Воровской контракт

                – Обстановка на «Хансунге-1» тяжёлая, – порадовал Ярослава начальник рейса инспекторского судна Камчатрыбвода «Даллия» Александр Юрьевич Галкин.
                Шёл конец февраля – самого рыбного месяца года Охоморской минтаевой экспедиции. «Даллия» подвозила Ярослава Сорвачёва в должности наблюдателя на южно-корейский процессор . 
                – Сейчас там двое наших товарищей находятся: в помощь рыбинспектору Чернышенко мы своего матроса высадили. Тебе придётся сидеть одному.
         Ярослав от такой новости невольно передёрнул плечами. Однако он знал: инспекторов рыбводов всего Дальнего Востока не хватает на такое большое количество иностранных процессоров.  Глубоко, для успокоения, вздохнул: «Ну, что ж, назвался груздем – полезай…».
          – Чернышенко опытный инспектор, но ему надо пересаживаться на другой, только что подошедший пароход, – продолжал между тем начальник рейса, – мы с полчаса полежим в дрейфе, пока он не объяснит тебе все тонкости дела.
          «Хорошо, что с нуля не приходится открывать работу этого чужака», – снова подумал Ярослав, нахлобучивая, чтобы не сдуло ветром, свою ллойдовскую капитанскую фуражку с кожаным верхом и длинным козырем, поглубже на лоб. Затем, прихватив «два места» своих вещей, как было указано в таможенной декларации, пошёл на палубу, садиться в резиновую моторную лодку-ямаху…
          Пока на выбросках с пляшущей на волнах под бортом «Хансунга-1» ямахи перетаскивали две его сумки, и потом он сам быстро и уверенно поднимался по штормтрапу на борт южнокорейца, с капитанского мостика за ним пристально следили несколько пар юрких глаз, в которых он прочитал некий промысловый интерес: «Что несёт им с собой этот молодой человек? Удачу или погибель?»
          Рядом с рыбинспектором, Игорем Чернышенко, высоким упитанным парнем, и таким же упитанным его напарником – матросом с «Даллии», мимоходом, но обстоятельно знакомящих его  с положением дел на процессоре, Ярослав чувствовал себя потерянным мальчуганом, бросаемом на произвол судьбы среди каннибалов. Его мало чем можно было удивить, потому что много лет он сам проработал на добывающем флоте и даже в должности капитана, но эта ржавая посудина была самой грязной из всех тех, которые ему приходилось когда-либо встречать.
          При осмотре рыбных мерных бункеров и рыбцеха – наперёд им постоянно забегал старший помощник капитана «Хансунга-1», мистер Ли: до щелкости щурил свои раскосые глаза и расплывался в  угодливой улыбке, стараясь попасться Ярославу на глаза.
          – А это – козёл, – указывая на него и пользуясь тем, что тот не разумеет по-русски, констатировал Игорь, – держи с ним ухо востро. Будешь верить – сразу наколет.

          Через пятнадцать минут Ярослав помахал соотечественникам с мостика рукой и остался единственным представителем России на южно-корейской территории, один на один с чужой речью, судовой грязью, от которой хотелось завыть, и прочим непонятным укладом жизни заморских пришельцев, раскатавших губы на наш охотоморский минтай.
          Первым делом он попросил капитана Нам Кук Бея предоставить копию контракта на русском языке. Капитан долго делал вид, что ни по-русски, ни по-английски не понимает. Хотя «контракт» – он и на русском и на английском языках – контракт. Не понимал по-английски и начальник их радиостанции. В конце концов новому рыбинспектору снова предоставили старпома, мистера Ли, разъяснив жестами, что он может «цють-цють инглиш».
          Такая филологическая расстановка сил несколько озадачила Сорвачёва: сам он в корейском языке тоже был ни «б» ни «м» и даже ни «цють-цють». Пришлось далее общаться только со старпомом наборами английских слов и жестами.
          В общем, русской версии контракта так на судне и не нашлось, а принесённый английский вариант из-за множества специфических терминов Ярославу пришлось переводить двое суток со словарём, в перерывах между работами на палубе по замеру количества сданного улова русскими траулерами. Что лишало его возможности основательно заниматься своими прямыми обязанностями. Контракт за номером 4 принадлежал молодой камчатской рыболовецкой компании «Голкам Инпекс» и южнокорейской рыбодобывающей фирме «Джунсунхо».
          Может потому, что сразу оседлал букву закона, корейцы забыли обеспечить его простынями и наволочками. Но он это близко к сердцу не принял, а подумал, что на таком зачуханом пароходе простыней, по всей видимости, и быть не должно. На том и успокоился, и все последующие десять дней, которые выделила ему судьба обретаться на этой посудине, проспал, не раздеваясь, на поношенных подушках, оборачивая их своими запасными рубашками, а матрац застелив имеющимся байковым одеялом. Благо, в каюте было тепло, даже жарко – приходилось открывать иллюминатор.
          Из еды, по какой-то, до него сложившейся традиции, ему подавали строго: «чикен» – полкурицы, зажаренной в духовке и стакан молока – утром, в обед и вечером. Через три дня Ярослав стал ходить в столовую только один раз в день – так ему надоела эта еда.
          Сами рыбаки ели какую-то свою неповторимую еду, типа риса с жареной рыбой, кимчи , какую-то мелкую, как вермишель, рыбёшку с соусами, но вся эта еда была до того острая, что попробовав несколько раз для разнообразия общую кухню, Сорвачёв после этого несколько часов хлебал воздух, как рыба воду жабрами. Что корейцу в радость, то русскому – кирдык.
          Рабочей спецодеждой его тоже не обеспечили, поэтому все замеры рыбы в бункерах и прочий контроль в цеху пришлось делать в трико и кедах. А потом сушить всё это мокрое в общей вонючей сушилке для рыбацкой омуниции. Через два дня трико от засохшей рыбной слизи стояло колом. И через два же дня он сподобился взять на сейнере-траулере «Камчатский», сдающем минтай на этот процессор, рыбацкие сапоги и непромокаемую оранжевую робу. Дело повернуло в лучшую сторону: и мёрзнуть перестал, и на душе веселее стало.

          Но зато в подарках недостатка не было. Он им объясняет, что нужны рабочие штаны – несут фирменные джинсы «леви», спрашивает рабочий хлопчатобумажный костюм – несут спортивный костюм «адидас», говорит, что нужна тёплая рабочая куртка – хитро улыбающийся мистер Ли тащит объёмный пуховик. За два первые дня, как только прежние надзиратели съехали с борта, завалили всю пустующую койку второго яруса. Здесь был и транзисторный радиоприёмник с магнитофоном, и небольшой цветной телевизор, и кофемолка с электрочайником… продай Сорвачёв всё это на тогдашнем пустующем базаре в Петропавловске – на полгода безбедного существования хватило бы. Все его попытки отказаться от подношений, вызывали на артистическом лице мистера Ли выражение наигранной обиды. Он просто, категорически, отказывался забирать подарки обратно, объясняя, что делается всё это чисто из уважения к «мистеру» Ярославу.
          Сорвачёв по сути своей не был поклонником всего иностранного. И наглая попытка корейцев купить его с потрохами – вызывала, как у порядочного советского гражданина, чувство отвращения. За Державу ему было тоже обидно, поэтому принимать приношения не торопился, понимая, что бесплатный сыр – известно, где бывает. И не ошибся.
          Уже первая сдача рыбы-сырца сейнером-траулером «Камчатский» на процессор подтвердила – что бы ему стоили эти подарки. Здесь, наконец-то, мистер Ли показал своё истинное лицо.
          При насыпанной в бункер рыбы горой, старпом лез замерять глубину самого не засыпанного рыбой угла, Не учитывая, что под крен судна она ушла на другой борт. А потом тыкал в записную книгу рыбинспектора и верещал, что тот своими измерениями завышает количество сданного улова. Причём он напрочь отметал все очевидные показатели измерений Сорвачёва. А когда подошло время определять размерный ряд минтая, выявляя количество пойманной мелочи, тут вообще пошёл настоящий цирк с фокусами и превращениями.
          Смысл определения количества молоди в улове заключался в том, что лопатой с дном из сетного полотна (зюзьгой) в корзину насыпалось энное количество рыбы, и потом она отбрасывалась на две стороны: крупняк – в одну, мелочь – в другую. Здесь-то и начинался этот самый цирк.
          Палубная команда процессора обступала кругом рыбинспектора и старпома, производящих замеры, и начинала себе подрабатывать. Только Сорвачёв отвлечётся на замер очередной крупной особи минтая – в корзину со всех сторон начинала лететь минтаевая мелочь. И когда он снова поворачивался к корзине – в ней уже горой была насыпана мелкая рыба и прилов других пород, а все, вокруг стоящие корейцы наперебой начинали вопить: «Смол сайза! Смол сайза! Смол сайза!». Что в переводе с английского означало: «Маленький размер». Мистер Ли изображал достойный вид: как будто ничего не случилось, но уголки глаз его хитро щурились. Ярослав тоже пытался  сохранять спокойствие и, уразумляя созерцателей, начинал выбрасывать из корзины набросанную мелочь. Тут начинался натуральный «горлопанизм» на корейском языке: мол, что ты делаешь? Эта мелочь изначально присутствовала в корзине!
           Дело в том, что «Хансунг-1» был старым большим морозильным траулером, переоборудованным в приёмный рефрижератор, и на нём отсутствовала туковарка – мукомольная установка. Поэтому весь прилов и рыбную мелочь они выбрасывали за борт, замораживая только крупный пищевой минтай. И в договоре у них было записано, что всю мелочь они будут отсортировывать за борт. На этом-то основании они и думали, что, чем больше они подбросят рыбинспектору мелочи, и он её спишет, – тем больше для них останется пригодного для заморозки продукта. Но по незнанию  русских Правил рыболовства, им и в голову не приходило, что молоди в улове допускается только определённый процент, а за остальное уже можно и по шапке получить. А за постоянный промысел молоди судно-нарушитель изгоняется из нашей экономической рыболовной зоны. Сорвачёв несколько раз разъяснял старпому, чем грозит его процессору постоянный, завышенный вылов молоди, если он не урезонит своих доброжелателей – матросов палубной команды. И старпом это понимал, но он никак не хотел понять: почему рыбинспектор так печётся о рыбе, которой немеряно в океане и которая по сути дела ничья.
           Однажды, после очередного приёма рыбы с русского траулера, они сидели в каюте рыбинспектора и спорили по истинному количеству сданной рыбы. Сорвачёв в очередной раз доказывал старпому о неприемлемости такого поведения старпома и его палубной команды. Сам уставший от бессонных ночей и таких сумасшедших приёмок, мистер Ли взмолился:
           – Мистер Ярослав! Может ты и прав, но зачем тебе всё это надо? Не выходи ты на приёмку! Мы сами тебе будем квитанции писать, а ты их только подписывай! Мы тебе денег дадим. Много долларов! Только дай нам заработать. Ты видишь, что у нас и так старый процессор – всё ломается, и рыбы нам не хватает! Кто тебя здесь контролировать будет?
           Ярослав сразу вспомнил таблички над автоматическими кассами в городских автобусах: «Совесть – лучший контроль!» и улыбнулся:
           – А зачем мне много долларов? Ты что думаешь, у нас нищая страна? Была бы нищая – вы бы не работали сейчас на нашем минтае.
           – Да не ваш он – проходящий, мигрирующий. Мы сейчас из Берингова моря к вам пришли. Там американцы свои порядки стали устанавливать, выпроводили нас оттуда, а здесь вы…
           – Ну, вот видишь? – ещё раз усмехнулся Сорвачёв, – американцы с вами не стали долго разговаривать – выдворили из своей экономической зоны и всё. И вы считаете, что так и надо. А я с вами тут бьюсь, чтобы совесть вашу пробудить! Нах;дитесь в наших водах – значит, рыбу нашу ловите, какая бы она здесь ни была. Она у нас нагуливается и также нерестится. Ты что, не видишь, что молоди в мерной корзине много? – съязвил он. – А деньги мне ваши не нужны. Мне хватит того, что вы мне за работу заплатите. У  нас в России продукты и ширпотреб пока ещё дешевле, чем у вас.
          – Старпом остался недоволен состоявшимся разговором и покинул каюту Сорвачёва с удручённым видом.
          На другой день после этой приватной беседы, утром, Ярослав собрал все валявшиеся на верхней койке корейские подарки и оттарабанил их наверх, в ходовую рубку. Стоявший на вахте третий штурман искренне удивился, увидев, как рыбинспектор сваливает охапку шмотья на диван:
          – Мистер Ярослав! Это же вам смол презент!
          – Ну вот и смолите ваши презенты сами! – рассмеялся Ярослав, разворачиваясь, чтобы уйти. На голоса из штурманской рубки выглянул капитан. Окинул происходящее быстрым цепким взглядом и снова скрылся в рубке.
          После завтрака Ярослав переоделся в робу, взял рулетку, попросил у боцмана банку краски, кисть и пошёл на палубу перемерять освободившиеся за ночь рыбные бункеры, и наносить новую маркировку. Через несколько минут на палубу выскочил заспанный, не умытый старпом. «Бедолага, – подумал Ярослав, – желание заработать требует жертв. Он должен бы отдыхать после собачьей  вахты».
           Вдвоём они перемеряли объёмы бункеров с левого и правого борта и нанесли разметки. Промаркировали также и промерочный шест. Против правды не попрёшь: новые разметки намного не совпадали со старыми, в пользу южно-корейского народа. Мистер Ли стал втягивать голову в плечи и разводить руками: мол это не его вахта, он на процессор пришёл перед отходом, а маркировка уже была нанесена.
          Вечером в каюту к Сорвачёву пришёл старпом и исподволь стал вести речь о швартовке к корейскому перегрузчику. Де и топливо на исходе, и продукты заканчиваются. Вот и мистера Ярослава нечем кормить кроме соков и кур. А как только получим свежие продукты, так сразу для мистера Ярослава наступит благоденствие. Там и пива много и водки он подвёз.
          Сорвачёв уже знал о подходе в район промысла безлицензионного транспортного рефрижератора. Люди не умеют таить шила в мешке. Уж больно команда оживилась, и каждый раз в среде собравшихся матросов проскакивало: «Джи Сунг Хо!», «Джи Сунг Хо!»… На ежедневном капитанском часе – переговорах с начальником экспедиции – он задал вопрос об этом «Джи Сунг Хо» и получил исчерпывающий ответ: «Ни в коем разе не швартоваться к этому пиратскому транспорту».
           За эти прошедшие несколько дней постоянного общения со старпомом, Сорвачёв хорошо научился понимать корейский акцент английского языка мистера Ли. Поэтому, сделав вид, что внимательно его слушает, Ярослав мысленно юродствовал над «нитой белыми шитками» азиатской хитростью старпома: «Ах, ты, засранец! Хотите напоить меня? И пока я буду спать, успеете перегрузить на него все излишки, которые у вас накопились в трюме? Ни в жизнь вы не получите этой швартовки!» А вслух спокойно сказал:
           – Я не имею права разрешить этот подход. У вашего «Джи Сунг Хо» нет рыболовной лицензии на работу в нашей экономической зоне.
           Старпом ушёл явно расстроенный. Но уже утром, перед очередным обмером принятого улова, с ещё большим энтузиазмом стал втулять Ярославу, что «Джи Сунг Хо» при неудачной швартовке с кем-то, намотал на винт швартовый канат, и теперь не имеет хода, а надвигается циклон, а у них на «Хансунге-1» есть водолаз, и, что только они ему могут помочь…
           – Хорошо, – улыбнулся Ярослав мистеру Ли, как лучшему другу, – сейчас закончим работу, и я всё устрою.
           На этот раз старпом даже речи не повёл об очередном «обвесе» рыбинспектором их экипажа.
            Закончив работу и выписав справедливую квитанцию, Сорвачёв вместе со старпомом поднялся в ходовую рубку и вызвал по коротковолновой радиостанции русский спасатель «Суворовец», приписанный к их экспедиции. Обсказал причину своего вызова и получил согласие капитана на помощь призрачному «Джи Сунг Хо».
           Повесив трубку, обратился через старпома к ожидающему рядом результата капитану Нам Кук Бею:
            – Наш морской спасательный буксир «Суворовец» готов оказать помощь вашему «Джи Сунг Хо», делайте официальный запрос, и он размотает ему злополучный швартовый канат.
           Искры надежды мигом погасли в глазах ожидающих, уголки губ опустились и, отвернувшись, они отошли от Сорвачёва.
           – Это очень дорого будет стоить, – сказал Нам Кук Бей, – мы подумаем.
           – Думайте, – пожал плечами Ярослав и пошёл в каюту подбивать результаты своих проверок.
           …Ещё суток четверо прошло в более-менее терпимой обстановке, если так можно было её назвать. Видя непробиваемо-ровный характер рыбинспектора, начал сдавать нервами старпом. Каждую приёмку он выказывал Сорвачёву свой психоз. А тому самому в пору было настучать по голове этому маленькому юркому человечеку. К тому же спать ему тоже было некогда. Русские траулеры сдавали рыбу и днём и ночью, и рыбинспектору приходилось стоять на капитанском мостике, чтобы подавать команды штурману и рулевому по бесконтактному методу передачи набитого рыбой тралового кутца. С траулера на процессор и, обратно пустой, на траулер. А делается всё это на ходу, на разных курсах и при разных оборотах винта. А потом спускаться на палубу, производить замеры и слушать неразумные истерики мистера Ли. «Ох, дал бы я тебе разок в пятак! Чтобы ты понял, что такое русский человек! – думал про себя Ярослав, – Небось американы, которых вы так любите, с вами не церемонятся! Да вот нас почему-то всё время учили, не ввязываться ни в какие провокации…». …И выписывать квитанции, которыми они никогда не были довольны.
            Ярослав видел, что рыбу они свою забирают с излишком, потому что давал даже б;льший процент, чем положено на стечку, на выморозку и на прилов. Но им было всё равно мало. В конце концов, он вынужден был написать рапорт на английском языке капитану Нам Кук Бею о том, что его старпом не даёт ему нормально работать. Тот с умным видом покорно покивал головой, и оставил всё без изменения.
            И вот, шестого марта, после ночной работы и очередной истерики старпома, когда он наглым образом вырывал промерочный шест из рук рыбинспектора и, втыкая его в самый мелкий угол бункера, кричал, чтобы Сорвачёв записал именно это показание – Ярослав, сдерживая бешенство, заявил старпому, что желает посмотреть их технологический журнал и лично убедиться: сколько принято рыбы, а сколько заморожено. Старпом захлопал узкими глазами и осёкся. Потом, придя в себя, начал убеждать Сорвачёва в том, что на корейских судах такие журналы не ведутся, тем самым сбив накал страстей и умилив рыбинспектора.
            – Да-а, мистер Ли! Ты по своей наивности, видимо, думаешь, что все русские дураки? Да твоя азиатская хитрость за несколько морских миль видна! – беззлобно возмутился Ярослав. – Хорошо! Если у тебя этого журнала нет – проснётся капитан, я его оштрафую на крупную сумму: за отсутствие такого журнала.
            На этом и расстались. Старпом пошёл по правому коридору в свою каюту, а Сорвачёв, ещё немного потолкавшись на палубе, – по левому борту.
            Не успел он снять куртку, как в каюту постучали. После слова «Да!», дверь отворилась, и на пороге возник заискивающе улыбающийся кок, держа в руке стакан с дымящимся белым напитком.
           – Млеко! Млеко! Хот! Плиз! – затараторил повар, указывая за иллюминатор и съёживая плечи. – Бр-р! Ист колд! Ист колд! Дринк! Дринк!
           Да, на воздухе, за переборками корабля было действительно не жарко. Перерабатывая принятую рыбу, «Хансунг-1» лежал в дрейфе в ледяном поле, а ото льда тянуло морозом. Ярославу действительно захотелось выпить сейчас, чего-нибудь горяченького или горячительного, но, принимая стакан, он успел отметить про себя непонятную угодливость повара. «И это после того, как весь экипаж на меня волком смотрит?» – подумал он, глядя в глаза суетящемуся коку.
           – Дринк. Дринк. Ух-х! Колд! – не унимался повар, топчась на месте, пряча глаза и не покидая каюты.
           Ярослав сделал небольшой глоток и почувствовал насыщенный резкий, не молочный, знакомый вкус, который в мгновенье перенёс его в «дела давно минувших дней…».
                *       *       *
           Двадцать лет назад, когда он приехал после мореходки на Камчатку с невыплаванным на диплом штурмана морским цензом, ему ровно год пришлось работать матросом на рыболовных сейнерах и средних траулерах. Однажды их сейнер выбирал трал в штормовую погоду. Штивало  так, что поднимаемый на стрелах трёхтонный кутец с рыбой летал с борта на борт, а топенанты и оттяжки стрел от напряжения вибрировали и звенели. И вот, в один момент, под налетевшую волну, не выдержал и оборвался блок,  направляющий трос на грузовую лебёдку, за которой работал Ярослав. Всю жизнь теперь он славит Бога, который сподобил его надеть в тот день каску (а ведь не хотел). Каска разлетелась на две части, но удар был парирован. Отделался он тогда тяжёлой черепно-мозговой травмой и двадцатью днями лечения на плавбазе. И все эти двадцать дней, в придачу к обезболивающим и прочим лекарствам, ему давали для лучшего сна порошки димедрола.
           Он сразу узнал этот отвратительный вкус. И про себя отметил: «Ничего себе! Если я выпью весь этот стакан?..»

           А кок всё топтался у двери и выжидательно смотрел на рыбинспектора: когда же он выдует это «млеко».
           Ярослав, не подав виду, даже не поморщившись, сказал: «Гуд! Гуд!», дал рукой  знак повару, чтобы тот уходил, а сам пригубил стакан и сделал имитацию, что с удовольствием пьёт.
           Довольный и сияющий улыбкой повар захлопнул дверь. Ярослав тут же выплеснул всё содержимое стакана в раковину. Стакан, на всякий случай, как вещдок, спрятал под подушку. Но и одного, неосторожного глотка, оказалось достаточно, чтобы через пять минут у него «поехала крыша». Сдавливающий мозги обруч затуманил сознание. Язык одеревенел. Челюсть стала двигаться с трудом. Руки и ноги – будто бы и не свои. Но тут он услышал шорох и сопенье за иллюминатором – быстро завалился на кровать и притворился спящим, слегка приоткрыв один глаз.
            Межпалубный проход с левого борта был по самый иллюминатор каюты рыбинспектора завален хранящейся под брезентом гофротарой, и по ней, сопя и кряхтя, полз тучноватый кок. Подползши к иллюминатору, он заглянул внутрь, внимательно оглядел каюту, убедился, что их народный враг в отрубе, и пополз дальше…
            – Ни хрена?! В своём море, за свою рыбу?.. – возмутился вслух, чтобы взбодрить себя, Ярослав. Голос его доходил до его сознания, как будто издали, через туман. – А потом наши думают-гадают: куда деваются инспекторы-наблюдатели с иностранных рыболовных судов. Два случая уже было – исчезли русские представители бесследно. А контрактники без зазрения совести отписываются: запил де ваш представитель беспробудно. Белая горячка с ним случилась, и он за борт выбросился. И наши замяли эти дела. Вот так бы и меня кинули за борт. На войне, как на войне! – Он встал, задраил иллюминатор, задёрнул засаленные шторки и приступил к самовосстановлению. Благо, что они изначально снабдили его кофеваркой, сухим молоком и растворимым кофе. Ярослав заварил большую порцию молока, выпил, посидел, настраивая сознание на преодоление слабости в организме и поочерёдно напрягая все мышцы тела. Потом сунул два пальца в рот, и вытравил в раковину всё содержимое желудка. Слабость на какое-то время отступила. Снова развёл молока, снова выпил и вытравил. Потом выпил чёрный кофе, почувствовал себя бодрее и поспешил в рулевую рубку.
           Увидев рыбинспектора в добром здравии, скучавший на вахте в одиночестве у окна, почему-то вместо третьего – второй штурман, мистер Пэ, буквально вытаращил глаза:
           – Мистер Ярослав?! Ю но слипинг?
           – А почему я должен спать? – спокойно ответил Сорвачёв. И как ни в чём не бывало, хотя голова ещё кружилась, как от доброй полбутылки водки и язык заплетался, подошёл к радиотелефону и позвал на коротких волнах «Камчатский».
           Мистер Пэ засуетился:
           – Постой за меня немного на вахте, мне надо выйти (что-то в этом роде). – Ярослав утвердительно кивнул головой и тот почти бегом  поспешил вниз по трапу. «Ну вот, – подумал Ярослав, – а я читал, что азиаты могут делать вид, по которому нельзя понять, что у них творится на душе: «Као ни араварэну », как говорят Японцы.  Ни шиша они ничего не могут делать. Такие же эмоциональные, как и мы. Это мне деваться некуда – приходится держать марку и ничего не показывать».
           Процессор, как будто вымер: ни на палубе, ни в коридорах – ни души. Даже капитан отсутствовал. А снизу, из трюма, тем временем доносились разнобойные грюканья чего-то тяжёлого о борта. «По всей видимости паки с готовой продукцией куда-то перебрасывают, – отметил про себя рыбинспектор, – испугались проверки, излишки прячут».
            СТР «Камчатский» на связь не выходил. По-видимому, находился далеко. Сорвачёв заглянул в радиорубку – радиорубка открыта, оператор отсутствовал. Он включил длинноволновый радиопередатчик, перебросил рубильник соединения антенн на передачу и, настроившись на постоянно действующую рыбводовскую частоту, позвал СРТМ  «Тайваза», на котором находился главный рыбный инспектор промыслового района Виталий Помазкин:
             – Тайваза! Тайваза – Хансунг один! Тайваза – Хансунг один!
             Через несколько секунд СРТМ «Тайваза» уже был на связи. А через пару минут Сорвачёв разговаривал с Помазкиным. Чтобы не нагнетать положение и не вызывать паники, старался говорить спокойно, чётко выговаривая слова:
             – Добрый день, Виталий Александрович! Сорвачёв Вас беспокоит с «Хансунга один». Докладываю обстановку. Необходима тщательная проверка моего процессора. Много нарушений. Дела мутные. Если в одиннадцать часов не выйду на капитанский час, значит, со мной что-то случилось. Прошу идти на встречу с «Хансунгом один».
             Помазкин отреагировал оперативно. Ответив, что сейчас снимаются в район работы «Хансунга-1», поинтересовался: что случилось. Сорвачёв уклончиво ответил, что обо всём подробно расскажет при встрече. Сбив настройку с рыбводовской частоты, выключив радиопередатчик и заземлив антенны, Ярослав вышел в ходовую рубку и, как ни в чём не бывало, стал у лобового окна, любуясь ледяными полями и торосами на них.
             Ещё через пару минут в рубку поднялся запыхавшийся мистер Пэ и с видом, претендующим на сожаление ко всему экипажу, пожаловался, что у них в трюме что-то сломалось, и теперь весь экипаж что-то там устраняет. Сорвачёв не понял, что сломалось, но давно сообразил, чем они там занимаются, поэтому вслух весело сказал:
             – Ну и бес с вами! Устраняйте на здоровье! Я туда не полезу! Всё равно это будет последний день вашей работы!
             Второй штурман, подумав, что рыбинспектор по своей наивности подбадривает их – тоже заулыбался.
             В одиннадцать часов Сорвачёв официально, с разрешения мистера Пэ, вышел в эфир на длинноволновом радиопередатчике и доложил на капчасе о непонятной суете всего экипажа в трюме, высказав свои догадки. Начальник промыслового района поддержал действия «Тайвазы» и предложил Помазкину тщательно проверить корейца. Помазкин в свою очередь дал команду Сорвачёву – уведомить Нам Кук Бея об официальном запрете «Хансунгу-1» на ведение промысла и немедленном следовании навстречу «Тайвазе» для разбора полётов.
             Однако, поднявшемуся в рубку после двенадцати часов дня невозмутимому капитану Сорвачёв ничего о происшедшем в его отсутствие не сказал, резонно подумав: «Зачем обострять обстановку? Скажи им о запрете – они пойдут навстречу «Тайвазе» через… Магадан, а за это время подчистят все свои грехи». Он добродушно втолковал ему, через второго штурмана, что очень устал в одиночку биться с его неразумным старшим помощником, поэтому получил команду с «Тайвазы» – забрать с их борта ещё одного представителя. Нам Кук Бей тут же поставил ручку машинного телеграфа на «Товсь». А следом поднявшийся старпом, с прилипшими ко лбу мокрыми, блестящими как воронье крыло, волосами (что свидетельствовало о его недавнем активном физическом труде) в открытую стал писать в штурманской рубке новый журнал учёта готовой рыбной продукции. Думая, по-видимому, что успеет его заполнить до пересадки на борт нового, придуманного Ярославом рыбинспектора.
            После того, как из машинного отделения отзвонили о готовности главной силовой установки к работе – «Хансунг-1» на малых ходах стал выбираться из ледового поля, ложась на встречный курс с «Тайвазой» – Сорвачёв пошёл в свою каюту и стал писать подробный рапорт в Камчатрыбвод о случившемся, присовокупив для наглядности и экспертизы стакан с засохшими в нём остатками «млека».

             …Налетевшая комиссия из бригады в пять человек рыбводовских инспекторов оказалась для экипажа «Хансунг-1» полной неожиданностью. Проверка длилась в течение шести часов. Инспекторы пересмотрели всю положенную для работы в наших водах документацию, осматривали бункеры с оставшейся завышенной маркировкой, спускались в трюмы в поисках неучтённой рыбопродукции…
            Результатом проверки стало наложение на капитана Нам Кук Бея штрафа в семнадцать тысяч американских долларов и выдворение «Хансунга-1» из рыболовной экономической зоны России.
            Проходя перед посадкой в лодку мимо старпома и неся, как положено свои два места багажа, Сорвачёв мило улыбнулся ему и, поклонившись, произнёс:
            – Благодарю за совместную работу, мистер Ли!
            Тот полосанул Ярослава ненавидящим взглядом и, отвернувшись, скрылся в своей каюте.
            На «Тайвазе» Виталий Помазкин, прочитав рапорт Сорвачёва и поудивлявшись пережитому, нисколько не драматизируя эти события, деловито произнёс:
            – Пробыл ты наблюдателем всего десять дней, а тебе, по договору, надо двадцать дней работать в море. Сейчас мы тебя пересадим на процессор «Джунсунхо». Там, кажется, находится нулевой инспектор. По моему подозрению, он ничего не делает. Пойдёшь старшим, на усиление работы. Это более современное судно той же рыболовной компании, что и «Хансунг-1».
            При последних словах Сорвачёв почувствовал слабость в коленях: «Бли-ин! Вот тут-то они мне и сделают отместку! – пронеслось у него в голове, но, тут же взял себя в руки и продолжил мысль, – а ось вам на нось! Мы ещё повоюем!»
            Но воевать шибко не пришлось. Напуганный плохой вестью из своей фирмы и переговорами с капитаном «Хансунга-1» о лишении его промыслового билета, капитан «Джунсунхо» повёл миролюбивую и почти справедливую политику.
            А «Хансунг-1», не смотря на официальный запрет о нахождении в исключительной экономической рыболовной зоне России, так и остался в ней на правах браконьера. Не зря здесь, как летучий голландец, шарахался перегрузчик «Джи Сунг Хо». А достаточных сил по борьбе с  иностранным браконьерством в наших водах в те перестроечные годы ещё не было.

                март 1992 г. – март 2012 г.
                порт Петропавловск- Камчатский