейчас придется ехать за ними к Куракину…  Мы с тобой потом встретимся в кондитерской Вольфа, – посмотрел на  напольные часы, стоящие в кабинете,- ровно в четыре часа.

Данзас молча кивнул и вышел.

Саша же  сел заканчивать кое-какие дела по «Современнику». Потом написал письмо Ишимовой - детской писательнице, с которой у него была договоренность о переводе:"Сегодня я нечаянно открыл Вашу "Историю в рассказах" и поневоле зачитался. Вот как надобно писать!"

Потом вдруг, ни с того, ни с сего,  сорвался с места и  помчался к  Зизи (Евпраксии Вревской),  которая с сестрой гостила у своего деверя, где  Саша  бывал почти  каждый день. И после обеда, когда  остались одни, он не выдержал и признался, что сегодня стреляется с бароном Геккерном-младшим - тайна жгла ему грудь и уже ее невыносимо было больше терпеть.

До этого он намекал Александрине, свояченице, о том, что, может, ему придется драться с кем-то из Геккернов, но она промолчала: знала его твердость в вопросах чести и посчитала, что бесполезно уговаривать его.
Зизи, услышав ужасную новость, заволновалась и стала со слезами убеждать:

- Миленький Александр Сергеич! Не надо этого делать! Не дай бог, что случится - что будет с вашими детьми!? Думали вы о них?

Саша отмахнулся:
- Государь знает о моем деле все. - И передразнил её,- не дай бог, если что случится -  надеюсь, он возьмет на себя заботу о них. - У него как будто камень упал с души  после признания.

Хитрый Геккерн, решив подстраховать себя и приемного сына от будущих последствий, поспешил к Бенкендорфу...

И не успел он откланяться, как тот  отправился  к Николаю I.

Император  принял генерала в гостиной дворца, сверкающей золотом и  парчой. Сидя  вальяжно в большом кресле с темной красной обивкой, он вел беседу с княгиней Белосельской-Белозерской, красивой, взбалмошной и одной из самых злобных дам двора. Он ее слушал внимательно, немного наклонившись в её сторону.

Принимая доклад Бенкендорфа, он раз-второй, переглянулся с ней, а потом произнес недовольно:
- Опя-я-ть?!  Что надо этому неугомонному человеку?.. Хм-м... Вы не должны допустить дуэли,-    нехотя велел  шефу жандармов. Потом неожиданно встал  и начал  мерно шагать от окна к столу и обратно.
 
Бенкендорф растерялся. Тихонько обратился к Белосельской:
- Что мне теперь делать, княгиня?

- А вы пошлите жандармов в другую сторону.  - Она улыбнулась, обнажив мелкие хищные зубки, покосившись в сторону Николая I.

Шеф жандармов обрадовался – такой "умный" совет позволяет ему "выполнить" веление государя, и  не вмешиваться в то, что должно произойти. И благодарно склонился к  мягкой  ручке.

Вернувшись от Зизи, Саша увидел, что Натали опять нет дома. Детей – тоже. Быстро, как привык все делать, вымылся, оделся во все чистое. Встал посередине комнаты, раздумывая, в чем ехать. Выбрал бекешу. Но когда дошел до лестницы, понял, что в наверняка открытом месте, где  предстоит стреляться, будет морозно и холодно. Возвратился в кабинет и потребовал от Никиты принести медвежью шубу и с его помощью облачился в нее.

Не оглянувшись, пошел пешком до извозчика – на встречу  с Данзасом, который, успев нанять парные сани, уже ждал его, когда он,  ровно в четыре часа, подошел к кондитерской немца Вульфа.