Последний день Тома Сойера

Юный Том лежал на крыше на животе, болтал ногами и с неподдельным интересом смотрел то на небо, то на маленьких, снующих то туда то сюда по улице, людей. На душе у Тома было светло и весело, а в глазах танцевали озорные искры. Некоторые облака сворачивались в невероятные кренделя, иные, напротив, расправляли огромные крылья и летели, гонимые ветром, подобно мифическим драконам. Потрясающее зрелище. Потрясающее и завораживающее. Люди... Они казались такими маленькими, умилительно-смешными и незначительными на фоне фантастических облаков. Черт возьми, они даже не были настолько живыми, как эти облака. В их суетливых движениях, бесцельном блуждании из одного конца улицы в другой было больше хаоса, нежели жизни. «У них было все и в то же время, у них не было ничего». У них были свои радости, но они не шли ни в какое сравнение с чистой эйфорией полета, у них были свои горести и проблемы, но и они были ничтожны по сравнению с монументальной, величественной грустью и тоской этих облаков. Том усмехнулся и вновь перевел взгляд в небо. Его лазурное тело было сплошь испещрено глубокими, рыхлыми бороздами, словно оставленными огромными косулями. А уж какие тяжеловозы были запряжены в эти косули... Воображение юного Сойера, хватаясь цепкими детскими ручками за лестницу из облаков, мчалось все выше и выше, стремясь догнать этих лошадей. Но они были слишком неспешны, а Том — излишне тороплив. Впрочем, это же совершенно нормально для ребенка.

Бекки ходила по крыше кругами, замирая ненадолго то на одном, то на другом углу. Изредка она бросала взгляд на Тома, беззаботно болтавшего ногами в полосатых гетрах и улыбалась. Маленький Том Сойер. Озорной, но не по годам смышленый ребенок  с открытой нараспашку душой — он всегда ей таким нравился. Сколько она себя помнила. А он всегда любил ее такую — рыжую, со встрепанными волосами и сводящей с ума улыбкой. Иногда грустной, иногда сумасшедше-веселой, но всегда сражающей наповал.

Том неожиданно повернулся и хитро сощурился от яркого солнца.

- Иди сюда! - крикнул он Бекки, призывно маша рукой, - иди, иди, не бойся. Смотри, я как будто самый настоящий пират, - воскликнул Том, подходя к самому краю крыши.

Бешеные порывы ветра развевали его золотистые кудри, глаза лучились каким-то новым, ярким светом. В холодном воздухе отчетливо чувствовались соленые нотки моря. Откуда-то доносились пронзительные крики чаек. Обилие амулетов и бус, отцовская выцветшая рубашка, напоминавшая уже скорее ветошь, закатанные рваные джинсы и полосатые гетры действительно придавали ему некоторое сходство с пиратом. Какой-то чертовщинкой. Какой-то... Свободой.

Когда Бекки подошла к нему, Том резко повернулся. Взяв ее руку, он положил ее себе на грудь, а другую на шею. Ее тонкие пальцы чуть вздрагивали, чувствуя биение его сердца и пульсацию вен на шее. Том сделал то же самое, прижимая ее к себе.

- Мы будем открывать Поток, да? Ты, кажется, говорил... - прошептала Бекки.

- Тсс... - прервал ее Том, мотнув головой, - да, кажется, сейчас для этого самое время... И место, - добавил он после некоторой паузы.

По телу юного Сойера, зарождаясь в солнечном сплетении, расползалась клокочущая энергия, обволакивая каждую мышцу его тела, проходя сквозь каждую косточку, затрагивая каждый нерв, заставляя сердце биться в немыслимом ритме, а тело содрогаться, как от сильнейшего озноба. Светящимися... Острыми, холодными, но обжигающими нитями, зашивала эта энергия глубокие раны, которые мгновение назад оставила сама. Том закрыл глаза от сильнейшего напряжения. Его трясло, а изо рта вырывалось прерывистое хриплое дыхание. Впрочем, хрипа не было слышно за свистом безумного ветра, вихрем кружащегося вокруг Тома и Бекки. Ледяная энергия дошла до окоченевших пальцев юного Сойера и, казалось, нерешительно дрогнув, полилась в тело его возлюбленной. Прижавшись как можно ближе к Тому, Бекки дрожала. Ее ногти врезались в кожу его шеи, но боли не было, напротив, казалось, будто они вонзались во что-то, что нельзя было назвать с полной уверенностью жидким или твердым. И Том и его любимая Бекки были сейчас самой энергией, бешено пульсирующей. «Холодной. Острой. Тонкой. Звонкой».

Ветер все яростнее, все с большим неистовством носился вокруг них, превращаясь в настоящий ураган. Их ноги оторвались от крыши. Их сознание оторвалось от земли.

Всполохи энергии, похожие на языки пламени то и дело вырывались из их спин, заставляя непроизвольно опускать головы. Клокочущей, неудержимой силой, рвался на волю безумный хохот, собравший на своем пути и вопль свободы и беспричинный счастливый детский смех и...  И тот самый, необъяснимый хохот, что вырывается из груди, когда стоишь на самом краю утеса, чувствуя, как под тобой бушует, неистовствует океан. Слившись в единый сгусток ослепительной энергии, они хохотали вместе, в самом центре урагана, пронзаемые мириадами тончайших игл, сшивающими их души воедино. Тел не было. Тела были уже не нужны.

Когда они спустились на землю, Том упал лицом на холодную металлическую поверхность крыши. Его тело продолжали сотрясать остаточные судороги. Он жадно глотал ледяной воздух, словно родниковую воду, точно не мог насытиться. Том с болью открыл глаза. Как в тумане, пролетела мимо чайка, издав пронзительный визг, возвращающий в реальность. С соседних крыш доносились какие-то звуки, похожие на ритмы африканских барабанов или его собственного сердца. Связки были безнадежно сорваны криком, поэтому, даже пожелав что-то сказать, Том смог бы выдавить из себя не более, чем сдавленный хрип. Бекки стояла рядом. По ее дрожащей тени можно было сказать, что она чувствует то же самое.

- Я люблю тебя, - тихо произнес Том. Она должна, должна была его услышать.

- Я тоже тебя люблю, - донес ветер до Тома ее ответ. Он обессиленно улыбнулся и снова закрыл глаза. «Я тоже тебя люблю» - затухающим эхом проносился в его голове ее
 ответ. «Я тоже тебя люблю».

Домой они вернулись, не проронив по дороге ни слова. Крадучись, опасаясь разбудить родителей и соседей, Том и Бекки добрались до ее комнаты, прикрыли скрипучую дверь и, почувствовав себя в полной безопасности, рухнули на кровать. Какое-то время они лежали молча, в полной тишине и темноте. Затем Бекки поднялась и зажгла свечу. Немного пометавшись и недовольно выплюнув несколько искр, пламя выравнялось и тусклым приглушенным светом озарило комнату. Красные занавески, казавшиеся красными только при таком освещении — днем они всегда виделись Тому неравномерно оранжевыми, пучки сушеных трав, собранных еще прошлым летом, подвешенные под самым потолком... Старое зеркало было закрыто створками, с которых кистями свешивались пояса и бусы Бекки. На стене висел старый бубен Тома Сойера.

Бекки вернулась в кровать. Она лежала с открытыми глазами, а свет от свечи красиво падал на ее лицо, окрашивая рыжие пряди волос в огненно-красный. Том внимательно смотрел на нее, повернув голову. Что-то в ее виде не давало ему покоя — казалось, ее брови были нахмурены, а рот то открывался, будто она хотела что-то сказать, то закрывался вновь. Наконец, Том не выдержал.

- Что такое? - тихо спросил он Бекки, поворачиваясь к ней целиком.

- Не того человека ты любишь, - после долгой паузы ответила Бекки таким же приглушенным шепотом и закрыв глаза.

- Ты же знаешь, что я никого больше могу, не мог, да и не смогу полюбить так же, как тебя. Значит — я люблю именно того человека, которого и должен любить, - ответил Том, с силой заставляя сердце биться. У него появилось такое неведомое доселе чувство, что если он не скажет это сейчас, пусть это и будет повторением уже столько раз сказанного раньше, он не сможет этого сказать больше никогда, - Ты стала моей сказкой. Моим раем. Я говорил... Я дышу тобой. Живу тобой...

Бекки лежала рядом и плакала без слез. То, что она плачет, выдавали лишь дрожащие уголки губ и учащенное прерывистое дыхание. Чем быстрее билось ее сердце, тем сильнее замедлялось оно у Тома. Он тяжело и глубоко дышал, словно что-то в его легких, горле или сердце мешало ему.

- Я допустила такой вариант... - тихо начала Бекки, - что моя жизнь... Я допустила вариант другого человека. Рядом с собой... Допустила, что вместо тебя рядом со мной будет другой человек. На праздниках, даже когда вокруг было много, целая шумная толпа народу, он смотрел на меня, а я... Я смотрела на него. Казалось, что никого вокруг нет и рядом с костром сидим только мы вдвоем. Никогда не изменяла тебе... Это было давно, когда еще не знала тебя, но и потом, когда сталкивались с ним — на тех же праздниках, на тренировках, куда этот человек тоже ходит, в каком бы плохом настроении я ни была, все уходило, и когда я возвращалась домой, к тебе... У меня было такое чувство, что я предала тебя. Я люблю тебя, Том. Я очень тебя люблю... - быстрым, срывающимся шепотом повторяла она.

- И его? - только и смог сказать Том, в очередной раз с усилием заводя сердце, уговаривая его проработать еще хотя бы немного, - Как меня?

- Люблю, как друзей, Как Гекльберри Финна, как Джима, как наших ребят, - проговорила Бекки, чувствуя, как Том сильнее сжал ее руку. Она словно молила не спрашивать ее то, что собирался спросить он, то же твердило и все естество маленького Тома Сойера.

- Как меня? - выдавил Том после долгой паузы, как только смог снова сделать еще один вдох.

- Да.

Бекки лежала и сжимала руку Тома. Она была холодной и какой-то неестественно сухой, точно из его тела разом вместе со всей водой утекла жизнь. Бекки повернулась к Тому и поцеловала его. Затем еще и еще. Она прижимала его к себе, а его руки потерянно гладили ее по спине. Бекки прижимала его все сильнее, словно пытаясь услышать биение его сердца, словно пытаясь получить подтверждение, что оно... Что оно все еще бьется.

- Милый, Родной... Любимый, - повторяла она шепотом, - давай, давай спать сейчас? Утром будет лучше... Завтра все будет лучше, завтра новый день. Я с тобой. Я люблю тебя, Том, люблю тебя...

Когда Том пришел в себя, была уже совсем ночь. Бекки так и уснула, обняв его одной рукой и положив свою голову ему на плечо. Ее шелковистые волосы лежали на груди Тома как раз на высохших следах от слез. Его или ее... Сложно было уже сказать — маленький Томас словно провалился в пропасть, из которой гулким эхом повторялось раз за разом - «Я люблю тебя, Том, люблю тебя... Завтра будет лучше. Завтра все будет лучше, завтра новый день. Я с тобой. Я люблю тебя, Том, люблю тебя...».

Осторожно освободившись от ее руки и бережно положив ее голову на подушку, Том сел на кровати, тщетно пытаясь унять тупую боль, сжимающую виски словно тисками и захлебывающееся сердце, не способное больше перегонять кровь по венам. Лекарства не было — Тому не нужно было заглядывать в аптечку, чтобы узнать это.

Не чувствуя ног, он подошел к закрытому зеркалу. Придерживая кисти поясов и бус, чтобы шумом не разбудить Бекки, Том распахнул створки. Из темноты всплыло его лицо, чуть погодя, проявились встрепанные волосы, кое-где слежавшиеся комками, как у собаки. От вчерашних золотистых локонов не осталось и следа. Из зеркала на маленького Тома Сойера смотрел Питер Пен.

Не помня, как, Том добрался до чердака. Из окна, которое вело на крышу струился лунный свет. Кажется, сегодня полнолуние. Том криво улыбнулся и двинулся к окну. Стоило распахнуть его и в лицо юного Томаса ударил поток ледяного воздуха. Том вскарабкался на подоконник и одним движением оказался на крыше. С трудом переставляя ноги, он двинулся туда, где еще недавно, этим вечером стояли они вдвоем. Он и его возлюбленная Бекки. Он не мог сказать даже самому себе, что собирался или не собирался сделать. Том просто молчал и то же молчание гулом отдавалось в его голове.

Несколько рваных движений спустя, он уже стоял на самом краю крыши. Взгляд Тома был устремлен куда-то , в те земли, где царствует луна.

- Я не хочу взрослеть. Не хочу... Не хочу взрослеть, - раз за разом повторял Том. Или Питер... Эти слова успели стать настоящей мантрой, настоящим смыслом его жизни, смыслом... Смыслом, который заставлял его стоять на этой крыше и в очередной раз повторять эти самые слова, - Я не хочу взрослеть. Я навсегда останусь мальчиком. Навсегда останусь ребенком.



06 мая 2012 года со дня рождения Его.