Женщины в чужом монастыре. Часть четвёртая

                ЧАСТЬ ЧЕТВЁРТАЯ

                ИСКУПЛЕНИЕ

                ГЛАВА ПЕРВАЯ

  Следующие несколько дней, я, преступница, блудница, осмелилась  провести на службах. Литургии, вечерни стояла, как монахиня, от начала до конца. На коленопреклонение духу не хватило. Выдать себя могла, если бы службы на коленях выстаивала. Те, на ком смертный грех, в храмах на коленях службы стоят. И все видят, понимают, кто перед ними.  А я не могла пред всеми каяться, по гордыне. Или обычный инстинкт самосохранения толкал затаиться, спрятаться от лишнего внимания, от взоров любопытных. Их и так ловила на себе во множестве.  Сёстры, работающие в монастыре,  допрос учинили, вникали в причины всем видимой меланхолии моей. Отговаривалась тревогами о болящем  духовном отце.
            В храме и только в храме оставалась надежда увидеть его хотя бы издали. Теперь я жила этой зыбкой надеждой. Она одна  позволяла будущее, помогала пережить настоящее и спрятать от сознания прошлое.    
            Дни шли, отец Димитрий на службах не появлялся. Я  вслушивалась в молитвы о болящих и ловила его имя.
            Игумен Гавриил,  видимо, о произошедшем в келье   ничего не узнал. Распросов мне не чинил, и вниманием  обходил.
            Из-за нехватки священников попробовал он поставить отца Димитрия на исповеди. Думал, состраданием к горестям людским укрепить его душу. Исповеди отец Димитрий всегда принимал с особым рвением и сочувствием. Отказаться от послушания  иеромонахам позволено только по небывалым, найсерьёзнейшиме причинам. Кое-кто из братии уже несправедливо считал расслабленнось его просто блажью или ленностью. И монахи порой чёрствостью сердечной заслоняются от братских невзгод и страданий.
          Я была свидетельницей того,  чем закончилась эта попытка.
          Шла воскресная служба.  Прихожан по воскресеньям много в монастыре.  Жаждущие исповеди толпились возле отца Дионисия.  Литургия  до Евхаристического канона дошла. Священник явно не успевал выслушать всех желающих.
         Считается, исповедаться монаху  - очиститься до самых глубин. Монах чужд мирской суетности, спокоен умом, зрит суть, и  напрямую от Господа прощение доносит. В идеале все советы монаха идут от Бога -  не от книг, не от собственной его фантазии и разумения.
          Вижу, второй аналой послушник несёт. Неужели для отца Димитрия!  Жар и холод одновременно распалили и сковали. Двинуться не могла, чтобы спрятаться за спины прихожан. На виду стояла, когда он рядом прошёл со Священным писанием в руках. 
          Кающиеся быстренько от отца Дионисия отхлынули, и многие к другому исповеднику перешли. Но отец Димитрий вдруг сам встал на колени у аналоя, молиться горячо начал, потом пал на руки, лицом вниз, почти распростерся на храмовом полу,  да   так и пролежал простертым до конца службы. Недоумение в прихожанах посеял великое.
           Таким я увидела его в последний раз. Спину его прожгла взглядом, всё ждала, поднимет он голову, встанет и, как в прежние недостижимые теперь времена, исповедовать начнёт. И я к нему подойду. И всё вернётся. Опять уповала на чудо, способное сделать случившееся небывшим.
           В понедельник он отбыл из монастыря на лечение в свой губернский город. Потом ушёл заштат и больше года жил дома с мамой и сестрой. Он искал душевного успокоения у своего старца и снискал его. Через год отец Димитрий вернулся к монашескому подвигу, но уже в другом монастыре, большом, многолюдном, красивом. На епархиальном подворье, где были замечены  все его дарования и способности.
В наш монастырь он больше не возвращался. 
   
                ГЛАВА ВТОРАЯ

               Я навсегда потеряла и духовного отца, и единственную несчастную любовь свою.
              Блудная страсть по писаниям Святых отцов, не находя удовлетворения, неотвратимо переходит в уныние. Уныние ещё более тяжелый грех, чем блуд, оно слишком тесно соседствует и часто переходит в ропот на Бога, в отвержение уготованной Им для тебя участи. Мысли о самоубийстве, как у Достоевского – возвращение Богу билета на судьбу, гнев, бурный протест, бессилие, отчяние – всё  сплавляется в грешной унывающей душе. И бес уныния вселяется в неё, почуяв добычу, затмевает все иные страсти, выгоняет всех иных бесов и вкушает, наслаждается душевной болью.   
                Ко всем моим страшным прегрешениям прибавилось ещё одно. Отчаяние, недоуменное бессилие моей матери из-за меня. Она наблюдала, как погружаюсь я в страдания, не понимая причины. Пыталась вытащить меня из мрака, согреть по-матерински.  Открыться ей, душу излить я не могла.
            Часто мы несправедливо холодны с нашими матерями. Или охраняем их от излишней разрушительной информации, или хотим оставаться в их глазах прежними благонравными детками, ждём преувеличенной похвалы и восторгов, обычно достающихся только детям.  Так и у нас матерью было. Выросла девочка – хвалить не за что стало. Закрыла душу свою от мамы.
              От одиночества и отчаяния разум мой начал мутиться, и я плохо уже отличала  помыслы свои от яви.   Лежала целыми днями в постели, силы покинули меня, пища горькой казалась. А моя бедная мама тратила последние наши скудные доходы, покупая вкусненькое для меня, или обновками пытаясь обрадовать.
              Вот тогда-то помыслы о самоубийстве поселились и разрослись в моей голове. Больше всего мне хотелось теперь не жить, не существовать, вообще никогда не появляться на свет Божий, быть вычеркнутой из книги судеб.
               Но душа моя уже создана Богом. Возвратить Богу билет означало только покончить с собой.   
               И я попыталась сделать это. Не вынашивала стремление к самоубийству, не примеряла разные способы добровольного ухода, не боролась с бесом уныния, перешедшего в отчаяние. Просто взяла да и порезала вены. Как все истерички делают, когда с жизнью бороться не могут.
                Дальнейшее совсем спутано в голове моей. Оказалась в больнице для душевнобольных. Только через три месяца вернулась домой и не узнала себя. В зеркале увидала распухшую тётку с бледным одутловатым лицом и потухшим взором.
               Конечно, это уже не моё тело. Его подменили в больнице. Вся одежда свидетельствовала о подмене. Ни одна юбка, ни одно платье не годились для моей   новой расплывшейся фигуры. 
                С тех пор прошло почти два года. Многое изменилось в монастыре за это время. Священники новые, наместник новый.  Знаю, много слухов ходит обо мне, теперь кое –кто даже за блаженную меня почитает, просит помолиться о немощах своих и грехах. А мне бы самой опереться на сильную руку, сильную волю. К отцу Нестору прибилась. Всё знает он обо мне, но не хочет этого знания. Тяжела ему ноша моего греха.
               
                ГЛАВА ТРЕТЬЯ
         
                - Знаки, знаки, везде знаки для меня. И Ларисина история знаковая. -   Подтвердилось всё, о чем  я интуитивно догадывалась, общаясь с монахами. Сокрытое страдание сопутствует монашеской жизни. От нас - женщин. Все мы, прибившиеся к мужскому монастырю, молодые и не очень, привлекательные и дурнушки, порочные и благонравные, сеем здесь соблазн, противясь тому или того желая. Искушение лукавое приводим за руку, змеиным ядом порока отравляем. Недаром на святую гору Афон женщинам путь закрыт.  Только что же делать современым русским мужчинам, неумелым, нерасторопным, с ленцой и прохладцей живущим, без сноровистых женских рук. Все послушания брать на себя, не превозносясь, не брезгуя, не стесняясь учиться? Но ведь главный монашеский труд - молитва. О молитве главное ревнование. Для иеромонаха ещё служба, особенно литургия, и послушание исповеди, как у отца Нестора.
          Я знала, он не приветствовал  задушевное, исповедническое общение своих чад.
       -  Слишком слабы вы все духовно, как дети малые, не умеете носить тяготы друг друга. 
          Только мне всё рассказывайте, я  скорби ваши Богу донесу и вас своей молитвой
    укреплю. -
          Слёзы видимые  и невидимые миру изливались под Несторовой епитрахилью.   Он давно превысил указанную ему роль посредника, свидетеля покаянных признаний.
          А я всё гадала, тревожилась, насколько хватит запасов его священнического и человеческого участия. Как бы не обнищал он душевно, не окаменел сердцем от неизбывных горестей наших. Женщина на исповеди меры не знает, священника не щадит, раны разверстые показывает, сострадания к ним требует незамедлительного, прямо тут же, у аналоя. Или наставления и решительного указания, как далее жить, как беды свои разгрести.
         Ещё опасней, когда вольно или невольно искушать монаха начинает исповедью своей. Исповедь можно в такие нескромные слова облечь, в таких интимностях погрязнуть,  сама исповедь и  послужит соблазном,  распалив воображение иеромонаха.
         Зимой стала я замечать, потускнел как-то отец Нестор. Ясный взор его и лучезарная улыбка с сиянием глаз всё реже изливались на души чад . Раздражение, нетерпимость и  укоры заняли место проникновенного сострадания. Наставления теперь звучали как непререкаемые команды.
       -  В одном окопе, на передовой мы. Силы сатанинские, неисчислимые в бой на нас брошены. Мы – бойцы  Господни. А для бойцов, что главное? Беспрекословно командира слушаться и приказы исполнять. Слушать меня и слушаться. Запомни!  -
    Выслушивал он меня чаще всего молча, торопясь закруглить исповедь, указывал на очередь за отпущением грехов.
       -  Вот так и с Ларисой было, - думала я. - Сначала  сострадать ей перестал, затем  - слушать,  ругал, обличал и в конце-концов вовсе с исповеди прогнал.  Человек она  болезненно мнительный, депрессивный. Самобичевание  снова до отчаяния её доведёт, до помыслов страшных.
           Печальную историю отца Димитрия я знала и раньше, но в иной интерпретации. Происшествия со священниками всегда возбуждают любопытство братии и прихожан. Особенно если священник преисполнен даров благодатных и на виду.   
         Поговаривали о бесовских нападках, об унынии и даже прелести.
         Такое бывает с монахами, и тогда топят они в вине  скорби свои и  немощи.  А тут случай особый – полный трезвенник отец Димитрий, никогда в рот спиртного не бравший. Подозрения и слухи бродили по монастырю, но истинных причин так и не дознались.   
         Рассказали, как пришёл рухольник Максим к болящему в келью, послушание наместничье выполнить – бельё постельное сменить.  Ни следа прежнего тщания, прилежного монашеского делания, порядка и равновесия  не оказалось  в  монашеском жилище.
         Всё сброшено, перемешано, сбито. Даже крепкая деревянная келейная мебель, на совесть сработанная в монастырской мастерской,  выглядела так, будто её  швыряли с высоты  или извлекли из-под развалин. Ураган бесовский прошёлся по  опрятной прежде келье отца Димитрия,  и сам он этим ураганом был повержен.
         Священник лежал середь разрухи на полусломанной кровати и в рыданиях только одно повторял: "  Ни флага у меня, ни отечества! Ни веры у меня, ни монашества" А потом схватил Максима  неожиданно за руку и молить слёзно принялся, чтобы тот спрятал его под кроватью от бесов.   
           Об истовых молитвах отца Димитрия у аналоя я тоже слышала. Поняла теперь, о чём молился он. Слишком тягостными виделись  ему грехи собственные, разрушительны оказались они для  незакалённой в искушениях, прямодушной натуры.  Выплеснулись   из сокрытия душевного, всему миру на обозрение.
       -  Как до сих пор всё осталось в тайне? -  недоумевала я,
      Искушения, любовь, блудная страсть, нападение беса, пропасть - всё, что приоткрыла мне  Лариса.
       Да так ли  было в реальности?  Чудовищные силы овладели  двумя прекрасными  молодыми душами и повергли их? Или только  душевная болезнь Ларисы создала в памяти её все драмы и пиковые ситуации? -   Не было ответа на мои вопросы. А я так доискивалась ответов.
    -  Почему жестоко пострадала женщина? Она не давала обетов Богу, была свободной от клятв и обещаний, одинокой и жаждущей  истинной любви. Любовь снизошла и забрала жизнь. Неужели любовь от сатаны посылаться может? -
        Душа отца Димитрия исцелена, воспрянула молитвами и попечением  старца.  А Ларисина душа осталась неутолённой до сих пор. Некому  взять на себя её грех. Только настоящий духовный отец способен очистить молитвами своими заблудшую душу чада, привести душу к спасению.
               
        (продолжение следует)