Это должен быть фильм об убийствах. Глава 1

Я назвал бы апрель весьма неподходящим месяцем для убийств. Голубое небо и теплое весеннее солнце совершенно не создавали мрачной атмосферы, в отличие от пасмурного октября, исполненного декаданса и нуара, ноября, с его колючей снежной крошкой и днями неотличимыми от вечеров в своем неопределенном сумраке, всех зимних месяцев, наполненных то рождественским настроением, скрывающим угрозу, то яростными февральскими метелями, все в этом месяце было жизнеутверждающим. Читатель может заявить, что все теплые месяцы обладают подобным свойством, но я позволю себе с ним не согласиться. Любой фильм ужасов скажет вам, что лето опасно – начиная от веселых подростковых тусовок на природе, с обязательной травкой, беспорядочным сексом и серийным убийцей, заканчивая смертельно опасным выпускным балом, резня на котором в США, по-видимому, является настоящей традицией. Так что любой месяц подошел бы для съемок фильма ужасов кроме апреля. Но, в жизни редко все проходит по четко выверенному плану, потому к съемкам мы решили приступить сейчас. Учитывая занятость всех участников, сбои в немногочисленном оборудовании и прочие производственные катастрофы, я думал, что раньше мая снимать не начнем все равно, а в связи с сессией и перманентно разгульным летом, закончим только к осени. Потому, даже в такой неподходящий месяц как апрель, я все же вытащил людей смотреть наши, с позволения сказать, декорации.
Я выбирал это здание, насколько вообще можно выбирать из двух с половиной вариантов, оно было достаточно мрачным и заброшенным, вероятно должно было стать неким спорткомплексом, но его блестящее будущее закончилось где-то на моменте отделки душевых. Недостроенный спорткомплекс, признаюсь, не лучшее место для обиталища маньяка-убийцы, я предпочел бы, чтобы это был, например, заброшенный театр, выполненный в старомодном ампире, с красивыми лепными потолками на грани безвкусицы и афишами фильмов 30-х годов на стенах, но, как я уже сказал, выбирать не приходилось. Тем более парк, окружавший здание в часы близкие к вечеру выглядел достаточно зловеще и даже порой покрывался благородным ползучим туманом.
Собственно устроенные мною смотрины были скорее не актом выбора, а демонстрацией того, что очередной мой проект, в отличие от множества предыдущих, не был рожден сразу в цинковом гробу. Удивительно, но в мире нашлись люди, готовые в прекрасный воскресный день тащиться со мной другой конец города и блуждать по этому не слишком комфортабельному строению.
Маргарита хотела играть. Быть может даже не играть, а просто что-либо делать, или даже не делать, а просто взрывать всем мозги, в любом случае она была в деле с самого начала. Сейчас  это рыжий взлохмаченный и покрытый веснушками маленький надоедливый человек исследовал котлован бассейна, совершенно не опасаясь за свою жизнь и здоровье. Забетонированный ров глубиной в два-три метра не выглядел особо мягким, так же как и потрескавшиеся и местами осыпавшиеся его края не выглядели надежными. Но разве можно такими мелочами смутить человека, которого называют рыжим чудовищем и вообще сравнивают с филиалом ада на земле. Даже если бы вместо бетонного пола там разверзлась геена огненная, ее это вряд ли бы смутило.
На расстоянии безопасном от падения стояла Алла, существо, раздражавшее меня по совершенно непонятным причинам. Внешне она была мила, осиная талия и густые темные волосы, остриженные косой челкой, делали ее достаточно привлекательной, но ровно до того момента, как вы хоть немножко ее узнаете. Вряд ли столь отрицательный эффект давала какая-то определенная ее черта, скорее все они в совокупности, но вечная погоня за модным и авторским, вне зависимости от его качества, постоянные наигранные трагедии и общая скудность образования превращали любой разговор с ней в игру мартышки на цимбалах внутри моей головы.  Но Алла существовала, как зло повседневное и неизбежное, рвущееся к любому творческому проекту вне зависимо от его жанровой ориентации и упорствующее в идее собственной ему необходимости. Свой проект я утаить не сумел, потому решил, что дешевле будет укокошить ее первой, чем терпеть ее истерики и выслушивать распускаемые ее нелепейшие сплетни о себе. Предтитровая жертва – эту роль я мог ей отдать.
После столь негативных описаний двух данный персонажей читатель может заподозрить меня в крайней мизантропии, однако это будет правдой лишь отчасти. Пребывавший ближе к выходу на свежий воздух Павел, несуразно крупный человек, выглядящий грозно, но милейший внутри, способный выпить невообразимое количество пива и склонный постоянно  и не смешно шутить был мне куда симпатичнее. Я думал сделать из него убийцу, хоть его детская наивность на лице не позволила бы ему сыграть безумного садиста, рост и габариты подходили для роли совершенно, а лицо по канонам жанра все равно сокрыла бы маска.
Виталий, стоящий слева от него человек, чисто выбритый и коротко подстриженный, представлял собой странное смешение типичной интеллигентности и некой скрытой развязности, что сильно противоречила его прилизанному внешнему виду. С ним можно было часами говорить о политике, кино  и рок-музыке, что делало меня его частым собеседником.
Отойдя от балкона, неизвестно зачем построенного над залом с бассейном, я принялся изучать вид, открывающийся из окна здания. Солнце ласкало зелень набухавших древесных почек, его свет делал все объекты чрезмерно контрастными, словно они были нарисованы черным карандашом, и в сравнении с царившей снаружи яркостью делал неосвещенные углы комнаты действительно темными. Быть может весь потенциал апреля и заключался в этих, словно отрезанных тенях, делящих мир строго на черное и все остальное.  Каждая пылинка контрастно вырисовывалась в солнечном свете, их магический танец мог бы служить украшением любого кадра, если бы только камера смогла поймать в фокус эти мимолетные движения.
Но стук каблучков по бетонному полу отвлек меня от созерцания танцующих пылинок и заставил что-то внутри меня привычно ёкнуть при ее приближении. На русых волосах Екатерины (что внутри не позволяло мне называть ее просто Катей) играли солнечные лучи, наполняя их золотым блеском, тонкая горделивость ее стана делала произведением искусства даже ее тень, скользившую по серой стене.  Для меня не было образа более притягательного, чем она – во всем, начиная от строго стиля одежды, делающего ее более эротичной, не порнографически сексуальной, а именно эротичной, до почти мужского саркастичного чувства юмора и так близкой мне привязанностью к фильмам околоужасного жанра. Быть может лишь любовь к кошкам была ее женской слабостью, в остальном я никогда не видел ее ни плачущей, ни даже сколь бы то ни было расстроенной или смущенной. Я уверен, что при желании она могла бы манипулировать всеми нами, но толи не видела в этом нужды, толи делала это столь изящно, что я даже не замечал подвоха. Мне трудно представить, что побудило ее присоединиться ко мне, любовь ли к кино или интерес именно к моим действиям. Я старался избегать второго, дабы не тешить свое самолюбие пустыми иллюзиями, быть может, внутренне я даже боялся второго варианта, ведь стань она хоть на мгновенье моей, я, как пес догнавший мотоцикл, понятия не имел бы что должен делать дальше.
- Не самое неприятное место – она улыбнулась, взглянув на меня, и я попытался ответить ей чем-то похожим. – С этого балкона можно будет кого-нибудь сбросить.
- Да, пожалуй. – Внизу было действительно глубоко и жестко, да и обилие балконов позволяло снять падение с разных ракурсов. – Можно снять падения с разных точек, а потом снять крупным планом лицо с каким-нибудь вытекшим глазом.
- И как ты планируешь сделать вытекший глаз? – Она всегда любила фильмы именно мясной тематики в духе «Техасской резни» и прочих каннибальских опусов, по тому живо интересовалась вопросом исполнения расчлененки в грядущем фильме.
- Не знаю, можно использовать кукольный, прилепив его к мясному лоскуту, который будет крепиться к лицу. Как-то так.
- А где ты достанешь кукольный глаз?
- Полагаю, что вырву его у куклы. – Промелькнувший в сознании постер фильма Стюарта Гордона и образ Чаки заставил меня улыбнуться шире. – Вряд ли кукла будет уж очень сопротивляться.
- И у тебя есть куклы для вырывания им глаз? – вопрос был истинно хорош, парировать его было трудно.
- Понимаешь, в детстве я был мальчиком, по тому кукол у меня в доме как-то не завалялось. Но я надеюсь, что у кого-нибудь из известных мне людей они есть. Например, у тебя.
- Я не дам тебе расчленять своих кукол, даже не думай. – На иное в принципе глупо было и рассчитывать. – Они дороги мне как память.
- Я думаю, что ты не единственный человек с куклами в городе, так что я постараюсь отыскать кого-нибудь менее склонного к ностальгии. Да и сбрасывать нам пока некого – манекен мы так и не раздобыли, и вряд ли кто-то согласиться пожертвовать собой и сигануть туда во имя искусства.
- Да, люди сейчас совсем не романтики. -  Я собирался ответь что-то изображающее шутку, но вдруг странное чувство словно пронзило меня насквозь.
Это трудно описать, пожалуй, ближе всего будет то ощущение на грани сна, когда лежа в постели вам на секунду кажется, что вы падаете, но тогда шутку с вами шутит только вестибулярный аппарат, тогда же против меня взбунтовались все органы чувств. Расстояние на какое-то мгновение просто перестало существовать, оставив меня висеть посреди абсолютной пустоты без верха, низа, право и лево, и со стороны наблюдать за своим обмякшим сползающим на пол телом и бесконечно глубокими тенями, что тянулись своими узорчатыми переплетеньями к Екатерине, словно живая паутина или тысячи худых и цепких лап. Это ощущение небытия продолжалось всего мгновенье, но, пожалуй, именно оно было наполнено первым в моей жизни настоящим страхом.
Спустя секунду я восстановил равновесие и почти пришел в себя, лишь холодный ком где-то внутри и удивленный взгляд дамы напоминали мне о произошедшем.
- С тобой все в порядке? – Ее голос полностью вернул меня в реальность. – Ты чуть в обморок не упал.
- Ничего, мелочи. – Я попытался улыбнуться, но вышло это, видимо, не слишком хорошо.
- Сейчас все точно нормально? – Она тоже пыталась улыбаться, но в глазах все еще осталась тень
мгновенной тревоги. – Твой образ жизни тебя погубит.
- Если бы я сказал, что только что лицезрел видение и прямое знание об устройстве космоса вошло в меня, ты бы все равно мне не поверила.
- Никогда. – На этот раз она улыбнулась своей обычной беспечной улыбкой, вызывавшей во мне совсем иное волнение.
- Ладно, нужно спуститься к народу, а то того и гляди разбредутся.
- Пожалуй, да. – С напускной серьезностью заявила она и легким шагом двинулась к лестнице.
Внизу происходили приготовления, не сказать, чтобы к съемкам, скорее к первому показу убийцы таким, каким он вышел, благодаря или же вопреки моим эскизам. Сейчас Павел натягивал на себя главный атрибут любого уважающего себя киноманьяка – маску – сшитая из лоскутков кожи, она, к сожалению, не прилегала к лицу достаточно плотно и выглядела скорее мешком, чем зловещим ликом, сравнимым с очаровательной кожаной рожицей какого-нибудь Томми Хьюита.
В моих планах убийца не должен был быть таким бесформенным здоровяком, я рисовал его скорее как фигуру среднюю между Фредди Крюгером, Джеком Потрошителем и зловещим ночным силуэтом из джалло или нуара. Маска должна была быть частью его лица, неотъемлемой, имеющей свою мимику, словно это не маска, а само его  лицо, улыбающееся звериной, обнажающей алые десны улыбкой, состояло из покрытой глубокими швами-морщинами коричневой кожи.  В качестве одежды должен был выступить длинный кожаный плащ, не черный, а также коричневый (этот цвет доминировал во всех деталях моего образа, быть может в чем-то и сближая моего злодея с обитателем техасской пустоши), скрывающий под собой ленту ножей на груди и множество ножей, тесаков, крюков и прочих человекоубийственных приспособлений под подкладкой. Венчать образ должна была кожаная широкополая шляпа, сближающая его с Фредди или Джипперсом-Крипперсом. В реальности картина была совершенно иной – грузный Павел в старой косухе и с неясным коричневым мешком на лице, напоминал даже не Джейсона, а просто спившегося и остриженного металлиста-бомжа. Но так как ничего другого все равно не предвиделось, приходилось мириться с таким образом антагониста.
В целом, внешность убийцы в слэшере хоть и была важна, но все же играла не самую главную роль – такой необходимый атрибут, как маска был соблюден, а значит формально злодей соответствовал заявленным требованиям. Куда более важной была та система, по которой действовал убийца, ведь, вопреки  многим непрофессионалам, настоящий ценитель жанра знает, что убийца вырезает не всех подряд, а лишь тех, кто соответствует ряду определенных требований. Моей концепцией была некая метафизическая сущность убийца как, с одной стороны,  карающей длани, что умерщвляет только грешников (даже Ренди говорил об этом в своих фундаментальных правилах) от менее  тяжкого греха к более тяжкому (что вполне соответствует тому, что его может победить только трансформировавшаяся из жертвы героиня, желательно девственница), с другой – как  бугимен, квинтэссенция детских страхов, что превращает выпускной бал в архаичный обряд посвящения. Эта концепция ограничения свободы убийцы, превращение его из простого безумца в некую мифологическую фигуру давно занимала меня, быть может она и была одной из главных причин, по которым я вообще решил что-то снимать.
Далее меня ожидали длительные препирания, выбор ракурсов, ругань, смех и чувство приятной усталости, когда я покидал заброшенное строение.
Вечер был душным, черные тучи клубились где-то на горизонте, предвещая грядущую грозу, но пока небо над парком еще было лазурным и солнечные лучи прошивали еще неоперенные кроны деревьев косыми линиями. Я проехал с Екатериной пару остановок метро, болтая о всякой ерунде относительной забавности, а затем сошел, откланявшись и, видимо, ничем не показав расплывающееся у меня внутри тепло от ее прощальной мгновенной улыбки, и направился по своей старой традиции выходного дня в бар, дабы пропустить пару-тройку литров пива в компании старого друга.