Музыка в штормовую ночь

Валентин Школьный
               
               

               
               



            

                "Как мало в наше  атомное время романтики и красоты".

            

      Надвигалась осенняя ночь, а вместе с нею и шторм. С  богатым рыбным уловом, мой сейнер возвращался  в порт.  Холодный Норд-ост бросал на палубу  гребни волн, рвал ванты, бил в лицо.   Мрачную  тьму прошивали   яркие  молнии.  На тусклом горизонте   мелькал  контур Сахалина.
         
Удар гигантской  волны прошелся по левому борту. Сейнер дрогнул, накренился и медленно погрузился в оскалившуюся пасть моря. На юте раздался грохот. Волна сорвала шлюпку. Подхваченная  бешеным шквалом  шлюпка пронеслась по  палубе, оборвала леера и скрылась за бортом.
         
Море взбесилось. Хлестал проливной дождь. Я промок. Изнуренное тело закоченело. Хотелось тепла, уюта и когда, закончилась моя вахт,  едва держался на ногах.- В кубрик, скорее в кубрик, - твердил я себе,- на мягкую  койку, и спать, спать.
         
Цепляясь за обледеневшие   поручни трапа,  сошел на нижнюю палубу. И тут, когда уже находился в двух шагах от люка кубрика, на сейнер двинулась  новая волна. Нет, то была не волна, а слиток моря, темного, устрашающего, с тысячью проклятий. Усталость, а может  быть утрата бдительности,  и вместо того, что бы  по крепче  ухватиться   за стальные поручни,  и  пропустить  над собою водяную лавину, я   разжал закоченевшие пальцы рук.  Тут  волна и  подхватила меня  как винную пробку,  отбросила  к борту. Возможно, и  унесла бы в морскую пучину, но в какой уже раз, в минуту смертельной опасности  Господь пришёл  мне на помощь. Сейнер резко выровнялся  и  слил с палубы воду. А я,  дрожащий   от  холода,  оказался у  люка в кубрик…
            
Мутный свет электрической   лампочки освещал лица спящих матросов.  Пахло сыростью, водорослями, рыбою. У рундуков плескалась  вода. Стащил с себя  дождевик и мокрую робу. Забрался на подвесную койку. Чувство  блаженства  и  желанного  покоя охватило меня. Я засыпал. Эх, если бы вы знали, как  сладок и блажен сон  после изнурительной  ночной вахты, да ещё, когда  нежишься   в морской подвесной койке.   И ты, словно  в колыбели детства. От мягкого уюта  и сладких мечтаний я нежно улыбался. Чего  ещё моряку в ту минуту   надо.  Разве бы смуглявую девчонку.  Но  тут случилось то, о чем вспоминаешь потом  всю жизнь: сквозь сон и грохот урагана расслышал  музыку.   И доносилась она  будто из иного мира, не имея никакого дела к хаосу взбесившейся ночи. И ни  глухие удары волн, ни зловещий вой ветра, ни храп спящих матросов не могли ее приглушить. Нет, то был не бравурный марш, и не какой- то вальс или бой барабана и совсем не  то,  что слышал,  когда то.  То была  совсем необычная, ну особенная музыка, ну почти не земная. Её не возможно словами объяснить, Её  слушать надо и только.  Не помню, спал ли, дремал ли, но ту музыку слышал, чувствовал, и  находился в  каком – то  мягком, ранее не знакомом  забвении. И вот тогда, во мне зарождалось что-то новое, сильное, нужное.
            
Стихли,  последние звуки, и вместо неё теперь слышался  шум грозного моря. Открыл глаза.   В  тёмном  углу  кубрика разглядел  репродуктор .  Из него и лилась та неземная музыка.
            
К утру ветер стих. Но море продолжало тяжко вздыхать. Уставший от штормовой трёпки, сейнер взбирался на живые холмы мёртвой зыби,  скатывался вниз  и  снова взлетал  упрямо  пробираясь к причалу.
         
Я отдраил иллюминатор.  В кубрик ворвался  поток  свежего  воздуха.  Стало  легче дышать. Хотелось чего-то  нового, особенного,  не имеющего ни какого дела, ни к кубрику, ни к сейнеру,  ни к моей матросской жизни. Думалось  о ночной музыке. Закрыл глаза. Напрягал память. Старался припомнить мелодию, но она таяла, как утренний туман. Знаю музыку по - своему. С детства храню песни крестьянки - матери. Засыпая на её руках, находился во власти ее грудного голоса.   Помню и вечерние песни сельских девчат. До глубокой ночи,  плыло их пенье над тихим селом. Ох, ну до чего же мелодично пели те милые девушки. Соловей мог  позавидовать. А во время праздников,сидя  за столом чуть ли не всем селом, пели застольные  песни.  Пели  хором,  на  все  голоса. Но  запевалой    был  курчавый  парень   Василий.    Бывало, закроет  глаза и,  не выпуская из рук стакана с самогоном, выводил о  бродяге с Байкала.

…В порту визжали лебёдки. Хриплые голоса матросов перекликались с гудками буксиров. Шла разгрузка сейнера. На широкой ленте транспортера блестела треска, камбала, сельдь. Трюмы заметно пустели. В короткие минуты отдыха я опускался  в кубрик и лежа на подвесной койке, смотрел на репродуктор. Но он молчал. Опрашивал матросов о том  ночном  концерте, но  они, в ответ пожимали плечами. Заглянул и к судовому радисту. Одетый  в матросскую парадную форму, он торопился к своей девице на берег.
   - Музыка? Ночью? В шторм? Не помню.  Наверное, тебе приснилось.
      
Трюмы опустели. И когда на сейнере била произведена генеральная уборка, капитан дал добро увольнения на берег.
      
Вечерело. С моря дул резкий,  смешанный со снегом ветер. В окнах домов вспыхивали огни. Мне было тоскливо и одиноко. Подняв воротник бушлата, бесцельно бродил  по деревянным  тротуарам  приморского города.  И тут, мое внимание привлёк яркий свет в магазине нот. В витринном окне виднелся контур девушки продавщицы. Стряхнул с бушлата  капли дождя.  Решительно толкнул дверь. Вошел.  Огляделся. На полках нотные тетради, книги о композиторах, патефонные диски. Сколько их тут? «Наверное, и та музыка  среди них» - подумал я.  И  что-то мягкое  ударило мне в сердце, а перед  глазами  всплыла вдруг та штормовая  ночь,   зловещий вой ветра, глухие удары волн, а вместе с ними и отрывистые звучания той ночной музыки. И завертелось, закружилось, и понесло меня куда-то вдаль, и вся моя жизнь слилась в одну  долгую морскую ночь. Я стоял как хмельной. Я боялся неверным движением нарушить незнакомый мне мир. Но одновременно понял, мир, в который пытаюсь  проникнуть, он для меня   чужой, и мне нужна помощь.
      
Краешком глаз взглянул на девушку. Мне захотелось ей открыться, рассказать  о  штормовом море, о ночной музыке, которая не дает  мне  покоя. И я уже  сделал  к ней движение, но тут распахнулась дверь,  в магазин  ввалилась пёстрая  группа   молодых парней, и с шумным весельем  окружили  девушку, начали о чём-то говорить, весело смеяться. И я тогда подумал, что  у них своя, музыкальная   компания. А кто я для них?   Простой матрос. И стоит ли вмешиваться в их  береговую  жизнь.
      
Взглянул  ещё  раз  на  ту девушку. В какой-то миг, возникло  желание   совершить  что-нибудь невероятное. Ну, хотя бы растолкать тех наглых  пижонов, что заслонили собою миловидную девушку. Обнять её  за гибкую талию. Расцеловать. Заверить, что я романтик моря, что мне нужна только она, и та ночная  музыка, и  мы,   вдвоем,  под  белыми  парусами  уйдём  в  поисках  неведомых   островов.
      
Не знаю отчего, но мне стало грустно.  Я любил море. Меня считали смелым матросом. Во время путины мог предсказать улов рыбы, а когда начинался аврал, находил себе трудную работу. Но в тот вечер  злился на себя, что,  не открыв свою душу, оробел перед девушкой.
         
Выйдя из нотного магазина, отправился в морской клуб, где  во  хмелю  пива  и матросских песен веселились мои товарищи. В пивном баре увидел  боцмана. Мне нравилось его общество. Не молодой, побывавший едва ли не во всех уголках света, огрубевший  морской жизнью, он всегда находил доброе слово. Когда начинал говорить, его мужественное, прожженное  тропическими солнцами лицо оживало,  напоминая  беспокойное море. И  тут же, как  тихая  волна прибоя, возникала  знакомая всем морякам его улыбка. А ещё, с  таинственной мудростью светились его голубые, слегка прищуренные глаза. Можно было подумать, что их чистота долгая работа соленых ветров, морей и океанов.
         
 Боцман положил мне на  плечо широкую ладонь. Отпил  глоток пива. Мягко улыбнулся.
           - Правильно, что ты здесь… Нам страшно везёт. Утром уходим в море. Разгуляемся. А ты все о своей музыке. Выбрось ее из головы. У нас своя  музыка, вольная, морская. А  мы морские музыканты, и инструмент наш корабль.
          Мы пили бочковое пиво, говорили о море, о сейнере, о новом механике, который впервые пойдет с нами в рейс, о предстоящей путине и конечно о женщинах, которые любят  моряков на минутку.            
      
На сейнер возвращался поздно. Хотелось побыть одному, как то  поразмыслить. Всматривался в ночную ширину гавани. На рейде мигали сигнальные огни кораблей. Оставляя фосфористый след, в море уходила темная громада транспорта. Прощальный гудок прорезал тишину и эхом прокатился  над  гаванью и сопками.  На судах пробили склянки. Где-то у причала стоял и мой  сейнер. Я ускорил шаг. Меня ожидало море.
      
С тех пор, у меня вошло в привычку, после вахты включать радиоприемник и  слушать музыкальные концерты. Многие имена композиторов стали для  меня знакомы. Мог отличить симфонию от концерта,  бас от тенора. А когда заходил  разговор о музыке  знал что сказать. Но та, ночная музыка, бесследно исчезла. Но я был молод и не склонен к унынию. Надо только ждать, я  услышу  её  мелодию и узнаю  имя композитора. То будет щедрое вознаграждение за мои долгие поиски.
           Однажды, летним вечером, сейнер бросил якорь у  небольшого острова Тихого океана. На палубе груз, почта для рыбаков и смотрителю маяка.     Предстояла стоянка. Я был свободен от вахты. Стоя на палубе, задумчиво смотрел на неведомый для меня клочок земли. Крохотный, охваченный со всех сторон водою остров обхватывался  одним взглядом. О, Господи, уж не тот ли,  один из тех островов, о которых постоянно мечтаю? И получив добро капитана,  спрыгнул  в отходящую от сейнера шлюпку...
   
…Багряный диск солнца клонился к закату. Океан был спокоен. С веселым криком проносились неутомимые чайки. Я брёл по песчаной отмели.   Пробирался сквозь заросли высокого бамбука.    Сбросив   робу, отдавал себя в  объятья ласковой  волны. Ложился на умытую океанским прибоем гальку.  Во мне пробуждался  инстинкт островитянина. Тут можно  орать во всю глотку, петь, смеяться, радоваться.  Ведь находился то я  посредине  Великого  океана.  Посмотрел на часы. Пора и  на сейнер.  Но тут, несильный ветер, донес тихие  звуки музыки. Нет, нет, я не ошибался. То  действительно была музыка и притом похожа на ту,  что прозвучала   в ту  памятную  штормовую ночь. Что, симфонический оркестр?  Но как он мог оказаться на пустынном острове, куда  лишь два раза в году заходят суда? Я рванул   по берегу навстречу моей мечты. У  подножья  отвесной скалы увидел  бревенчатый домик. Из отворенного окошка и плыла  та музыка. Сдерживая волнение, толкнул дверь. Вошел вовнутрь.
Обычное жилище рыбака. Уютное. Полумрак. Вокруг рыбацкие снасти. На полу сидел  старик, видимо рыбак. Он чинил сеть, а подле него, на деревянной  лавке возвышался старый, с медной трубой граммофон.   Не замечая меня, старик, продолжая работу. Изредка бросал взгляд на вращающийся диск граммофона.  Из трубы и лилась та музыка.
         Я стоял.
         Я слушал.
         Во мне все пылало.
         Я оказался в плену вечного очарованья, того самого, что делает человека добрее и сильным. С той минуты я уже знал, жизнь моя приобретает иное начало.
         Утихли последние аккорды. Старик отложил сеть. Неторопливо потянулся к граммофону.  Загрубелым пальцем руки нажал на рычаг. Диск замер. В избе стало тихо.    И только теперь старик заметил меня. Он не удивился моему появлению:
       - Матрос?
         Я кивнул, и с нетерпеньем бросился  к граммофону. На черном, как воронье крыло диске,  прочел: "Сергей Рахманинов, концерт для фортепиано с оркестром №2."
        Я стоял молча. Моё тело и душа были в полёте. Во мне пробудилось желание обнять и приласкать весь мир. Я почувствовал в  себе невероятную силу для творчества и готов был её отдать во имя  добра и любви.
      
И  снова, я на своём сейнере. Мы  уходили в море. Как всегда был смелым матросом и брался за самую тяжёлую работу. И по-прежнему слушал классическую  музыку. Она и море для меня  были необходимы, В них я находил что - то нужное, неповторимое.  Но я постоянно ещё чего- то ожидал. И вот однажды, когда сейнер после завершения путины возвратился в порт, я снова решил посетить знакомый мне музыкальный салон. Я знал, зачем туда иду. Они мне были нужны, музыка и  та девушка. И когда  заглянул ей в  глаза и попросил диск  второго концерта Сергея Рахманинова, девушка  виновато развела руками:
       - К сожалению его сейчас нет.
         Мне хотелось ей  признаться,  что с той штормовой ночи ношу в себе ту музыку. О том, что случайно, на полудиком острове, узнал  название и имя композитора. И то, что она, девушка, самая красивая на свете и её образ вижу над всеми морями   и океанами. И ещё много хорошего хотелось мне ей поведать. Но я только и смог пробормотать:
       - Очень жаль. Я...
       -А знаете что. Приходите завтра. Я буду на базе и его там поищу.
       - Не смогу. Сегодня вечером мой сейнер уходит  в море.
       - Так вы моряк?
       - Да.
       - Я так и подумала. Как интересно. И вы,  находясь в море, хотите слушать именно второй концерт  Рахманинова?
       - Так. Он лучший.
      
Раскачиваясь своей морской походкой, я нехотя вышел из музыкального салона. Закрыл за собою дверь.  Оглянулся. Девушка смотрела мне вслед. На её лице была загадочная улыбка.
       ...На стоящих в порту судах пробили склянки.   Капитан отдал команду убрать швартовы. Как всегда, я  находился на баке и выполнял команду капитана. И тут, когда мы  уже отшвартовались,  я увидел её. Она бежала к сейнеру и,  размахивая бумажным свёртком, звала:
       - Постойте, постойте! Не уходите!
       Так, то  была она,  та девушка из музыкального салона. И я догадался, зачем она мчалась  к сейнеру. И вот тут, так бывает  один раз в жизни,  не думая о последствиях, в отчаянном прыжке соскочил на причал.
         Я был рядом с ней. Я слушал её прерывистое дыхание. А глаза, её синие как морское небо глаза смотрели на меня.
       - Как я рада. Я так рада, что успела.  Вот, вот,  возьмите, - запыхавшись, проговорила она. Он, он  теперь ваш, второй концерт Рахманинова.
        Я не мог скрыть своей радости. Но всё произошло так неожиданно и  прекрасно, что просто растерялся. Взглянул на сейнер. Он уже начал  отваливать от причала и у меня просто не было  времени,  чтобы хоть как то выразить  ей свою благодарность. И уж не помню, как всё это произошло, но неожиданно для себя и видимо для неё, торопливо чмокнул в   пылающую огнём её щеку.
        Я стоял на палубе сейнера. Морской ветер дул мне  в лицо. К груди прижимал дорогой для меня подарок. Со мною было море, она, и второй концерт для фортепиано  с оркестром  Сергея Рахманинова.

                Сидней