Про любовь собачью, и не только

Откуда мне было знать, что они не такие, как я, эти кошки. Хотя, мой приятель, Джой, такой же дурень, любит он их до потери пульса. Ну, это в свободное время, а так он обычный ризеншнауцер, состоит на службе: возит хозяину бочки с пивом, и охраняет его, как положено. Я - то больше катаю своего на санях, нравятся ему зимние виды спорта. Люблю я  хозяина больше своей черной мохнатой шкуры, вот и катаю, сам, он меня и не заставляет.

Так я, -гав,гав,- с чего начал: мы с моим приятелем, который на пивоварне работает ( ничего, он ведь здоровый псина, шерсть блестит и не вылазит, ему иногда пивные дрожжи в кашу с разной  вареной требухой добавляют, - вот он и бегает, как лось), врезались по полной программе. В общем, нравятся нам две подружки-кошки с одного двора. Я не знаю, может, мы ненормальные какие псы: обычно кошек собаки не любят, чаще, так, терпят из уважения к хозяину. Да нет, у моего приятеля морда, как морда, здоровая и симпатичная, я-то знаю в этих делах толк. Ну, сами понимаете, и все остальное у него на месте. Правда, шнобель у него, будь здоров, и борода чернущая торчит, как метла, если ему хозяин вовремя не расчешет. Ну да, страшён, однако, бывает. Еще воняет от него, когда он исподтишка какой-нибудь дряни на помойке нажрется. Сколько я ему говорил: - хватит шляться, протянешь лапы,- не первый год живу. Собственно говоря, я сам, тоже, будь здоров! Зря, что ли, мой- то растил меня и холил, ох,- гав,- страшен бываю во гневе. Если начну рычать для тренировки, весь двуногий, и не только, народ что-то, как-то меня стороной обходит. Они же не знают, что это я так просто, для куража, чтобы моего дорогого хозяина никто не обидел. Иначе ведь нельзя, правда ведь? Я ж такие вещи понимаю, на своей шкуре немало испытал. Не всегда же я был собакой, в прошлой жизни я был человек, мне так кажется. Реинкарнация, называется. Я тоже телевизор смотрю, и многое про себя понял. Разве я вам об этом  еще не гав-гав, то есть не говорил? Ну, так вот, отвлекся я, еще тут спина зачесалась, лапой пришлось поорудовать. Был бы мой-то рядом, сразу бы меня почесал, отличная есть у нас чесалка на деревянной ручке, я ее только чуть-чуть погрыз: пометить, что это наша. Так вот, плохи наши с приятелем дела, слишком уж мы прикипели своим собачьим сердцем к этим знакомым кошкам. Бегаем, все принюхиваемся, страдаем по своим пассиям, обалдели совсем от сердечных мук. Какой они там «Magic noir – wild cat » используют?! Это даже я не знаю, не то что Джой, он то - пока еще совсем темный. Жизнь у него еще только первая, несмышленая. Я ему говорю: - Пусто, друг Джой, в твоей башке, как в пустых пивных бочках, которые ты таскаешь, да еще воняет от тебя перепрелым пивом. Какая ж нормальная кошка будет с тобой общаться? Ну, да он не обижается, все - таки дружим мы, да и за кошками одними бегаем. Ну да, мы – за ними, а они все время - от нас. Я все думаю по ночам, когда лежу на коврике и, на всякий случай, хозяина оберегаю: может они просто не знают, какие у нас верные собачьи сердца? А как вы думаете?.... Вот и не сплю по ночам. Иногда даже подвываю на луну. Тихонько так, через нос, в лапы, чтобы хозяина не разбудить. 
      
-Гав! Вы уж извините, я все про себя, да про нашу собачью жизнь. Я тут вам про хозяина своего рассказать хотел. Да-а-а, такого бы всем, да не получится. Мы же с ним, в сущности, вдвоем живем. Я без него очень скучаю. Помню, когда совсем дурачок был малый, стаскивал его рубахи, да штаны под входную дверь, ложился на них и нюхал их, нюхал, поскуливал, подлаивал,- ждал, когда же мой хозяин с работы вернется. А ему на работу каждый день надо ходить, жрать то мы с ним всегда хотим, особенно я. Мне бы костей побольше, да требухи с перловой кашей (хозяин почему-то ее «шрапнель» называет). А ему, ого…! Гав! Он мужчина самостоятельный, видный. Ему надо вечерком, после всех нервов на работе, бокал французского вина выпить, музыку хорошую послушать, рубашку белую одеть, съездить в какое-нибудь культурное место. Не все же мое рычание, да «гав-гав», хоть я и пытаюсь вложить в них свою собачью преданность и нежность. Ну, потом мы с ним гулять идем, а зимой - это сказка. Играем, как дети. Особенно мне нравится, когда он меня снегом забрасывает, или я в сугробе тону и, будто, выбраться, не могу. А он смеется от души и весело, а я лаю, фыркаю, как малый щенок, тоже ведь иногда хочется подурачиться. Потом я отряхиваюсь, чтобы посмешнее было, чтоб борода моя топорщилась, вся в сосульках. Ну да, все бы хорошо, а тут замечать я стал: грустный он какой-то ходит, по снегу со мной не бегает. Я уж башку свою глупую вечерком и так, и этак ему под мышку подсовываю, проявляю понимание. А он, как-то мимоходом, потреплет меня за ухом и опять музыку свою грустную слушает. Я уж не говорю про Крис Де Бурга. Гав-гав, красиво подвывает дяденька про нашу Москву (почти как я, ну, это ладно) и «рашн водка»,- ну эту я  терпеть не могу, от нее сразу, самое главное, нюх слетает. Так он еще взял за правило самые грустные песни этих ребят: Крис Ри и А.Челлентано прослушивать, по нескольку раз. Прям сердце мое собачье надрывает, хоть слезу пускай. А уж, если  тощая парижанка Патрисия на вечер в репертуаре, да еще в лучшем частотном диапазоне,- это все, ложись на коврик возле дивана, подвывай потихоньку,  поскуливай от жалости к себе, да к хозяину своему дорогому. Раньше, как бывало весело: я ему, осторожно, принесу в зубах  (хоть все равно за это доставалось) виниловых «The Beatles» или «Deep Purple» в цветных конвертах, и мы с ним отрываемся, как люди. Я ж их по запаху различаю всегда. Особенно, у этих ребят хорошая вещь есть: «Hey, bulldog». Нормально сочинили, не про кошек, понимают же некоторые люди про нас! Вот это была жизнь! Ну, а потом – налопаешься каши с мясом, сил наберешься, и идем мы хозяина на санях по сугробам катать. Мне же нетрудно, даже в удовольствие. А хозяин-то мне все самое, самое: любимую кашу-«шрапнель» с требухой, сам ее не ест,  мне все оставляет. Я проверял, пробовал залезть в холодильник, сдуру уплотнители порвал, - досталось мне. Конечно, шкура-то у меня толстая, и я больше придуриваю, скулю жалобно, - ну это, чтоб меня побыстрей простили. Когда на улицу выходим, я таким красавцем себя чувствую. Шерсть расчесана и блестит в любое время суток, грудь широкая, колесом, бородища торчит в меру, мы ж не щенки какие   (понятно, вся мелкота собачья врассыпную разбегается), ошейник солидный, из толстой желтой кожи, когти подстрижены, в самый раз. Красавец, просто зверь! Хозяин меня еще маленько по спине похлопывает, так я такой гордый на улицу выхожу, вернее, тащу его, как черный паровоз. И во мне каждый раз какая-то пружина раскручивается: не боюсь я ничего, и силища из меня прямо прет! Правда дело портит штука одна, намордник: приходится его временами одевать, хоть я всячески увиливаю.

И все бы хорошо, а тут, дела: гулять со мной хозяин не идет, курит на своем балконе, да курит. Я уж пробовал эти сигареты прятать, весь обчихался, пока их под диван пихал. Я жду, жду, потом уж начну исполнять дикий танец у двери: мол все, последнее собачье предупреждение, скоро здесь будет лужа, как море! Ну, тут уж мы бежим все ж таки валяться на снегу и бегать за моей любимой палкой из пожарного шланга, «поноска», называется. Ну, это я за ней бегаю, а хозяин только бросает, спасибо ему, - я-то не могу сам себе бросать. Гуляем хоть. Приглядываю, одним словом, за ним, чтобы дышал свежим воздухом, поддерживал  спортивную форму. Тут, как все это началось, я все свое внимание - только ему, даже на любимые помойки перестал убегать. За эти побеги мне сейчас стыдно перед хозяином, так ведь это ж по молодости, по глупости было. Одним словом, однажды у нас дома появилась Она, ничего себе такая тетенька, шуба у нее пахнет так заманчиво. Так вот я и  допер своей глупой лохматой башкой, в чем вся причина. Я еще из-за дверей почуял новый запах, затопорщил  свою шерстюгу, перешел в активную оборону нашего дома. Ну, потом -то она мне понравилась: и голос у нее хороший, и руки такие ласковые. Хотя, я чужих рук не люблю, только хозяйские, мы ж не щенки какие – нибудь, чтобы ластиться не по делу.  Я даже стал сравнивать, кто за ухом у меня лучше чешет: он  или она. Растерялся даже. Но поначалу я заревновал, приуныл, как это меня променяли на эту, пусть шикарную, шубу. Знаете, все как-то устроилось после. И хозяин  ходил веселый такой, « Hey, bulldog» мы с ним напевали. Точнее, он пел, а я  все пытался в такт подлаивать. И я по-настоящему радовался, и понимал уже почти все их разговоры.  У моего приятеля Джоя все больше пивные бочки в косматой башке, он план-график перевозок дает. Ну, а что такого, я готов всю жизнь свою собачью в упряжке тяжести таскать, и дом, и хозяйские штаны джинсовые с рубахами сторожить, и под дверью тихо настороже лежать, - ждать моего дорогого хозяина. Лишь бы у них хорошо все было, чтобы она к нему приходила. Я же не против  совсем, мы с ней подружились. И шуба у нее хорошо пахнет, я в нее иногда тихонько носом зарываюсь, нюхаю. Это, я вам скажу,  лучше музыки про бульдога: там даже хозяйские запахи есть.  А когда они обнимаются и уходят в комнату, ложатся на кровать,- это же совсем неплохо. Я слышу ее смех, он такой мягкий, тихий, а голос у хозяина такой счастливый и гудит так по-доброму. В это время я нутром собачьим чувствую: все хорошо в доме. А я что, только немного к ним поскребусь в комнату, а потом иду к дверям, на коврик. Сторожу, чтобы им никто не помешал. Пусть целуются, мне- то что, я по ящику все это и так видел сто раз, соображаю. 

 Ну вот, так и наладилась наша жизнь. Когда хозяин уезжал ненадолго, не нужно мне было в этот дурацкий  собачий интернат переться. Она приходила, гуляла со мной, я тыкался своим мокрым носом в ее теплые руки, искал хозяйские запахи в ее удивительной шубе. Мы вместе дожидались возвращения моего дорогого хозяина. К сожалению, недолго это продолжалось. Мы, собаки, недолго живем на этом белом свете. Однажды, я все-таки сорвался, сбегал  совсем ненадолго на ближайшую помойку, а дело кончилось плохо. Отравился-таки какой-то дрянью. Меня и полечить не успели. Помер я, издох, в общем. Больше всего мне было жалко хозяина моего дорогого. Очень он убивался, шкуру мою черную вонючую обнимал, башку глупую косматую. Честное собачье вам говорю, если бы мог, спустился бы с небес. Как я мог такое натворить?!               
Мне совсем не страшно, я-то знаю, что душа моя переселится в кого-то, и будет другая жизнь. Но больше всего мне хочется, пусть все повторится, пусть я снова стану маленьким щенком-ризеншнауцером. Может мне снова суждено попасть в их заботливые руки. Обещаю вам никогда не бегать на эти помойки. Только охранять и беречь этих двух моих дорогих людей.
Пока же не пересеклись наши судьбы, я очень тревожусь: может некому лежать на коврике и охранять их дом. Вы, если их встретите, то обязательно их узнаете. Спросите, все ли у них в порядке? И еще: я обязательно вернусь. Только пусть они купят щенка-ризеншнауцера. И не надо ему купировать уши, они знают.