Ангел Победы

В Потсдаме, в апреле сорок пятого, он написал на обороте немецкой штабной карты:

Не тонул в Дону и Волге,
Несмотря на весь металл,
Верный воинскому долгу,
Отсупал и наступал,

А когда в Европу вышли,
Помогал мне мой металл -
Я купался в инхей Висле
Ихний Рейн переплывал.

Эту карту с письмом солдат отправил почтой на родину. А звали солата Афанасий Михайлович Сигарёв. Был он нашим соседом, по уличному именовался - Чудак. Несуразный, даже аляповатый какой-то, он всем казался ходячим недоразумением. Служил в колхозе живодёром. Ну, это когда издыхала худоба - он обдирал с нее шкуру, чтоб добро не пропало.
Он первым на хуторе открывал сенокос. Помню, поутру, когда на траве блестели алмазины росы, он выходил к себе во двор с косой и маленьким молоточком. Я глядел, как Чудак прилаживал острие к маленькому железному язычку ковальки, вбитой в пень, и тоненько тюкал по косе:
-Тью-ю..., - плало по хутору. И тут же бисером: - тук-тук-тук.
И черех минуту звон шел по всему хутору. Это другие мужики подстаивались под Афанасия Михайловича. А Чудак постукивал, да припевал частушки собственной выковки:

-Ой, земля моя , землица,
Ты корява и суха.
Ни к чёрту не годится
Моя старая соха...

Впрочем, сейчас я не о том. Недавно я был на хуторе. Пустая хата чудака совсем завалилась, в горницу вхожу через оконный проем. Полувековая пыль, какие-то отруби под ногами, брюхо потолка висит,готовое раздродиться небом. Старые бумаги,толстая татрадь с драным коленкоровым переплётом.
...Говорят,что случайным не бывает ничего. За годы обследования заброшенных хуторов и чердаков я стал обладателям редчайших изданий. Ефрон и Брокгауз, подшивнки "Нивы" и "Родины", "Библия" первопечатная. Как-то в старом учительском доме нашёл тетрадку со стихами,очень похожими на незнакомого Хайяма. Я об этом уже писал.
А тут оказалось, что дед сочинял стихи всю жизнь. Я сижу уже около месяца над его тетрадкой, и откровенно рыдаю. Это жизнеописание в стихах. Добротных, часто нескладных, чистых. Вот что пишет он о войне, куда попал сразу после освобождения хутора, в сорок третьем.
А пока - лето сорок второго года:

Нет поганее картины -
Узкой улочкой моей
Едут танки и машины
Почитай, с Европы всей.

Сапоги, ремни и ранцы -
Им конца и краю нет
Иностранки, иностранцы,
Иностранный лисапед.

А через несколько страниц догадываюсь, что попал солдат в похоронную команду:

Похоронная команда
Он хрипит : -Я жив, иль нет?
И сказать бы что-то надо,
Поддержать его в ответ.

Только что ему ответить ?
И ловлю я воздух ртом.
Если ты на этом свете,
Значит - я уже на том.

А вот - жуткая картина расправы над солдатом, посягнувшим на частную собстенность в Европе :

Он в пыли щекою правой,
В зубы втолкан бергамот.
Много яблок под Варшавой.
Полный вспоротый живот...

И о днях Победы есть в тетрадке:

В синем небе белый аист,
Брезжит  ангелу под стать.
Если б мы не настрелялись ,
То зачем в него стрелять?

В тетрадке есть рисунки, большей частью наброски без завершения. Такое впечатление, что Афанасий Михайлович сочинял и рисовал просто так, как дышал. Не для чужих глаз. Если что и осталось от старого солдата, так это немецкая карта со стихами на обороте. Благо, что хранится она нынче в краеведческом музее Бирюча. Туда же передам и тетрадку, лишь прочту её до последней строчки.