Шизофрения

В больничном корпусе в общей палате №317 довольно таки плохого состояния, как и все стационары постсоветского пространства, на койке у окна, продуваемого через щели, лежал мужчина. На вид бравый, средних лет, однако кожа его светилась желто-бледным оттенком. Койка рядом с ним (ближе к стене) была свободна вот уже как три дня. Срок ее опустошения заканчивался сегодня вечером.

В городскую больницу на государственном обеспечении доставили мужчину преклонного возраста для регулярного поддержания здоровья, после пережитого им инфаркта миокарда, который он перенес с трудом. С отсутствием всякого энтузиазма, сестра помогла вновь прибывшему пациенту расположиться на новом месте и ушла в ординаторскую. Через четверть часа она положила на его прикроватную тумбочку список необходимых медикаментов.

-Надолго Вы к нам? Кстати, я не представился, - с нотками извинения заговорил человек у окна. - Меня зовут Николай Минаев - писатель публицистической литературы.

-Приятно, - изучающе осматривая собеседника, ответил пострадавший от инфаркта. – Я – Константин.

Он был немногословен. На его тумбочке появилась шахматная доска и фигуры, которым на вид было лет двадцать. Еще легла на пыльную столешницу  затертая цветная выцветшая фотография красивой молодой девушки с ребенком. В ее потускневших глазах улавливалась какая-то необъяснимая печаль, которая передавалась даже через выцветшую фотографию. Ребенок лучился светом радости и ожидания нового, яркого, контрастного и впечатлительного. Две пары одинаковых и таких разных глаз.

Николай посмотрел на серую ноябрьскую улицу с окна седьмого этажа. Ему стало как-то грустно. Наладить взаимно приятное общение с новым и единственным собеседником ему не удавалось. Диагноз вынуждал оставаться в стационаре еще как минимум три месяца, жена, за все его пребывание здесь, была лишь раз, когда потребовалось оплатить услуги «бесплатной» медицины.  Он ощущал легкое удрученное состояние и никому не нужное собственное существование.

-Партию? – спокойно и ровно спросил Константин.

-Я, к сожалению, не умею… - Николаю стало еще тяжелее на душе. Его удручало собственное отсутствие способностей и умения.

Константин больше не предлагал свое общество в партии. Можно сказать, что больше по сути своей они не общались. 

Николай чувствовал, как развивалось психическое расстройство. Константин тяготил его не только своим присутствием, но и своим молчанием и взглядом. О, этот пронзительный мужской взгляд. Эти глаза, окруженные морщинами. Глубокие, потускневшие серые глаза. Они были рентгеном для Николая. Ему казалось, что они рассматривают каждый протон, каждый электрон, каждый атом его души. Его это раздражало, он не привык к подобным взглядам. Он замкнут в себе, и ключ от замка он надежно спрятал. Спрятал, что бы никто ни нашел. И здесь появился Константин – незнакомый человек, которому не нужны ключи. Его опыт способен преодолеть любую преграду. Для таких людей ключи не нужны, они не видят замков.

В голове Николая развивалась фантазия. Одиночество побуждало его создать мир, где нет его асоциальности. Мир, где он смог бы реализовать себя в качестве личности. В реальности он не видел возможности вырваться из оков комплексов, вызванным непониманием на почве слабого характера. Жена бросила его, он понял это, когда видел в последний раз ее здесь, над его кроватью. Ему врезалось в память ее лицо, полное усталости и равнодушия.

Время летело незаметно. Константин днями вглядывался в старое фото. Николай уже с трудом различал реальность и фантазию. Он стал психически спокоен и равнодушен к окружающим. Душевная тягость прошла бесследно, он улыбался, он полюбил жизнь… свою жизнь. Ту, где он смог был счастливым, где он нашел себя.

Константину принесли документы на выписку. Санитарка, по его просьбе вызвала такси. Он аккуратно собрал нетронутые шахматные фигуры. Вещи были собраны, фото – единственная ценность больного и старого человека – оставалась лежать на тумбочке.

-Всего доброго. Благодарю.

-За что вы меня благодарите? – безжизненно ответил Николай. Сильнодействующие успокоительные препараты оставили свой отпечаток на его психике, но не тронули его личный мир. Его он не позволит тронуть.

-За компанию.

Николай хотел выразить иронию, однако обессиленное тело не желало слушаться двойственный разум.

-Вы забыли фото. – Николай закрыл глаза, не желая продолжать разговор.

-До свидания. – Константин вышел из 317 палаты, оставив Николая в ауре собственных мыслей, где он нашел свой покой.

Фото осталось на тумбочке. Вскоре зашла медсестра. Она сообщила, что его переводят в другой корпус, по причине здешнего ремонта.

Ему помогли сесть на инвалидное кресло. Болезнь поразила тело, его взял частичный паралич. Чем менее слушалось тело, тем более сиял его разум.

Его привезли в палату с белыми стенами, чистую и светлую. Здесь было одно окно с толстыми стеклами и двойной решеткой и всего одна кровать. Белая постель, белый стены, белый потолок и даже белая одежда. На него давил этот цвет.

Вскоре цвет стал экраном. В белых стенах он узнавал тусклые глаза выцветшей фотографии. Они были живыми, они моргали и с печальной радостью смотрели на него. Ему захотелось увидеть забытое соседом фото. Он почувствовал чувство, которое не мог объяснить. Правильные черты юного лица, тусклые глаза, редкие и тонкие волосы, небрежно собранные простой резинкой набок.

Лицо незнакомки снилось ему каждую ночь, он осознавал, что уже не увидит фото. Каждую ночь лицо говорило с ним, шептало ему прекрасные слова тонким и приглушенным нежным голосом. Он говорил с ней, говорил, что не может жить без нее, мечтал о встрече, обещал, что всегда будет рядом. Он просыпался каждое утро, однако все равно продолжал говорить с ней.

Недели летели незаметно для него самого. Он не знал даты, времени года, он стал безразличным к реальности. Он не помнил своего имени, девушка с фотографии называла его Возлюбленным, он продолжал с ней прекрасные минуты наслаждения. Паралич прогрессировал так же быстро, как и шизофрения.  Силы покидали его, и он чувствовал близкий уход в мир иной.

Его тело не в состоянии было воспринимать пищу, ноги распухли, химические препараты не усваивались, вызывая приступы тошноты. Кожа стала белой, падало зрение и слух. Он медленно превращался в живой труп.

После очередной серии инъекций медсестра вышла из палаты, забыв слегка помятый лист бумаги и ручку. Лист пролежал на полу три дня.

Вскоре на психически больного человека нашло озарение. Он ясно увидел белые стены, свет за окном. Он услышал до последней ноты все звуки: пение птиц, шелест листьев, колеса проезжавших мимо машин, детский плач, музыку, доносящуюся из парка. Он впервые за последние несколько лет почувствовал каждую мышцу своего тела, он смог приподняться на локти и увидел лист бумаги и ручку. Еще он увидел глаза. На этот раз незнакомое лицо сияло, словно зеркало, отражая его собственные чувства. В его памяти калейдоскопом прошли все слезы, которые выплакал портрет, когда ему было плохо, и все улыбки, когда он чувствовал счастье. Но сейчас лицо было другим: строгим, молчаливым и столь прекрасным, как никогда. Пациент психиатрической клиники почувствовал облегчение. Он впервые улыбнулся.

На следующий день в комнате №12 был найден труп. Тело будоражило всех, кому довелось его видеть: костлявое, худое, бледное с синеватым оттенком, с улыбкой на обвисшем лице, с открытыми ясными глазами, с зажатой в правой ладони скомканной бумагой, поднесенной к сердцу. Медсестра, достав лист, увидела прекрасные глаза, полные уверенности и спокойствия.

Вскрытие не имело смысла, родственников не нашлось, его похоронили на старом кладбище в безымянной могиле. Похоронили вместе с рисунком.


Крест обветшал и сломался, трава покрыла осевшую землю, ничто не напоминало о том, что здесь покоиться человек. Луна ярко освещала дорогу, теперь здесь было поле, никому не нужное и всеми забытое.

Пьяный прохожий с нарушенной работой вестибулярного аппарата медленно продвигался вперед. Ноги подкосились, и он упал на траву. Он начинал засыпать, как кто-то нежно коснулся его плеча. Он открыл глаза, и алкоголь испарился. Перед человеком стояла худая девушка с редкими, небрежно собранными простой резинкой волосами. Кудри мягко ложились набок. Она была вся в белом, кожа светилась лунным светом. В руке она держала мятый рисунок собственных глаз, выполненный простой ручкой.

Окончательно отрезвевший прохожий бросился прочь. Отбежав на приличное расстояние, он остановился и обернулся, пораженный.

Девушка стояла на месте. Она мягко улыбалась в пустоту.

Прохожий принял это за бред и навсегда бросил пить. Больше на этой дороге никто не появлялся. Она зарастала высокой травой.

Лишь иногда непутевые одиночки рассказывали, что видели силуэт худой девушки в белых одеждах с редкими волосами, собранными набок и с чем-то зажатым в руке.