9 мая. Дед. Питер. Дмитровский. Кандинский и фон Я

Питер. Дмитровский. Кандинский и фон Явленский.

Однажды я поехал в Питер.
В гости к Дмитровскому.
Погулять по Питеру и посмотреть Эрмитаж.
В Питере родилась в 1941 году моя мама.
В Питере преподавал в Военной Академии мой дедушка.
Генрих Соломонович Тоскарь.

Деда я очень люблю.
Очень хороший и добрый был человек.
Прошёл всю войну.
Был полковником.
Написал книгу "Подрывные работы".
Хотели мы с Кормильцевым её переиздать,
но оказалось, что нельзя - учебник для военных.

Однако нашёл её в интернете:
Тоскарь Е. Подрывные работы. М. Воениздат МО СССР 1948г. 199 с. твердый переплет, обычный формат. Цена 1600 руб.
Все экземпляры этой книги в продаже
Cостояние: хорошее, списана из библиотеки.
Выпуск "Старые книги о военном искусстве" рассылки "Старые книги о военном искусстве" от 30 мая 2007 года.

И ещё я нашёл фамилию и пару слов про деда
в воспоминаниях Павла Коновалова "История одной жизни"
konovalov.free.fr/kniga.html
Прикололся и прочел весь роман.

Как я понимаю, этот Коновалов был организатором (возможно чекистом и политработником).

Естественно, боевые офицеры его не любили.
Книга написана в шестидесятые годы двадцатого века, когда ему было шестьдесят лет.
Он хотел знать, осмыслить и, главное, поспорить, чтобы убедить своих и чужих в превосходстве идей коммунизма и необходимости их защиты на своей Родине.

"Биографическая повесть с зарисовками жизни и деятельности в предреволюционной и советской России до шестидесятых годов двадцатого века. Книга рассчитана на вдумчивого читателя, пытающегося разобраться в процессах формирования личности, интересующегося отображением исторических событий и описанием личностных черт участников этих событий, способствовавших занятию ими тех или иных социальных позиций в этот период времени. "

Это круто, типа Сорокина, только серьёзно, от души написано.
Вот фрагмент, где встречается фамилия деда.

«На курсах меня назначили на должность преподавателя по организации и производству военно-инженерных работ. Начальником курсов был военный инженер первого ранга Синявский, а начальником учебной части - будущий мой друг и товарищ, подполковник Черепов. Почти все преподаватели в недавнем прошлом закончили военно-инженерную академию. Среди них были: Белов, преподаватель военных дорог, Алексеев, ведший тактику военно-инженерного обеспечения боя, Тоскарь -  минно-подрывные работы, Саватеев - понтонно-мостовое дело, Акатов - старший преподаватель по военным мостам - закончил не академию, а заочное отделение ЛИПСа.»
 
И ещё один трогательный фрагмент. Дед мой был очень добрым.

«Я в Костроме остался один, конечно, голодал, так как никакого отношения к продовольственной части курсов не имел. Особенно памятной была встреча Нового 1942 года. Я не был особенно близок в отношениях со своими сослуживцами и поэтому встречал Новый год, стоя у окна, и глядя на безлюдную в это время улицу, ведущую к вокзалу. Обидно было, что все-таки кое-кто, а вернее большинство, встречу Нового года как-то проводил, люди организовались в складчину. Я же в складчину внести ничего не мог. Тоскарь, приглашенный в один из домов, видя, что я остаюсь совершенно один за два часа до встречи Нового года, завел меня тоже в этот дом. Я увидел роскошный стол, конечно, по тем временам. Посидел я немного, глядя на него, но, не получив от хозяина приглашения к столу - ушел. Соседка, муж которой в звании командира роты работал в горвоенкомате, если и не смогла позвать меня к столу, то ухитрилась выкроить из праздничного стола для меня граммов двести колбасы. Поедая эту колбасу, я и встретил 1942 год.

Надо сказать, что соседка, как видно, была местная и разбитная, развратная к тому же дама. В один из вечеров, когда ее муж находился в командировке, она как бы вскользь, заметила, что свою комнату на ночь не запирает. Я понял ее намек. Мое мужское естество взыграло, и я ночью забрался к ней в кровать. Но ничего сделать не смог, то ли от голода, то ли от страха. В дальнейшем я уже не пытался поправить мои дела, хотя она в разговорах была иногда не только цинична, но и бесстыдна.

Конец 1941 года, с его кошмаром наших неудач, развеял мои иллюзии, что мы всех сильней. Сердце сжималось всякий раз, когда сводка сообщала об очередном отходе наших войск вглубь страны, до стен Москвы и Ленинграда. Я, хотя мне исполнилось уже сорок лет, думал - неужели мы не найдем силы и людей, способных остановить лавину фашистских танков. В эти дни я хотел написать письмо Сталину о том, чтобы он кликнул клич, призывая коммунистов бросаться под гусеницы танков, чтобы смертью своей остановить и уничтожить их. Неужели не нашлось бы в стране тысяч пять или семь коммунистов, готовых пожертвовать собой, для того, чтобы выбить из рук Гитлера это, тогда самое его главное и для нас самое страшное оружие. В своем заявлении я предлагал бы себя. Пусть я буду мертв, но один-то из танков я все же выведу из строя. Я ведь ясно сознавал, что в любом случае, если Гитлер одержит победу, мне не жить. Так уж лучше лишиться жизни в бою. Сейчас я понимаю, что эта моя мысль - наивна.

В те дни, в порядке боевой подготовки, нас, преподавателей курсов, начали было обучать, как при случае нужно будет, находясь в одиночном окопе, подсунуть под гусеницы танка взрывчатку, закрепленную на конце длинной и тонкой жерди. Для вящего эффекта, каждый из нас должен был произвести такой взрыв, выдергивая чеку взрывателя длинной веревкой.»

А в конце романа рассуждения про Сталина и про смысл жизни!

Чтобы закончить воспоминания о дедушке и перейти к питерскому путешествию и встрече с дмитровским, скажу еще 2 слова.
Когда я последний раз был во Львове, я поехал на сиховское кладбище к деду на могилу. Подмел старые листья, помыл памятник и сел на лавочке покурить.
Открыл бутылку водки. Посмотрел на пустое забронированное место для бабушки, рядом с дедушкой. Она очень хотела лежать рядом с ним, но умерла в Израиле в 2000 году. Теперь вместо бабушки там растет дерево. Я хлебнул водки, закурил и решил поговорить с дедушкой. Я не заметил, как разговорился и как выпил всю бутылку.

Когда водка закончилась, я был уже пьян и начал пафосно прощаться, как бы после исповеди, с сознанием выполненного долга и мыслями от том, какой же я заебательский внук.

Я докурил, резко встал и очень сильно въебался головой в нижнюю ветку дерева.

Это дедушка с того света дал мне подзатыльник, чтобы я не ****ел много лишнего.

В период репрессий деда уволили из академии и понизили в звании за то, что он ни на кого не стучал. И сослали во Львов. А так наверное он бы был генералом.

И вот я еду в город на Неве,
погулять и посмотреть там всё: Эрмитаж, дом, где жили дедушка с бабушкой и где родилась моя мама. Ну и естественно в гости к Сереже Дмитровскому, который жил тогда в Питере с Олей Эм. Замечательная была тургеневская пара.
Они были на Вы.

-         Оленька, а не пошли бы Вы выбросить мусор?

-         Сереженька, а не пошли бы Вы нахуй?

В подарок я вез чисто львовский сувенир – 4 стакана тырсы.
Друзья меня встретили очень радушно
и сразу начали варить волшебное вещество счастья.
Перед походом в Эрмитаж – это обязательно – сказал Дмитровский.
Конечно – поддержала его Ольга – ведь там же нас ждут Кандинский и фон Явленский.
Щедрость гостепремиства была велика
и меня втрескали первым и слишком большой дозой счастья.
Был солнечный день и мы сразу пошли в Эрмитаж.
В эрмитаже я уже почти ничего не видел. У меня был передозняк счастья и мне все время хотелось от счастья блевать.
Особенно на третьем этаже.
 А туалеты только внизу – на первом.
Я начал метаться.
О, ****ский Эрмитаж – бесконечная вереница залов с шедеврами искусства.
- Держись, сейчас все пройдёт, когда ты увидишь Кандинского – успокаивал меня Дмитровский.
Кандинский вместе с Явленским висели в самом конце 3 этажа
в маленьком закутке выходящим на лестницу.
Две маленьких картины были божественно прекрасны.
Как только я их увидел – я не выдержал и сразу блеванул.
«Это он от восхищения так разволновался» - объяснил Дмитровский подбежавшей бабушке-смотрительнице.