Аоа, Иуи!

- Отвечай, как тебя зовут?
- Иуи, - сказал пленник.
Он заметил, какое движение вызвал его ответ среди судей, сидевших за столом.
Почти все они переменили положение: некоторые опустили головы, другие взялись за свои бумаги, словно очень увлеклись ими; третьи, наоборот, повернулись к стоящему перед ними и смотрели на него полными страха и любопытства глазами.
Пленник расправил плечи, но стражники за спиной ещё крепче сжали его локти стальными перстами, и он покорился, тяжело дыша, исподлобья оглядывая гору, усеянную людьми.
Весь склон, сухой и каменистый, был заполнен яркой и многоцветной толпой, волнующейся, как океан.
Только одна группа, стоявшая в стороне, ближе всех к судейскому столу, не двинулась с места и не пошевелила ни единым членом в согласии с общим волнением. Ровно и плавно свисали до земли их незапятнанные белые одежды. Развевались на ветру волнистые длинные волосы и бороды. Спокойны были их лица. Лишь на румяном лице мальчика Иоанна пленник заметил быстро мелькнувшую гримасу стыда.
Над горой сияло солнце. Ослепительно блистали щиты и копья стражников, длинной цепью растянувшихся по склону.
Пленник повернул голову в сторону судей. На шее и голых плечах его, блестящих от пота, вздулись мускулы, как верёвки.
Взгляд его встретился с глазами сидящего на главном месте, они на мгновение задержались - и разлетелись, как птицы, вверх и вниз.
- Как же тебя зовут?
- Меня? Иуи, - ответил пленник, и стражники ещё сильнее сдавили его закрученные за спину руки.
Один из них прошептал, над самым ухом:
- Ну, держись теперь, Иуи!
Второй же мерзко и смрадно дышал в склонённую шею пленника, и молчал зловеще.
Судьи тоже молчали, прикованные к своим креслам. Лишь двое переговаривались вполголоса, склонив друг к другу головы.
До пленника долетали иногда, подброшенные ветром, отрывки фраз:
- ... теряем понапрасну время... но такова форма, допросить необходимо... к чему?!
Пленник снова переступил с ноги на ногу, и стражники ещё круче заломили ему руки, сгибая полунагое тело в вынужденном поклоне, и он вытянул шею, и вывернул лицо, покрытое потом, чтобы видеть судей.
- Скажите, что он делал, когда вы его взяли? - послышался негромкий, но отчётливо слышный в тишине голос человека, стоявшего в окружении своих легионеров в пунцовых плащах и со скучающим видом чистившего всё время ногти.
Он ни разу не взглянул на пленника, и тому ни разу ещё не удалось поймать на опущенном сухом лице с твёрдым подбородком – глаза. Зато, глаза его воинов, закрывших его большими прямоугольными щитами, за которыми он стоял, скрываясь почти весь, всем своим сухощавым телом, и чистил ногти, эти глаза встречали взгляд пленника, стоило ему скользнуть в том направлении, и словно стеной направленных копий отражали его.
- Так что же делал этот достойный молодой человек, когда вы его взяли? - повторил свой вопрос их начальник, и по тону его голоса пленник понял, что он знает.
Краска мгновенно облила его щеки и даже шею.
- Он мастурбировал, - сказал стражник.
Лёгкая гримаса пробежала по лицу. Человек выразительно посмотрел на судей, будто желая им что-то сказать, вздохнул и снова занялся ногтями. Воины ещё теснее сгрудились вокруг него, держа на вытянутых мощных руках сверкающие, как солнце, щиты.
Солнце на небе пролетало сквозь облака, день шёл, и запруженная народом гора то погружалась в тень, то озарялась вновь ореолом отражённого света.
Ветер подул откуда-то с запада, принеся лёгкий столб пыли, покрутил его и бросил с размаху в обрыв за горой.
С ветром пришли и ушли запахи моря и трав, что растут по залитым солнцем склонам холмов, по берегам неглубоких степных рек, где вода холодна и прозрачна, и в ней бродят стайки серебряных рыбок...
- Послушай, ответь на мой вопрос, - сказал сидящий на главном месте.
Странники ещё ниже согнули пленника, так что он уже не мог видеть лица судей, а видел только их обутые в сандалии ноги. Он понял, о чём будет вопрос, ещё до того, как услышал над своим затылком:
- Скажи, знаешь ли ты человека, называющего себя богом?
- Да, - ответил пленник, задыхаясь...
Тупой конец копья вошёл ему под лопатку и ещё ниже пригнул к земле.
- Давно ли ты знаешь его?
- Давно, - сказал пленник.
Голова его дёрнулась от удара.
- Он говорил с тобой? О чём?
- Да, говорил! Мы говорили о жизни.
- Что же вы говорили о жизни? Отвечай быстрее!
Мерзко дышащий стражник подтолкнул его в зад коленом, и пленник догадался, что стражник хочет его и ждёт только окончания судилища, чтобы удовлетворить свою низкую страсть.
- Говори!
От нового удара земля поплыла перед глазами и кинулась вся навстречу. Стражники удержали его на ногах.
- Мы... мы говорили о том... о том, - пробормотал пленник, качаясь, тупо глядя вниз, как ожидающий удара топора бык, приговорённый к закланию.
Он что-то говорил, но почти ничего не было слышно даже судьям. Толпа же в отдалении видела только движения его тела и ничего не понимала.
Небо палило склонённый затылок пленника своим огнём, и он вспомнил, как однажды они лежали в траве на тёплом склоне холма, за лесом, и смотрели в небо, следя за пролетающими в вышине причудливыми облаками. Он покусывал травинку и слушал:
- ... Жизнь и смерть человека – вот две вещи, в рассуждениях о которых всё поставлено с ног на голову. Мы оплакиваем уходящих и забываем, что громким плачем возвещает родившийся ребёнок о приходе сюда. Человек словно лампа: горит, пока вокруг темно, освещая небольшое пространство, а когда погаснет, наступает день, светло, и далеко видно во все стороны. Может быть, наша жизнь здесь – это лишь сон, приснившийся одному из вечно живущих там, один из снов, причудливо-быстро меняющихся, как те облака, что плывут над нами. Что в них, кто знает?
- И понял ли ты, раб, смысл этих рассуждений? - спросил человек, окружённый щитами.
Пленник облизнул запекшийся рот. Он неуверенно оглянулся на апостолов. Пётр громко расхохотался при виде его искажённого тупой мукой лица.
"Ему хочется сказать "нет", но он скажет, что всё понял", - услышал пленник шёпот за столом.
Он вздрогнул и покачал головой.
- Вы говорили о боге?
- Нет.
- Веришь ли ты в бога?
"Мне хочется сказать "да", но я скажу "нет", - думал пленник, глядя в землю. - Мне хочется сказать "верю", потому что я не верю ни во что, но знаю, что должно же иметь человеку веру хоть во что-то, и бог – самый удобный объект для этого. Ведь, для веры в него не нуждаешься ни в чём, разве что – в небольшой доле лицемерия...".
- Нет, - сказал пленник.
Он перешагнул с ноги на ногу, и от сильного удара по голове потерял на время слух и зрение. Когда же они снова вернулись к нему, словно приблизились из неведомой дали, он услышал голос Петра:
- Ибо сказано: "Придут лжехристы и лжепророки". Поэтому мы верим в бога, который есть.
"Трижды отречёшься от меня", - вспомнил пленник.
- Возьмите, - сказал главный.
Пленника подхватили и быстро поволокли вверх по склону горы. Он не успевал переставлять ноги.
Туча воронья, сидевшая на острых камнях у обрыва, взлетела и рассыпалась с плачем. На краю обрыва стоял грубо сколоченный крест.
Пленник почти ничего не увидел, потому что стражи тут же с размаху бросили его на землю, но то, что он всё-таки увидел, наполнило душу гневом и жалостью: запекшийся в крови, разорванный рот, верёвки на лодыжках, достающие до земли, и на сером напрягшемся лице - чёрные, как агат, блестящие и непроницаемые глаза. "Аоа, Иуи!" - услышал он, будто издалека, и больше он ничего не слышал, потому что сверкающий меч взлетел, опустился и отсек ему голову.
Она откатилась и упала вниз, и застряла между камнями.


1982, 2012.